Повествование в письмах и комментариях. (К 100-летию со дня рождения А.И. Солженицына)
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2018
Предстоящее: события, люди, обстоятельства
В 1966 году, окончив аспирантуру в Уральском политехническом институте по кафедре градостроительства, я пришел на работу в архитектурную лабораторию «УралпромстройНИИпроекта», чаще называвшегося НИИСом. Довольно быстро влился в коллектив. Большинство сотрудников были выпускниками УПИ, помнили нашу легендарную сатирическую газету «БОКС» и вообще были живы тем духом свободомыслия, который объединял нас, шестидесятников.
Кроме выполнения прямых обязанностей по совершенствованию архитектурного облика уральских заводов велась оживленная общественная жизнь: праздничные капустники, самодеятельные спектакли, стенгазета, выставки живописи и графики.
Так вышло, что зачинщиками всех этих дел стали мы с кандидатом архитектуры Николаем Алещенко, славным остроумом, мастером каламбуров, дружеских пародий и колючих эпиграмм. Соседние, инженерные, лаборатории завидовали: «Ах, как интересно живут архитекторы!»
Среди зрителей художественных экспозиций неизменно возникала крепкая фигура седеющего человека в коричневом костюме, с сигаретой в руке, внимательно разглядывающего наши живописные опыты.
— Это — Юрий Васильевич Карбе, — шепнул мне Коля Алещенко. — Отбывал лагерный срок вместе с Солженицыным.
Лаборатория приборов и автоматики, которой заведовал Карбе, находилась на одном этаже с нашими архитектурными подразделениями. И часто Карбе можно было видеть в коридоре во время перекуров. Он шагал, непременно глядя в пол, попыхивая сигаретой, и, казалось, о чем-то сосредоточенно думал: может, переживал из-за того, что снабженцы вновь подводят лабораторию с необходимыми материалами; может, перебирал в памяти «дела минувших дней».
Перечитывая «В круге первом», я наткнулся у Солженицына на строчки, которые вполне могут передавать состояние Карбе во время его задумчивых перекуров: «Курильщики-арестанты знают, что истинное удовольствие доставляет лишь папироса, выкуренная лёжа — на своей полоске нар, на своей вагонке, — неторопливая папироса со взором, уставленным в потолок, где проплывают картины невозвратного прошлого и недостижимого будущего…»
Как-то Алещенко сказал, что Юрий Васильевич хотел бы со мной познакомиться, поговорить о литературе… Дело в том, что еще во время учебы в УПИ я занимался стихотворчеством, печатался в многотиражке «За индустриальные кадры». Продолжал писать и работая в НИИСе; появились публикации в городских и областных газетах, выступления на телевидении… Конечно, мне было интересно ближе познакомиться с Юрием Васильевичем, человеком необычной судьбы, да еще и товарищем самого Солженицына.
О Солженицыне к этому времени мне было известно все то, о чем знала вся читающая интеллигенция.
«Один день Ивана Денисовича», напечатанный в журнале «Новый мир» в ноябре 1962 года, произвел на нас, на мое поколение, впечатление, пожалуй, покруче, чем материалы ХХ и ХХII съездов партии. Слово художественной правды всегда было для русского человека существенней сухих документов. Мой товарищ по редакции «БОКСа» Николай Моргунов сделал в то время памятную надпись на форзаце скромно изданной книги «Один день Ивана Денисовича»: «Пройдут года, и твои книги, Александр Исаевич, вышедшие в золотом переплете, встанут в один ряд с сочинениями Достоевского, Толстого… Только нам до этого времени не дожить».
…Были прочитаны и рассказы Солженицына «Матренин двор», «Случай на станции Кречетовка» и еще один, о котором нынче редко вспоминают, «Для пользы дела».
Вообще, со школьных лет я следил за книжными новинками, а начиная со студенчества, занятий в ЛИТО — особенно за публикациями в журналах-«толстяках». Этим, думаю, и был поначалу интересен Юрию Васильевичу: в НИИСе служили в основном «физики»-технари, а ему требовался собеседник-«лирик», понимающий толк в литературе и литературном процессе. И не просто пишущий человек, но тот, с кем можно было бы говорить вполне доверительно.
Так мы сблизились. Зная о периодичности его перекуров, я присоединялся к его коридорному променаду. Частенько и сам Юрий Васильевич приоткрывал нашу дверь и кивком головы призывал меня на беседу. Говорили о многом: о проблемах строительной науки, о международной политике, о новинках литературы. Он расспрашивал меня о моей диссертации, о друзьях-товарищах. Постепенно разговоры стали совсем доверительными, мы могли беседовать на темы, которые не предназначались для публичности, а чаще обсуждались на кухне за чашкой кофе: оттепель отошла, морозы еще не наступили, но в политической жизни наметились явные заморозки.
Порой Карбе вспоминал и свои лагерные годы. «Да, страшное было время… — говорил он, — но знаете, Володя, парадокс: если б я не попал на лагерную шконку, стольких замечательных людей я бы никогда не узнал! Профессор Людвиг, энциклопедист… Когда вы закончите диссертацию, я обязательно дам его адрес, чтобы он написал отзыв на ваш автореферат… А Чижевский! Слышали о таком? Да-да, тот самый, предсказавший влияние космоса и солнечных бурь не только на биосферу, но и на катавасии, происходящие в человеческом социуме.. Там же мы сошлись и с Солженицыным… Кстати, хотите прочту вам его письмо, только что получил?»
Мы отходили к окну в конце коридора, он доставал из внутреннего кармана пиджака вчетверо сложенный лист. Солженицын сообщал Карбе некоторые подробности своей жизни, обещал прислать книгу, вышедшую в Швеции. «Юра, береги себя» — так с заботой о друге заканчивалось письмо.
Карбе был удручен и возмущался навалом критики на Солженицына, страстно переживал из-за невозможности его новых публикаций (рассказ «Захар-Калита» (1966) оказался последним, вышедшим в открытой печати).
Нередко мои сотрудники, увидев Ю.В. шагающим по коридору, спешили подсказать: иди, поговори со своим другом. И Юрий Васильевич делился приятным событием: достает из внутреннего кармана пиджака небольшого формата книжицу «Один день Ивана Денисовича», изданную в Швеции, на обложке — фотография А.И. Солженицына. Снимок выполнен Ю.В. Карбе во время встречи друзей на Урале.
Как-то Ю.В. отвел меня к окну в конце коридора и, глядя в глаза своим проницательным, тяжеловатым взглядом, негромко произнес: «Хотите почитать некоторые вещи, неопубликованные?» Я молча кивнул: конечно, хочу.
Наутро он принес из дома папку с рукописью (машинопись) «Ракового корпуса». Через неделю, по прочтении, новую — роман «В круге первом» и пьесу «Пир победителей». Это было большим доверием ко мне. Держать подобные, самиздатовские материалы дома, давать читать другим; не дай Бог, тиражировать — все это было опасно… Вручая мне запретную литературу, Ю.В. не предупреждал о том, чтобы рукописи вернулись в полной сохранности и чтобы не попали в чужие руки. Это было понятно и без слов.
И все же, спешно, запоем проглотив романы, я решился дать их двум моим ближайшим друзьям по «БОКСу»: Алексею Борисовичу Федорову (родители которого настрадались в ГУЛАГе, отец там и скончался) и писателю Герману Дробизу. Хотелось поделиться радостью узнавания новых произведений Солженицына и радостью открывания правды…
Был 1968 год. Вернув Карбе обе папки, я поблагодарил, договорились позднее подробнее поговорить о впечатлении от прочитанного.
…Начало лета, солнечное утро, в небе ни облачка. Схожу с трамвая, планирую закончить редактирование последней главы диссертации. Вхожу в вестибюль НИИСа. Рядом с вахтером стоит растерянная Зоя Николаевна, завскладом.
— Вы, наверное, еще не слышали?
— Что-то произошло?
И — как обухом по голове:
— Умер Юрий Васильевич Карбе.
Скоропостижно. Смотрел по телевидению футбольный матч, переживал за наших, и вот… Медицинская экспертиза показала, что на его сердце четыре рубца от микроинфарктов, перенесенных в прежние годы, пятый — оказался роковым.
Во время траурного митинга многие говорили о замечательных чертах Юрия Васильевича как человека, талантливого исследователя и умелого руководителя лаборатории приборов и автоматики. Но никто не решался сказать о лагерной судьбе покойного.
Выступления заканчивались. Как, неужели об ЭТОМ — промолчим? И я попросил слова. Выступил коротко. Сказал, насколько мне посчастливилось подружиться с мудрым человеком. А в заключение: «Товарищи, все мы знаем, какая тяжелая судьба выпала на долю Юрия Васильевича… И он всей своей жизнью и даже смертью завещает нам бороться с тем социальных злом, которое унесло и продолжает уносить столько прекрасных жизней».
Когда выносили гроб, ко мне подошел статный человек с проседью на висках. Он протянул мне руку с узкими музыкальными пальцами:
— Благодарю вас за ваше слово, спасибо, что сказали… Я — племянник Юрия Васильевича…
И тут я решился, не впадая в «опасные подробности», хотя бы намекнуть о тех рукописях, — чтобы они не пропали или не оказались в чужих руках.
— Знаете, я хочу вам сказать… Юрий Васильевич говорил, что в ближайшее время ему необходимо предать какие-то бумаги… документы его московской приятельнице. Нехорошо будет, если она их не получит.
Племянник внимательно посмотрел мне в глаза, еще раз пожал руку:
— Не беспокойтесь, в Москве уже знают о кончине Юрия Васильевича… Все, что вы имеете в виду, будет передано его друзьям.
Сейчас, задним умом, я предполагаю, что квартира Карбе была выбрана друзьями Солженицына или им самим как один из «схронов» на случай возможного изъятия произведений у автора или обнаружения органами других тайных мест. Об этом свидетельствует сам вид рукописей. Это были вторые или третьи экземпляры машинописных копий с редкими чернильными авторскими правками.
Прошли годы. В номере «На смену!» (популярную газету называли в народе «Насменкой») от 7 сентября 1989 года, среди материалов под рубрикой «Помни!» было напечатано мое стихотворение «К Александру Солженицыну».
Время было неустойчивое: куда повернется перестройка и гласность, кто его знает? И все же я решился на публикацию. Тем более дошли слухи о том, что Виктор Астафьев (живший в это время в Овсянке под Красноярском) не то выступил где-то, не то обратился к Горбачеву с предложением вернуть писателя Солженицына на родину.
К Александру Солженицыну
Где вы, где, Александр Исаевич,
Наш российский борец, изгой?
Поколение ваше тает:
В ад ли, в рай ли, но — в мир иной.
Очень жалко Варлама Шаламова,
Отболела его голова,
Не донес до нас самого главного,
Но жива его правда, жива!
Сыздаля уж Колымской тетрадкою
Машет нам, уходя на закат.
Не дожил,
не допел,
не дорадовался,
Вечный мученик, святый зека.
Изгоняли цинично и подленько.
По указу, по воле — по чьей?..
Над Гудзоном звучит, не над Волгою
Гениальная виолончель.
Тяжелеет багровое зарево,
Не убили, и то хорошо.
И в психушках травили, и в камерах…
Боже праведный, ты-то на что?
Вновь за Правду нести наказание?
И в Вермонте спокойней ли жизнь,
Коли ждут вас березки рязанские,
Что березы –
мы все заждались!
Укажите, где счастье на глобусе?
Лицемерие, жадность и кровь –
Вся земля наша — раковый корпус,
Не хватает на ней докторов.
Не вернутся Некрасов и Галич.
То ли слезы, то ль дождь моросит.
Не держи на нас злобы, Исаич1,
Неразумных и слабых прости.
Вскоре состоялся вечер поэзии в Доме писателя (в те годы ДРИ — Дом работников искусства). Обычно в преддверии публичного выступления на творческих вечерах руководство Свердловской писательской организации требовало от нас тексты, которые мы, авторы, предполагаем огласить на творческом вечере. То есть кроме цензуры официальной (Главлит, Обллит) существовал еще и фильтр редакционный (редактор любого издания знал требования Главлита и дорожил своим креслом), и партийно-общественный (руководство Союза писателей).
А в этот раз — о, чудо! — текстов заранее не потребовали: как-никак сверху объявлена гласность. И я решаюсь прочесть послание к Александру Солженицыну. Чувствую по реакции зала: публика восприняла одобрительно. Только сидящий в последнем ряду Лев Леонидович Сорокин (председатель Свердловской организации Союза писателей), обычно розовощекий, вижу — побледнел. И аплодисменты не поддержал. Товарищи, члены парткома, сидящие справа и слева от своего вождя, также не удостоили рукоплесканием, хотя бы жидким.
…Творческий вечер закончен, публика недолго потолклась в фойе Дома писателя и направилась на выход. И тут ко мне подходит крупный, сутулый, с залысиной:
— Можно с вами поговорить?
— Пожалуйста.
— Я прослушал выступление, и у меня возникло предложение переправить ваш стих адресату, у меня есть такая возможность.
— Вы планируете поездку в Штаты?
— Возможно… Или передам через своих друзей.
Через какое-то время мы, созвонившись, встретились, и я вручил ему стихотворное послание и небольшое письмо, вернее, записку: что, мол, дружил с известным вам Ю.В. Карбе, желаю доброго здоровья и прочее.
Письмо первое.
«Сам из того вырос»
Проходит месяц, второй. Я уже и подзабыл, что отправил с «таинственным незнакомцем» письмо А.И. Солженицыну; конечно, не забыл, но, признаться, не ждал никакого ответа… Зима, иду со службы домой, открываю почтовый ящик, достаю свежую «Литературку». Глядь — еще и махонький конверт с диковинными, сразу видно, не советскими почтовыми марками! На одной — звездчатый флаг… Неужели от него? Не буду скрывать — взволновался.
Листок (в половину стандарта А-4) тончайшей бумаги; на просвет читается — готическим шрифтом: ГАННОВЕР…
А.И. Солженицын — В.А. Блинову.
из США, Ганновер — в Россию, Екатеринбург, 30 января
1990 года
Уважаемый Владимир Александрович!
Ваше письмо долго ходило по неверным адресам — и
только сегодня пришло ко мне.
Спасибо Вам за стих. Как Вы могли подумать, что я
сержусь на «неразумных и слабых»? — всех помню, сам из того вырос.
Спасибо за статью о Юрии Васильевиче. Я его очень
любил. О его кончине знал. А где теперь его вдова? Я у них в Свердловске был в
1962 г.
Привет всем друзьям и кто меня помнит.
А. Солженицын
И вот — долгожданное «всем прогрессивным человечеством»: 15 августа 1990 года указ о лишении А.С. Солженицына гражданства отменен! Когда же вернется Писатель на Родину?
Доходили сведения: возвращение ожидается. Однако, ясное дело, не переезд с квартиры на квартиру, — необходимо тщательно подготовиться, решить вопрос с будущим жильем, с окончанием учебы сыновей, с перевозом огромного архива. В газетах писали о проектируемой даче в Лыково-Рождествено под Москвой. Писатель просил архитектора запроектировать в мастерской на втором этаже широкое окно с видом на живописную лесную поляну, при этом — предусмотреть температуру воздуха в помещении — плюс 15 градусов по Цельсию. Знакомые посмеивались: наверное, писатель привык к такому микроклимату в лагерном бараке. Оказалось, Солженицыну при пониженной температуре легче работается; повышенное тепло расслабляет организм, располагает к диванной обломовщине…
В общем, ждем!
Наконец летом 1994 года бывший изгнанник отправляется в далекий путь на Родину. Он едет морским путем, останавливается в Японии (позднее в «Новом мире» появятся путевые очерки); затем, начиняя с Владивостока, с короткими остановками — в центральную Россию… К сожалению, в Екатеринбурге остановки и встречи не состоялось… Хотя многие ждали и дежурили на вокзале.
«Со временем
откроют путь в публичность».
Письмо второе и —
вокруг него
…Прошло четыре года. Накопилось немало мыслей, с которыми хотелось поделиться с Писателем, поговорить, посоветоваться, используя ту малую зацепку первого, заочного знакомства.
Далее решаюсь приводить свои довольно пространные письмена. Без них будет непонятен ответ моего адресата — это во-первых. А во-вторых, они, надеюсь, будут небезынтересны читателю как записки современника конца 90-х годов ушедшего века и начала нового столетия.
В.А. Блинов — А.И. Солженицыну
19 апреля 1998 — 17.06.1998
Здравствуйте, глубокоуважаемый Александр Исаевич!
Христос Воскресе!
Давно собирался написать Вам письмо, но все одергивал
себя, зная, как много у Вас работы, да и почтовый ящик, наверное, переполнен.
Напомню о себе. Я посылал Вам в Вермонт стихотворение
«К Александру Солженицыну»; письмо долго блуждало по Америке, но все же дошло
до Вас, и я получил — спасибо — ответ.
Надеялся, что, когда Вы поедете через Урал,
обязательно побываете в Екатеринбурге. /…/ Через какое-то время, через полгода,
в маленькой газете-однодневке появилась заметка: Солженицын не остановился в
Екатеринбурге из-за того, что здесь до сих пор сохраняются памятники и названия
улиц с именами цареубийц.
Мне неведомо, это ли было причиной; может, просто
устали. Но хочу Вам, Александр Исаевич, с горечью и стыдом екатеринбуржца
сообщить, что действительно, до сих пор многое в этом отношении остается
по-прежнему.
Недавно покупаю справочник по Екатеринбургу и с ужасом
вижу в нем улицу Голощекина. Сейчас она уже переименована. Но, выражая
самодурство и независимость, глава администрации района, говорят, долго
противился постановлению городских властей.
Для того чтобы переименовать улицу Риммы Юровской в
улицу Владимира Высоцкого, молодежи нового жилого комплекса пришлось проводить
референдум. Краеведы бьются, чтоб проспект Ленина назывался по старому —
Главным проспектом. Куда там!.. И все еще на перекрестках и домах читаются
фамилии Войкова и Ивана Каляева.
На первых порах новых времен мне удалось опубликовать
в городской газете заметку с призывом вернуть одной из старых екатеринбургских
улиц ее прежнее название, Мельковская (по имени
слободы и речки, теперь закованной в подземные трубы). Когда-то Мельковскую назвалали именем Анри
Марти (рабочие тут же переиначили по-своему: «Едрёной матери»); потом она стала
улицей Жданова. В моем случае помогла публикация в «Огоньке» статьи Юрия
Карякина «Ждановская жидкость». Так ведь сопротивлялись жители улицы: «Какая
такая Мельковская? — возопили Иваны, не помнящие родства.
— Мы — ждановцы! Пацанами ходили со штакетником улица
на улицу, ждановцы — на ленинцев».
Зачем я Вам сообщаю обо всем этом? Просто хочется
поделиться. Да и знаю, Вас интересует жизнь российской провинции. Вот —
некоторые ее нравы.
Едешь из Москвы в Екатеринбург. Выходишь на вокзале,
станция… Свердловск. Справа — крупная стела с металлическим барельефом
Свердлова. Напротив — гостиница «Свердловск» (директор сказал, что костьми
ляжет, а не даст заменить название). От вокзала едем в троллейбусе по проспекту,
конечно же, — Свердлова. Вот и музей его имени, только недавно переделанный в
экспозицию по истории Екатеринбурга. Еще немного проедем, на главном проспекте
— монументальный памятник «Яше»; указует перстом,
куда идти пролетариям и жителям города…
15.06.1998
Александр Исаевич, пишу Вам с перерывами. Разные
обстоятельства не позволяют закончить письмо. Завтра — прощание с останками
семьи Государя.
Много было споров: как увековечить в Екатеринбурге
память о мучениках 1918 года. Одна наша студентка (я работаю проректором по
научной работе в Архитектурной академии, хочу уходить, оставлю за собой только
кафедру; хочется сосредоточиться на литературных делах; совсем уйти на вольные
хлеба не получается); так вот, студентка выдала оригинальное проектное
предложение: восстановить Дом Ипатьева, но над тем страшным подвалом, на левом
крыле, возвести домовую церковь с шатровым завершением.
Вчера состоялся крестный ход возле Вознесенского
собора, где покоятся перед отправлением в Петербург останки членов царской
семьи, обнаруженные в Ганиной яме. Храм стоит как раз на горе, под которой был
особняк Ипатьева.
/…/ В эти дни исполняется 30 лет со времени смерти
Юрия Васильевича Карбе. В письме из Америки Вы
спрашивали, жива ли его вдова. Через адресное бюро я разыскал адрес сына Юрия
Васильевича, хотел спросить, не сохранилось ли каких-нибудь писем,
воспоминаний. Но он, к сожалению, не откликнулся — ни о письмах, ни о матушке.
Юрий Васильевич был старше меня, но мы с ним очень
сдружились.
(Далее подробно сообщаю о беседах с Ю.В. Карбе — о чем рассказано выше, — о прочтении рукописей «Ракового корпуса» и «В круге первом»; о своем выступлении при прощании с Карбе; о договоренности возвращения папки с рукописями в Москву. — В.Б.)
Александр Исаевич, есть у меня к Вам просьба-вопрос. Я
читал, что под Вашим началом существует пополняющийся архив документальных
материалов, связанных с годами репрессий. Дело в том, что у меня лежат без
движения две литературных вещи.
— Рукопись сборника стихотворений «Полюс правды»2,
составленная мной и еще двумя моими друзьями-поэтами. Книга похожа по тематике
на пермскую «Зону»; в ней собраны стихи из писавшихся в прежние годы в стол.
Местное издательство, желая процветать на коммерческих книжках, ничего другого
не печатает.
— Моя повесть «Вождь и Красотка». Вождь — Сталин
(сталинское время), Красотка — имя коровы. Пытался показать события,
произошедшие с подростками в 1953 году, маленький бунт в школе, когда
семиклассники задали учительнице на уроке конституции вопрос — почему так обдирают
крестьян и нас, живущих на загородных улицах (со своим маленьким хозяйством),
когда за корову требуют и денежный налог, и молоко, и шерсть, и даже яйца
(вначале повесть назвалась «Когда коровы яйца несли»). События могли
закончиться многими бедами и для школьников, и для их родителей. Главное, мне
хотелось показать, как, хоть немного, у отрока совершался поворот к правде.
Благо — этому способствовала моя матушка-крестьянка, напрочь не принимавшая ни
Сталина, ни Ленина. Она, в частности, рассказывала мне как в предвоенные годы в
Свердловске посадили несколько учителей за то, что они устраивали новогодние
ёлки, приписав им заговор о подготовке пожаров (об этом есть и у Вас в
«Архипелаге»)3.
Повесть входила в рукопись других повестей и рассказов
и стояла в плане издательства на 1992 год. Увы, госиздательство
приказало долго жить, а современное уже пять лет не издает ни одного уральского
писателя.
Годы идут. Конечно, можно было бы сдать и сборник, и
повесть в Областной госархив. Но там они затеряются среди тысяч фондов и
миллионов единиц хранения. Вот и спрашиваю у Вас, Александр Исаевич, не
найдется ли им места в Вашем, цельном по тематике, архиве? Хотя, повторяю, это
вещи художественные, литературные, но основанные на действительных событиях.
17 июля 1998 года
Вчера был на прощании с царскими гробами. Хочу
рассказать Вам об одном эпизоде, который, возможно, не отметят газетчики и
телевизионщики.
Завершился последний краткий молебен-отпевание. И
гробы уже начали выносить из Вознесенского собора. Солдаты, стоявшие на
площади, готовились взять карабины «на караул». И звонарь дал первый короткий
удар в колокол. И в это время — не чудо ли Природы? — в ясном (!) небе вдруг
пророкотал длинный басовый раскат грома. Все стоявшие по периметру площади,
даже милиционеры, обратили взоры к небесам. Казалось, ярче воссияли крест и
соборные купола. Но тут надвинулась огромная туча, закрапал дождик, потом
усилился. Зонтов было мало, люди жались друг к другу. Никто не уходил. Солдаты,
шестеро на гроб, медленно двигались к маленьким катафалкам…
Оркестранты устремились в автобусы, благо объявили,
что в аэропорту Кольцово погода ясная. И вот кортеж прибыл в аэропорт. Мэр
города, министр культуры, москвичи и петербуржцы, Гелий Рябов и другие.
И снова надвинулась тучища, та ли нагнала отъезжающих,
другая ли, и снова небо заплакало, уже в
последний раз, при погрузке в самолет гробов с телом царя, его семьи и слуг.
Народу при прощании на Вознесенской площади (для
поклона был открыт доступ и в собор) было, для нашего большого города, немного,
может быть — тысячи две. Этой малочисленности — две причины: рабочий день, едва
ли многие уралмашевцы, к примеру, поедут в центр
города; и — неважное общее настроение у горожан (говорят, и в другие дни
поубавилось количество прихожан в церквах, старушки — без пенсии за июнь, да
вот уже и за июль месяц; а еще — какое-то новое расслоение в обществе: верить
или не верить экспертам, работавшим с останками; тут и Церковь
непоследовательна (патриарх отказывается участвовать в похоронах, в то же время
священники ведут отпевание. И как тут вести себя верующим? В этом отношении,
мне кажется, правильно поступил президент. Я даже предсказал своим, что он
именно так и сделает. При этом многие губернаторы сели в галошу (наш Россель
отказался от поездки в Санкт-Петербург).
Однако у тех, кто пришел проститься, были слезы на
глазах.
Александр Исаевич, желаю Вам, Вашей супруге и детям
доброго здоровья, новых произведений и деятельности на благо России.
С глубоким уважением, В. Блинов
Многостраничное письмо я отправил Александру Исаевичу в середине июня. Завершился первый летний месяц, минули Петровский пост и Верхушка лета, румянились китайские яблоки на моей Кашинской даче. Вернулся в город, почтовый ящик забит: газеты, реклама, квитанции и…
А.И. Солженицын — В.А. Блинову
5 августа 1998 года
Уважаемый Владимир Александрович!
Спасибо за Ваше теплое письмо и за карточку Юрия
Васильевича. Также — за новые подробности из последних лет его жизни.
Свою повесть и собранный сборник стихов — можете
выслать по адресу: 103009, Москва, ул. Тверская, 12, кв. 169. Это мое
литературное представительство. Туда же идет и вся почта. Сохраним — во всяком
случае, наверняка. А м. б., какие обстоятельства (не обещаю) со временем
откроют и путь в публичность.
Обстоятельства выноса гробов из собора — представьте,
нашли отражение в прессе, но не так подробно, как у Вас.
Пропустил я в 1994 году Екатеринбург по нескольким
причинам, две из них Вы и сами назвали. Телеграмму Астафьеву и в самом деле
могли не вручить; после свидания со мной он через два часа уплыл по Енисею
вниз.
Всего Вам доброго!
А. Солженицын
Письмо третье.
«Написать предисловие не берусь»
В.А. Блинов — А.И. Солженицыну
19 июля1999 года
Уважаемый Александр Исаевич!
Посылаю Вам две рукописи. О них я писал Вам в прошлом
году: сборник «Полюс правды» (стихи уральских поэтов, писавшиеся в стол) и свою
повесть «Вождь и Красотка» (попытка показать начало прозрения отрока в годы
сталинщины). Вы любезно согласились принять их на хранение в Ваш архив. Большое
спасибо за Ваше внимание и письмо.
Обе рукописи были заново отредактированы, а «Полюс
правды» пополнился новыми стихами относительно молодых авторов: появились
добровольцы, осуществившие набор и верстку. И так прошел год.
С большим интересом из газеты «Труд-7» узнал о выходе
Ваших стихотворений «Протеревши глаза». Я давно знал
(еще от Юрия Васильевича) о том, что Вы не только прозаик, и даже читал
подборку стихотворений, кажется, она называлась «Круглый год» или «Весь год»4. И вот представилась возможность прочитать
Ваши стихотворения хотя бы в газете. Особое впечатление произвела «Россия», а
«Когда я горестно листаю…» запомнилось наизусть.
Вообще, как это ни странно, в нашем полуторамиллионном
городе непросто познакомиться с некоторыми Вашими произведениями. Причиной —
обвал библиотек, отсутствие достаточных средств. Нашей Областной публичной
библиотеке на днях исполнилось 100 лет, и библиотекари были очень рады, когда
наши писатели подарили им связку книг, вышедших в последнее время. Правило
рассылки книг по обязательным адресам через Российскую книжную палату, видимо,
не срабатывает. Навел справки в библиографическом отделе: «Красное колесо» (М.,
Воениздат, 1993) имеется лишь в неполном комплекте, не хватает 3-х томов
(многие из нас читали только журнальные публикации); «России в обвале» — нет
(вообще не видел ни у кого); о книге стихотворений — не слыхали.
Все это, конечно, дико, обидно и стыдно. Пишу об этом,
чтобы Вы знали о наших книгохранилищах, и для того, чтобы — если решите — можно
их восполнить. Могу быть в этом деле посредником: доставить адресату
(библиотеке), зарегистрировать, пусть читают люди.
Александр Исаевич, зная наверное, что многие Вас
одолевают просьбами, решаюсь все же попросить — не только от себя, но и от
моего соредактора-составителя — написать хотя бы небольшое вступительное слово
к сборнику «Полюс правды». У нас есть еще надежда найти издателя и вспомоществователей.
Еще раз спасибо за Ваше отзывчивое письмо.
Дай Бог доброго здоровья и благополучия Вам и Вашим
близким.
С уважением, В. Блинов
А.И. Солженицын — В.А. Блинову
30 июля 1999 года
Уважаемый Владимир Александрович!
Рукописи Ваши получены — и принимаются на хранение во
Всероссийскую мемуарную библиотеку. Спасибо.
Написать предисловие к Вашему сборнику — никак не
берусь. Подобных просьб у меня уже было больше сотни. Для каждого предисловия
надо вникнуть в книгу, прочесть кое-что и не раз, вся работа занимает несколько
дней. У меня их нет5.
Екатеринбургской библиотеке уже несколько месяцев
назад (как и другим библиотекам) я написал приглашение приехать и забрать
полный комплект «Красного колеса» и три тома моей публицистики (и еще кое-что
вдобавок) — другие библиотеки многие уж взяли, а екатеринбургская не откликается6.
Всего Вам доброго.
А. Солженицын
Письмо четвертое. «Спасибо за вашу поддержку перед писателями»
Вначале — два моих письма, предваряющих ответное (четвертое) письмо А.И. Солженицына.
В.А. Блинов — А.И. Солженицыну
7 декабря 1999 года
Здравствуйте, Александр Исаевич!
Очень рад — и я, и мои друзья — вновь услышать Ваше
Слово правды по ТВ. Многие, многие думают то же и так же, но не все могут
высказаться. И главное — это прозвучало от Писателя, а не от рядового человека,
голос которого может затеряться. Некоторые из слушавших Вас в этих двух
телепередачах говорят: «Вот кто был бы нашим достойным президентом!».
А мне подумалось: хорошо бы возникнуть журналу под
Вашим руководством, наставничеством, редакторством. Журналу художественной
литературы, публицистики и мемуаристики. Понимаю, что
писательские дела требуют основного и большого времени. Но у Вас, наверное,
есть и надежные помощники, которые могли бы поднять это дело. Устное слово тоже
важно, но, как известно, то, что написано пером… Если бы возникло такое
издание, и мы, уральцы, могли бы участвовать по возможности голосом из
провинции. На мысли о правдивом и злободневном журнале приводит и то, что
современные толстые журналы не выполняют своих задач. В «Новом мире»,
традиционно крепком журнале, много места стало уделяться авангардной прозе,
публицистика тоже могла бы быть похлеще. «Наш современник» вовсе превратился,
по выражению В.П. Астафьева, «в лай из подворотни». По своим лупят! Я был
недавно на съезде писателей России, выступил, пытался поднять вопрос о позиции
журнала и его главного редактора. В лоб высказал и Станиславу Куняеву то, что
думаю, — о нападках и очернительстве в отношении Вас и Астафьева; до Солоухина
добрались. Куда там! Глухо.
Вот и задумался о новом, хорошо бы, Вашем журнале.
Александр Исаевич, спасибо за приют рукописей — моей
повести и сборника стихотворений «Полюс Правды».
Желаю Вам доброго здоровья и всего самого лучшего в
2000 году и в будущие годы.
С глубоким уважением, В. Блинов
В.А. Блинов — А.И. Солженицыну
начало 2002 года
Здравствуйте, уважаемый Александр Исаевич!
Решился побеспокоить Вас: поделиться некоторыми
соображениями и фактами, которые Вас, вероятно, заинтересуют, и задать один
вопрос по Вашей биографии.
Как говорится, с большим волнением и пониманием
прослушали мои коллеги-преподаватели интервью с Вами по поводу надуманной
реформы школы. Может, прислушаются высшие к Вашим советам, одумаются: особенно
по поводу всеобщего вступительного экзамена.
В прошлом году я участвовал во Всемирном русском
православном соборе. Выступал ректор Московского университета: тоже — против
подобного отбора в вузы. Он привел показательный пример из тестов для
поступающих: «Что общего между молоком и ёжиком?» Трудно угадать! Оказывается,
правильный ответ: «И молоко, и ёж сворачиваются».
А сейчас серьезно обсуждается еще одна реформа — о
переходе с кириллицы на латиницу. И спор идет на уровне академиков!
/…/ Теперь — о другом. Об эпизоде на ХI съезде Союза
писателей России. Произошло это, Александр Исаевич, больше года назад. Тогда я
Вам не сообщил об этом, не находил нужным беспокоить, считал такое сообщение
нескромным для себя; речь идет о моём выступлении на съезде. Но поскольку в нем
— о событиях, касающихся Вашего имени, решил сейчас написать.
Вот отрывок из этого выступления: «…Далее мне
хотелось бы остановиться на одном обстоятельстве, тревожащем меня на протяжении
последних лет. Идет целенаправленная травля, какая-то злобная круговерть вокруг
двух выдающихся деятелей русской культуры ХХ века — писателях Александре
Солженицыне и Викторе Астафьеве.
Напомню, два года назад в журнале «Наш современник»
была напечатана статья публициста из США, очерняющая имя и творчество
Александра Исаевича Солженицына. Примерно через полгода в том же журнале
опубликовано письмо трех членов редколлегии — Шафаревича, Распутина и
Бондаренко, в котором осуждалась эта публикация, тем более появившаяся в канун
юбилея писателя. Проходит время… И что же вы думаете? Вижу у многих из
делегатов в руках 11 номер «Нашего современника». Именно ко дню рождения, к
82-летию Солженицына, публикуется — получай, старичина, подарочек! — статья
некоего Никифорова, нью-йоркского корреспондента журнала, в которой читателю
преподносятся замшелые, давно разоблаченные факты вроде книги Ржезача7.
Зачем это делается? Я рассматриваю удары по нашим
великим современникам как удары по русской культуре, по России!
/… / Может, все же одумаются наши редакторы и
остановятся в этой злобствующей круговерти, в этих нападках на пожилых людей,
наших замечательных русских писателей!»
Так выступил. Выступление мое, конечно, не было
опубликовано, хотя стенографистки чиркали перьями за столиком рядом с
президиумом съезда.
Я сообщаю Вам, Александр Исаевич, не для того, чтобы побахвалиться: эка невидаль и отвага в наши-то дни сказать
правду! Но вот ведь что странно и удивительно: писатели до сих пор боятся
начальства. В зале стояла гробовая тишина. И если бы я не выступил, все бы так
и промолчали!
Может быть, они и думали так же, но не хотели
обострять отношений с руководством Союза? Может быть, просто — провинциальная
скромность и робость. Радостно было все же, когда во время перерыва несколько
человек подошли и пожали мне руку. / … /
Да, был еще острый разговор с Куняевым. Он мне
доказывал, что все эти публикации становятся историей литературы. Разошлись на
повышенных тонах. А после он передал мне письмо: больше не буду, дескать,
присылать в Екатеринбургскую организацию свой журнал, что делал до сих пор,
оставайтесь со своим Солженицыным и Астафьевым. Скорее всего, ожидал, что я
вступлю с ним в переписку-дискуссию, а потом взял бы и вырвал что-нибудь из
моего письма и подал, как ему заблагорассудится. От него можно ожидать. Как он
измывался в своих очерках над Астафьевым, которого, говорит, считал своим
другом. /…/
Александр Исаевич, группа наших екатеринбуржских
архитекторов и писателей задумала установить на старой тюрьме памятную доску о
тех людях, которые прошли через пересылочную тюрьму, начиная от Радищева,
Достоевского до этапов ХХ века8. Например, точно известно,
что здесь находился Осип Мандельштам. В «Архипелаге», в главе «Порты
Архипелага», Вы упоминаете о заклятой свердловской пересылке. Но остается
неясным: были ли Вы сами здесь, или это описывается со слов свидетелей?
Помогите, пожалуйста, разобраться в этом. И вообще, бывали ли Вы в
Екатеринбурге? Не сочтите это за праздный вопрос: все становится историей ХХ века.
/…/
Желаю Вам, Александр Исаевич, доброго здоровья,
продолжения Ваших творческих трудов и публичных выступлений, благополучия
Вашему дому. Пишу в Прощеное воскресенье, так что — простите меня.
С искренним уважением, Владимир Блинов
П.С. На днях удалось приобрести первый том «200 лет
вместе»; в книжном киоске Роспечати продают по 1800 рублей.
А.И. Солженицын — В.А. Блинову
31.3.2002
Уважаемый Владимир Александрович!
Благодарю Вас за разнообразно-интересное письмо.
На свердловской пересылке я сам не был. Но однажды, в
1962, в Екатеринбурге был, у моего лагерного друга Юрия Васильевича Карбе (его сын и сейчас там живет). Он показывал мне и еще
целый Ипатьевский дом.
Спасибо за Вашу поддержку перед писателями. Круг
«Нашего современника» возненавидел меня неизвестно за что и пинает чуть не в
каждом номере. В статье Никифорова не побрезговали повторить через четверть
века — фальшивку КГБ 1976 года, — тогда же мной публично разоблаченную через
«Лос-Анжелес таймс». Через 15 лет повторили в Военно-издательском журнале
(Филатов), — и вот опять, лбов их не пробьешь.
Понимаю грозность наркотической проблемы, но проблем
так много, на все меня не хватает, да и силы, и жизнь уже при конце.
Рисунок Вашей студентки, по-моему, превосходен.
Передайте ей от меня большую благодарность (жаль, Вы не назвали её имени)9.
«Красное колесо» надеюсь года через 2-3 выпустить в
окончательной, несколько облегченной редакции10, а вот «200 лет» в Москве продается за 1220, а
вот как наценяют в пути.
Всяческих успехов Вам во всем!
А. Солженицын11
***
2018 год — год столетия А. И. Солженицына. Принято постановление правительства о праздновании юбилея; произведения писателя давно вошли в школьные и вузовские учебные программы; именем Солженицына названа одна из улиц столицы…
Моя попытка пробить идею установки памятной доски на месте пребывания писателя в Екатеринбурге не увенчалась (пока) успехом; в официальном ответе мэрии сказано: «Установка скульптурного знака «Планом мероприятий» не предусмотрена». Не состоится и крупной научной конференции, которая могла бы пройти под «шапкой» Уральского федерального университета, Объединенного музея писателей Урала и Союза писателей России.
Мечтаю все же при содействии руководства музея организовать выставку и научный семинар «Влияние личности и творчества А.И. Солженицына на формирование мировоззрения поколений середины ХХ — начала ХХI веков».
Надеюсь, что публикация переписки с А.И. Солженицыным и комментарий к ней добавят некоторые штрихи к портрету классика и к пониманию времени, в которое мы жили.
1
Конечно, строка «Не держи на нас злобы, Исаич»
нехорошая, неверная и бестактная. В поздней публикации неуклюжая строка
заменена на более, как мне кажется, приемлемую: «Не держи на нас сердца, Исаич», то есть не сердись, не обижайся, что с нас, слабых
провинциалов, взять?
2 Сборник стихотворений «Полюс правды» мы
составляли втроем с моими друзьями, поэтами Юрой Лобанцевым
и Герой Дробизом. Рукопись была готова, оставалось
сопроводить предисловием авторитетного писателя или ученого. Но надежды на
издание в тот момент не было. Качание властей и общества на политических
качелях — от разоблачения культа до апологетики Сталина, от проклятий кровавому
режиму до лакировки прошлого, напрягало издателей и редакторов: «кабы чего не
вышло».
3 В
книге «Архипелаг ГУЛАГ», в одной из глав, — о «поджигателях ёлок»: «…Не
брезгуют и преподавателями школ. В Свердловске создано дело 30 преподавателей средних
школ во главе с их завоблоно Порелем,
одно из ужасных обвинений: устраивали в школах ёлки для того, чтобы жечь
школы… Из них 5 замучены на следствии, умерли до суда. 24 умерло в лагере.
30-й — Иван Аристархович Пунич, вернулся,
реабилитирован. (Умри он, мы пропустили бы здесь всех 30, как пропустили
миллионы). Многочисленные свидетели по их делу — сейчас в Свердловске и
благоденствуют: номенклатурные работники, персональные пенсионеры. Дарвиновский
отбор».
4 «Весь
год» — цикл стихотворений А.И. Солженицына, сложившийся (как мне пояснял Ю.В. Карбе) из 12 стихотворений: заключенному разрешалось
отправить родным одно письмо в месяц, так и сложился годовой цикл.
5 Как
заметит читатель, письма А.И. Солженицына весьма лаконичны: преклонные годы («у
меня их нет») и в то же время — постоянная загруженность, неистовая
трудоспособность, новые творческие замыслы (успеть сказать) — все это не
располагало на отвлеченные дела. Каждое письмо, из экономии времени, отпечатано
на пишущей машинке с мелким шрифтом лишь на половинке стандартного листа (опыт
Льва Толстого? Который, получая письма, отрезал незаполненную часть листа — для
заметок, записок, ответных писем). Представляю, сколько к нему обращалось
читателей и почитателей с различными просьбами! Мой старший товарищ,
руководитель Екатеринбургской писательской организации Н.Г. Никонов
(замечательный прозаик, большой талант, незаслуженно обойденный столичным
вниманием), высылал свои публикации («Весталка», «Старикова гора», «След рыси»)
А. И. Солженицыну в надежде получить от авторитетного писателя хоть какой-то
отзыв. Обижался: «Почему он вам отвечает, а мне не пишет?»
6
Работая над настоящим эссе (2018), справился в Областной научной библиотеке им.
В.Г. Белинского, получены ли те издания, о которых упоминает в письме 1999 года
А.И. Солженицын? Увы, не нашлось тогда возможности командировать сотрудника в
Москву.
7 Ржезач, Томаш — чешский публицист. Во время пребывания Солженицына
в Швейцарии тесно сблизился с ним и сотрудничал. В 1978 г. разразился книгой
«Спираль измены Солженицына», в которой (по выражению интернет-справки)
«создает отталкивающий портрет» писателя. Книга в продажу не поступала, однако
была выпущена ограниченным тиражом, видимо, для спецорганов
и работников пропаганды.
8 Идея
установки памятной доски на стене Екатеринбургской тюрьмы принадлежит
кардиологу Александру Иоффину. Вместе с друзьями,
архитектором Борисом Демидовым, писателями Германом Дробизом
и Владимиром Блиновым, было уточнено место, где мемориальный знак можно
выразительно вписать в подернутую временем каменную кладку, составлено
обоснование, сделаны эскизные наметки. Однако идея пока осталась на бумаге. В
ближайшие годы тюремная зона, скорее всего, будет ликвидирована
(модернизирована и перенесена в другой район города). Но и при новой застройке
памятный знак может обозначить историческое место страданий узников совести и
других заключенных.
9 Графический (тушь) портрет, взяв за основу
фотографии, исполнила студентка Уральского архитектурного института Наталья Переводникова. Работа была выполнена в качестве учебного
задания по рисунку по моей инициативе, под руководством преподавателя Н.И.
Пластовой. Вскоре оригинал формата А-4, с указанием авторства, был выслан
заказной бандеролью в Москву, на имя Натальи Дмитриевны Солженицыной.
10 «Красное колесо» — многотомный, многоплановый
художественно-публицистический труд А.И. Солженицына, или, как его жанр
обозначил сам автор, «Повествование в отмеренных сроках», сперва увидело свет
через фрагментарные публикации в толстых столичных журналах. В частности,
подчеркнем, многие главы печатались и в «Нашем современнике» (главный редактор
— Ст. Куняев). Чувствуя «неподъемность» такого
огромного материала для широкого круга читателей («Воениздат» выпустил «Красное
колесо в 10 томах!), А.И. Солженицын готовил сокращенный вариант повествования.
Именно в то время екатеринбургское издательство «У-фактория» выпустило книгу
«Ленин в Цюрихе» (главы «Красного колеса»), том публицистики и «Архипелаг
ГУЛАГ» (с приведением списка тех, кто своими свидетельствами оказал помощь
писателю при работе над книгой).
11
Это было последнее письмо от А.И. Солженицына. Собственно, в двух предыдущих
письмах я никаких вопросов и не задавал. А на другую, общую переписку времени у
писателя (как он сам писал) не оставалось. Сказывался возраст. Юрий Кублановский говорил мне, что Наталья Дмитриевна поделилась
с ним тревогой о состоянии здоровья мужа: «В последнее время мы почувствовали и
узнали, что такое старость». Это чувствовалось и по документальным фильмам
Александра Сокурова («Узел», 1998) и Сергея Мирошниченко («Жить не по лжи»,
2001), где мы видим мудрого, полного замыслов, усталого человека.