Амирам Григоров — родился в Баку, учился в Бакинском университете, в Московском втором медицинском институте, в Литературном институте им. А.М. Горького. Живёт в Москве, преподает хирургию в медицинском училище. Печатался в литературных журналах, стихи и проза переводились на иврит, армянский и грузинский языки.

 

 

***

 

Тут вечера проходят кое-как,

Закрыты рестораны, как один,

Тут сушат сети возле маяка,

И даже порт закрыт на карантин.

 

Давай я покажу тебе мой дом.

В такую тополиную пургу

Нашарю ключ под ковриком, войдём,

Оставим волны петь на берегу.

 

Попробуй суп. Я не пересолил,

Как прежде выходило иногда.

Я верил, будет Иерусалим,

А тут деревья, ветер и вода.

 

Захочешь сливу с дерева, сорви.

Тут горлицы щебечут с утреца,

Дрожит гранат цветущий, как в крови,

И ветер треплет зонтик у крыльца.

 

Кусок смолы от ветки отлепи,

В рот положи, разжуй, глаза закрой.

Тут даже пальмы сохнут от любви,

Когда Луна восходит над водой.

 

Не спрашивай, откуда мы взялись,

Куда пришли? Наверное, в Китай.

Не стой, где кипарисы смотрят ввысь,

И надписи на камне не читай.

 

Здесь хорошо, спокойно. Здесь тепло.

Цветут фиалки, хочешь, я нарву.

И тихо, только редкий зрелый плод,

С ветвей сорвавшись, падает в траву.

 

 

***

 

Я. Юшиной

 

Легли на площадь соляные простыни,

Пришла пора назваться москвичом,

У кабака, где вечно девяностые, —

Пока твой механизм не отключён.

 

И пусть теперь не стынет эта музыка,

И пусть «не плачь, Алиса» до утра,

И мотоцикл полаивает тузиком

Из конуры арбатского двора,

 

И будто снова — волосы налачены,

Не навсегда, на добрых двадцать лет.

Наш горемычный кофе, взятый в складчину,

Нетронутый, застынет на столе,

 

Не бойся ты — знакомых не останется,

Хоть пей с утра, хоть целый день торчи.

И ты неразличима, бесприданница,

Как пятна цветомузыки в ночи.

 

 

Московский ресторан «Динамо»

 

«Теперь армянскую давай!» —

Поднявшись, крикнул дядя Яша,

И затянули «ара уай»,

И вот уже ползала пляшет.

 

Тотчас, толкаясь, в круг бегут

Простых два горца, с виду — братья,

И чьи-то тётки из Баку

В расшитых зеркалами платьях,

 

Не растерявшие корней,

Лезгинку показать готовы,

И задыхается кларнет,

Гудя, как ветер на Торговой.

 

А я вдруг вижу: огоньки

В осеннем воздухе повисли

Над чайханою «Пюррянги»,

Увитой виноградом кислым,

 

Печаль оливковых аллей,

Которой поделиться не с кем,

И первой девочки моей

Дом на углу Красноармейской,

 

И море пенное с кормы,

И сень с побегами паслёна

Там, где соседские холмы

На русском кладбище снесённом.

«Не стыдно, слушай, ай киши?»

На языке бакинских урок

Мне говорят: иди пляши.

А я заплакал, как придурок.

 

 

***

 

О. Аникиной

 

Когда пройдёт полстарости, мой свет,

И все такси уедут в гаражи,

И все слова закончатся в Москве,

И дым олений город окружит,

 

И этот дым в краю, где мы с тобой,

Затмит снега, и скроется за ним

То место, где арбат скрипел арбой,

И где подколокольный нам звонил,

 

Где серый волк, где ангелы с мешком,

Где сонный свет сквозь окна поутру,

И всадники твои пойдут пешком,

Когда я заболею и умру.

 

И, в общем, через жизнь, как нас убьют,

Густой, как мёд, в иное рождество

Тут разольётся небывалый пруд,

И новый лес раскинется листвой.

 

И в том лесу, вдали от всех дорог,

Лизну глаза твои, что слёз полны,

И будет литься медленный дымок,

Почти неотличимый от волны.

 

 

***

 

Химическим светом над морем горят арабески,

И блики на солнечных стенах немыслимо резки,

И ласточки плачут, и не завершается лето,

Где зелен был Киров и был комиссар фиолетов.

 

И помнят твои рядовые, мучитель мой нежный,

Как слабой рукою завязывал галстуки Брежнев,

Куски облаков над беспечной моей головою,

И как перейти через поле твоё силовое,

 

Где были объятья твоих небольших расстояний,

Когда насовсем из тебя исчезали армяне,

Когда нас делили на части в неведомом штабе,

И семьдесят первый автобус тонул в нар-шерабе?

 

Теперь заревут корабли. Не увидимся вскоре.

И только твой шарик блескучий спускается в море

Над мёртвым фонтаном, аптекой и книжным пассажем,

Над старым бульваром, где жёлтый касатик посажен.

 

 

***

 

Бакинский день, жара и суховей.

Дед был в кровати в комнате своей,

Завешанной, как чёрная дыра,

Он умирал, пришла его пора.

 

А во дворе гоняли мяч, от тел,

Столь полных жизни, дерзкий шум летел

Сквозь наши окна и балкон. Вдали

Кричали чайки, тополя цвели.

 

И я подумал — как табачный дым

Дед проскользнул над городом своим,

Как дым шашлычных аутодафе

Идёт со всех кофеен и кафе,

 

Что он летит и видит под собой —

Морскую гладь, зеркальный вечный бой,

Портовый хаос, тополиный чад

И эти чайки над волной кричат.

 

А может, он сквозь космос во всю мощь

Промчался через метеорный дождь,

Где вовсе нет ни жара, ни тепла,

И край Вселенной выстужен дотла.

 

И как узнать, куда я полечу,

Когда слышны удары по мячу,

Когда июнь, дописана тетрадь

И срок пришёл, чего не избежать?

 

Дом в облаках, над бездною канат,

Где никогда не отцветёт гранат,

Зажмуришься, забудешь этот вздор

И вскочишь, побежишь играть во двор.

 

 

***

 

Провода коротит, гаснет свет на пустом берегу

Потемнели в пути и легли облака над Баку

 

Сколько минуло лет? Нипочём не забуду тебя

Верхний сад, Парапет и айланты на Беш мяртябя

 

Ничего не пиши и чурайся работы любой

Раздобудь анаши, отправляйся послушать прибой

 

Там, где свет и тепло и земля источает пары

Лишь зернистый, что плов, снег на пальмах в саду Джаббарлы

 

Закуси лябляби, посиди у «Садко» между свай,

Никого не люби, окончательно не умирай.