Леонид Зорин. Под занавес. Монолог; Камера Дунца. Повесть. — Знамя, 2018, № 2; Леонид Зорин. Аз. Повесть. — Знамя, 2018, № 6
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2018
Леонид Зорин. Под занавес. Монолог. — Знамя,
2018, № 2;
Леонид Зорин. Камера Дунца.
Повесть. — Знамя, 2018, № 2;
Леонид Зорин. Аз. Повесть. — Знамя, 2018, №
6.
Общее число произведений Леонида Зорина, увидевших свет в «Знамени», подходит к пяти десяткам, самому же прозаику, драматургу и поэту в ноябре исполняется девяносто четыре года. Монолог «Под занавес» — своеобразное подведение жизненных и творческих итогов, размышление обо всем сразу. Зорин поражается сам себе: «Невероятно, но в этом свирепом, свихнувшемся мире по прихоти звезд мне выпал счастливый билет в лотерее. И век мой был долгим, щедрым на встречи, на труд, на людей, на удачу, на старость».
Значительную часть монолога автор посвящает молодости — времени вхождения в литературу. Переносясь, страшно представить, на шестьдесят пять лет назад — в «зависшие над самой пропастью времена, которые непостижимым образом смогли совместить несовместимое», Зорин отмечает, что фортуна в целом была к нему благосклонна. И все-таки своими первыми пьесами драматург не вполне доволен: «Пьеса “Гости” была написана дурно — нервно, надрывно, слишком запальчиво. Не было в ней того покоя, без которого художества нет…» По-настоящему одаренные литераторы очень часто не в восторге от своих прежних произведений — спустя годы, с обретением нового опыта, к былым достижениям начинаешь относиться скептически: что-то хочется поправить, подретушировать, а что-то и вовсе полностью уничтожить и написать заново. Тем не менее с заметной гордостью автор подчеркивает: его пьесы не оставались незамеченными — их посыл слышали, в них погружались, они вдохновляли. Монолог Зорина оборачивается приглашением к диалогу: его суждения хочется продолжить, дополнить, сравнить былое с нынешним. Обладает ли художественное слово прежней силой сейчас, когда порой на всю страну грохочет нечто посредственное, широко разрекламированное, а достойное всеобщего внимания отнюдь не становится громким событием? Какие черты прошлого неплохо возродить, а какие лучше никогда не вспоминать?
В монологе «Под занавес» Зорин говорит о советской системе, цензуре, феноменах Сталина и Гитлера, общих особенностях нашей страны. И, что немаловажно, говорит коротко и по делу. В некоторых повестях и романах более молодых писателей подчас встречаешь столько «воды», что сложно подобрать пару-тройку удачных цитат для рецензии. Страниц — много, мудрых мыслей — крохи. Зорин же в новейшую эпоху, когда чуть ли не всякий прозаик пытается выпустить свою «большую книгу» — кирпич страниц минимум на семьсот, за объемами не гонится, он давно всем все доказал, при этом в каждой главе его монолога столько метких замечаний, что даже не знаешь, на каком остановиться. Хочется выделить все. К примеру, очень справедливо сказано о наших людях, у которых можно поучиться «мужеству и стойкости в битвах», но имеющей место «рабской робости в повседневности» учиться совсем не хочется.
Короткие повести «Камера Дунца» и «Аз» складываются на основе диалогов главного героя каждой новеллы с незаурядным другом, чья фамилия в первом случае и «говорящее» прозвище, образованное от фамилии, во втором вынесены в заглавие. Глеб Дунц — кинодокументалист, решивший поразить собеседника когда-то снятыми хрониками. Азанчевский, или просто Аз — чудаковатый тип, волк-одиночка, неожиданно сблизившийся с персонажем-повествователем.
«Камера Дунца», опубликованная под одной обложкой с монологом «Под занавес», отчасти продолжает его центральную линию: заслуженный прозаик подводит итоги. Повесть наполнена размышлениями литературного двойника автора — писателя Александра Безродова, которого Зорин «похоронил» четыре года назад в вышедшей во все том же «Знамени» повести «Памяти Безродова». Теперь же Зорин решил представить последние дни жизни старого героя, решившего обернуться назад. Главный вопрос, терзающий Безродова, предсказуем: был ли смысл в такой жизни, где литература всегда доминировала над всем остальным? «Его наставники в давние дни твердили, что литератор обязан накапливать и прилежно складывать в заветный сундучок впечатления. Сколько он помнит себя, это слово звучало как некое заклинание. Все, что случается в этой жизни, — беды, удачи, любовь, вражда, его утраты, его находки, — все это вместе лишь впечатления. Трофеи, литераторский хлеб. Люди живут, а он соглядатайствует и тащит в свой ларчик, что подберет». Вспоминается созвучная «автобиографическая фантазия» Юрия Буйды «Вор, шпион и убийца»: хороший писатель действительно неделю за неделей «подглядывает, подслушивает, крадет чужие черты и слова, а потом переносит все это на бумагу», то есть во многом отказывается от собственной жизни ради охоты за жизнями других людей. Природа творчества подвергается тщательному анализу. Фильмы Дунца превращаются в наглядные примеры.
Создание каждой книги — большое путешествие. Но если постоянно путешествуешь, не становится ли это приевшейся привычкой? Если уже побывал в десятках стран и успел увидеть все самое лучшее, зачем продолжать путешествовать? Какова же цель литератора? — вопрошает Зорин. «Пробиться к правде, а если попросту — добиться точности понимания и точности выражения понятого», — отвечает его персонаж. В диалогах Безродова и Дунца автор говорит о различных аспектах творчества: значении деталей, умении схватить и показать грани, необходимости некоторой недосказанности. Получается вольный учебник писательского мастерства для тех, у кого за спиной нет литературных институтов и филологических факультетов. Этакая лекция, во время которой мастер решил отвлечься от программы и просто поговорить со студентами. В финале Безродов скажет Дунцу: «Не вы управляете вашей камерой, а камера управляет вами». Ремесленник точно знает, каким должен быть создаваемый им продукт и каков выверенный алгоритм действий, ведущий к результату, — настоящего же художника ведет за собой кисть или перо — никакие алгоритмы и шаблоны тут невозможны. А вот характер у творческого человека нередко бывает тяжелым.
О человеке с непростым характером — повесть «Аз». Психотип персонажа, собственно, не столь редкий: в литературе и в жизни немало весьма способных, умных и эрудированных людей, чьи таланты пропадают зазря. «Но столько я видел несостоявшихся, до срока завершившихся судеб! Столько несправедливо увядших, нереализованных возможностей. Все мы умеем в себе обнаружить достаточно мужества, чтобы справиться с чужой бедой, с чужим поражением. Сочувственный вздох, понимающий взгляд, и следуем дальше своей дорогой». Этим людям нужен кто-то, кто будет способен их растормошить, иначе вместо яркой личности мы получим угрюмого, упрямого и одинокого человека, склонного к эскапизму. Азанчевский как раз таков — не любит путешествовать, не ищет признания, существует в своем закрытом мире, куда допускает лишь избранных. Раскачать Аза получится, но как только исчезнет та, что вывела интроверта из зоны комфорта, он уйдет еще глубже в себя, а вскоре и вовсе навсегда уйдет «из нашего несовершенного, но столь притягательного мира».
Уподобляться Азанчевскому Зорин не желает. В первой главке монолога «Под занавес» автор отмечает: «Но так случилось, но так срослось, и вот уж девять десятилетий мотаю свой пожизненный срок и знаю, что никуда не денусь, что вынесут ногами вперед», в последней же переходит на стихи: «Не подводите итогов, / Продолжайте идти». Несмотря на то, что «Под занавес» воспринимается именно как итоговое, обобщающее произведение, и читателю, и писателю после финальной точки хочется поставить не слово «конец», а многообещающее «продолжение следует».