Дмитрий Глуховский. Текст
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2018
Дмитрий
Глуховский. Текст. — М.: «АСТ», 2017.
Один из лейтмотивов «Текста»: герой иллюстрирует «Превращение». Глуховский и впрямь построил новую книжку как развернутую аллюзию на Кафку: и гаджет вполне заменяет человека, и убийца не без успеха играет роль убитого. Но главная коллизия романа вынесена за рамки фабулы — это превращение автора: из фантастов в реалисты, из графоманов в классики.
Впрочем, метаморфозы для Д.Г. не в новинку: мимикрия есть авторское кредо, mobilis in mobile. В «Метро 2333» он на радость гамерам новеллизировал Action RPG Fallout. Дальше все как по-писаному: не хочу быть черною крестьянкой, решил сочинитель. Круг соавторов расширился пропорционально амбициям. Интрига «Метро 2334» тонула в вязком клейстере резонерства на манер Коэльо. В «Метро 2335» пелевинский сюжет был изложен шершавым прилепинским языком. «Рассказы о Родине» напоминали все того же Пелевина в пересказе для пятиклашек. На обложке «Сумерек» четко отпечатался башмак Мигеля Отеро Сильвы. Так что имя автора и копирайт — откровенная фикция.
«Текст» не исключение — это, воля ваша, вообще не текст. Это блатной романс, пропетый сводным хором исполнителей русского шансона. Приметы жанра налицо: продажный мент, честный арестант, неверная подруга и любящая мать — все промелькнули перед нами, все побывали тут. Поэтому вместо спойлера у нас нынче рóман.
Братва, разуй шнифты, обуй уши, — я вам за Илюху тисну. Спросите за него зону: босяцкую дорожку не топтал, жил мужиком, но строго по понятиям — нигде не форшманулся. Да только по жизни ему гнилая масть перла, как Богу в бороду нахезал. Закрыли его чисто по беспределу. На дискотухе их с биксой менты приняли: мол, телка твоя вмазанная, щас все щели ей ошмонаем. Ну, парень впрягся, — за девочку продажную обидел шишку важную. А делюга не шкары: шементом шьется. Одели Илюшеньку в клифт полосатый с бубновым тузом на спине, и поехал он туда, где семь звонков и все на ужин. Пока шконарь давил, шалашня его бортанула. Пуляет ему ксиву: конец любви, детей об стенку! И разошлись, как лодка с пароходом, былая недотрога и жиган. С тех пор зэка одну мечту мацал: на воле маманю обнять да щей домашних похавать. Ну, зима-лето — год долой, семь пасок — и домой. Ломился Илюха к маменьке рóдной с последним приветом — не дождалась, померла. И над сырою могилою, мама, плачет молоденький вор… Остался он без никому, чисто челюскинец. И за душой — две тарани да хрен бараний. А ментяра, который Илюху закрыл, жил свыше грабежа: дагам конфискованный кокс толкал да по кабакам зависал. Мусора — красно-серые фуражки, мусора — уголовные замашки! И ведь не менжевался волчина тряпочный ни разу: чекисты его крышевали. Илюха спросил с него как с гада: надыбал в одном кильдыме и на перо поставил. И ниткой красной тихо кровь стекала в сырой песок по лезвию ножа. Помыл Илюха жмура с верхов, прибрал волыну да айфон. Глянул в барабан — а там голимый атас, аж на три делюги: и про дагов, и про покрышку федеральную. Короче, Илюха все евоные подвязки на раз выкупил, решил абреков на лавэ кинуть да слинять без горя за бугор. Но судьба с ним по новой в битый стос шпилила…
Это была песня центровой красючки Нинки Картинки на слова старой сводни Клавки Помидорихи. Граждане, кто сколько может, — не огорчите бывшего арестанта…
Здесь разудалый шансон смолкает, и включается сериал «Черное зеркало». Илья рассылает от имени убитого майора ФСКН стопятьсот sms — начальству, эфэсбэшным покровителям, друзьям, родителям, подельникам. А иногда еще и разговаривает с ними. Но те во внезапном приступе повального кретинизма упрямо не понимают, что абонент — не абонент…
На том «Текст» и стоит: порожняков тяжкий груз и к одиннадцати туз. Чтоб человек таскал в кармане 128 гигов термоядерного компромата на себя, любимого, — он камикадзе, да? Чтоб чекисты не вычислили по языку и стилю самозванца — неужто на Лубянке все лингванализаторы отказали? Чтоб начальник не опознал подчиненного по голосу? Да, и каким перестроечным ветром в путинскую эпоху занесло кооператоров? Что за ненаучная фантастика?
За чтением меня то и дело плющила гамлетовской силы дилемма: автор меня за дурака держит или сам такой? Потом нагрянуло понимание: просто г-н сочинитель в своем репертуаре. Помнится, в метростроевской трилогии герои то и дело жгли под землей костры при мертвой вентиляции, — и угарный газ им по фигу. И откуда, простите, дровишки? А также безразмерные запасы патронов, одежды и обуви? А подземная свиноферма какова? — выходит, москвичи при ядерном ударе хрюшек спасали… Подобные выпады Глуховский парировал с грацией опытного фехтовальщика: «Мне эти упреки кажутся странными: не ругают же Толкиена за то, что эльфов не существует на самом деле».
Сугубо реалистическое пространство «Текста» заселено теми же самыми эльфами и хоббитами. Глуховский продолжает работать для всеядных кидалтов. На них же рассчитана аффектированная, лубочная социальность звягинцевской выделки: «На земле жизнь так организована, чтобы все люди непременно в ад попадали. Особенно в России». А равно и тщательно прописанные нравоучения: «Все магазины продавали разное, но все одинаковое: сюда люди приходили, чтобы себе купить новых себя. Покупали платья, думая, что вместе с ним новое стройное тело получат… Внутри часов за сто долларов была пружинка, которая самоуважение подзаводила». И мудрость фейсбучного разлива: «Есть люди, от которых что-то остается, а есть люди, от которых не остается ничего». И слезовыжималка, что работает с повышенным КПД, — тоже для них, болезных: «Ты не переживай, ма… Мы уложим тебя на мягкую подушку… ты будешь выглядеть так, как будто просто устала и уснула».
О-очень сомневаюсь, однако, что великовозрастные тинейджеры продерутся сквозь рвы, минные поля и проволочные заграждения «Текста».
Перво-наперво читателям суждено споткнуться об авторские идиолекты. Под патронатом редакторов Смирновой и Павловской Д.Г. выглядит почти кошерно: ни тебе раскидистых колонн, ни лучей вот-вот взойдущего солнца. Зато уцелели причудливые тропы вполне прилепинского (анастрофа и та в наличии) качества, выписанные с литкружковским старанием и литкружковским же мастерством: «Улыбочные магазины продавали счастье», — но это, право, мелочи. Время от времени автор вяжет такие словесные узлы, что требуется синхронный перевод с глуховского на русский: «Опрокинул. Ожегся. Жиром колбасным ожог заврачевал», — значит, герой выпил водки и закусил колбасой. «Молнией поразило. Продернули раскаленную проволоку из живота через слипшиеся канальцы… Вывернули Илью нутром наружу. Попал в прибой, в ночной шторм», — как по-вашему, чем прибитый молнией паренек занимался в шторм, с раскаленной проволокой в животе, вывернутом наружу? Всего-то мастурбировал. А вы что подумали? Ну, и прочий маньеризм, вплоть до ненужных аллитераций: «Переминались в очередях нимфетки в мини, пыжились их пажи». Право, Дмитрий Алексеевич, нельзя же так сурово с детишками…
Кроме того, недорослям, им экшн подавай — по образу и подобию «Метро»: чтоб ящеры и пули, и любовь-морковь. А в «Тексте» реперные точки можно пересчитать по пальцам одной руки: мокруха да стриптиз в айфоне. Все остальное — свинцовой тяжести роман в письмах, выкроенный по лекалам позапрошлого века: с конфликтом отцов и детей и р-роковой страстью к недостойному. Справедливости ради скажу, что обе линии — наиболее правдоподобные в книжке. В разборках сына-майора с папой-генералом выясняется, что оба хуже, а love story годится для еще одного рóмана — «Как лярва-лимитчица московского мента на пузо брала». Но поди откопай все это в залежах эпистолярных окаменелостей — в грамм добыча, в годы труды.
Что автору безоговорочно поставили в заслугу — так это уход героев в медиа-пространство, все эти ваши WhatsApp’ы. Хм. А в каком, простите, пространстве жил рушанин Хотеслав, что царапал на бересте матерные советы брату своему Радославу-Якову? А Пушкин, написавший добрых 800 писем?.. WhatsApp или береста — по-моему, невелика разница. Ибо нет ничего нового под солнцем. Раз уж к слову пришлось, то медиа-вояжи глуховских персонажей тоже второй свежести. «Одиночество в сети» Вишневского или «Шлем ужаса» Пелевина — чего же боле?..
С вашего разрешения, напоследок еще два слова о метаморфозах. Единственное удачное крибле-крабле «Текста» — превращение литературы в шансон. Хотя чему удивляться? — метода, на сто рядов отработанная: упражнялись все желающие от Адольфыча до Стовбчатого. Чтоб превратить Глуховского в классика, заинтересованные лица прибегли к сильнодействующим средствам — декалитрам критической патоки и аж 45-тысячному тиражу. Но вот-вот взойдущее солнце русской словесности так и не поднялось над горизонтом. В следующий раз запасайтесь бузинной палочкой.