Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2018
Мария Головнина (1984) — родилась в Перми, где окончила
среднюю школу и училище. Работала на почте, секретарем, оператором,
официанткой. Печаталась в журналах «Урал», «Мы» и интернет-издании журнала
«Черновик». Сейчас работает в проекте ЭЛАР — перевод бумажных архивных документов
в электронный вид. Живет в Перми.
I
Ольга боялась оставаться дома одна. Особенно поздним вечером и по ночам.
Это всегда было так.
Первое Ольгино воспоминание и то было памятью об испытанном ужасе в детской кроватке, когда мамины шаги уже безвозвратно стихли в глубине коридора, а темнота стекается к маленькой Оле со всех сторон. В стекло окна скребется страшный зверь, который днем умело притворяется кустом сирени.
Она и сейчас включила везде свет. На кухне, в ванной комнате, туалете. Все двери нараспашку, и в обеих комнатах с потолка струится электрический желтый поток, но это Ольге никогда не помогало, хотя всегда стоило попытаться.
Немигающий, ровный, он как будто высвечивал сцену для преступления. Но только самый центр — углы все равно уплывали, затенялись сами собой. Ольга никак не могла собрать воедино всю комнату за один раз.
Призвав все свое здравомыслие, она старалась сосредоточиться на одном ее фрагменте (до тех пор, пока не становилось ясно, что ничего страшного там нет), но тут же другой элемент, соседний угол или часть стены ускользал из ее внимания и вбирал в себя все возможные опасности и неприятности.
Вещи разбегались от Ольги. Она, что ни день, чувствовала себя Алисой из Зазеркалья, которая не может дотянуться до верхней полки, чтобы достать нужную безделушку. Вещи точно были против Ольги, как и все в этом мире (кто знает почему), но страшней всего, конечно, были тени.
Давно были завербованы в ряды «прогонятелей теней» телевизор и компьютер. Но Ольге становилось страшно — вдруг за музыкальным шумом она не услышит тихих, шаркающих, притороченных к полу шагов…
И даже Мурзилка, смешной, полосатый кот (всегда худой, сколько бы ни ел), не мог развеять хозяйские страхи. Ольге казалось, что Мурзилка смотрит за ее спину и видит то, чего не видит она.
Итак, Ольга несла свою печальную вахту в тишине, в которую изредка воровато протискивалось кошачье мяуканье. И не было в мире человека, который мог бы убедить ее в том, что в одиночестве нет ничего страшного, зыбкого, зябкого.
Не существует всего того, что врывается в Ольгину голову, как только она остается одна. Всего того, что сводит ее с ума.
Тени, как клочья мягкой, душной и серой пыли, лежали по углам, таились под рабочим столом, под кроватью и креслом, под диваном и даже на дне глубокой тарелки. Под яблочным спелым боком лежала зловещая тень.
Между плитой и холодильником сидела мятая тень, провонявшая кусочками еды, которые подло падали в эту щель во все времена.
«И когда только они исчезнут, эти проклятые тени? — думала Ольга с возмущением. — И когда их еще не было?»
— Когда вместо нашей облезлой высотки стоял стройный лес с кудрявым островком березняка и соснами по левому краю, — отвечала сама себе Ольга, бормоча под нос.
«Тогда, когда на месте дома с тремя сотнями квартир текла голубая река. Там даже могло упасть дерево, растущее на берегу (почему бы и нет?), и перекинуться через прохладную речку, — размышляла она, — и тогда по этому мосту обязательно стали бы путешествовать с одного берега на другой лисы, тигры и волки».
— Лисы, тигры и волки, — прошептала Оля задумчиво, цедя уже второй бокал вина за вечер. И что-то внутри нее точно знало, что это только начало. И это внутреннее было данным фактом очень довольно. Оно мрачно ждало добавки, желая впитать в себя как можно больше, «накидаться» так, чтобы осталась одна забота — как аккуратно передвинуть ноги шаг за шагом, чтобы дойти до кровати. Это что-то, и само похожее на тень, всегда знало, как выстроить день, чтобы вечером было оправдание и причина для «я просто выпью немного».
Ольга вышла из кухни, и ей показалось, что свет позади нее мигнул, она обернулась — абажур на шнуре тихонько качнулся.
«На нем качается тень, — решила про себя Ольга. — Старая мокрая тень».
Раньше она хранилась вместо половой тряпки, на случай, если свет отключат и холодильник разморозится и потечет. А теперь «тряпочная» тень залезла на абажур и раскачивалась на нем, как на качелях.
Ольга нервно дернула плечами и ушла, не оглядываясь. Ушла так, как, должно быть, уходили завоеватели из разрушенных городов, старательно делая вид, что их не преследуют тени сожженных домов и призраки убитых женщин.
Гордо подняв голову, с бокалом вина в руке, Ольга встала напротив зеркала в коридоре. Она внимательно и даже строго посмотрела на себя.
Светло-русые густые волосы до пояса. Настоящая гордость. Иногда Ольге казалось, что все ее предназначение только в том и состоит, чтобы носить эти волосы на себе, складывать короной толстую мягкую косу. Голубые глаза, но не яркого цвета, прозрачные, как лужицы (могли бы быть и побольше, иногда ворчала хозяйка), зато меняющие цвет, — если правильно подобрать карандаш для глаз, они начинали казаться зелеными. В общем, ничего такого…
Да, временами Ольге казалось, что глаза у нее слишком маленькие и невыразительные, нос слишком длинный, (почти как у Бабы Яги), а губы тонкие и злые. Ольге казалось, что она слишком худая, высокая и нескладная. Может, она не слишком себя любила, вот так вот, всю целиком, с головы до ног. Но Ольге были приятны некоторые моменты, когда ее внешность вписывалась, как картинка, в рамку простых, бытовых обстоятельств.
Так, например, она обожала, как выглядят ее стройные ноги, сложенные крест-накрест под тонким шелковым покрывалом, или тот момент, когда она распускает волосы и они послушной, ласковой волной падают ей за плечи. Она нравилась себе в объективе в те редкие минуты, когда казалась счастливой. А еще в отражении луж и витрин. Слегка покачиваясь на носках, она чокнулась с зазеркальной Ольгой, и та ей заговорщицки подмигнула.
Зеркало тоже было пыльным, как и все прочее в этом доме. Ольга провела по нему пальцем, скатала комочек. Часы оттикали еще минуту. «Все своим чередом. Как обычно, — отметила она про себя. — Хоть и страшное «кино», но конец известен…»
Ольга вернулась на кухню за бутылкой. Она как раз устроилась в углу комнаты так, чтобы сразу видеть входную дверь и одновременно кладовку с ее коварной антресолью, когда зазвонил телефон.
Ольга поставила бокал на пол, с трудом вылезла из глубокого кресла, накрытого бордовым плюшевым пледом, прошлепала босыми ногами в спальню. Звонок не унимался.
Было в этом какое-то напряжение, в навязчивой веселой мелодии, в том, что телефон зазвонил именно сейчас, когда она только уселась….
Тень.
Тень из-под кровати смотрела в упор на Ольгу. Она схватила телефон и промчалась обратно в кресло.
— Алло! — Ольга даже запыхалась, воровато выглянула в коридор, но тень, к счастью, предпочла остаться под кроватью.
— Привет, — Сашкин голос, словно из другого мира, из параллельной вселенной, врезался клином в теневую Ольгину реальность, проколол ее насквозь, как блестящая игла. Так резко, что Ольга поморщилась, как от зубной боли. — Лап, ты как? Дома?
Ольга слушала Сашин голос, и он не успокаивал ее. А напротив, задевал болезненно чувствительные струны эмоций, спрятанные где-то внутри. И эти струны мгновенно завибрировали, отдавая свой звук. Это ощущение сразу превратилось в головную боль. Ольга потерла лоб:
— Да, я дома, конечно. Где мне еще быть?
— Ты пьяна?
— Нет.
Ольга представила Сашку, как он сидит за столом в редакции. Все здание утонуло в сумраке наступающей ночи, и только освещенное окно его кабинета плывет ярким пятном сквозь темноту. Сашина правая рука отбивает ритм по колену тонкими пальцами, и само колено легонько подпрыгивает на каждое «три».
Сашка выдержал паузу настолько длинную, насколько мог, чтобы дать Ольге время устыдиться, если она его обманывает (а в этом он почти не сомневался). Но молчал он недолго. За два года совместной жизни Сашка научился не разговаривать с Ольгой только в течение минуты. На две уже не был способен.
— Оля, не молчи, — свалил Сашка паузу на Ольгу. — Тебе страшно снова? Да? Давай поговорим о чем-нибудь…
— Я… — Ольга покосилась на бутылку вина. — Я в порядке. Сегодня лучше, чем обычно, правда. Расскажи, что у тебя интересного.
— Это хорошо, — обрадовался Сашка, — хорошо, что лучше. Ну, ничего такого… Хотя, вот интересное письмо было еще три дня назад, про незаконную любовь, я тебе не рассказывал? Выйдет в сегодняшнем номере.
— Не, не рассказывал. Прочитаешь?
— Ага, сейчас найду…
Голос Сашкин, слегка рассеянный поначалу, теперь снова собрался и зазвучал уверенно, быстро. Так всегда случалось, когда он увлекался рассказом. Его уже мало беспокоила реакция публики, в данном случае Ольгина. Ему хватало того, что дает ему сам рассказ — рассказ, обретший форму и силу благодаря ему. Его уму, который выточил каждое слово, его губам, которые могут произнести это только так и не иначе. Ольга включила громкую связь, положила телефон на колени и подлила себе вина.
— В общем, письмо это мне пришло, не на ящик, а так — бумажное, в конверте. Ну, то есть не мне лично, конечно, а на адрес редакции, но передали мне.
— Ну, ну, — поторопила Ольга.
— Ну, ты знаешь, я вообще фанат бумажных писем. Мне это напоминает детство. Лет в двенадцать я переписывался с тремя девчонками сразу. Адреса узнавал в детских журналах. Одна из них была бурятка, между прочим.
Почему для Саши это было так важно, осталось загадкой.
Ольга не перебивала, опасаясь еще больше запутать его и увести на какую-нибудь дорожку смежных ассоциаций. Сашка, как это всегда случалось с ним, постепенно ушел далеко от начала и сути. Его легкий ум перекидывался, перебегал, как лань, с места на место, раскручивая поочередно мысли, как полоски серпантина. Но, несмотря на такую свою привычку, Сашка почти никогда не забывал с чего начал разговор.
Он рассказал еще немного про девочек, с которыми переписывался, про их особенности, про музыку, которую они слушали, и про то, как одна из них чуть не сбежала из дому, чтобы к нему приехать. (Здесь промелькнула хвастливая нотка, и Ольга улыбнулась.)
Еще минут через десять и через три истории (не имеющих к теме разговора совсем никакого отношения) Сашка наконец вернулся к письму:
— Так вот приносят мне письмо. Погоди, я тебе зачитаю.
— Угу, — промычала Ольга, снова наполняя свой, уже пустой, бокал.
Она закурила, стараясь как можно тише щелкнуть зажигалкой.
Саша не любил, когда она курила в комнате. Он говорил, что прокуренные обои пахнут его ранним детством, а это не тот запах, который ему хотелось бы вспоминать.
«До утра точно выветрится», — подумала Ольга, стряхивая пепел на прошлый выпуск журнала «Елена», лежащий на подлокотнике кресла. С обложки смотрела сама Ольга, одетая в цветастый русский платок с длинными кистями.
Ольга на фотографии задорно подняла одну бровь вверх и, хвастаясь ямочками на щеках, хитро улыбалась, глядя на читательниц. Ольга настоящая стряхнула пепел сначала на приподнятую бровь, потом на улыбку. Иллюстрация на обложке мгновенно приобрела налет раннего экспрессионизма.
Судя по звуку из телефона, Сашка шуршал бумагами на столе. В коридоре медленно отделилась от стены тень и поплыла в сторону комнаты. Ольга закрыла глаза. Открыла снова. Тень пропала.
— А вот, нашел. Слушай.
«Здравствуйте, уважаемая редакция журнала «Елена»! Меня зовут Татьяна. Я очень люблю читать ваш журнал, а больше всего — разворот, где печатают письма читательниц.
Сегодня хотела бы и я рассказать свою историю. Может быть, если она вам покажется интересной, — вы опубликуете мое письмо. Я была бы очень рада.
В нашей деревне все читают ваш журнал. Развлечений здесь не так уж много (правда, и работы хватает), но как бы то ни было: каждые две недели, по пятницам, на почту выстраивается настоящая очередь за вашим журналом. Может быть, хотя бы таким образом мне удастся «поговорить» со своими односельчанами и рассказать, как все было на самом деле…
Так вот, сама история такова.
Мне тридцать пять лет. Я работаю библиотекарем в местной библиотеке (у нас одна библиотека на три деревни). А до этого работала в школе учителем русского языка и литературы.
Два месяца назад я вышла замуж.
Знаете, у нас была очень красивая свадьба!
Наша деревня стоит на берегу речки. Прямо на поляне у реки мы накрыли огромный стол для гостей, для всех, кто захочет прийти. На праздник собрались жители из двух деревень…»
— Ну, прямо — Виларибо и Вилабаджо, — усмехнулась Ольга.
А Сашка продолжал.
«Мое платье было украшено цветами. И на столе тоже было много полевых цветов. Все соседские дети собирали их за деревней. (Дети любят меня, потому что я показываю им мультики на проекторе в библиотеке.)
Весь стол был заставлен ромашками. Мне показалось, это будет очень красиво. Вышло и правда здорово. Просто, но романтично.
Свадьба длилась два дня. Так принято у нас справлять по местным обычаям. Но не все было так гладко сразу…»
— Да ну? — делано удивилась Ольга.
Сашка воскликнул нарочито высоким голосом:
«Да, да. Не думайте, что счастье быть женой и будущей матерью досталось мне так легко. Ведь моему мужу Николаю всего двадцать лет. Мы сыграли свадьбу в его день рождения. (Так он точно не забудет про годовщину нашей свадьбы.)»
— Попытался сострить автор письма, — встряла Ольга в эмоциональное Сашкино чтение.
— Ага, так вот.
«А прежде чем обвенчаться и расписаться, нам пришлось пройти через многое. Коля заканчивал одиннадцатый класс, когда у нас завязались отношения, которые несколько отличались от отношений учителя и ученика (тогда я еще преподавала). Не подумайте ничего плохого. Все было очень чисто.
Мы просто полюбили друг друга. В какой-то миг это стало очевидно нам обоим. Конечно, у меня и в мыслях не было его совращать. Но все его родственники и особенно мама (тут, я думаю, меня поймут читательницы вашего журнала) были категорически против такого союза.
Надеюсь, вы представляете, что такое деревенский менталитет. Люди обходили меня стороной. Коля рассказывал, что обо мне говорят, и из этих слухов я узнала о себе много нового и любопытного. Например, то, что я, оказывается, спала не только с Колей, но еще и с директором школы, и с ревизором из районо.
Разумеется, из школы мне пришлось уйти в тот же год. К счастью, освободилось место библиотекаря, и я настояла, чтобы меня приняли на работу… Если бы Коля не поддерживал меня в тот период, даже не знаю чем кончилась бы вся история… Но вместе мы все преодолели. И даже люди немножко приутихли, видя наше единство и то, что отношения продолжаются.
В том августе Коле исполнилось восемнадцать лет, и с осенним призывом его забрали в армию. Я, конечно, обещала дождаться его, и только тогда мы в первый раз поцеловались. Я все еще помню тот поцелуй. Ласковый, как вечерний августовский ветерок, такой же пряный и горячий…»
— Да она поэт! — удивилась Ольга такому повороту событий.
— Это да, — согласился Сашка, — это, конечно, уважуха…
«Обычно год в деревне летит незаметно. У меня свой дом. Большой огород. Есть корова, куры и козочка. В общем, работы всегда много помимо казенной должности. Но тот год без Коленьки тянулся очень-очень долго. Мы переписывались, конечно. Я писала каждую неделю и с нетерпением ждала ответного письма. Простой солдатский быт, редкие фотографии, и в конце каждого письма — я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя… Не могу передать, как мне дороги эти письма!
Когда Коля наконец-то вернулся из армии, мы сразу съехались с ним. Теперь нам нечего было ждать и некого было стесняться.
Коля сразу втянулся в дело, стал помогать мне по хозяйству. Весной мы даже купили пару поросят. Но пожениться решили только в августе.
Если бы вы только знали, как обозлилась на меня после такого решения уже, казалось бы, притихшая, его родня! Видимо, все это время они надеялись, что Коля наиграется в мужа и бросит меня. А тут такое…
Они и дня покоя не давали. Неоднократно я слышала в свой адрес угрозы, мол, Танька, смотри, дом-то деревянный, чуть что, и загореться может… Смотри, мол, оградка хлипкая, ты на краю живешь, скотина ночью разбежится — не сыщешь потом. Один раз, стыдно сказать, даже ворота навозом измазали (тут, конечно, решайте сами — печатать это или нет)…»
Тихим шепотом сообщил Сашка то, что было написано в скобках.
«Но мы победили! Да так, что лучше и не придумаешь. Все на свадьбе примирились друг с другом.
Конечно, пришел далеко не каждый, кого ждали. Но большинство, глядя на то, что и Колина мать, и все его родственники собрались прийти на свадьбу, — все-таки присоединились к нам.
Теперь мы совершенно счастливы. Очень надеюсь, что у нас будут дети…
Но я так увлеклась, рассказывая вам свою историю, что чуть не забыла изначальную цель моего повествования…»
«Прямо как Сашка», — подумала Ольга.
«Ведь я вам писала только затем, чтобы рассказать своим односельчанам, как все было на самом деле. К сожалению, после свадьбы многие из тех, кто сидел за столом рядом с нами и, казалось, так искренне поздравлял нас, снова стали вести себя недружелюбно.
Этим письмом я хочу донести до всех, как мне больно и обидно оттого, что они меня презирают, хотя я ничего плохого не сделала! Добрая половина деревни так и обходят меня стороной. Даже теперь, когда Коля стал совершеннолетним и мы узаконили наши отношения.
Пожалуйста, прошу вас, услышьте меня!
Когда родится наш с Николаем ребенок, мне бы так не хотелось, чтоб он узнал когда-нибудь, как плохо думают о его матери. В деревнях обиды и похабные истории помнят слишком долго…
Ну, вот и все, уважаемая редакция. Спасибо, что выслушали и дали мне шанс выговориться. Даже если и не напечатаете письмо, мне уже как будто стало чуточку легче.
С уважением, Сафонова Татьяна».
— Вот так-то, — сказал Сашка наставительно, помолчав немного, — так-то, Оленька! За счастье надо бороться.
Ольга щелкнула зажигалкой.
— Да уж.
— Ты что там, куришь? — насторожился Сашка.
— Нет, конечно, — Ольга закашлялась, — конечно, не курю. Письмо и правда шикарное, — перевела она подозрительного мужа в нужное русло, — прямо вот за душу берет. Я уж думала, такого не бывает!
— Да, — согласился Сашка, — хорошее письмо. Но самое интересное не это. Она сегодня позвонила в редакцию вечером.
— Кто? Татьяна?
— Ага, просила не печатать письмо.
— Бедная, — искренне посочувствовала Ольга. — А что такое, что случилось?
— Не знаю. В любом случае уже поздно было. Я ей так и сказал. Извинился, конечно. Голос у нее был расстроенный. Надеюсь, замечание Альберта Матвеевича не расстроит ее еще сильнее…
— О, точно, есть же еще этот черствый старикашка, я чувствую, опять он развернулся там вовсю…
— Ну, ну! — засмеялся Сашка, — полегче! Глубокоуважаемый, между прочим, член коллектива, а, так вот где это…
«Дорогая Танечка, хотелось бы в начале нашей беседы пожелать вам семейного счастья. Но позвольте и предупредить вас о том, что ваша дружба со свекровью на свадьбе может быть весьма шаткой и кратковременной, если вы не прислушаетесь к моим советам.
Прежде всего хочу вам напомнить, как нужно относиться к своей нареченной матери. Здесь нет никакого секрета. Проявлять уважение, уважение и еще раз уважение. Когда, а я надеюсь, это случится менее чем через год, родится ребенок, вы должны во всем слушать свекровь, не пренебрегать ни в коем случае ею, ее большим жизненным опытом, в том числе опытом воспитания ребенка, ее советами и ее помощью.
Будьте ей послушной и благодарной дочерью, и в спорной ситуации она обязательно встанет на вашу сторону. Поверьте мне. Если же ситуация сложится иначе, то при первом же удобном случае (а недомолвки, небольшие разногласия и ссоры бывают в любой семье) она обязательно настроит сына против вас. Он, безусловно, искренне любит вас, мне хочется в это верить, но мама… Часто для мужчины, это непреклонный авторитет.
Ну, я более чем уверен, что вы, Татьяна, поступили бы правильно, интуитивно. В вас много прекрасных качеств, таких, как смелость, гордость и целеустремленность. Принимайте с радостью свои новые социальные обязательства и мудро трактуйте то недоверие, которым поначалу наградила вас ваша свекровь. Напоследок искренне хотел бы пожелать вам удачи во всех ваших начинаниях».
Альберт Матвеевич был психологом, который оставлял свои чаще ругательные, реже хвалебные, но всегда поучительные отзывы на письма читательниц.
Альбертом Матвеевичем был Сашка.
Все без исключения читательницы были влюблены в представительного седовласого Альберта Матвеевича (фотография собственного уже умершего деда была нагло украдена Сашкой из семейного альбома и использована в корыстных целях).
С Альбертом Матвеевичем спорили, ругались, и Сашка втайне надеялся, что прислушивались к его мнению. Но читательская любовь непостоянна. Часто, иногда месяца по два, Сашка писал сам себе письма в журнал от имени Ирины, Марины, Кати… Сам себя в лице психолога ругал или хвалил. Сам себя сдавал в печать… Сам не мог не порадоваться детской радостью, видя свое письмо напечатанным в журнале… Но проходило время, и наплывали настоящие бумажные или электронные письма.
Ольга молчала. Может быть, обдумывала письмо. Пауза повисла между ними ощутимой мутной пеленой, хотелось сдернуть ее поскорей, чтобы обнажить то, что за ней скрывалось.
— Хочешь, я приду, — внезапно для себя самого спросил Сашка.
«Хочууууу», — тонко и пронзительно заверещало внутри. Но… Она была пьяна, и в комнате накурено…
— Да, приходи, пожалуйста, — скороговоркой, не давая себе времени передумать, выдохнула Ольга, — приходи скорей, мне очень страшно…
II
«Ну и что будет, когда я приду домой?» — думал Сашка, на ходу перепрыгивая мелкие и обходя по краю шоссе крупные лужи.
Что будет, если Ольгу оставить утром одну и вернуться часов этак через пятнадцать-двадцать? Задачка непростая и напрочь лишенная логики.
Сашка никогда не знал, как Ольга изменится к вечеру, к ночи, к следующему утру. Кем она станет? Ольга — загадка. Сложный японский кроссворд. Ольга гороскоп, в котором тебя всегда ждут мелкие сюрпризы и пакости. Но без Ольги никак.
Сашке уже давно, почти с первого дня знакомства, начало казаться, что она — это часть его самого. Его душа, которая отделилась от него в незапамятные времена. «Возможно, это было так давно, — размышлял Сашка, ежась от промозглого ночного ветра, — что вместо всех этих высоток и грязных дворов, вместо гипермаркетов и автостоянок текли реки и росли леса. И в этих лесах бродили лисы, тигры и волки…»
И эта душа болит тягучей непрерывной болью. Сашка — больной душевно, и душа его отдельно от него спивается, мается и разрушается.
Ночь была холодной. Слишком холодной для конца октября. Пахло снегом. Но лужи еще не застыли, не покрылись тонкой хрустящей коркой, и левый ботинок почти сразу стал безнадежно мокрым.
Конечно, можно было бы не сидеть в редакции так долго. Еще вечером пойти домой и утром уехать. Но кто ж знал, что сегодня все будет не так, как всегда, а иначе… Сашкин перфоманс с названием «давай я приду» был неожиданностью для него самого.
А он любил эти ночи, когда под утро нужно было забирать из типографии тираж. Каждые две недели с четверга на пятницу. Любил оставаться в редакции. Это было время очень личного уюта. Время принимать себя и отдыхать от всех.
Сашка слушал музыку. Тихонько набирал наброски будущих статей. Он подрабатывал еще в одной местной газете и интернет-издании.
Сашка, пока придумывал истории для журнала, и сам совершенно влюблялся в своих героинь, но скорее так, по-отечески. Он знал их досконально, всю их жизнь, начиная с детства и заканчивая далеким будущим. Письма были только частью игры, верхушкой айсберга.
В эти «игры» Саша играл с детства. И если он еще не написал роман, так только потому, что ему было откровенно лень заниматься персонажами и их жизнью в рамках только одной истории все то долгое время, которое требуется для написания романа.
В десятках историй, придуманных Сашкой, не повторялись ни стилистические элементы письма, ни авторский почерк. Это была работа высокого класса. И пусть ее никто не ценил с точки зрения литературы, Сашка сам про себя точно знал — он делает все так, что лучше сделать было бы просто нельзя.
***
Он добрался домой через сорок минут.
В комнате чувствовался слабый запах табака. Ольга дремала в кресле, закутавшись в плед, и не проснулась, когда он вошел. Сашка присел на корточки возле нее. Осторожно взял ее руку в свои ладони. «Оля», — позвал он тихо. От Оли несло вином. Сашка закрыл глаза и прислушался к своему внутреннему. Внутреннее молчало. Кажется, ему было все равно. Или он так сильно устал, что не мог больше злиться. Устал и даже не заметил этого…
«Господи!» — простонал Сашка, вставая. Он оперся руками о спинку кресла и наклонился к Ольге, уткнулся носом в ее шею, в ее раньше всегда ароматные волосы в надежде успокоиться, утешиться. Но прекрасные Ольгины волосы пропахли вином так же, как ее кожа.
Сашка поцеловал ее в шею.
— Оля.
Она сразу вскинулась, проснулась, словно только этого и ждала.
— Ты меня напугал!
— И реки вина… — процитировал Сашка кого-то, сам не помнил кого. — И бордовые реки вина потекли вниз с изумрудных холмов. И наполнилось море. И стало давать рыбу…
— Рыбу? — сонно переспросила Ольга. Она обвила его шею руками, повисла на нем, обхватила ногами. Он подхватил ее и понес в спальню.
— Рыбу, — подтвердил Сашка, укладывая Ольгу в кровать, — сладкую большую рыбу. У этой рыбы были красные стеклянные глаза, а изо рта пахло виноградом…
— Как у меня… — заметила Ольга.
— Да, милая, как у тебя…
Ольга заснула почти мгновенно. Сначала она тихонько сопела. Сашка остался сидеть на кровати, он гладил Ольгу по волосам. Потом она захрапела громко, пьяно. Лоб покрылся испариной. Ольга сбросила с себя одеяло…
Сашка был с ней рядом еще минут двадцать. Потом поднялся, вышел на балкон.
До рассвета было еще далеко. Солнце сейчас вставало поздно, но в небе уже что-то изменилось, готовясь к его приходу. Как будто небо до этого было прочной плотной тканью, а теперь слегка рассеялось и стало мягче.
Сашка закурил, щурясь от огонька зажигалки.
Ольга больна. Ольга страдает…
И он не понимал, как ей помочь. А может быть, не хотел… Он уже и сам не помнил, каково это любить здоровую Ольгу, счастливую Ольгу.
Он привык к этой женщине, которая как тень, мягкая и теплая. И которой, если быть честным, абсолютно ничего уже не нужно, кроме бутылки вина. Он и сам теперь вряд ли ей нужен. Если только в качестве света. Ему оставалось только быть тем условием, при котором она, как тень, может существовать. Быть обыденной необходимостью, чтобы тень могла отбрасываться, ложиться, стелиться, скользить, бежать следом, идти рядом, плыть прямо в руки или утекать сквозь пальцы.
Сашка медленно курил, выдыхая в холод бледный голубоватый дым, который тут же рассеивался в октябрьском воздухе. Он не чувствовал сонливости, холода или отчаянья, отдавшись на несколько минут прозрачному потоку безмыслия, ощущению дыма в гортани, округлости сигареты в пальцах…
Для него это было скорее тягостно, чем легко и свободно, поэтому он был рад, когда раздался звонок телефона, возвестивший о том, что жизнь продолжается и время бежит, как и прежде.
— Да, слушаю. Ты уже ждешь? Слушай, извини, я не предупредил тебя… Я дома. Ага. Да, решил подремать перед работой. Не, нормально. Ты там дождешься или заедешь? Хорошо, жду.
Сашка отправил щелчком сигарету за перила балкона. Вернулся в спальню. Ольга сжалась вся, скомкалась, скукожилась. Лежала в позе зародыша, обнимая себя руками. Сашка потрогал лоб. Вроде не горячая. Укрыл одеялом. Ольга вздохнула, но не проснулась.
Он чувствовал себя виноватым оттого, что испытал облегчение, выйдя за дверь, зная, что дома не появится до вечера.
III
Серега подъехал к самому подъезду. Он едва успел остановиться, а Сашка уже выбежал из подъезда, хлопнув дверью так, что с козырька слетели, курлыча, голуби, и запрыгнул в машину.
— Поехали, поехали скорей!
— Да куда гонишь-то? — заворчал Серега. — Быстрый ты, однако, я аж покурить не успел. Нет бы, пригласил меня кофейку выпить, успеваем же везде. Ольгу сто лет уже не видел…
— Ольга спит, как и полагается любому нормальному человеку в пять утра.
Серега фыркнул, как будто не поверил. Закурил в машине.
— Ладно уж, поедем, куда тебя девать трудоголика…
Серега повернул ручку магнитолы и машину наполнил приятный женский голос: «“Радио Шансон” для тех, кто сейчас за рулем…»
Розы с острыми шипами
рвал я голыми руками1…
—
вкрадчиво, влившись в мелодию, вступил голос исполнителя.
— Вот нелогично это, — сказал Сашка, — «Шансон» должен играть для тех, кто свое уже отъездил.
Серега хохотнул:
— Добрый ты че-то, Сань, сегодня.
Сашке не терпелось, не терпелось вообще все сразу, он ерзал на сиденье, словно оно было горячим. Он тыкался в телефон и поминутно выглядывал в окно, будто высматривал погоню. Сашке было жаль тех недавних нескольких минут молчания в своей душе.
Он желал сию же секунду, чтобы множество вещей и явлений незамедлительно заполнили пространство и не оставили места, где можно было бы остановиться и помолчать, и некогда бы стало выуживать из своей души сожаления и страхи.
***
Ольга проснулась, как только за Сашкой закрылась дверь. Ей было до боли жалко упущенного сна, но она знала по опыту, что все попытки снова заснуть потерпят крах. Еще не до конца протрезвевшая, замерзшая, она укуталась в одеяло и прошла на кухню, включая по пути свет. Она успела увидеть из окна, как отъехала «газель». Ольга даже помахала рукой, не рассчитывая, впрочем, что Сашка посмотрит в окно.
Когда в редакцию пришел работать Сашка, Ольга с Серегой уже подали заявление на развод. Так что все было чисто. Никаких лишних эмоций, неловких ситуаций, любовных треугольников и прочей литературщины, которой в Ольгиной жизни, по ее мнению, было более чем достаточно.
Ольге казалось, что она наконец повзрослела и с Сашкой все сложится иначе. Тем более она действительно была влюблена в него. В его карие глаза, слегка прищуренные обычно, в темно-русые волосы, в руки, пахнущие табаком, в его рубашки и джинсы, в его особенный личный запах, в его неожиданную чувственность, в то, что кожа у него чуть солоноватая на вкус. Его хотелось целовать. К нему хотелось прикасаться.
Ольга была влюблена в Сашкину утреннюю беготню, в неспособность уследить за кофе, в его бесконечные таланты, в его постоянное «я забыл», в его «черт с ним», в его «Оль, я люблю тебя»… Да, была влюблена страстно первые полгода, потом тише, спокойнее, но и сейчас иногда влюбленность прокатывалась в ней горячей ласковой волной, от которой слегка сжималось горло, выпрямлялась спина и приоткрывались губы.
Вот с первым мужем было все гораздо скабрезнее…
Тогда, давным-давно, через год после очень короткого первого брака, внезапно случился Сергей и спустя три месяца тоже позвал замуж. Ольга вызывала у мужчин потребность узаконить с ней отношения. Может, она была настолько неуловима, что казалось, что нужно использовать все средства, чтобы оставить ее подле себя. То ли еще по каким причинам… Но Ольга надевала свадебное платье в свои тридцать два уже три раза.
У Ольги не было детей. И два первых мужа ничего у нее не забрали. Они были только воспоминаниями. Осенними листьями, которые унес ветер перемен. В этой почти всегда полупьяной, пьяной или похмельной меланхолии Ольга даже не вспоминала про них.
То, что хоть как-то походило на реальность и носило в себе, как матрицу, Ольгину любовь к жизни, кончилось где-то в районе одиннадцатого класса. Глупость какая-то, а не прошлое…
Даже сейчас, глядя, как Сергей выруливает со двора, притормозив у шлагбаума, она не могла найти у себя внутри ничего, что откликнулось бы на тот факт, что с этим мужчиной она прожила три невыносимо долгих года.
IV
Был вечер понедельника. Выходные промчались незаметно. Ольга с Сашкой до обеда валялись в постели, смотрели фильмы и заказывали пиццу на дом. Погода не располагала к прогулкам. Для Сашки это было два спокойных дня расслабления и отдыха. Для Оли — два дня немыслимого напряжения, вечность без алкоголя.
Снова они жили в параллельных мирах. И их жизни пересекались только в иллюзиях друг о друге. Им обоим казалось, что они видят мир, как есть, но даже космическая фантастика на мониторе была реальней, чем их слепая вера в истинность своего мирка.
За окном было совсем темно. Мурзилка спал на подоконнике, опасно подвинув задними лапами на самый край горшок с фиалкой. В этот вечер Мурзилка был единственной преградой между уличной темнотой и Ольгой. Лично она в этом ничуть не сомневалась.
— Что сегодня интересного? («Выпить бы бокальчик», — мечтательно добавила Ольга про себя.) — она мешала ложечкой остывающий чай. Ее слегка трясло. — Холодно, что-то у нас… Хорошо хоть отопление уже дали. Такая промозглая осень…
Сашка сидел на полу, вытянув ноги, опираясь спиной на нижнюю часть дивана, и небрежно листал прошлый выпуск журнала. Один простой карандаш торчал у него за ухом, другой карандаш, сточенный уже больше чем наполовину, он нервно грыз. Периодически доставая его изо рта, Сашка быстро делал какие-то пометки на полях и в тексте. Пару раз он сунул карандаш в рот не той стороной, и на губах остались темные полоски.
— Ммм… — промычал он, не отвлекаясь от работы. — Да в общем, ничего такого занимательного. Написал статью о вреде курения. Серьезно. Не надо хихикать. Читательницы нашего журнала должны быть здоровыми. Не фиг…
Он не договорил, потому что Ольга спустилась с кресла на пол, подползла к Сашке и как-то неловко, по-детски ткнулась ему губами в губы. Он улыбнулся, притянул ее к себе, положил ладонь Ольге на затылок, почувствовал секундное сопротивление, когда скользнул языком между ее губ. Но она тут же расслабилась, обмякла в его руках, чтобы потом вытянуться тонкой струной, горячим лучом.
Сашка, сунув руку ей под футболку, легонько сжал грудь. Не успев заласкать сосок, быстро обведя его по окружности, только чтобы удостовериться в его твердости, нетерпеливые Сашкины пальцы скользнули по животу ниже, уже не задерживаясь ни на чем.
***
«Привет, Таня. Красивое у тебя имя, пушкинское…»
Сашка задумался над второй строчкой. Выпустил струйку дыма в потолок и затушил сигарету. Он украдкой курил, сидя на краю ванны, стряхивая пепел в раковину, и писал в блокноте от руки, используя стиральную машину в качестве стола. Рядом стоял ноутбук.
«День сегодня так себе. Утром было много дел. Ну и вообще на работе как-то легче последнее время, чем дома. Я не знаю, что мне делать, Танюш. Ольга бесконечно пьет и не собирается сдаваться так просто.
Я уж не знаю, то ли запить вместе с ней, то ли закодировать ее. Может, у вас в деревне остались какие-нибудь бабки-колдуньи? Я слышал, помогает иногда… Не, ты не думай, до белой горячки она еще ни разу не напивалась. По крайней мере, при мне… Ей чаще всего удается выглядеть довольно прилично. Так, знаешь, как будто она старая актриса или певица. Аристократично так спивается…
Ну, реально, что мне делать? Я все время обманываю себя и подбадриваю, но это становится похожим на кино одного актера. Как будто я играю роль, а Ольга за мной наблюдает с бокалом вина.
Обидно, что я не вижу причин, которые могли бы побудить ее к пьянству. Я совсем ничего не запрещал ей, никак не ущемлял, не было ничего такого, против чего надо было бы протестовать. Может, я для нее мало талантлив, может еще где «не дотянул»? Может, ей просто скучно… Тебе бывает скучно, Тань?
Я, правда, не знаю, знаю только, что больше так невозможно… А сегодня так вообще…»
Сашка вырвал страницу из блокнота, смял написанное в плотный комок, положил в раковину, щелкнул зажигалкой. Бумага загорелась, нехотя, тонкой серой струйкой пополз в вентиляцию дым.
«Ну, бред какой»! — Сашка был недоволен собой, тем, что чувствовал неуместный драматизм, даже неловко как-то… Но и кроме того, что он пишет письма «воображаемому другу», было что-то еще, что беспокоило его. Было в этой ситуации то, чего он не видел. Так ему казалось. Как нельзя увидеть, как легли цветные стеклышки в калейдоскопе, если вокруг темно. Это раздражало и завораживало одновременно.
Вроде бы все как всегда. Обычное письмо. Ну, слегка нетривиальная ситуация. Ну и что. Мало ли как бывает в жизни.
Сашка создал новый документ на рабочем столе, открыл его и написал:
«Уважаемая, Татьяна, пишет вам редактор журнала «Елена». Меня зовут Александр, и я занимаюсь письмами читательниц, приходящими на адрес журнала. Вы со мной разговаривали по телефону, когда позвонили в редакцию. Я очень надеюсь, что причиной вашей просьбы стала простая стеснительность. Очень надеюсь, потому что ваша история заинтересовала меня, и я уверен, что нашим читательницам она тоже понравилась. Хотел бы вас попросить (если вам не сложно) держать меня какое-то время в курсе дела. У такого рассказа обязательно должно быть продолжение! Не отказывайтесь. Люди так нуждаются в этом… Нуждаются в том, чтобы истории заканчивались хорошо. Пусть только иногда, но по-настоящему.
С уважением, редактор журнала «Елена» Широких Александр».
«Завтра распечатаю и отправлю», — решил Сашка. То, что он принял живое участие и написал ответ, его немного успокоило, и раздражение прошло.
***
Ольга ворочалась в постели за стенкой. Она не могла уснуть. Бессилие и злоба словно физически душили ее, она откинула одеяло, помассировала шею. Сквозь дверь просачивался запах табака. Ольга слышала, как Сашка стучит по клавишам, печатает резко, как всегда, как будто строчит из пулемета, а не пишет… «Вот зараза, — думала Ольга, — мне так нельзя дома курить…» Она не хотела испытывать то, что испытывала, но деться было некуда, и тяжелые каменные мысли без устали ворочались в голове.
Ольга с досадой вспоминала о том, как соблазнила Сашку вечером. «Шахерезада, блин, недоделанная!» — ругала она себя. Как потом, когда он ее наконец отпустил, она (внутренне ужасаясь, только что до конца осознав свой план) предложила ему распить бутылочку вина в такой хороший вечер…
Он просто сказал: «Нет». И они разошлись по углам на весь остаток вечера, не в силах преодолеть ту темноту, которая возникла между ними. Такую темноту, от которой Мурзилка вряд ли защитил бы Ольгу…
Сейчас она чувствовала себя маленькой девочкой, несправедливо обиженной, и мир вокруг представлял собой ощетинившегося врага. Возбужденное Ольгино сознание так сузилось, что ей было неуютно даже в своем собственном теле…
V
Утро всегда наступало. Хотелось того Ольге или нет, утро приходило вслед за ночью, неумолимо, как будто само было частью ночи, ее покрывалом, шлейфом, волочившимся следом… Оно никак не могло не прийти…
Ольга стояла у окна на кухне. Трезвая четвертый день подряд. И ей хотелось удавиться. За окном пролетал редкий снег. Ольга собрала волосы высоко на макушке в хвост, стянула резинкой покрепче, желая привнести в свою голову хотя бы немного ясности. Но в желудке ныло, руки тряслись, и хотелось кого-нибудь убить. Да что уж там… Она даже знала кого… «Впрочем, — одернула себя Ольга, — Сашка совершенно прав. Тут без вариантов…»
Даже дураку было бы ясно, что Ольге давно пора притормозить. А Ольга вовсе не была дурой. Просто, может быть, ну не сейчас… Не сегодня хотя бы. «Какая бесполезная, бессмысленная мука, — вертелось в Ольгиной голове. — Надо просто выпить, и все это прекратится».
Мысль казалось дельной, и перед таким здравомыслием Ольга становилась беспомощной и совершенно пустой. Как использованная куколка, оболочка, из которой уже вылупилась бабочка. Вылупилась и упорхнула, мелькнув обманчивой красотой всех неисполненных желаний.
Ольга стояла у окна и не знала, чем себя занять.
Простое, казалось бы, дело найти себе занятие, но только не для нее. Даже в детстве Ольга не знала, чем себя развлечь. Часто она садилась на диван, складывала руки на коленях и сидела так по часу. Скука. Скука стала для Ольги катастрофой всей ее жизни. Скука. Скука. Скука. Раньше не спасало почти ничего. Потом выпивка. Ольга и сама не могла точно вспомнить, как это началось. Не было какого-то дня «икс», не было горя, которое подтолкнуло бы. Просто в какой-то момент она поняла, что ничего не может сделать без алкоголя. Ни встать с постели, ни пойти на работу, ни прибраться, ни приготовить ужин. Ольга растерялась тогда, спасовав перед этим фактом собственного бессилия. Да и была ли она когда-нибудь сильной? Нет… Просто плыла по течению всю свою жизнь.
Просто теперь течение было таким. Местность на берегу была такой. И бороться тут было не с чем…
Серега тогда не понял ее. Ему все казалось, что он в чем-то виноват. Невозможность раскаяния без знания точной вины вводила его в состояние ступора и ненависти ко всему. Хотя тогда Ольга еще не пила так сильно. Она вполне могла продержаться и месяц, и два, правда, потом все равно срывалась. Да и держала ее только уверенность в том, что потом она сорвется и оторвется по полной…
И Ольге очень хотелось, чтобы ее оставили в покое. Ей хотелось выйти в ноль, разобраться в себе, восстановить баланс. Понять наконец, почему ей настолько плевать на свою собственную жизнь и на все то, что в ней происходит. Но, с другой стороны, когда она выпивала, все становилось не так уж плохо…
Когда Серега избил ее после очередного запоя, им обоим стало легче. Всего один раз, но бил долго. Мучительно долго. Ольга успела подумать, что теперь-то вот все и кончится… Может, и к лучшему. Но оно, конечно, не кончилось. Был еще месяц в больнице. Сотрясение мозга, сломанные ребра, разбитое лицо. Была жалость персонала и увещевания пойти «сдать ментам этого урода, пока побои можно “снять”». Была жалость Ольги к самой себе. Был медицинский спирт…
Потом они сразу же развелись.
Потом Сашка.
Она помнила, как он пришел работать в редакцию. На карнавальное шествие было похоже начало их отношений…
Потом стало скучно. Ей казалось, что они уже сто лет вместе…
И ей срочно надо было выпить. Или хотя бы уйти из дома, где ждали ее решения две чудесные, спасительные, сладкие, прекрасные стеклянные бутылочки.
Ольга привела себя в порядок. Оделась. Покормила Мурзилку. Возможность действия вызвала в ней чувство гордости собой, удовлетворения. Ольга думала о том, что надо бы обновить гардероб и, может быть, новые духи…
На минуту ей показалось, что внутри выглянуло скромное, маленькое, но вполне настоящее солнце.
***
— Как ты сегодня чувствуешь себя?
Сашка подошел к окну и поднял жалюзи — это было совершенно необязательно, просто необходимость создать декорации для начала беседы. За окном серо, непроглядно шел мелкий дождь, изредка пролетал снег. Сашка выглянул в окно, нахмурился и опустил жалюзи. В кабинете сразу стало гораздо уютней.
Ольга сидела за столом и, поджав под себя ноги, крутилась в кресле. Ботинки стояли рядом.
Сашка не любил, когда она приходила к нему на работу. Сейчас, например, ему хотелось выкатить кресло с Ольгой из комнаты и укатить куда-нибудь подальше.
А Ольга в редакции была как своя. Большинство знали ее еще с тех пор, как она была женой Сергея.
Ольга — вольный фотограф. Птица высокого полета. Она подняла фотоаппарат и щелкнула Сашку.
— Ну, хватит! — Сашка был раздосадован и раздражен. День и так не задался, а тут еще…
— Я нормально, мне уже гораздо лучше, — Ольга ухватилась рукой за стол и, оттолкнувшись, крутанулась так, что кресло всхлипнуло. — Я подумала, что мне нужна работа. Может быть…
— Я не хочу и не могу работать с тобой, — сказал Сашка честно, сразу поняв, куда она клонит.
Он мучился, глядя на Ольгу. Она завораживала его, влекла к себе и пугала одновременно. Так, наверное, смотрят на направленный в лицо пистолет, не в силах отвернуться и что-нибудь предпринять.
Ольга щелкнула еще раз.
— Ой, ну и взгляд у тебя! — рассмеялась она. — Как раз для рубрики «Внимание. Их похищали инопланетяне».
— Да ну тебя, — отвернулся Сашка. Ольга застала его врасплох. — Давай так: я поговорю с начальником, хоть мне это и не нравится. Но нам не нужен фотограф. У нас нет никаких таких актуальных материалов и, главное, периодических, чтобы требовался постоянный сотрудник. Когда что-то такое появляется — я фоткаю сам. Ну, или Рената, Светка… В общем, кто угодно.
— Ну, ты и зануда, — нахмурилась Ольга. — Ты только представь! Ты и я поедем в деревню фотографировать корову, которая дала самый большой удой, корову месяца. Это ж какая романтика! Ты будешь фотографировать, как я дою корову, а я буду фотографировать, как ты пьешь парное молоко. И оно, теплое, стекает тебе тонкой струйкой по подбородку, по шее, за вышитый ворот рубахи…
Она соскочила с кресла подошла к нему вплотную. Посмотрела снизу вверх, заглядывая в глаза.
— Фу, — сказал Сашка, отстраняя ее. — Я не люблю молоко. С такими фантазиями тебе надо в другой журнал обратиться.
«И повезет нас в эту деревню Серега», — подумал он про себя. Неожиданный приступ ревности внес окончательный раздрай в его настроение.
— Я не знаю, Оля. Все привыкли, что ты и так сделаешь пару-тройку фото, если на то есть нужда. Зачем выделять тебе рабочее место и ставку корреспондента? Еще и зарплату попросишь, тебе ведь палец в рот не клади, — он улыбнулся, Ольгина настойчивость его позабавила.
Она же, наоборот, заметно погрустнела. Сашке стало жаль, что он был так резок. Чтобы восстановить баланс, он добавил:
— Но ты могла бы написать для меня пару писем. В отклик на Танино письмо, например. С историей ты уже знакома. Ты мне здорово с этим поможешь. Или слабо?
В кабинет заглянула Света. Она вернулась с обеда. Вся в мелких капельках дождя.
— Привет, Оля, — Света выудила из кармана пудреницу и стала вытирать пальцем потекшую от дождя тушь. — Ну и погодка сегодня!
— Привет.
— Не знаешь, почему твой муж отказывается писать «гороскоп для тех, кто трудится в офисе» на ноябрь?
— Ой,— закатила глаза Ольга, — понятия не имею. Обычно его хлебом не корми, дай только гороскопы посоставлять.
— Смейтесь, смейтесь! — пригрозил Сашка, забирая куртку из шкафа. — Вот вам мой гороскоп. Во второй половине дня всех Оль и Свет ждет испытание уборкой и каторжным писательским трудом.
Он помог Ольге надеть пальто, протянул сумочку.
— Свет, я на обед.
— Да поняла уже. Иди балуй свое ненасытное чрево, последний оплот пермской интеллигенции.
Из коридора послышалось возмущенное Сашкино: «Ой, да».
***
— Тебе какое письмо написать, — спросила Ольга, — хвалебное или ругательное? Жалетельное или пожелательное?
Сашка задумался. Ольга откинула волосы со лба и смотрела на него очень внимательно. Они сидели друг напротив друга за кухонным столом, на плите начинала шуметь вода в кастрюле. Шторы были плотно задернуты, и вся кухня, казалось, купалась в желтом, теплом электрическом свете.
«Она увлеклась, — порадовался про себя Сашка, — это пойдет ей на пользу». Давным-давно он уже не видел ее такой. Такой живой, такой, какой он встретил ее впервые.
В тот день, когда он встретил ее…
Она присела тогда на краешек его рабочего стола и внимательно просматривала фотографии на фотоаппарате. Она была так сосредоточена, что Сашке показалось, что пылинки, кружащие в лучах солнца, движутся по спирали по законам золотого сечения, приближаясь к Ольге как к центру этой спирали. Ему показалось, что, если прислушаться, можно услышать тихую-тихую музыку. Услышать, как звенит Ольгин образ в этой залитой солнцем комнате.
Он остановился в дверях, залюбовавшись ею. Она подняла голову и улыбнулась ему. Пылинки мгновенно упали на пол, часы встали, время замерло. И, наверное, с тех самых пор Сашка чувствует себя таким уязвимым и таким беспомощным каждый раз, когда снова тонет в мягкой синеве ее глаз.
— Даже и не знаю, — с неохотой вернулся в реальность Сашка, — ну, давай сначала ругательное. Нужен резонанс. Реакция. Пусть бросятся ее защищать или злорадствовать. Давай там пожестче как-нибудь… Вообще-то это троллинг, конечно. Но наши дорогие читательницы с таким понятием вряд ли знакомы так близко, чтоб разглядеть.
Ольга писала.
«Здравствуйте, уважаемая редакция! Прочитала письмо от Татьяны, опубликованное у вас в прошлом номере…»
Она задумалась на секунду, глядя куда-то сквозь Сашку, сквозь стену за его спиной, куда-то туда, куда обычно смотрят писатели.
«Пишет вам Анастасия Захаровна…»
Ольге понадобилось полчаса, чтобы написать ругательное письмо.
Ольга развернула к Сашке ноутбук. Он быстро пробежал глазами текст.
— Неплохо, — одобрил Сашка, — но, по-моему, слегка наигранно как-то…
— Ну, — мгновенно надулась Ольга, — сам тогда пиши.
— Не-не, нормально. Ты попробуй накидать еще пару-тройку писем. Мы потом соберем по кусочкам, и что-нибудь дельное обязательно получится. А ты думала, я не так работаю? Точно так же.
Ольга промолчала, задумчиво кусая ручку. Вот вроде бы ничего сложного. Любой бы справился. Но это на словах. Чистый лист пугал ее, а еще больше пугало, что она не справилась сразу, не сделала так идеально, как ей хотелось бы… Раздражение вернулось. Ольга передернула плечами, глянула на мужа. А Сашка не заметил ничего, он смотрел куда-то сквозь Ольгу, сквозь окно за ее спиной, куда-то туда, куда, наверное, смотрят влюбленные.
VI
— Оль, я ушел! — крикнул Сашка из коридора.
Ольга не ответила. В ванне плескалась вода. Сашка закрыл дверь на ключ и спустился вприпрыжку с лестницы. Он не любил лифты. И лифты не любили его. Несколько раз Сашка застревал между этажами. А уж сколько раз лифты ловили его за шарф, за папку с документами, за руку — так и вовсе не сосчитать.
Ольга всегда находила это забавным, она даже нарисовала в ванной комнате кнопки лифта, прямо на обоях, черной пастой, просто чтобы поддразнить его. По утрам Сашка, умываясь, нажимал на единичку, если был в плохом настроении, или на кнопочку с цифрой десять, если находился в настроении приподнятом.
В редакции было полупусто.
Уборщица Зоя Павловна что-то напевала под нос. Сашка ловко обошел ее, не задев размашистую тряпку.
— Здравствуйте, Зоя Павловна.
— Здравствуй, Сашенька.
— Вы не мыли бы так часто, честное слово, ну что, мы так мусорим, что ли?
— Ну да. Осень ведь.
— Это все грязь в головах, — проворчал Сашка, — проецируется наружу, и приходится вам тут торчать с утра до ночи.
Возражений не последовало. Вероятно, Зоя Павловна была вполне с этим согласна…
В Сашкином кабинете было три рабочих места. Кроме него самого здесь трудились Света и Рената. Они были похожи друг на друга, как сестры. И так же, как сестры, постоянно соперничали друг с другом.
Обе ростом чуть ниже Сашки. Обе с черными волнистыми волосами, чуть ниже плеч. Кареглазые, с высокими, выраженными скулами и смуглой кожей. Особенная внешность. Уральская. Когда в роду переженились не один раз и в разных вариантах татары, коми и русские.
Если одна завивала волосы в задорные мелкие колечки, вторая свои тут же выпрямляла до уныло висящих прядей. Если одна красилась темно-фиолетовой помадой, у второй тут же появлялась дико-розовая. Если Рената приходила в новом платье, Света в обеденный перерыв мчалась за самыми брутальными в этом сезоне женскими штанами цвета хаки.
— Вы сестрицы с темным прошлым. Вы скрываете свои постыдные дела в редакции провинциального журнальчика, чтобы ни у кого не вызывать подозрений. Но меня-то вы не проведете! Да. Я все про вас знаю! — Сашка тыкал пальцем в Ренату, и она делала наигранно испуганное лицо. — Ну, а Светка в колонке про сады-огороды занимается продвижением семян овощей-мутантов, чтобы захватить весь мир, начиная с Пермского края.
— Привет! — приветствовал Саша двух заговорщиц. — Как оно?
— Нормально, смотри, что нашла, — Рената крутанулась, демонстрируя Сашке новую юбку с невероятными оборками, цветочками, с сиреневой лентой по краю подола и вместительным карманом по центру.
— Чудно, — одобрил Сашка. — Вроде юбка, а вроде и целое суверенное государство. С незнакомыми человечеству законами физики и с отсутствующим законом гравитации.
— Ой, да ну тебя! — махнула на Сашку рукой Рената, усаживаясь удобнее. — Что б ты понимал в высокой моде, поставь вот чайник лучше…
Это был привычный утренний обряд, всем известное лекало общения, которое они поначалу втроем сделали, а потом использовали день за днем, меняя незначительные элементы, но оставаясь при этом каждый в своем амплуа. Теперь, согласно неписаным правилам, все должны были замолчать и не мешать друг другу работать хотя бы час.
На столе лежала свежая корреспонденция. Знакомый почерк. На письме указано «Широких Александру; редакция журнала “Елена”». «Танюша ответила, как быстро», — радостно подумал Сашка и распечатал письмо.
«Здравствуйте, Александр! По вашему веленью, по своему хотенью пишу вам снова. У нас все в порядке. Кажется, и рассказывать особо не о чем. Когда все неприятности позади, кажется, что ничего интересного не происходит.
Совсем скоро зима. Это будет моя первая рабочая зима в библиотеке. Наверное, там зимой уютней, чем в другое время года. И, может быть, будет не так пусто… Зимой у жителей деревни времени больше на чтение, с нетерпением жду их, я ездила в город — заказала новинки…
Скажу вам честно, я очень скучаю по детям. По школе. Я привыкла, что всегда занята с ними, ими, их проблемами, их успехами и огорчениями. Очень надеюсь, что через пару-тройку лет обстоятельства позволят мне снова преподавать.
Теперь то, что, возможно, интересно будет услышать читателям.
Сначала хочу обратиться к Альберту Матвеевичу.
Уважаемый Альберт Матвеевич, я думаю, что вы не правы, считая, что женщина делает из мужчины избалованного ребенка, если заботится о нем. Не правы вы, полагая также, что я должна слушаться во всем свекровь и потакать ей. Чем быстрее прервется эта связь между взрослым мужчиной и матерью, тем лучше для них обоих. Иначе сравнениям и упрекам не будет конца. Только сын может поставить мать на место. Больше, боюсь, никто с этим не справится.
Мужчина же прежде всего, ищет в своей женщине поддержку и опору. Он должен знать, что может доверять ей при любых обстоятельствах. Должен верить, что она будет ему верна, честна с ним и поддержит, даже если он оступится или потерпит неудачу. Но психологи зря приписывают это ощущение уверенности в партнере чувству «мама в любимой женщине». Это не так.
А у нас с Коленькой все хорошо. Он встречает меня с работы (хотя здесь совсем близко), а по утрам заваривает мне чай, как я люблю. Я не знаю, откуда это в нем. Это понимание, эта нежность.
Тут на днях к нам в гости приходила его мама, моя свекровь, Любовь Сергеевна. Оценила хозяйство, принесла солений, варенья. Посидели вроде бы хорошо. Хотя напряжение между нами еще чувствуется, да и Коля вел себя так, как будто ему было трудно угодить сразу нам обеим. Под конец вечера Любовь Сергеевна заговорила о детях. Сказала, что будет рада, если у нас получится. Коля смутился, ушел ее провожать, вернулся через час взволнованный, раздраженный. Как видите, не без конфликта. Но он вернулся в наш общий, в свой дом мужем, будущим отцом, и уже ничто и никто этого не изменит.
На следующее утро все было как обычно.
Мне перед работой надо много по дому сделать, скотину накормить, я встаю в полшестого, чтобы все успеть. В это время кажется, что воздух тонкий-тонкий, так что вот-вот зазвенит колокольчиком. В такое время я утверждаюсь в мысли, что все хорошо. Хорошо в принципе, нерушимо, постоянно. И только наши тревоги и настроения уводят нас в сторону от этого «хорошо», но туда каждый момент можно вернуться.
С уважением, Сафонова Татьяна».
Сашка еще раз пробежал глазами письмо, повертел его в руках… «Да, пустовато как-то для колонки, — подумал он. — Не такое информативное, как первое, впрочем, на это не стоило и надеяться… Хорошо, что вообще написала».
Сашка вырвал из блокнота листок. Получилось криво, он взял со стола ножницы и отрезал кривой бок. Получилось мало. Он повертел листок в руках, потом вырезал по краю треугольнички. Треугольнички он закрасил синей ручкой. И стал писать, стараясь мельчить для вместительности и писать печатными буквами для понятности.
«Здравствуйте, Татьяна! Я получил сегодня ваше письмо и сразу решил написать ответ. Я очень рад, что у вас все хорошо. А мелкие шероховатости в общении со свекровью — это, конечно, явление временное».
Сашка задумался. Писать письма в двенадцать лет было гораздо проще. Ну и о чем он писал тогда?
«У меня все хорошо.
Погода здесь никуда не годится. По крайней мере, если ты художник и тебе надо рисовать на пленэре, или если ты мамаша с коляской — никуда не годится. Во всех остальных случаях вполне себе начало ноября. Если зимы будут как в прошлых годах, здесь мало что изменится. На дорогах будет грязно и мокро. Будет холодно какое-то время — потом гирлянда, елка — потом весна.
Я тут подумал, может, мне тоже завести ребенка? Кажется, мы с женой как раз подошли к тому моменту, когда вполне готовы для этого. Моя жена Ольга будет прекрасной матерью. Она заботливая. Добрая от природы и ласковая ко всем существам, особенно незатейливым, таким, как я, например…
Насчет себя я не уверен. В смысле, каким я буду отцом. Но пока не попробуешь, вряд ли узнаешь, готов ли ты на самом деле… Не попробуешь — не облажаешься. И тогда можно до старости тешить себя мыслями, что, мол, я бы, да я, да если бы, но вот обстоятельства не позволили…»
VII
Сашка позвонил, постучал, подождал… Вздохнул, открыл дверь ключом.
— Ольга! — позвал он в темноту квартиры.
«Курит, что ли, на балконе или спит уже?»
— Оля! — позвал он снова, громче, чувствуя внутри холодок беспокойства. Он щелкнул выключателем. Желтый, теплый, почти густой свет залил коридор. Из кухни вышел, потягиваясь, Мурзилка, мяукнул вопрошающе.
Сашка стянул ботинки и, вытянув ноги, сел на пол возле шкафа с одеждой. «Ольга… Ольга…» Сашка выудил из кармана телефон, набрал Ольгу: абонент не отвечает или находится… «Бла, бла, бла», — пробормотал Сашка, отключаясь. Он заставил себя подняться, раздеться, выпить кофе…
На часах было около десяти. Сашка честно пробовал читать, писать, думать о чем-то другом или не думать о плохом, что сейчас было одно и то же. Он накормил кота и полистал новостные ленты. Настоящее, жестокое, рисующее страшные картины волнение захватило его ум около двенадцати.
Сашка везде включил свет, сам того не зная, подражая Ольге. Но, как и в ее случае, это ничуть не успокоило и не помогло. Он бесцельно бродил по квартире из спальни в кухню, из кухни в комнату…
Ее подруг он не знал. Слышал иногда о ком-то от Ольги, но даже имена забыл как информацию совсем не нужную. Все ее подруги были для Сашки явлением скорее из мира фантастики, загадками, а вовсе не реальными людьми из личной Ольгиной жизни.
Если подумать, он вообще не так уж много знал о собственной жене. Это странно, но так оно и было.
«Я ни черта о ней не знаю, кроме того, что люблю. — Сашка уже открыто паниковал, и мысли его скакали. — Кроме того, что, когда я прихожу домой, эта женщина обычно бывает дома. А теперь ее нет! Нет ее пальто. Темно-синего со стоячим воротником. Нет ее сумки. Нет ее сапог. Ее шарф исчез с вешалки. Ее кожаные перчатки, наверное, сейчас покоятся в кармане ее пальто, а сама хозяйка счастливо покоится в каком-нибудь баре…»
Пока Сашка слонялся бесцельно по квартире, он нашел две Ольгины заначки. Бутылка вина бесцеремонно была запихнута под матрац их супружеской кровати. Настойка на коньяке хранилась в Ольгином зимнем сапоге. Второй сапог был пуст и печально клонился набок (это-то Сашку и навело на мысль проверить сапог соседний, который прямо стоял, как солдатик).
«Ну, что ж, и то польза», — усмехнулся невесело Сашка. Он хлебнул из бутылки с настойкой, остальное вылил в раковину. Та же участь постигла бутылку вина. Аккуратно поставил пустые бутылки возле мусорного ведра. Прятать он их не стал. Это была не первая Ольгина заначка, которую Сашка находил, и он знал, что, если будет поступать с ней честно и открыто, есть шанс, что Ольга немного устыдится и, возможно, будет трезвой пару-тройку дней.
При Сашкиной неопределенной жизни это не так уж и мало.
«Если б я только знал, что Ольга, прожив со мной два года, сопьется и станет прятать выпивку по углам… Ну и что?» — тут же одернул сам себя Сашка. Он хорошо понимал, что и тогда все равно женился бы на ней. Все равно любил бы, так как любит. Ничего бы не изменилось. Знал бы, где упадет, — соломки бы не постелил. Не было никаких других вариантов, и не было выхода…
Сашка надел куртку, вышел в подъезд и закрыл дверь на ключ. Он оставил в комнате свет на случай, если Ольга вернется, пока он ее ищет, чтобы ей не было так страшно… Чтобы она знала, что дома ее ждут.
Сашка не боялся ни темноты, ни хулиганов. Ничего из того, что могло бы с ним случиться ночью на улице. Чего он боялся, так это того, что Ольга напилась так, что не смогла дойти до дома, и теперь валяется где-нибудь с юбкой, задранной до бедер. В кустах. Беспомощная. Облеванная и обоссавшаяся.
Сложно забыть (хотя и хотелось), как четыре месяца назад Сашка нашел Ольгу в кустах боярышника за домом. Ольга занозила руки, пытаясь встать, хватая боярышник за колючие ветки. И весь следующий день он вытаскивал шипы. Мазал ее ладони зеленкой. А Ольга ревела, ревела, ревела как белуга, и слезам ее не было ни конца, ни края. Казалось, никак нельзя было унять и обмелить эту реку стыда, раскаяния и отчаяния.
«Ненадолго же тебя хватило, — с досадой подумал Сашка, припомнив Ольгины слезы, — совсем ненадолго…»
В боярышнике спала собака, она тихо зарычала, когда Сашка, не заметив ее поначалу, случайно ткнул ей ботинком в бок.
Убедившись, что Ольги здесь нет, он пошел дальше, придерживаясь темной стороны улицы.
А может, Ольга уже давно накачивалась так. И никто не видел и не знал. По крайней мере, ей удавалось это скрывать. Можно, конечно, поискать свидетелей… Но… Сашка никогда не расспрашивал Серегу о том периоде жизни, когда они были вместе с Ольгой. Серега, кажется, и сам не спешил об этом распространяться. У них с Сашкой были исключительно рабочие отношения внутри коллектива. Нормальные приятельские отношения. Друзьями они не стали.
Сашка оглянулся на звук, сзади на безопасном расстоянии от него трусила собака.
Сашка остановился, присел на корточки и поманил собаку. Та тоже остановилась, скромно махнула хвостом — один раз туда, один раз сюда.
— Ну, и ладно, — сказал Сашка собаке. — Как хочешь…
Сашка устал, часы показывали половину третьего. Он сам не заметил, как забрел уже очень далеко от своего дома. Эта часть города хоть и была ему знакома, но только с фасада улицы, со стороны проезжей части, а он сейчас оказался во дворах.
Собака куда-то исчезла. Может быть, нашла того, кто шел домой, а не того, кто бежал из него.
Сашка сел на холодную лавку, закурил. Внезапно пошел дождь, он накрапывал сильнее и сильнее, пока не превратился из мелко дребезжащих в воздухе бусин в тонкие, длинные, пронизывающие холодные нити, которые полились за шиворот куртки. Сашка сидел, низко опустив голову, сигарета давно потухла. «Где ты, Ольга?»
Ольга застряла где-то год назад, увязла, как муха, в липком времени их общих дней. Она решила нагнать Сашку вплавь по реке из рябины на коньяке. Только лодка у нее дырявая, а Сашка боится оглянуться назад, все никак не может остановиться, подождать ее, продолжает бежать как ни в чем не бывало…
***
Ольга вернулась в пять. Сашка уже был дома и обзванивал больницы и травмпункты. Когда в двери повернулся ключ, оставались еще три больницы и один травмпункт (вытрезвители он обзвонил первым делом).
Ольга тихонько зашла в коридор, не включая света. «Не хочет разбудить, видимо», — подумал Сашка, выглядывая из комнаты.
— Оля! — Она вздрогнула. — Оля, где ты была? С тобой все в порядке?
Сашка подошел, включил свет. Свет мгновенно растекся по всему пространству, выхватывая Ольгу из темноты, не щадя ее. Высветил ее лицо, волну русых волос, тонкие брови и влажные губы… Припухшие, красные губы.
Сашка встал поперек коридора, придирчиво оценивая Ольгу взглядом с головы до пят. Ольга молчала, она нехотя стянула шарф, обнажив шею. На шее, прямо под скулой, темнел синяк.
Свет, заливающий коридор, выхватил не только их фигуры, он выхватил и показал, выявил и высветил, как режиссер, мизансцену: запах алкоголя, Сашкину усталость, пыльное зеркало, в котором теперь отражались оба. Ольга не смотрела на Сашку, она смотрела в пол и куда-то чуть вбок, словно у нее затекла шея.
— Где ты была? — повторил Сашка чуть громче, отчетливо и по слогам.
— Почему ты не спишь? — спросила в свою очередь Ольга, проигнорировав вопрос, адресованный ей.
— Не спится! — съязвил Сашка.
Он подошел, взял ее за подбородок, поднял голову вверх:
— Оля! Господи! С кем ты была?
Что-то метнулось в ее глазах, как будто в темной пещере вдруг пробежал человек с факелом, пересекая ее наискосок, и тут же ее глаза застлала муть накатывающихся слез, влажная пелена, легкий шифон. Ольга сморгнула. По щеке нехотя поползла первая слеза. Темная от туши, она прочертила дорожку и скатилась на подбородок. Сашка с отвращением убрал руку.
Он повернулся к зеркалу, где застыло их отражение. Сашка размахнулся и ударил по стеклу. Оно треснуло, исказило все, на зеркале появилась кровавая капля, покатилась вниз. Трещина прошла наискосок по всей поверхности, и Ольгина голова в отражении теперь разделилась на две неравные части, правая чуть заезжала на левую, уродуя зазеркальную Ольгу. «Вот так гораздо лучше», — заметил про себя Сашка. Он ударил по зеркалу еще и еще. Пока наконец оно не осыпалось острыми осколками, пока рама не рухнула с грохотом и треском.
Ольга попятилась, присела на четвереньках в углу и завыла тонко и протяжно. Ее мелко трясло. «Убью», — решил Сашка. Он присел рядом.
— Оля! — он потряс ее за плечо. — Оля! Оля! Да черт тебя дери! Поговори со мной!
Но она только плотнее прижала ладони к лицу и завыла еще громче. Он крепко взял ее за плечи, поднял на ноги, встряхнул.
— Так, ладно, Оля. Слушай, ты пока лучше уйди, хорошо?.. Вот в ванную хотя бы, — он протащил Ольгу по коридору, затолкал ее в ванную и закрыл дверь на шпингалет.
Рыдания не утихали, через пару минут, впрочем, полилась вода. «Вскроется? Нет? — испуганно метнулось в голове у Сашки. — Да ну… Бред…»
Рука, израненная о зеркало, сильно кровоточила, он пошел в кухню, промыл раны и перетянул их грязным кухонным полотенцем.
Сашка сидел на полу возле ванной, упершись ногами в противоположную стену. Ольга сидела в ванной тихо-тихо, как мышка. Хотя еще полчаса назад оттуда доносились сдавленные истеричные всхлипывания. Сашка устало стянул футболку через голову. Бросил ее рядом.
— Оля, — позвал он. — Оля, кто это был?
Ни ответа, ни привета…. Сашка лег прямо на пол, тут же, где и сидел, свернулся калачиком возле двери. Подошел Мурзилка, замурлыкал, ткнулся носом ему в лицо. Сашка погладил его рукой, обмотанной полотенцем, закрыл глаза и провалился в блаженную темноту.
VIII
Мелодия наполнила сначала уши и какое-то время просто плескалась там, как вода, потом медленно просочилась в сознание. Сашка проснулся. Долго не мог сообразить, почему он, полуголый, лежит на полу возле ванной, потом вспомнил. Голова раскалывалась, словно телефон звонил внутри черепа и, вибрируя, надавливал на лоб и виски с внутренней стороны.
— Алло…
— Саша, — прозвучал в трубке бодрый голос начальника. — Саша, ты где?
— Я дома…
«Проспал! — понял Сашка и подумал: — Неудивительно. Странно, что вообще проснулся…»
Сашка покосился на ванную. В ванной молчали. Он прошлепал босыми ногами на кухню. Открыл холодильник. Одной рукой придерживая телефон, достал на свет божий пакет молока, налил Мурзилке в блюдце, тот благодарно мяукнул, потерся о Сашкины ноги.
Все это время Валерий Миронович спрашивал, почему Саша не пришел вовремя на работу, все ли у него в порядке, ну нужна ли помощь, или, может быть, не дай бог, что-то случилось с Ольгой.
— Нет, нет, не волнуйтесь, все в порядке, — поспешил успокоить начальника Сашка, как только ему удалось вклиниться в поток речи.
Он понимал, почему начальник беспокоится. За все время, пока Сашка работал в редакции, он прогуливал первый раз. Сашку любили и ценили. В общем, стоило ему один раз не выйти на работу…
Сашка накинул Ольгин махровый халат, вышел на балкон, закурил.
— Не беспокойтесь, Валерий Миронович, проспал просто, долго вчера уснуть не мог. Я сейчас соберусь и подъеду.
— Хорошо, ждем тебя. Сегодня у Светланы день рождения. Ты не забыл?
«А черт бы вас всех», — ругнулся про себя Саша.
— А, да, да, я все помню. Я должен был купить цветы. Обязательно куплю по дороге.
Сашка нажал отбой, хотя, кажется, разговор еще не закончился. Начальство любило потрепаться. Вообще Сашка и сам никогда был не прочь. Но не сегодня.
Ноябрьский холод прогнал остатки сна. Голова не прошла, но боль как-то локализовалась, и теперь ее можно было обозначить двумя окружностями на висках. Сашка плотнее запахнул халат. Затянулся последний раз. Бросил окурок вниз. Снова дождь.
***
— Ольга, ты там жива? — позвал Сашка, наклонившись к двери ванной.
В дверь поскреблись.
Сашка не ответил и не поскребся в ответ. Ему было смешно и противно. Он почувствовал, как гнев, который вроде бы уже почти унялся, снова разгорается в душе. «Кто он? — думал Сашка. — Кто он? Скорее всего, какой-нибудь случайный мудак в кабаке, просто мужик из бара. Пьяный и вонючий, задрал Ольге юбку, присунул ей…»
Голова заболела сильнее. Сашка выругался и побрел на кухню умываться. Он намочил под краном перемотанную израненную руку. Скрипя зубами, размотал полотенце. Самая глубокая рана выглядела паршиво. «Шрам, конечно, останется, — думал Сашка. — Зашить бы, что ли… Но совсем некогда, да и неохота… Только двухчасовой очереди в травмпункте мне еще не хватало для полного счастья».
Мелкие ранки — это ерунда. Он порылся в верхнем шкафу, вынул оттуда аптечку. Перебинтовал руку, как смог. Глянул в зеркальце на холодильнике. «Вроде ничего так. Бывало и лучше, конечно… Побриться бы не мешало…» Но открывать ванну и видеть Ольгу Сашка сейчас просто физически не мог. Сашка представил, как он бреется осколками зеркала, стоя в коридоре и его разобрал нервный нехороший смех. «Так, ладно…»
— Мурзилка, там не ходи, — наказал коту Сашка, — а то лапы порежешь.
Он оделся, постоял минуту, другую в раздумьях. И прежде чем выйти, открыл задвижку на двери ванной и, не заглядывая туда, вышел из квартиры.
IX
Это был бар возле Сашкиного дома. Прямо напротив. Если стоять к бару спиной, были видны окна Сашкиной квартиры. Света вряд ли знала об этом. Просто место было уютное и не очень далеко от работы.
Сашка подавил в себе желание зайти домой и узнать, как там Ольга. Окна были темными. Сашка взглянул на них мельком, так, чтобы даже от самого себя скрыть беспокойство. «Интересно, — гадал Сашка, — дома или опять ушла? Ну, если ушла, — решил он твердо, — соберу шмотки, выставлю в подъезд, пусть уматывает…» От принятого решения почему-то не полегчало, как он надеялся, а наоборот. И почему так происходило и как исправить ситуацию, Сашка понятия не имел. Привычной жизни точно больше не будет. Реальность, как огромный разбуженный зверь, ворочалась и поднималась, трансформируя все внутри себя. Сашка это чувствовал, но облегчения не испытывал, может быть, не верил, что все наладится. Более того, мог бы дать девяносто девять процентов и голову на отсечение, что теперь все будет только хуже. Гораздо хуже.
Он уныло вздохнул, потянулся за сигаретами во внутренний карман куртки, вспомнил, что в барах теперь не курят.
— Я на минутку. Перекур.
— Ну, Саш, — возмутилась полушутливо Света, — мы же только, что пришли. Давай хоть заказ оформим. Потом покурим сходим.
— А, да, да, — спохватился Саша, — конечно. Извини.
— Эй, — сидящая рядом Катя посмотрела на него искоса, с подозрением, — ты в порядке? Какой-то ты тихий сегодня.
— В полном, — ответил Сашка, проклиная женскую интуицию, — все хорошо.
Маленький зал, в каждом углу ниша с какими-то предметами интерьера середины прошлого века. Зал без четких углов становится округлым, похожим на аквариум, у стены строгое пианино. Симпатичная официантка снует между столиками, как рыбка в воде. И вот на столе, как по волшебству, появились пивные бокалы, полные до краев, и закуска.
Начались поздравления и обмен комплиментами. Застолье по своей атмосфере напомнило Сашке семейные праздники. «Когда мы успели так постареть», — с тоской думал Сашка. Пиво все никак не давало о себе знать, легче не становилось, и даже плечи не расслабились. Официантка подошла, наклонилась низко, показав Сашке упругую полную грудь. «Может быть, даже специально», — польстил себе Сашка.
Первой взяла слово Рената: «Дорогая Света, мы все поздравляем тебя с днем рождения. Очень любим и ценим. Ты лучик света в нашей редакции («Вот коза, прям таскает мои гениальные формулировки», — возмутился про себя Сашка), продолжай светить нам еще много-много лет, и мы тебя постараемся радовать». Она протянула Свете конверт с деньгами в качестве подарка.
Все закричали «ура» и захлопали в ладоши, чокнулись, выпили. «Ну, понеслась», — подумал Саша. Серега вытащил из кармана фляжку, глотнул из нее. Покосился на Сашку: «Сань, хочешь?» — «Что это? Коньяк? Да, хочу, конечно», — Сашка сделал большой глоток и вернул фляжку хозяину.
— Сереженька, ты ведь не за рулем, правда? — хихикнула Рената, подвигая к нему блюдце с тонкими ломтиками лимона.
— Не, какой там «за рулем». «За рулем» на праздники не ходят.
В зале приглушили свет и сделали музыку громче. Сашка, чувствуя, что начал стремительно пьянеть, слегка покачнувшись, поплелся курить. Он с облегчением выбрался на свежий воздух и втянул в себя холод осеннего вечера. В доме напротив за окном Сашкиной квартиры было по-прежнему темно. Голова снова начала болеть, и в пораненной руке противно «тукало».
Сашка вынул из кармана телефон, посмотрел время: половина десятого. «Ну, еще с часик, может, — подумал Сашка, — а потом все равно домой придется…» Он не знал, чего боялся больше: того, что Ольга ушла, или, наоборот встретить ее там.
Он вернулся в полутемный зал. Веселье уже переступило черту приличного, веселье металось между людьми, и от этого они краснели, задыхались, а их глаза начинали стеклянно блестеть.
В какой-то момент произошли естественные в такой ситуации перемещения тел, и рядом оказалась Света. Она погладила забинтованную руку. «Очень больно?» — выдохнула Света Сашке в лицо пивным духом и «ароматом» чесночных гренок. «Нет, совсем нет», — сказал Сашка, задержав дыхание. Голова закружилась, и он решил, что выпил уже достаточно на сегодня… Да что же это! Саша посмотрел на Свету внимательней. Она продолжала гладить его руку, как будто по инерции, словно бы забывшись, потихоньку добралась до кончиков пальцев и теперь слегка надавила на каждый по очереди. «Ну как ребенок, — подумал Сашка, — очень пьяный ребенок»…
Напротив Серега поил из своей фляжки Ренату. Она самозабвенно, запрокинув голову и закрыв глаза, глотала коньяк и похожа была на какую-то из картин Тициана, на какую именно, Сашка вспомнить не мог. Он даже внимательно прищурился, название вертелось на языке. И он почти вспомнил, но ему мешала сосредоточиться Светкина ладошка, которая легла ему на колено и медленно поползла вверх, стремясь к внутренней стороне бедра.
Он встал: «Извини, пожалуйста», — вышел на улицу.
На улице было уже совсем темно. Накрапывал дождь, и пролетали мелкие снежинки. Солнце, ложась сегодня спать, снова оставило небо на милость тяжелым тучам.
Сашка закурил. Вышла в одном платье Света.
— Саш… — она подошла вплотную и положила ему руки на плечи. — Саша…
Она была ниже его на голову, Света встала на цыпочки. Она поцеловала его не в губы, как он ожидал, а в шею. И еще раз медленно. Провела кончиком языка вверх, подбираясь к уху. Капли дождя делали все вокруг прохладным, влажным, слегка дрожащим. И прикосновение горячих Светкиных губ отозвалось в Сашке. Он хотел ее, и ничего не было проще и естественней. Сашка слышал, как Света глубоко и часто дышит. Хотя бы раз поцеловать… Провести рукой по спине вниз…
Он взял Свету за плечи, обогнул ее сбоку, словно в танце, и ушел в дождливую темноту.
***
Несмотря на то, что Сашка, уходя, отпер дверь, Ольга так и не покинула своего вынужденного заточения. Она сидела на полу, опираясь спиной о ванну, крепко обняв себя за колени, и даже не шелохнулась, когда Сашка вошел. Бледная, с опухшим лицом и лихорадочно блестевшими глазами.
Она заплела косу кое-как, без расчески, и на макушке торчали «петухи». Искривленная красная нитка очень плотно сжатых губ и широко раскрытые немигающие глаза создавали впечатление, что Ольга очень сильно чем-то напугана. Так сильно, что Сашка сам испугался, взглянув на нее. Страх за Ольгу вытеснил гнев на задний план. И он так невыносимо соскучился за время своей ненависти, своего раздражения, ревности и отчаянья…
Сашка встал возле нее на колени, провел по щеке рукой.
— Оля… Оль, — тихонько позвал он. — Оль, ты чего, так тут и сидела, да? Прости меня, пожалуйста, ладно?
Ольга разревелась внезапно и очень сильно, как будто слезы только этого и ждали, именно этих слов, и теперь плотина внутри нее сломалась, и реки хлынули вниз неуправляемым водопадом. Ольга схватила здоровую Сашкину руку и стала ее целовать.
— Прости, прости меня, Сашенька, пожалуйста, прости…
Она тыкалась губами в Сашкину ладонь, и ему стало мокро от Ольгиных слез, щекотно от ее губ. Сашка отобрал руку, вытер ее о джинсы.
— Да ладно тебе… — он обнял ее, прижал заплаканной щекой к своему плечу. — Ладно, слышишь? Давай завтра. Я так устал, так сильно устал сегодня…
Ольга отстранилась, вытерла слезы, кивнула послушно и даже, кажется, улыбнулась. В глазах читалось, что Сашка — спаситель. Эта роль ему подходила больше, чем роль обманутого мужа. Эта роль требовала конкретных действий. Он поднял Ольгу на ноги. Она неловко стояла, вцепившись в него.
— Что, — спросил Сашка, — ноги затекли?
— Ага, — улыбнулась Ольга.
Сашка отнес ее в спальню. Уложил в постель, помассировал Ольгины холодные ступни и накрыл одеялом.
— Давай чаю тебе сделаю?
— Давай, — послушно кивнула она, — очень пить и есть хочется…
— Еще бы, просидела весь день в ванной…
Он говорил это так, словно произошел несчастный случай, недоразумение, которое заставило Ольгу так себя вести. «Ты еще сбегай ей за пироженкой, — потешался над Сашкой внутренний голос. — У нее теперь все хорошо стало, да. Она даже уже и натрахалась… — добавил он вкрадчиво, — в отличие от тебя». Сашка старался прогнать от себя мысли, которые делали только больнее, но ничего не меняли. Получалось не очень. Он отбросил щелчком окурок далеко в темноту. С кухни донесся свист закипающего чайника.
В кармане ожил телефон, зажужжал и задвигался.
— Алло…
— Дерьмо ты, просто гребаное дерьмо, — всхлипывал на том конце голос.
Сашка даже не сразу узнал, кто это.
— Света? Света, ну тише. Тише, — Сашка не знал, как реагировать и что вообще происходит. Ну, перепила девка, с кем не бывает, может, никого давно у нее не было… Ну, теперь-то что еще? Сашка не чувствовал никакой вины, да и сама сцена у входа в кафе вспоминалась ему уже смутно. С тех пор как он вернулся домой, прошло не больше получаса, но Ольга успела вытеснить все случившееся с ним напрочь.
— Чтоб тебя! — кричала между тем Света. — Чтоб ты провалился! Ты думаешь, все так просто? — частила она, не давая вставить Сашке ни слова. — Так вот все запросто? А я, может, люблю тебя! Люблю тебя, понял ты, ублюдок сраный. А ты с этой курвой связался! Всем известно, что ее полгорода перетрахало.
Сашка, стараясь оставаться спокойным, прикурил еще сигарету. Чайник на кухне захлебнулся свистом.
— Ее Серега бил, только еще мало, видимо, не всю дурь выбил. Теперь ты принялся.
— Да что ты городишь?! — не выдержал Сашка. — Совсем двинулась?
— Ой, да ладно тебе! Что я, по-твоему, два и два не в состоянии сложить? У тебя рука перебинтована, а Ольга, видите ли, «приболела»… Господи, как же я вас ненавижу обоих! Надеюсь, ты ее хорошенько разукрасил, — Света замолчала, перевела дух. — Я люблю тебя, Саша. Я так сильно люблю тебя…
Сашка медленно опустил телефон, он продолжал что-то говорить Светкиным голосом.
«Ни хрена себе поворот…» — подумал Сашка. «Ты еще статью об этом напиши», — внутренний голос обладал искрометным чувством юмора, Сашке было, в отличие от него, не до смеха. Он оперся на перила балкона, положил голову на руки. По макушке успокаивающе закапал дождь.
По коридору на кухню зашлепали босые ноги. Ольга встала, чтобы выключить чайник.
X
Следующее утро было на удивление добрым и светлым. Двое в спальне, не сговариваясь, молчали о том, что случилось. И хотя в Сашкиной голове, как злобные осы, роились подозрения, предположения и обвинения, доводящие его до внутренней истерики, он решительным жестом воли «ослабил поводья», и внутренняя напряженность ушла вглубь. Там она была не так ощутима и на лице больше не отражалась.
«Выходной», — думал Сашка, мысленно, с удовольствием растягивая это слово на последней «о». Он стоял на балконе, курил, Ольга подошла сзади, обняла его, прижалась. Сашка протянул ей сигареты.
— Пойдем куда-нибудь, — тихо сказала Ольга. — Мы давно нигде не были. Пойдем на выставку или в кино.
Она потерлась носом о Сашкино плечо, и он счастливо улыбнулся, забывая, а вернее, откладывая еще глубже все те вопросы, которые остались у него внутри:
— Пойдем, конечно.
Ольга одевалась долго. Она накрасилась и прибрала волосы. Выбрала тщательно одежду. Сашка с удовольствием следил за этими изменениями. Такого давно уже не случалось, и ему было приятно тянуть и смаковать это утро. Сашка, конечно, понимал, что этот день вряд ли наберет такой потенциал, чтобы его было достаточно для начала чего-то нового.
«Ну, а вдруг… — думал Сашка, наблюдая за Ольгой, — бывает же»… «Это ты пересочинял историй для женского журнала, — холодно осадил его внутренний голос, — ничего не получится». И голос был, конечно, прав. Но с этим было даже как-то легче жить, существовать. Все просто. Когда нет пустой надежды — нет и разочарования. Это помогало замечать прекрасные явления мира, которые возникали не тогда, когда все наладится, не в перспективе, не когда-нибудь, а прямо сейчас.
Вот она, посвежевшая, Ольга. Слегка смущенная, как будто на первом свидании, вдохновленная собственной красотой. Эту минуту хотелось вырвать из контекста времени, сохранить навсегда. «Ты очень красивая», — Сашка обнял ее осторожно, потом сильнее, прижал к себе, нашел губами губы…
Они пошли на выставку художника из Орска или Орла… Сашка забыл откуда. Но художника звали Алексей Лунин, это он точно помнил.
— Орел или Орск? Вот в чем вопрос, — бормотал Сашка по дороге, придерживая Ольгу за локоть и обходя застывшие лужи и грязь на тротуарах.
— Наверное, Орловск, — сказала Ольга. — Ты, кстати, почему не в теплой куртке? Холодно уже, ужасно просто, сейчас замерзнешь. Ты, когда придешь, спроси у него, вы, мол, из какого города, уважаемый, и почто в Пермь великую прибыли?
— Может, из Омска, — предположил совсем сбитый с толку Сашка, — куртку я оставил вчера в кафе.
— Есть еще Оренбург и Обнинск, — заметила Ольга, — то есть ты что, ушел и не надел куртку? Странно…
— Да, типа того, — протянул Сашка, — с этими художниками всегда все так не просто.
Они пришли на выставку за два часа до закрытия. Народу было немного. Сашка насчитал пятерых человек, рассеянных по залу. Четверо стояли по углам, один в центре. Сашка аж языком прищелкнул, удивляясь неожиданной симметрии.
— Смотри, как забавно, — потянул он Ольгу по залу наискосок.
— Нарушим им всю симметрию, — улыбнулась Ольга.
— Ага.
Оказалось, что человек в центре зала — это сам художник. Он так и сказал Сашке с Ольгой, когда те проходили мимо: «Я художник. Художник, который все это написал». Он отвязно махнул рукой, и этот широкий жест совсем не шел к его худощавой, нескладной фигуре. У обоих на языке вертелся вопрос, из какого он города на букву «о». Оба, конечно, промолчали. Ольга поспешно отвернулась, сдерживая смешок. «Здравствуйте, здравствуйте, очень рады», — сказал Сашка, делая вид, что ужасно увлечен полотнами, так что художник его только отвлекает. Художнику такое состояние было, видимо, хорошо понятно, и он уважительно отошел в сторону.
— Здравствуйте. Меня зовут Юлия. Я представляю журнал «Елена». Мы с вами созванивались. Мы могли бы побеседовать? — голос разнесся по залу, перекрывая перешептывания и тихий лаунж-фон.
Ольга и Сашка обернулись одновременно.
Совсем молодая (Сашка дал бы ей лет шестнадцать), а может, это только так казалось из-за смешной зеленой шапки с большим помпоном, которую девушка почему-то не сняла. Из-под шапки задорно выставлялись ярко-красные кончики волос. В пальто цвета желтка и темно-синем шарфе она оказалась самым красочным в зале пятном. Картины на стенах как будто слегка потускнели. С блокнотом в руках и фотоаппаратом на шее девушка внимательно смотрела на художника во все свои большие очки в модной оправе, словно он был современным пророком, никак не меньше. Художник сразу приосанился, стал еще чуть-чуть выше, и даже бровь перестала дергаться на его одухотворенном лице.
Сашка, конечно, слышал краем уха, что редакция собирается нанять нового сотрудника, но счел это просто слухами, сплетнями. Про Ольгину кандидатуру он, конечно, не спросил, не было желания, да и забылось как-то. А оказывается…
— Кто это? — прошипела Ольга, и в ее голосе слышалось столько горечи, что Сашка поежился, как от зябкого ветра.
«Принесло же ее… — думал тоскливо Сашка, — ну почему сегодня. Почему сегодня это должно было случиться? Почему именно сейчас, не часом позже или раньше?»
— Как ты мог не сказать мне? — возмутилась Ольга, смерив Сашку пронзительным, уничтожающим взглядом.
И без того хрупкий, их шаткий мир обрушился, будто и не существовал вовсе.
«Как ты могла прийти домой утром, залапанная кем-то?», — хотел добавить Сашка, но промолчал…
Они молчали всю обратную дорогу до дома.
***
— Что за козни, Саша?! Ведь я так давно просила тебя поговорить с начальством. Там все меня хорошо знают. Мне нужна была эта работа!
Ольга сидела за столом, судорожно сжимая в руках чайную чашку, сжимая так сильно, что побелели пальцы. Сашка опасался, что чашка вот-вот треснет, хрустнет и разлетится на куски.
— Кто-то настраивает всех против меня.
— Оля, перестань, у тебя паранойя. Просто, возможно, у этой девушки есть необходимый опыт. Может быть, образование…
— Да какой опыт! — вспылила Ольга. — Ты видел, сколько ей лет?
Она залпом допила чай и прижала пустую кружку к груди, как будто кто-то хотел отобрать ее у нее.
— Саша, я же своя. Как ты не понимаешь — здесь что-то нечисто! Мы должны во всем разобраться. Может, это Серега что-то про меня наговорил… Надо подумать. Кому еще было выгодно, чтобы меня не брали на работу? Кажется, только тебе!
— Мне? — переспросил Сашка. Он почти потерял нить лишенной смысла речи. Злость и усталость вернулись, помноженные на два, суммированные и возведенные в степень.
— Ну да, тебе, — подтвердила Ольга. — Я же всегда дома. Всегда под рукой. Жду тут тебя. Ты работаешь почти сутками в этой сраной газетенке. А я готовлю, убираю…
Она внезапно осеклась, почувствовав, что перегнула, но было уже поздно.
Сашка встал, обогнул стол, подошел к Ольге. Он взял ее за подбородок, приподнял Ольгино лицо.
— Оля, Оля, — медленно, с нажимом проговорил Сашка. — Тебя не взяли на работу, потому что ты алкоголичка. Потому что ты растеряла все навыки, которые у тебя когда-то были. Потому что ты больше не можешь сделать ни одной нормальной фотографии. Ты не можешь писать, и никто не захочет, чтобы у него брал интервью журналист с перегаром. И ты… Ты не ждешь меня дома.
Он отпустил Ольгин подбородок, но лицо так и застыло приподнятое вверх, холодным твердым мраморным изваянием, полным отчаянья, молчания и внутренней маеты.
Сашка вышел на балкон, закурил, его мелко трясло. Из кухни доносились громкие Ольгины рыдания.
XI
Все шло наперекосяк. Абсолютно все. Раньше было проще: если не ладится дома, на работе будет нормально, и наоборот. Он не знал, что из этого лучше. А теперь, идя на работу, понимал, что если Светкин пьяный бред не являлся бредом, то опереться больше будет не на что. Все рассыплется.
«С другой стороны, — думал Сашка, на бегу запрыгивая в отъезжающий от остановки автобус, — с другой стороны, скорее всего, Светка будет делать вид, что ничего не произошло. Мы были сильно пьяны. Я был расстроен. Может, повезет, и она притворится, будто все забыла. Так будет лучше всего».
У Сашки было время подумать над тем, что произошло в пятницу. Но не было никаких эмоциональных сил давать ситуации внутреннюю оценку.
Слишком много навалилось одновременно. Может быть, ему стоило даже уволиться? Но, опять же, разбираться все равно нужно было бы. При любом раскладе.
Он уже включил компьютер и погрузился в работу, когда пришла Света. Она тихонько вошла. Непривычно тихо.
— Вот, — сказала Света, ставя на стол перед Сашкой пакет, — я тебе куртку принесла, ты ее в кафе забыл.
— Ммм, спасибо, — пробурчал Сашка что-то вроде благодарности, не поднимая глаз от монитора. Он сам злился на себя за это, но посмотреть прямо на Свету почему-то не мог.
А ему хотелось посмотреть ей в глаза и найти ответ на вопрос, который мучил его по дороге на работу. «Что решила делать с их разговором Света? Сделать вид, что ничего и не было или продолжать нести эту ересь, чтобы довести ее до какого-то логичного конца?» Но посмотреть на Свету он не мог, а она так и стояла где-то рядом, ждала чего-то. Он только ощущал ее духи, сладковатые, приятные, ощущал ее как форму, которая здесь присутствует.
Сашка открыл рабочую почту, перед глазами бежали строчки нового письма. «Уважаемая редакция, хочу рассказать вам историю любви, которая случилась в моей жизни совсем недавно. Когда, казалось бы, уже все волнения молодости позади, неожиданная любовь воспринимается как подарок…»
Света отошла наконец-то, села за свое рабочее место. Зажужжал монитор. Сашка вздохнул и закрыл письмо, даже не дочитав. Когда на работу пришла Рената, третий человек в комнате сразу все упростил, связал в целое разрозненные реальности и наполнил рабочий день привычными смыслами. Почти обычный день. Не надо ничего решать, а можно и дальше бесконечно играть в того, кто работает, получает зарплату, играть во взрослого человека со своими рабочими обязанностями.
Сашка курил за углом, у служебного выхода. Уверенность и хорошее настроение не покинули его, даже когда он завидел вдалеке Свету и Ренату, которые возвращались с обеда. Они щебетали, как растревоженные птицы, но, не доходя до Сашки пару метров, остановились, обменялись глубокомысленными взглядами. Рената прошмыгнула мимо него в дверь, а Света остановилась напротив.
Сашка молчал, предоставляя ей возможность начать разговор первой, раз уж она на это решилась. Светка нравилась ему, как нравятся люди, с которыми долго работаешь вместе, но не более того, и он не собирался облегчать ей задачу. Сама начала, пусть сама и расхлебывает, как считает нужным.
Света помолчала еще немного, потом закурила. Сашка заметил, как дрожат ее пальцы. Она, неловко чиркая, сломала две спички, прежде чем Сашка протянул ей зажигалку.
— Саша, — решилась заговорить Света, — слушай, я понимаю, что все, что произошло, для тебя было как снег на голову.
— Да уж, типа того, — подтвердил Сашка, вглядываясь внимательно в Светино лицо и испытывая неожиданное внутреннее облегчение от того, что разговор все-таки состоится.
— Саша, — продолжила Света, когда забытая сигарета в ее пальцах истлела почти до половины, — я не могу отказаться от своих слов.
Сашка тяжело вздохнул, но продолжал упрямо молчать.
— Я люблю тебя. Это, к сожалению, правда. Это осталось правдой, когда я протрезвела, — она неловко хихикнула, — и на следующий день. Боюсь, это останется правдой и через неделю, и через год, и через два.
— Ну, я бы не был так категоричен… — встрял Сашка.
— Я жалею только о том, — проигнорировала его замечание Света, — что признание, которое уже давно меня мучает, вышло таким нелепым и озвучено было при таких дурацких обстоятельствах. Я жалею о том, что наговорила тебе про Ольгу… В общем, все это, конечно, неправда…
В Сашке проснулось сочувствие, оно прокралось к нему в сердце незаметно и вдруг обнаружило себя в полной мере. Он не дал Свете закончить фразу, обнял, притянул к себе, она начала всхлипывать. «Да что ж это такое, — подумал Сашка, — бабы только и делают, что ревут рядом со мной. Удастся ли мне хоть кого-нибудь из них рассмешить?»
— Ну, ну, — гладил он Светку по вздрагивающему плечу, — ну не плачь, Свет, ну, пожалуйста. У тебя сейчас тушь потечет. Некрасиво будет». Сашка прибегнул к последнему, как сам считал, беспроигрышному варианту утешения, и это даже сработало. Всхлипы пошли на убыль.
Света отстранилась от него, вытерла слезы. Сейчас она как никогда была похожа на ребенка. На маленькую обиженную девочку, и именно эта девочка сейчас плакала в ней, отвергнутая. Сашка, постоянно анализируя письма своих читательниц, может быть, понимал это, как никто другой.
— Тебе не идут слезы, — сказал он и пошутил неловко: — Ты же свет нашей редакции.
— Да, точно, — поддакнула она, уже совсем успокоившись, — ты очень хороший, Саша… Спасибо тебе… Я рада, что призналась. Теперь мне будет легче, наверное… Прости меня… Ну, что это так все вышло. Я была пьяная и…
— Не надо оправдываться, — Сашка протянул руку, положил ей на плечо, глядя теперь прямо в глаза, — не надо оправдываться, ты ни в чем не виновата, я все понимаю.
В действительности он и не думал понимать Свету и даже не считал нужным пытаться это делать, но сцена со слезами тронула его по-настоящему.
— Хорошо, — улыбнулась Света. — Не волнуйся за меня. Я уверена, теперь мне будет гораздо легче. Спасибо, Саш.
«Ну, да, — думал Сашка, — тебе-то, может, и легче, а мне вот тяжелее однозначно…»
Она ушла, повеселев, и даже кокетливо обернулась вполоборота на пороге, надеясь, что Сашка смотрит ей вслед, наверняка зная, что так, в таком ракурсе, выглядит наиболее выигрышно.
«Женщины никогда не сдаются, — отметил про себя Сашка, глядя на лучший Светкин ракурс, — если ты позволил прозвучать фразе “Я тебя люблю”, то все… Жди долгих затяжных боев…»
Остаток дня прошел более-менее сносно. Под этим понятием Сашка подразумевал, что, по крайней мере, на город не обрушилось цунами, землетрясение не разрушило здание редакции и не похоронило Сашку под обломками. Его и его проклятый молчащий телефон.
«Да все нормально», — думал Сашка. Только завал на работе, который его скорее радовал (будет чем заняться), только влюбленная (но, может, это все не так уж серьезно) коллега, сидящая напротив, только пьяная (Сашка смел надеяться, что сегодня она дома хотя бы) жена и расшатанные, в клочья истрепанные нервы. А так все нормально. Впрочем, когда он вышел из здания, где работал, он действительно был почти спокоен.
За своими мыслями незаметно для себя, на автопилоте Сашка добрел до остановки, сел в трамвай. Идти пешком не было никаких сил.
Он задремал, привалившись к окну, и очнулся от того, что кто-то стучал ему в плечо. Именно стучал, как стучат в дверь. Настойчиво и вопросительно. Он обернулся. На него с улыбкой сверху вниз смотрела Юля. Та самая, нанятая на должность фотографа. Из-за этой истории у Ольги случился очередной запой. Но Сашка не мог винить в этом Юлю. Он ведь знал, что запой у Ольги случился бы все равно.
— Здравствуйте, — Юля улыбалась, помпон на шапке покачивался в такт движению трамвая. — Вас ведь Александр зовут, правда? Я вас видела сегодня в редакции, а до этого на выставке с девушкой. Я хотела зайти познакомиться официально, но как-то…
— Да, это я. А вы Юлия. Я на выставке услышал, как вы представились художнику.
Сашка был рад поговорить с человеком, который не имел отношения ни к нему, ни к его проблемам, который никак не касался его личной жизни. Он смотрел на Юлю снизу вверх, и ему казалось, что они с разных планет.
— Да что это я, — спохватился он, вставая. — Садитесь, пожалуйста.
Юля села на предложенное место, положила на колени синюю, в тон шарфа, лакированную сумку.
— Приятно познакомиться, — продолжал Сашка, — видел ваши фотографии сегодня в работе. Обзор выставки. Очень удачные снимки. И интервью неплохое. Сумели вы его вывести на искренность там, где и не предполагалось вроде бы, интересный подход.
— Спасибо, не считаете, что это было лишним?— она заискрилась вся от Сашкиной похвалы и стала еще симпатичней. — Только давай на «ты», ладно? Ты не против?
Сашка наблюдал в окно, как трамвай сначала остановился, а потом тронулся снова. Это была Сашкина остановка.
— Конечно, не против, — согласился Сашка. — Нет, не лишним, нормально. Для женского журнала в самый раз такая практика.
Сашка смотрел, как за окном проплывали деревья, машины, дома… Вот мелькнул Сашкин дом.
— Извини… С тобой все в порядке? — Юля смотрела на него внимательно, так, как умеет смотреть только женщина, которая знает, что к чему в жизни, и умеет заботиться о том, кто (дурак такой) сам о себе позаботиться не может.
— Да, конечно. А почему ты спрашиваешь? — Сашка подумал, что такой взгляд Юле не идет. Она была слишком молода для этого взгляда, и ему хотелось верить, что слишком умна…
— Ну, сейчас у тебя как-то так лицо изменилось, или что-то такое во взгляде появилось, как будто голова заболела. Ты, наверное, в офисе пересидел. Хочешь, прогуляемся по парку? Ты не против? Я живу там рядом, это через остановку. А твоя остановка далеко еще?
— Мы ее проехали только что.
Юля посмотрела на него с сомнением, не шутит ли, поняв, что нет, рассмеялась:
— Ну, все, тогда точно гулять!
Сашка пытался вспомнить, когда он последний раз специально гулял, да еще и по парку, и вспомнить не мог. Может быть, в детстве…
— Ну, золотую осень мы уже, конечно, пропустили, — щебетала Юля, — но здесь все равно хорошо.
Вообще, это был даже больше лес, чем парк. Только одна ухоженная асфальтированная дорожка, освещенная фонарями с обеих сторон, пересекала плотно растущие деревья. Кое-где деревья смыкались кронами над дорожкой, переплетались ветвями, изображая арки, подражая ухоженным паркам больших городов. Печально шумел ветер.
Асфальт давно потрескался, то тут, то там сквозь глубокие щели выглядывала пожухлая, потемневшая трава. На границе света и тени от фонарей над дорожкой начиналось настоящее, не разрушенное цивилизацией волшебство.
«Странно жить совсем рядом с лесом, — подумал Сашка, — и совсем не бывать в нем». Людей почти не было. Только пару раз им навстречу попались хозяева, выгуливающие своих собак.
Юлино желтое пальто как будто вбирало в себя рассеянный свет фонарей. За пределами дорожки становилось все темнее, а Юлин силуэт — все ярче.
— Я боюсь собак, — шепотом поделилась Юля с Сашкой личной информацией и взяла его под руку. — Ты не против?
— Я тоже боюсь собак, — так же шепотом ответил Сашка, — но я не против…
Они постояли возле болотца, которое когда-то было сделано специально. Водоем на случай лесного пожара. На дне белесо мутнели бетонные кольца, в которых замерла без движения темная, почти черная вода. У берега на поверхности болотца, как покореженные лодки, потерявшие весла и паруса, кое-где покачивались упавшие в воду листья.
Сашка постоял на бережку, покурил.
Юля искала на берегу камешки, округлые и плоские, чтобы запустить «блинчики», ближайший фонарь перегорел или был разбит, поэтому она подсвечивала себе телефоном
Попутно Юля рассказывала, как долго искала работу.
«Долго! — подумал Сашка, — Ты живешь-то недолго…»
— Сколько тебе лет? — спросил он у Юли. Она не смутилась и не стала жеманиться.
— Двадцать пять, — Юля положила два найденных камушка Сашке в ладонь. Они были почти идеальными.
— Неужели? — Сашка бросил камешек слишком далеко, тот перепрыгнул болотце и с шуршанием исчез в жухлых низких кустах на том берегу. — Ты выглядишь гораздо моложе. Но тебе, наверное, постоянно это говорят.
— Ну да, — подтвердила Юля, — иногда говорят. Расскажешь про девушку, с которой был на выставке? Она красивая, только очень грустная…
Сашка вдруг внезапно вспомнил о существовании Ольги, отметив про себя, что уже давно не отвлекался от мыслей о ней так надолго.
— Кстати о ней… Мне, пожалуй, пора. Я провожу тебя.
Он проводил Юлю до дома. Она поцеловала его на прощанье в щеку. Сашка потер щеку, притворился, что сгреб поцелуй, как бабочку, со своей небритой щеки, и сунул ее, трепетную, осторожно в карман. Юля засмеялась. Обернулась у дверей подъезда, помахала ему.
Больше он в этот вечер о ней не вспоминал.
XII
Саша открывал вторую бутылку вина. Первая уже кончилась и теперь сиротливо стояла на полу, возле ножки стола. Ольга сидела напротив, укрыв плечи серой мохнатой шалью. Руки она вытянула перед собой, положила их на стол ладонями вверх, как будто показывала Сашке, что у нее нет при себе оружия и она настроена дружелюбною. Хотя щеки ее раскраснелись, а язык уже заплетался, ей все равно было холодно. Сашка видел на Ольгиных руках мурашки.
— И откуда взялась эта примета не ставить на стол пустые бутылки? — спросил Сашка. Он был уже пьян. Но еще недостаточно. Чтобы догнать Ольгу, ему требовалось еще пару стаканов как минимум и одно большое разочарование. Он повернул бутылку на столе к себе этикеткой. «Ага, теперь слива. Сливовое вино. Это что-то, должно быть, японское», — подумал Сашка, а вслух сказал: — Вот откуда это в тебе, Ольга? Пьешь, как чмо, давно уже пора на водку перейти хотя бы, так ведь нет! Вино, вино, вино. Потрясающе!
Ольга молчала.
— Хорошо с тобой жить. Дома выпивка всегда есть. Беспокоиться не надо о досуге, — Сашка пытался поговорить с Ольгой из ее состояния, изнутри, так сказать, но разговор как-то не клеился. «А может, мне просто хотелось напиться, — подумал он, — может, вообще все проще, чем мне тут кажется…»
— Вообще-то, логично, — подала голос Ольга, — все пустое опускать вниз и избавляться от этого. Но люди, опустошив свои чувства, выпив их до конца, все равно ставят на стол пустую тару своих душ и хотят выжать оттуда еще хоть сколько-нибудь капель. Жалкие люди. Все бесполезно. Пусть хоть с бутылками поступают правильно.
Сашка уже забыл тему о пустой бутылке, он лениво вернулся к мыслям о ней, наклонился, поднял и поставил на стол.
— Ольга, да ты поэт, — сказал он. — Надо выпить за это.
— Ага, — согласилась Ольга и погрузила свои губы в вино.
— Надо будет у Танечки спросить про эти приметы всякие, — сказал Сашка. Он опьянел внезапно, словно его неожиданно ударили чем-то по голове из-за угла. Это было неприятно. «Да плевать, — подумал он, — это вроде как было частью плана». — Она же девка деревенская, знать должна, — продолжал он, — завтра же вот напишу ей. А может, и поеду, да. Приеду, скажу: Таня, ох, Таня, почему, собственно, пустые бутылки не ставят на стол?
— Ага, — снова согласилась с ним Ольга. Она быстрее него допила свой бокал и со стуком поставила его на стол. — Съезди обязательно. А еще говорят, ножи нельзя оставлять на столе, когда ешь. Я всегда думала, что это для того, чтобы никто никого не зарезал, напившись квасу чрезмерно.
Она взяла в руки нож, валявшийся рядом, покрутила его. С сомнением посмотрела на лезвие, потрогала его пальцем.
— Ну, нашим ножом никого не зарежешь, — сказала Ольга.
— Слава богу! — откликнулся пьяно Сашка.
Мурзилка подошел, мяукнул и запрыгнул ему на колени.
— Иди сюда, иди, мой хороший, — Сашка запустил руку в мягкую шерсть, почувствовал, как мурлыканье наполняет всего кота, от хвоста до ушей. — Ну, что, Ольга? Что мы с тобой будем делать? Что мне с тобой делать?
Ольга пожала плечами. Взгляд был потухшим, ее, казалось, совершенно не интересовал этот вопрос. С таким же успехом Сашка мог спросить, какая погода сейчас в Уругвае и долго ли еще ждать дождей.
— Может, расскажешь мне, — продолжил он, наливая ей вина, — вот как подружке, расскажи, с кем там было у тебя? Как так получилось?
Ольга бросила на него взгляд, полный ненависти. «И страха», — отметил про себя Сашка. Сожалением там и не пахло. Она отрицательно покачала головой. Выпила.
Сашка был зол. Он был обижен и не знал, что делать. Он вынул бы из Ольги душу, если бы мог, и тряс ее до тех пор, пока не получил бы ответов на свои вопросы. Но он не мог.
— Значит, не будешь со мной разговаривать? — спросил Сашка.
— Не сегодня, — ответила Ольга с неуместным смешком.
— Ну, смотри. Я ведь первый и последний раз пытаюсь. Второй такой попойки тебе от меня не дождаться.
— О, ну напугал, — протянула Ольга, растягивая слова. Ей наконец-то стало тепло. Она стянула шаль с плеч и положила ее на колени.
Сашка смотрел на Ольгу и видел, и не видел ее одновременно. Ольгин образ, тот, в который Сашка был влюблен, точно накладывался на то, что представляла собой Ольга. Но что-то изменилось, и между образом Ольги в Сашкином уме и Ольгой настоящей образовался зазор, пустотность, ниша. Это Сашку напугало. Ему хотелось отвернуться от Ольги, даже ударить ее, как будто она была виновата в этом, в том, что рушились иллюзии и сквозь них начинала проглядывать реальность.
— Ты не переживай. Мы, наверное, больше и не сможем, — с трудом, как будто ей ценой невероятных усилий дается каждое слово, проговорила Ольга, — никогда больше не сможем нормально разговаривать…
Сашка резко встал. Мурзилка обиженно мяукнул, спрыгивая на пол с Сашкиных колен.
***
Сашка просыпался медленно. Словно барон Мюнхгаузен, он вытягивал себя за волосы из сна и, не удержавшись, снова проваливался в это болото. И не было сил, чтобы проснуться и выключить будильник. Сашке снилось, что он в чужом городе. Никого нет рядом, и он совершенно потерян. Машины снуют туда и сюда. Очень холодно, идет снег. Неожиданно Сашка набрел на здание редакции. Обрадовался ему во сне. Но никак не мог найти дверь. Он ходил и ходил кругами, утопая ботинками в снегу, и думал, что вот-вот, вот сейчас дверь появится, и так до тех пор, пока не зазвонил будильник.
Сашка все-таки заставил себя вынырнуть из омута сна и отключить верещащую пронзительную мелодию.
Голова болела так, словно бы по Сашке проехал грузовик. «“Газель” как минимум, — подумал Сашка. — может, ночью приехал Серега и затоптал нас… Ездил туда-сюда по кровати, утюжил колесами мою бедную голову…» Сашка, превозмогая пульсирующую боль, повернулся набок. Ольга посапывала рядом, поджав под себя ноги… Она выглядела, как подросток после выпускного. Ее не разбудил будильник. Кажется, ее не могло потревожить вообще ничего.
Сашка попытался встать. Сел на кровати, спустил ноги вниз. И застонал от одуряющей волны, которая накатила на него изнутри и снаружи одновременно. Его мутило, и хотелось застрелиться. Было мерзко, пакостно, противно. Было невыносимо. Но Сашка все-таки вынес свое тело под душ и долго стоял там под холодной водой, пока в голове не прояснилось. Вечер помнился обрывками, лоскутами, и, как Сашка ни старался, ничего путного «сшить» из этих лоскутьев не получилось.
XIII
«Здравствуйте, Александр. Ваше письмо доставило мне настоящую детскую радость. Хотя оно и грустное какое-то само по себе.
Мне кажется, вы будете прекрасным отцом. Мне не довелось стать мамой, как вы знаете, но я долго работала учителем. А где-то эти вещи пересекаются… Мне кажется, любить детей и участвовать в их жизни, это, безусловно, обогатить свою жизнь. Разнообразить. И как бы сместить вектор внимания от себя самого на что-то другое… Вы меня извините, пожалуйста, если я лезу не в свое дело, но мне кажется, вы немножко зациклены на себе. Хотя я не могу сказать, из чего конкретно делаю такой вывод. Вроде бы ничего из вашего письма на это не указывает, а ощущение такое почему-то остается… Вот вроде бы и работа у вас интересная и важная, а жить почему-то вам в тягость.
Коля с утра сказал сегодня, что хочет, чтобы у нас была двойня. Я знаю, что такое чудо просто так не дается. Что такая предрасположенность передается по наследству, а у нас с ним в семье нет таких прецедентов, но может быть…
Вы бы знали, что такое для женщины, которая была столько лет одинока, наконец-то быть рядом с кем-то, кто ее понимает. И вот только теперь мне по-настоящему стало безразлично, что о нас думают соседи. Они как люди, конечно, неплохие. Только вот никому не объяснишь здесь, что это такое, когда время, отпущенное тебе, год за годом утекает бессмысленно. И не спасает религия, и не помогают разобраться привычные социальные установки. Я пока преподавала, мне казалось, что смысл есть, и то, что я вкладываю в свою работу, даст плоды. Откликнется когда-нибудь в моих учениках добром и радостью. А теперь…
Теперь у меня есть Коленька. Я когда просыпаюсь, это первая мысль, которая меня посещает: «Коля». Его именем как будто все знаменуется теперь, каждый мой день. И каждый день превратился в маленькую жизнь. С рождением из глубин сна в становление утром, в развитие после полудня, в маленькую «смерть» в его руках после полуночи. Это, конечно, стоило всего, всех неприятностей, которые с нами произошли…»
«Здравствуйте, Таня. Наверное, то, что я пишу вам, уже говорит о том, что жизнь мне в тягость, а отцом я стану никудышным. Дело не в вас, конечно… Просто не знаю. В детстве я переписывался с девчонками, и они мне не говорили таких вот вещей серьезных, как вы. Я, впрочем, и не рассчитывал… Сам не знаю, на что я рассчитывал. Мне понравилась ваша история. Понимаете, иногда всем хочется посмотреть на других людей немножко ближе, чем позволительно в ситуации. Немножко более детально. Сместить вектор, как вы говорите, и, наверное, это тоже «сигнал» к тому, что не все идет так, как хотелось бы.
Мой мир совсем не похож на ваш. Даже время у нас идет по-разному. Я правда рад, что у вас все хорошо. Только, наверное, статьи из этого больше не получится (как раз по этой причине). Нет конфликта, понимаете? Вы очень красиво описываете и состояния, и вещи. Но у нас должен быть вроде как накал эмоций… А те вещи, которые вы говорите мне… От них люди обычно пытаются убежать. Жизнь проста, и не надо искать в ней смысла, Таня. Хотя, кажется, вы свой уже нашли. Чему я, конечно, рад. Давайте так: если успеете еще до вечера среды мне ответить — я, может быть, соберу чего-нибудь дельное из писем, вырежу. А так… Если просто для меня — пишите, я буду очень рад. Не знаю, всегда ли буду отвечать (лучше сразу честно), но буду читать с удовольствием.
Александр
P.S. Кстати, Тань, совсем забыл спросить, вы не знаете, откуда пошла примета не ставить на стол пустые бутылки?»
XIV
Сашка с головой ушел в работу. Дел и правда накопилось много. Он печатал уже два часа, почти не прерываясь, пока не заболели плечи. Потянулся, крутанулся в кресле, посмотрел в черное уже окно. «Как там Ольга? Надо бы позвонить», — подумал Сашка вскользь. Но не задержался на этой мысли, опасаясь, что чувство вины захватит его снова. Сашка повернулся к столу и продолжил печатать так быстро, что клавиатура грозилась вот-вот задымиться.
— Ничего себе! — раздался насмешливый голос. Сашка поднял голову. Юля стояла на пороге и улыбалась. С закрытого зонта на пол капала вода.
— Ты так стучишь по клавишам, что слышно даже в коридоре, — она повесила зонтик на ручку двери и прикрыла ее за собой.
— Привет, привет, — обрадовался Сашка, — ты чего здесь делаешь так поздно? Уже нет никого.
— Да, я уж заметила, — улыбнулась Юля. — Думала, еще застану главного. Есть пара идей по фоторепортажам. Хотела посоветоваться — сгодится или нет.
— Ты бы позвонила сначала, что ли… Вот промокла вся.
— Да ничего страшного. Прогуляться тоже хорошо. Да я тут недалеко была.
Сашка посмотрел в монитор, пытаясь поймать за хвост мысль, которую прервала своим появлением Юля, но мысль улетучилась безвозвратно.
— Давай тогда хоть кофе, что ли, выпьем, — вздохнул Сашка. Потерянная мысль казалась ему удачной.
— Да, с удовольствием, — ответила Юля, снимая свое ярко-желтое пальто и разматывая шарф. Она аккуратно развесила все, включая шапку, на вешалку возле двери, и та стала походить на новогоднюю елку. Мокрые перчатки она положила на батарею. В кабинете сразу запахло дождем, духами и чем-то еще, приятно успокаивавшим, настраивающим на лиричный лад.
— Слушай, ты извини, конечно. Я понимаю, что это совсем бестактно, но можно я сниму ботинки? Они насквозь мокрые. Ты даже не представляешь как.
— Да, да, снимай, конечно, — Сашка наблюдал за всеми ее манипуляциями с неподдельным интересом.
Юля сняла ботинки и поставила их под батарею сушиться. Потом она стянула носки в разноцветную полосочку, надетые поверх колготок, выжала их в раковину и положила на батарею рядом с перчатками. Она бродила по офису, оставляя на линолеуме маленькие влажные следы.
— Ставь уже чайник, — потребовала Юля, заметив Сашкин любопытствующий взгляд, — я замерзла так, что просто ужас.
Сашка поставил чайник. Разлили растворимый кофе по кружкам.
— Сахар кончился, — извинился Сашка, — но вот кто-то из девчонок вчера притащил клубничное варенье. Будешь?
— Варенье? С кофе? Клубничное? — уточнила Юля.
— Ну да.
Сашка потянулся на подоконник, предъявил банку. В ней празднично поблескивали темные засахаренные ягоды. Юля фыркнула в кружку. Очки от горячего пара у нее запотели, и она подняла их на волосы, наподобие ободка. Глаза у нее мгновенно стали немного растерянными и наивными. Зрачки чуть расширились, пытаясь компенсировать потерю очков и разглядеть, что творится у хозяйки под носом.
— А ты сам-то чего тут так поздно? — поинтересовалась Юля, помешивая в кофе варенье. — Работы много?
— Да… — протянул Сашка, — типа того, я еще подрабатываю в паре мест, надо все успеть. Вообще, я часто очень остаюсь здесь до утра, в те дни, когда выходит тираж. Я ответственный, развозим по точкам и на почту.
— Ничего себе! А потом снова на работу с утра? Ну, ты даешь! — изумилась Юля.
И Сашка почувствовал, как кровь прилила к щекам от неожиданной похвалы, он, наверное, покраснел бы, если бы мог краснеть так запросто.
— Как у тебя дела? — спросила Юля так серьезно и прямо, что Сашка смутился.
Она снова спустила на глаза очки, взгляд сразу потерял беспомощность, стал уверенным и четким.
— Ну… — замялся Сашка, — ну, не знаю, хорошо, наверное.
Было в этом разговоре что-то абсурдное.
— Правда?
— Ну да.
— А по тебе не скажешь, — заметила она.
— Вот как? — окончательно растерялся от такой подачи Сашка. — Что-то не похоже на комплимент.
Юля рассмеялась:
— Тебе разве нужны комплименты?
— Да нет вроде, но это ведь всегда приятно так. Вот ты, например, отлично выглядишь. Несмотря на то, что вся вымокла. И волосы с утра, похоже, были завитые, а теперь совсем спутались и от влаги развились в прямые непослушные пряди. Это добавило тебе естественного женского очарования. Помада почти вся осталась на кружке с кофе, только по краешку губ розовые нечеткие полоски. Это делает тебя более беззащитной, а значит, чуть менее недоступной. Причем это та недоступность, которой ты сама позволила проявиться, а значит, это игра, а в жизни нет ничего притягательней игры…
— Ничего себе! Вот сразу видно, кем человек работает, — хмыкнула Юля.
— Ага, — Сашка снова почувствовал себя в своей тарелке. — Я этих писем «женских» знаешь сколько перечитал, а уж сколько понаписал отзывов…
— Расскажи, — потребовала Юля. Она выкатила его рабочее кресло на середину офиса и уселась там, внимательная, как кошка, следящая за мышкой.
Час пролетел незаметно, Сашка уже и не помнил, когда это ему в последний раз так легко говорилось и рассказывалось. Его словно бы несло на волне, а Юлино внимание было таким прибрежным валом, на который волна Сашкиной мысли накатывала, останавливалась на секунду и, удовлетворенная Юлиными комментариями и пониманием в глазах, откатывалась тихо обратно, обнажая подсмыслы сказанного, чтобы через минуту снова накрыть вал следующей волной.
Юля согрелась, она перестала зябко обнимать себя руками, расслабилась, стала еще больше походить на кошку. Выудила откуда-то из кармана заколку и, не думая о том, как это будет выглядеть, заколола волосы высоко на макушке. Волосы упали набок. Одна прядь, не желая попадать в прическу, красной змейкой легла на шею.
«Божественная неопрятность» — так называла это Рената в своих очерках о моде и стиле, припомнил Сашка нужную формулировку, глядя на Юлю.
С Ольгой всегда все было не так. Ольга была как правильная геометрическая фигура…
Все это обрывками проносилось в Сашкиной голове, фоном, помимо разговора. Легкие мысли — как тени, которые слишком быстро мелькают по стеклам мчащегося автомобиля в яркий солнечный день. Но когда настроение внезапно испортилось, Сашка понял, что думает об Ольге. Он сразу сник и потерял интерес к происходящему. Ему стало скучно, и странно было подумать, что он только что потратил два часа своего времени, в течение, которого собирался хорошо поработать. Потратил на пустой разговор.
Он как бы украдкой посмотрел на часы, наверняка зная, что Юля должна заметить этот жест, и как и любой воспитанный человек верно его расшифрует.
— Что такое? — осеклась Юля на полуслове. — Я отвлекаю тебя?
— Нет, просто что-то голова заболела, да и времени уже много…
Юля грациозно, по-кошачьи спрыгнула с кресла, в котором полусидела, полулежала и подошла к Сашке. Положила ему руку на лоб.
— Кажется, ты горячий, — неуверенно сказала она. Ладошка у Юли и сама была горячая и сухая, словно песок на пляже, и такая же, как песок — мягкая, нежная и податливая. Сашка вздрогнул.
Резким жестом он убрал горячую ладошку со своего лба. Но не отпустил, взял Юлину руку в свою и неожиданно для себя самого поднес к губам и поцеловал сумасбродную ладонь. Юля смотрела на него распахнутыми от удивления глазами.
— Саш, ты чего? — шепотом спросила она. — Саш, тебе совсем плохо, да?
Юля погладила его по щеке, и Сашке показалось, что от этой простой женской ласки он сейчас взвоет и от этой звериной тоски расколется на сотни новых звезд, которые мгновенно начнут умирать и взрываться, достигнув критической массы сразу в момент рождения…
Сердце билось часто. В горле стоял комок. Он обнял Юлю, и мир вокруг покачнулся и поплыл. Она поцеловала его первая. «Ты не против?» Сашка что-то прорычал, уткнувшись ей в шею. Он прижал ее бедра к своим, жадно трогая и лаская все, что попадалось под руку. Одежда упала им под ноги. От рубашки отлетела пуговица и укатилась под стол, в вороте Юлиной кофты застряла заколка…
Слишком сладко, чтобы растягивать.
Это не заняло много времени.
Возбуждение отхлынуло, как волна от берега. Сашке было стыдно и неловко смотреть на Юлю, когда она одевалась.
— Ты это… — смутился он. — Все в порядке? Пойдем, что ли, покурим… Такси тебе вызовем, поздно уже совсем…
И еще много слов, ненужных и нелепых. По пути из офиса до дверей. Поцелуй на прощанье. Как обязательство…
XV
Ночью ударил мороз. Столбик термометра опустился до минус 24 градусов. Ночью на улице стояла гробовая тишина. Утром чуть-чуть потеплело, подул сильный ветер и пошел снег. Знание того, что кончились дожди, что теперь будет только снег, легло россыпью мягких снежинок на город и постучало в каждый дом. В каждое сердце. Как предощущение глубокого сна. Больше не будет дождей.
Утро пришло, как ему и положено.
Когда Сашка уходил, Ольга все еще спала. «Так было бы проще, — подумал он, — вот бы она просто все время спала. Я бы любовался ей и поправлял одеяло».
На работу он пришел подавленный и рассеянный.
Было еще рано, и в редакции почти никого не было. Сашка зашел в кабинет, повесил куртку на вешалку. Света стояла возле окна, сложив руки на груди. Он даже не сразу ее заметил.
— О, привет, — поздоровался Сашка. — Чаю попьем?
Света молчала. Она просто смотрела на него долгим оценивающим взглядом и молчала. Сашка почувствовал себя еще более неуютно, чем утром. Хотя, когда прозвенел будильник, ему казалось, что чувствовать себя еще гаже просто невозможно.
— Что такое? Что случилось? — спросил он, подходя к ней. — Ты в порядке?
Светка смотрела на него снизу вверх припухшими, покрасневшими глазами. Он попытался взять ее за руку. Но она оттолкнула его.
— Не трогай меня! Господи, ну ты и дерьмо! Повезло же мне влюбиться в скота.
— А, ну понятно, — процедил Сашка сквозь зубы и пошел ставить чайник.
Только вот на работе ему не хватало женских истерик, бесконечных, словно энергией они подпитываются напрямую из космоса, и лишенных всякой логики и здравого смысла.
— Что тебе понятно? — повысила до крика голос Светка.
— По крайней мере, то, — сказал Сашка, наливая себе чай, — что ты не будешь меня оскорблять и обвинять невесть в чем таким тоном, словно я должен пред тобой еще и оправдываться за что-то. С какой это стати?
Светкины глаза, которые только что блестели, полные решимости метать гневные молнии до тех пор, пока Сашка не упадет замертво, заметно потускнели. Она безвольно опустила руки.
— Конечно, ты прав, — тихо согласилась она. — Извини меня, Саш. Твои связи — это не мое дело…
— Да что случилось-то? Можешь по-человечески объяснить? — забеспокоился Сашка, смутно предчувствуя нечто сокрушительное и необратимое.
— Просто… Я… Я не знаю… Я приняла твою правду. Я знала, верила, что ты любишь Ольгу. Я понимала, что не должна донимать тебя. Не должна даже думать о тебе. Я и не лезла, пока не заметила, что у вас с ней не клеится, что что-то не так. А тут вчера, ты уже ушел, мы стояли курили, а эта новенькая, Юля, подходит и говорит…
Светка замолчала, глотая слезы.
— Что? Ну!
— И говорит, — превозмогла рыдания Светка.
— Что я к ней приставал? — опередил ее Сашка.
— Ну, типа того, — сказала Света, — примерно. Ну, только она так светилась при этом, что все сразу стало всем понятно.
— Всем? — переспросил Сашка, холодея от ужаса и абсурда происходящего.
В кабинет вошла Рената. «Привет», — возвестила она веселым голосом о своем прибытии. Светка, не глядя ни на кого, выбежала за дверь.
— Что это с ней? — удивленно спросила Рената Сашку.
— А то ты не знаешь!
Рената хмыкнула понимающе: «Сам виноват».
Мир надвинулся на Сашку, как волшебный, густой и ядовитый желтый туман. И не было в этом тумане ничего, никаких ориентиров, никаких шансов выбраться из страны Оз.
***
Главред, казалось, дремал. Сашка почувствовал себя в безопасности, как бы это смешно ни звучало, когда закрыл за собой дверь. Здесь было уютно и тепло. Слегка накурено. На подоконнике за окном сидела синица. Она увидела Сашку, кивнула головкой, качнула хвостом и улетела.
— А, Сашенька, — подняв взгляд от бумаг на столе, обрадовался Валерий Миронович, — проходи, проходи… Как у тебя дела?
— Да вот, — сказал Сашка, почему-то не решаясь сесть в кресло напротив, оставшись стоять где-то на середине пути от двери до стола. — Хотел у вас попросить небольшой отпуск. Можно без содержания.
— А что случилось? Все в порядке? — Валерий Миронович беспокоился о своих работниках так, как будто они были его семьей. Обычно это умиляло Сашку, но сейчас он почувствовал себя обманщиком и варваром, потому что внес раздор и непонимание в женскую часть этой большой дружной семьи.
— Да ничего такого, просто… Устал я что-то.
— Понимаю, — задумался главред. — Ну, можно и с содержанием, чего ты так сразу. Ты же в прошлом году так и не отгулял. Может, чуть позже, а? Тут просто Светлана заходила буквально перед тобой, просила отпуск. Я одобрил. Я не знал, что тебе тоже нужно, а отпускать сразу двоих… Сам понимаешь…
Валерий Миронович задумался, постукивая карандашом по столу, он смотрел в окно. Сашка молча ждал приговора.
— Слушай, может, нам Ольгу Павловну взять, как считаешь? Она сейчас нигде не работает? На время отпуска Светиного, а там видно будет, может, и ей выкроим какие-нибудь полставочки…
— Отличная идея! — одобрил Сашка, схватившись за возможность порадовать Ольгу, как утопающий за соломинку. Даже на фоне всего происходящего мысль о том, что можно ее порадовать (Оля ведь так хотела эту работу), воодушевила его. — Я ей позвоню, сейчас же. Обрадую.
— Да, да… Тебе, видимо, и правда очень нужно. Раз такое дело… А на сколько?
Сашка не знал, сколько времени понадобится для того, чтобы все про все забыли. Зная женский характер, может быть, пару столетий. Но все равно, находиться здесь сил больше не было.
— Я и сам не знаю… — растерялся он. — Давайте недели на две, я, может быть, и раньше выйду. («Если выйду», — добавил он про себя.)
— Ну, хорошо, договорились. Давай улаживай все свои дела и возвращайся к работе с новыми силами. Оставь только в доступности весь наработанный материал, чтобы мы могли выпустить номер. Ты ведь понимаешь, без тебя как без рук.
С каждой похвалой камень на Сашкином сердце становился все тяжелее и невыносимей.
— И у меня к тебе еще одна просьба, Саш. Ты, пожалуйста, скатайся с Сергеем по одному делу. Сегодня, во второй половине дня. У нас проходил конкурс для подписчиков. Надо увезти призы — завтра розыгрыш. Там всего одна коробка: косметика, брелки, мелочь какая-то. У нас там больше всего подписчиков по районам. Съездите, а с завтрашнего дня ты в отпуске. Договорились?
— Конечно. Спасибо большое, Валерий Миронович. До свидания.
Сашка вышел из кабинета начальника, тихо прикрыл за собой дверь.
«Ну, не человек, а ангел во плоти, — думал Сашка, — разве такое бывает? Рассказали бы — не поверил…»
Сашка повесил куртку в шкаф, прошел в комнату, тихонько приоткрыл дверь. Пусто. Ольги не было дома. И Сашка понял, что сразу заметил бы это, если бы не был так поглощен мыслью ее обрадовать. Он всегда сразу знал, если ее нет. Дом при этом имел совсем другой характер и настроение. Сашка подозревал, что даже физические свойства дома менялись, как только Ольга выходила куда-то дальше, чем в магазин за продуктами. По крайней мере, гравитация. Обнаруживалось, что двигаться тяжелее. Кислорода для того, чтобы дышать легко и спокойно, становилось явно недостаточно.
Дом с уходом Ольги терял свою душу. Душу, жизненная сила которой, была основана на тоске, на лениво переливающейся дымчатой маете. Маета покидала дом вместе с Ольгой. Время замедлялось.
На этот раз Ольга не просто вышла на время, она ушла навсегда. Сашка обнаружил, что она забрала большую часть своей одежды, и даже недочитанная книжка, лежащая обычно возле подушки, — исчезла.
Сашка прошел на кухню, налил себе чаю. Задумался. «Что теперь делать?» Мысли наползали одна на другую, как ледники, и ломались друг о друга точно так же, крошились, разрушая цепочку мыслительного процесса, нарушая логику, лишая смысла все происходящее.
Сашка не заметил, как прошло время. Он вздрогнул, когда зазвонил телефон. В недоумении уставился на экран: «Какого черта ему надо от меня?.. А, да, точно, — вспомнил Сашка. — Привет, Серега. Уже тут? Да, я сейчас спущусь. Ага. Ты все взял? Ну, все, жди».
И Сашка разогнулся наконец. Поменял позу утомленного горестями мудреца на позу праздного горожанина. Встал, попытался стряхнуть с себя навалившуюся усталость. Накинул куртку. По пути посмотрелся в зеркало. «Вроде сносно, авось почтальонов не распугаю», — подумал Сашка и вышел за дверь.
— Здорово, — Серега стоял возле машины, облокотившись на грязный капот, и курил.
— Привет, ну и мороз сегодня.
— Да уж, вдарило так вдарило, не похоже на ноябрь.
— Ну, поехали?
— Поехали.
И «газель» грузно, как большое неповоротливое животное, выбралась со двора на волю, разбивая хрупкий лед на лужах в глубокой колее.
— Как Ольга? — спросил Серега, как всегда спрашивал, когда они виделись.
Иногда Сашке казалось, что Серега не слушает ответ и, может быть, и не хочет его знать, а просто делает вид, качает головой и хмыкает на все, что бы Сашка ни ответил. Начни он сейчас цитировать Шекспира, Серега бы не удивился, потому что пропускает все мимо ушей.
Но Серега заметил, что Сашка молчит.
— Да чтоб тебя! — выругался он. Легковая машина выехала из соседнего двора слева и не уступила ему дорогу.
В машине пело непобедимое радио, и Серега старался перекричать его. Перекричать шансонье было не так-то просто.
— Ну чего молчишь?
Сашка поежился.
— Ушла от меня Ольга. Да убавь ты, господи, орет ведь!
— Как ушла? Ты что творишь, мудила! — заорал Серега. Шофер обнаглевшей легковушки резко сдал назад перед самым выездом на шоссе.
— Да вот так, — сказал Сашка, закуривая и опуская стекло.
— Да закрой ты, черт с ним, холодно, как в аду!
— Я думал в аду жарко…
— Куда ушла-то? К матери, что ли, уехала? — Серега слегка прибавил звук.
Только для тебя сорок
струн порвал без толку, только для тебя.
Только для тебя сделал
первую наколку. Только для тебя.
— Да хрен знает. Я прихожу, а вещей нет.
Сашка даже почувствовал облегчение оттого, что фраза сама собой сложилась, скрутилась в тугой звукобуквенный комочек и так запросто слетела с языка.
— Это что, все из-за этой Юли, что ли, как там ее? Ну, ты, блин, дал, тоже. Нельзя же так!
— Ты-то откуда знаешь?
— Ты лучше спроси, — усмехнулся Серега, — кто еще не знает. Только главный, наверное, не в курсе. Вечно он где-то не в мире сем.
— Не от мира сего, — машинально поправил Сашка
— Ну да, ну да, — послушно согласился Серега, и какое-то время они ехали молча.
Только для тебя доставал я
звезды с неба. Только для тебя…
Только для тебя улыбался
так нелепо. Только для тебя…
Снег перестал мести. И солнце в белом низком небе уже собиралось покатиться вниз, хотя было еще рано.
Они выехали из города. И машина набрала скорость.
— Куда хоть едем-то? — очнулся от своих мыслей Сашка.
— Да там, в Краснокамском районе.
— О, — удивился Сашка.
— А что такое?
— Да, я там переписывался с одной читательницей.
— Ни фига ты! — засмеялся Серега. — Это, значит, ты вариант себе на селе приглядел, если мало ли что.
— Да ну тебя…
— Что делать-то будешь?
— В смысле?
— С Ольгой?
— Не знаю… Прежде чем с ней что-нибудь делать, надо выяснить, что с ней все в порядке, и узнать, где она вообще… Может, позвонит попозже… Я сам звонил — но там «абонент не абонент»…
— Странный ты какой-то, Сань, — обронил Серега. — Вот сколько лет тебя знаю, столько лет не понимаю тебя. Чего ты хочешь, к чему стремишься?
По радио стали передавать новости. Доллар пополз вниз, но очень нехотя, как срывающийся с горы альпинист.
— Да что тут понимать? — Сашка нервничал, ему было не до досужих рассуждений. — Я как все. Чтобы все нормально было. Я вот ради Ольги старался.
И не объяснить Сереге, что Ольга и есть весь Сашкин мир. Ольга и есть Сашкино «нормально». И даже Сашкино «как все» — тоже Ольга.
— Ну да, — усомнился Серега, — ради Ольги! Не спал бы тогда с кем попало.
— Слушай, ну тут совсем другое…
— Да что другое? Все каждый раз другое. Только смысл все равно один и тот же, и нет больше ничего. Ты просто либо косячишь, либо нет. И если косячишь, то называй вещи своими именами… А не то, что один раз было то, в другой раз в боку зачесалось, в третий раз чего-то там показалось…
— Ты, я смотрю, философом заделался, — вспылил Сашка, который не был готов сейчас обсуждать с Серегой свою личную жизнь.
— Да ну, — словно бы и не понял намека Серега, — вещи простые и понятные. Никакой философии. Причина — следствие, вот и вся философия.
— Слушай, ну ты вроде как тоже ее потерял. Так что не тебе меня учить.
— Ольгу-то? Ну да, — задумался Серега, — потерял… Можно, наверное, и так сказать…
Они уже далеко отъехали от города. Солнце почти село. Сумерки, липкие и холодные, подбирались, как живые, к окнам машины и, напуганные светом фар, снова отбегали назад и вбок, чтобы попробовать еще раз проникнуть в освещенную кабину и затопить ее своим сиреневым бездушным светом.
— Я, Саша, ее сам не захотел больше, — сказал Серега, помолчав добрых десять минут и целую песню «Лесоповала», так долго, что Сашка уже решил, что неприятный разговор заглох и больше не раскрутится заново. — Она хорошая, — продолжал Серега. — И нам на расстоянии даже дружить удавалось. Но упертая, ужас просто. Ну, ты и сам знаешь…
— Что знаю?
— Да уж, наверное, у вас не без этого… Не верю я, что человек измениться может. Ну и к Юльке под юбку ты тоже, похоже, не от хорошей жизни полез.
Сашка молчал, ожидая продолжения. Как в театре ждут появления главного злодея на сцене, понимая, что ничего с этим поделать нельзя. Сценарий уже написан, и злодей все равно появится.
— Изменяла она мне. Я по барам сколько раз ее находил. Напьется, как сука. А пьяная баба своим трусам не хозяйка.
— Ну, ну… — Сашка снова закурил, но дым не хотел вдыхаться, он извивался тошнотворной белой массой, горячей и вонючей по горлу, не желая лезть в легкие, не желая делать свое дело, успокаивать. — Ты и бил ее, наверное, за это?
— Ну… — процедил Серега, — было и такое, гордиться тут нечем, конечно. Но сил уже никаких не осталось у меня. Только ненависть. Нормально ведь жили. Так ведь нет, черт знает, что ей надо было. После свадьбы — как подменили девку.
— Так может, ты это… Может, плохо ей было с тобой? Может, херово все было? Может ей не того надо было? Не думал, не? Пока избивал ее, ниче такого в голову не приходило?
В Сашке закипал гнев, и он даже не пытался остановить его. Ему даже хотелось, чтобы он выплеснулся уже хоть куда-нибудь. Чтобы стало немножко легче. Легче и понятней.
— Да на хер это все, — объявил Серега и резко свернул к обочине, затормозил. — Выходи.
— Чего? — опешил Сашка.
— Выходи, выходи. Я серьезно. Думаешь, можно тут сидеть и поносить меня в моей же машине? Давай вот, но пасаран, — он перегнулся через Сашку и распахнул дверь. В нее сразу же ворвались сумерки, почуявшие поживу.
— «Но пасаран» — значит — они не пройдут, а не они выйдут тут, — Сашка спрыгнул в снег на обочине.
— Как же ты достал меня!
— Посылку отдай. С призами.
Серега молчал. Он думал. В этом его безмолвии радио объявило, что начинается программа по заявкам радиослушателей. Снова пошел снег.
— Слушай, — додумался Серега, — ладно, слушай, проехали… Это не мое дело, и мы с тобой тут по работе. Работу сделаем, разойдемся. Давай залезай, поехали.
Но, Сашка уже обогнул «газель», открыл тент, спустил на землю большую коробку. Серега посигналил.
— Кончай придуриваться! Замерзнешь тут. Давай грузи эту хрень обратно, и поехали. Время теряем. Темно скоро уже будет совсем. Еще бы домой приехать не мешало сегодня.
По радио кто-то заказал песню, звучавшую сегодня раз десять:
Мне казалось, так и надо —
все тебе, моя отрада.
Только для тебя.
Ты ж сдала меня, я понял,
и наган свой приготовил
только для тебя.
Сашка отодвинул ногой ящик с подарками для подписчиков. Поднял воротник. Подошел к машине со стороны водителя, открыл дверцу. «Выходи».
Серега секунду-другую тупо смотрел на него, не понимая, чего тот хочет. Потом спрыгнул поспешно. «Да чтоб тебя! Как Ольга, ты, сука, такой же тупой!»
Он ударил Сашку. Тот покачнулся, но не упал, схватился за капот левой рукой.
— Как же вы, черти, не понимаете, — орал Серега, — что все может быть просто нормально! Просто нормально! Без ваших гребаных выкрутасов!
От следующего удара Сашка увернулся и ударил сам. Получилось вскользь, но Серега взвыл, дернулся и отступил.
«Суки», — обронил он с обидой в голосе, запрыгнул в машину. Она дернулась разок, заглохла, снова завелась и, круто развернувшись уехала прочь, унося с собой спасательный свет фар.
Сумерки навалились на Сашку стеной. Проникли сразу насквозь. Пропитали его, словно водой. Словно Сашка был тряпичной куклой, которой пора было уходить со сцены. Сашка не заплакал, но чувствовал, что если бы и мог когда-нибудь в жизни разреветься от боли и обиды, то это был бы самый подходящий случай.
Он медленно брел по дороге в сторону поселка, сунув руки в карманы (перчаток у Сашки, как всегда, не было), и пинал впереди себя ящик с подарками для подписчиков. Ему показалось, что он прошел уже пару километров. Изредка мимо проносились машины.
В уме вертелось навязчивое: «Розы с острыми шипами рвал я голыми руками только для тебя. И один в ночном подъезде под гитару пел я песни только для тебя». Иногда Сашка ловил себя на мысли, что «поет» вместо «только» — «Ольга».
Сашка остановился, сел на коробку, закурил. Уже совсем стемнело, небо было затянуто. Зажигалка долго не хотела зажигаться. Только колесико прокручивалось впустую. Раза с двадцатого на ней появился слабый, пляшущий от ветра огонек. Сашка жадно затянулся. Пальцев он уже не чувствовал. Левый глаз, по ощущениям, отек. Сашка потрогал его застывшими пальцами. Больно. Непонятно только, это от мороза так больно, или от синяка…
Еще минут через сорок, когда он решил уже, что пора лечь и сдохнуть, — справа за поворотом показались огоньки поселка. Последние километра два Сашка шел по проселочной дороге через поля.
XVII
— Здравствуйте, — Сашка с коробкой в руках боком протиснулся в дверь почтового отделения.
— Ох, — молодая служащая от неожиданности выронила ключи. — Вы, наверное, из редакции журнала? Мы вас весь день ждали. Звонили уже вам туда, говорят: выехали, ждите.
Она оглядела Сашку с головы до ног, словно он был явлением, которое никак не могло тут проявиться и своим присутствием разрушало все законы нормального мира.
— Я уже и закрывать собралась. А мы ждали, ждали, теперь уже и разошлись все. Я только вот задержалась еще.
Сашка сел на стул, устало вытянул ноги.
— Ой, — затараторила опять девушка. — А что с вами случилось? Что это у вас с глазом? Вы попали в аварию?
— Ну да, — промямлил Сашка, дуя на ледяные пальцы. Губы замерзли и не хотели слушаться. От тепла все тело как будто наполнилось маленькими острыми иголочками. И ему казалось, что он сейчас растает и стечет лужей вниз со стула. — В аварию. Можно и так сказать. Пришлось вот пешком идти…
— Ужас какой! — охнула девушка. — А мы тут вас уже и ругали.
— Не сомневаюсь, — пробормотал Сашка. — Извините, пожалуйста. Сами понимаете — непредвиденные обстоятельства. Ну, главное, я вот тут все донес.
Он потрогал носком ботинка коробку.
— Ну что вы, конечно, конечно. Все в порядке. Вы, если честно, выглядите ужасно. Давайте я вам заварю чаю, — сказала она, скрываясь за дверью служебного помещения и крича оттуда. — Попейте чаю с медом, согреетесь, а мы вам потом такси вызовем до города, а оттуда до Перми уже рукой подать, и автобусы еще ходят.
— Нет, вы знаете, спасибо большое, но я лучше пойду. У меня тут знакомая есть… Вы мне лучше скажите, где улица Тополевая, первый дом?
Девушка на секунду задумалась.
— А, так вам Таня Сафонова нужна? — в глазах вспыхнул интерес и жгучее любопытство. — Как же, как же, читали, читали… Это близко здесь. Выйдете на улицу, до конца проулка, там направо, пять домов пройдете и увидите. Это последний дом на улице.
— Спасибо. Я пойду тогда,
— Вы бы все-таки чаю… — сказала девушка, жалеючи, — а то вон, смотрите…
Сашка посмотрел себе под ноги, под ногами натекла лужа, джинсы были почти до колена сырыми, в ботинках тоже был снег, и теперь он чувствовал, как тот тает вместе с пальцами ног. Он пошевелил мокрыми пальцами внутри ботинок. Мысль о том, чтобы снова выйти на улицу, пугала его, а горячий час с медом и такси были близко…
— Ну что ж, — сказал он еще раз, — я, пожалуй, пойду.
Сам себе он напоминал Винни Пуха, который не мог уйти из гостей.
— Пойду, пока окончательно тут не растаял.
— Ага, вы там передавайте наши благодарности. Мы вам очень признательны и журнал ваш любим
— Да, да, передам. Обязательно. Спасибо вам.
***
На улице было так, словно сумерки и холод специально дожидались Сашку. Буквально стояли у дверей почты и ждали, пока он снова выйдет. Только что не заглядывали в дверь с вопросом: «А Саша выйдет?» Сашка поежился, обхватил себя руками и упрямо побрел в сторону Тополевой улицы.
Он почему-то представлял его себе больше — этот дом, когда писал письма.
Дом казался приземистым и угрюмым под свежей снежной шапкой, впрочем, как и все дома на этой улице. Над входом покачивался слабый фонарь. Забор когда-то давно был выкрашен синей краской. Теперь она местами облупилась. В ограде загавкала собака. Но как-то лениво, не со зла, а скорее для порядка, слышно было, как лязгнула, двинулась в сторону входа цепь. Сашка постучал в окно, чувствуя себя очень глупо. «Ну что я скажу ее мужу? — лихорадочно соображал он. — Бред какой-то».
В окне дернулась занавеска. Мелькнуло женское лицо. Потом хлопнула дверь. «Тише, тише, Ласка». Собака удовлетворенно заворчала тихонько, цепь загремела в другую сторону, наверное, Ласка уплелась в будку. Лязгнул железный затвор на воротах.
А вот Таня оказалась как раз такой, как Сашка себе и представлял. Он приятно удивился чуткости своего воображения.
Темные волосы зачесаны гладко назад, так гладко, что в полутьме казалось, будто на голове черный шелковый платок. Большие глаза. Тонкие, приподнятые, идеальной формы дуги бровей, как два коромыслица… Длинные черные стрелки на веках делали Танину внешность слегка восточной. И тонкие губы, сжатые, как будто их хозяйка, не вымолвит ни слова больше, кроме того, что было уже сказано. Таня накинула на себя пальто, выходя к нему, и теперь ветер трепал его подол, из-под которого выставлялся цветастый халат.
— Здравствуйте, — сказала Таня. — Вы ко мне?
— Да, к вам, если вы Таня. Я Саша. Саша из редакции. Я вам писал…
Таня удивилась, но виду не подала. Удивились ее брови, удивились глаза. Удивился край халата, кокетливо выглядывающий из-под пальто. Удивился синий облупившийся забор. Удивился снег, который даже перестал идти, и удивился ветер, который затих так внезапно, что стало не по себе.
— Заходите, пожалуйста, — Таня распахнула ворота, пропуская его впереди себя. — Проходите. Я тут как раз стряпала… А что у вас с глазом?
— Давай, может, на «ты» будем? — сказал Сашка, усаживаясь за стол. Таня чем-то гремела на кухне. — Мы ведь с вами, можно сказать, давно уже знакомы..
— Ну уж, давно! — откликнулась Таня из кухни. — Тогда и вы тоже на «ты», то есть ты на «ты»… Запутали меня совсем, — сказала она, смеясь, вынося из кухни горячий чайник и две чашки.
— Таня, а где твой муж? Придет скоро? Мне бы как-то придумать, как объяснить свое появление, — шутил Сашка, — а то видишь, один глаз уже подбили…
Таня молчала. Поправила салфетку на столе. Насыпала сахар в чашку.
— Сама вязала?
Таня кивнула.
— Красиво очень, — похвалил Сашка, который не любил прикладное творчество, — очень красиво…
Таня мешала чай ложечкой так сосредоточенно, словно от этого зависела судьба всего мира.
Сашка замолчал тоже. Ему показалось, что весь этот путь он проделал зря. Что сейчас уже совсем темно и неизвестно, как тут с такси. Сашка думал, что дома, может быть, вернулась Ольга. И даже если и нет, то там ждет его голодный кот, там есть любимый ноутбук, куча разных интересностей, полезные и важные дела, которые находятся сами собой, если ты дома, если тебе тепло и спокойно…
То, что он в отпуске, казалось какой-то глупой шуткой. Утро было чем-то далеким и ненастоящим. Сашке казалось, что сто лет прошло с тех пор, как он бежал домой, стремясь обрадовать Ольгу…
— Саш, — начала внезапно Таня, резко выдернув Сашку в реально происходящее. — Саш, вы только поймите меня правильно… Я не хотела, чтобы все так вышло… Ну кто ж знал, что вы приедете ко мне…
— Да я, в общем-то, и сам еще полчаса назад не знал наверняка, что приду. Тань, если что-то не так, я сейчас же уйду, все нормально.
— Нет, нет, не в этом дело. Саш, вы просто выслушайте меня. А потом можете просто уйти, если захотите, и ничего мне не отвечать.
— Хорошо. Можно я только чай допью при любом раскладе? А то замерз очень сегодня.
Таня улыбнулась, казалось, что она справилась с собой, решила про себя что-то важное и немного успокоилась.
— Можно. Я вам еще в термос налью… Саш, я наврала тебе все… В письмах. Ну, почти все. Ну, то есть у нас действительно была свадьба, только потом Коля сразу почти ушел от меня. Я только успела письмо написать вам, отправить… А потом… Я не знаю… Сочинила это все, его заботу, придумала, как свекровь к нам приходила, все придумала… Сама не знаю почему, мне хотелось, мне так хотелось… — голос у Тани предательски задрожал. — Понимаете? — спросила она с надеждой.
— Понимаю, — сказал Сашка и взял ее за руку. — Я правда понимаю. Таня, ну не плачьте. Да ведь и черт с ним. В самом деле! У вас так хорошо дома. Вы такая умница, такая красивая. Все будет хорошо.
— Спасибо, спасибо, — Таня с шумом вдохнула воздух и крепко сжала Сашкины пальцы. Но в конце концов не смогла справиться с собой, и слезы часто-часто побежали из ее глаз.
— Успокойтесь. Ну! Ешьте вот варенье, — Сашка подвинул ей вазочку. — Вытрите слезы, Танечка — он снял с хлебницы накрахмаленную салфетку и протянул ей. — Нате вот, вытритесь.
— Ну что вы делаете! — засмеялась Таня сквозь слезы.
— Я тоже вам наврал.
Таня вытерла слезы салфеткой и уставилась на него во все глаза. В обрамлении черных, слипшихся от слез, влажных ресниц зеленые Танины глаза блестели, как листья, на которые упала роса.
— Красивые какие у вас глаза, — залюбовался Сашка совершенно искренне. — Про жену и прочее. То есть она у меня, конечно, есть. Ну, то есть была, — поправился он, — до сегодняшнего дня. А сегодня ушла от меня, а до этого все было так дерьмово, что вообще непонятно, зачем надо было тянуть это столько времени. Я просто был все время внутри ситуации и не видел ее целиком, не видел, насколько это тошно все, и пошло, и гадко. Хоть застрелись. И не было выхода, а теперь… Теперь вот, может, и появится…
Таня успокоилась, и глаза высохли. Она подлила Сашке кипятку в кружку. Тяжело, по-бабьи вздохнула.
— Да уж… А вы бы посоветовались с Альбертом Матвеевичем, рядом с вами такой человек…
— Так это я за него пишу, за Альберта.
Таня всплеснула руками, засмеялась.
— Вот дела! И что ж вы себе ничего не присоветовали?
— Это еще что! — продолжал Сашка. — У меня на работе…
XVIII
Сашка ехал в автобусе. Он добрался на такси до Краснокамска и теперь был уже на полпути в Пермь. Сашка то засыпал, то снова просыпался, вздрагивал. Ему снились кошмары, но он вряд ли мог описать их. Они были спутанные, мятые и мерзкие, как застрявший в горле комок рвоты. Кто-то за кем-то мчался, проваливаясь сквозь гнилой пол, и падал, и снова мчался, а потом почему-то мылся в грязной, старой, ржавой ванне, выливая на себя потоки мутной, красноватой, но горячей (какое счастье) воды.
В пакете на коленях хранился термос с чаем от заботливой Танечки и кусок пирога, завернутый в несколько слоев гладкой и скользкой бумаги.
Сашка проснулся, посмотрел в окно. «Скоро город», — подумал он.
Невероятная усталость навалилась на него, когда он вышел снова (уже, кажется, в тысячный раз за сегодня) на невыносимо холодный воздух и пошел в сторону дома. Стоило взять такси. Наверное. Стоило, наверное, решить, как и что теперь будет. Взять такси и взять себя в руки. Собраться. Но всего этого Сашка не мог. А мог только брести тихо вдоль заснеженных улиц и ни о чем особенно не думать. Только ближе к дому, за пару кварталов, он немного пришел в себя.
Сашка отдал пакет с термосом и пирогом какому-то алкашу, который терся на остановке, приплясывая от холода. Тот не сказал спасибо, да Сашка и не ждал.
Он пристроил сигарету в уголку рта, чтобы можно было курить, не держа ее пальцами, сунул руки в карманы и уже быстрым привычным шагом направился в сторону дома, до которого оставался всего один поворот и во дворы.
Сашка шел, попыхивал сигаретой и смотрел на звезды, задрав голову. Снег давно кончился, и небо прояснилось. Звезды смотрели на Сашку. Сашка смотрел на звезды.
«Это же надо! — в который раз за вечер удивился он всему, что произошло. Он разулыбался, вспомнив, как зашел на почту почти по пояс в снегу, с фингалом под глазом, попинывая коробку с подарками. Он почти засмеялся, когда вспомнил лицо девушки почтальонки, и то, как она спрашивала: «Ой, вы что, в аварию попали?»
Сашка смотрел на звезды и свои воспоминания, подходя к дому.
Он не видел, что возле подъезда на чемодане канареечного цвета сидит Ольга. Вся собранная, как солдатик, не шелохнется. С ровной, прямой спиной, накинув мохнатый капюшон на волосы, и смотрит, как Сашка идет вдоль подъездов, задрав голову вверх, сунув руки в карманы, не глядя под ноги.
«И чему-то улыбается», — подумала Ольга. Она не видела, но точно знала, — чему-то улыбается, наверняка.