Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2018
Из
антологии
«Современная уральская поэзия. 2012–2018 гг.»*
Елена МИРОНОВА
Часовой
Ночь. В ней свет — почти прифронтовой,
над твоей встающий головой,
пальцы перепачканы черникой.
Ты, дружок, сегодня часовой
и, увидишь если: кто живой,
издали на скрипочке пиликай.
Дольний космос густо начинён
длинным-длинным перечнем имён —
вот на свет плывёт из перелеска
люд работный, офисный планктон
с яблоком, которое ньютон,
в облаке, которое гандлевский.
Всякого утешь и сохрани,
от ножа и сглаза отжени,
отлепи от хвори и от дури,
отомри от яда и огня…
И сыграй, мой ангел, для меня —
чтоб застряла жизнь во мне
………………………………………. как пуля.
Майя НИКУЛИНА
***
Душа убывает легко,
не слышно, не видно.
Летает не так высоко…
Да ей не обидно.
Душа убывает, как свет
июньский приветный.
Редеет и сходит на нет…
Да ей не заметно.
Узрела заоблачный знак
и срока не чает…
Не больно, не стыдно, никак
душа убывает.
Артём НОСКОВ
***
Звук утонул в пелёнках,
В нашем с тобой добре,
За ухом у ребёнка,
В мёде и серебре,
На языке качелей,
В трещинах потолка,
В шуме замочной щели,
В зеркале дурака,
В пыльном дрожанье моли,
В капельке комара.
Бог захлебнулся в слове,
Значит, и нам пора.
Елена ОБОЛИКШТА
***
Сминая сад опущенных ресниц,
сгибая сны в предутреннее зрение,
светает бог на скорости горения
из высоты осунувшихся птиц,
Листва прочнее лезвия стального,
остановившегося у виска.
Где в воздухе ни выстрела, ни слова,
страна моя прозрачна и близка:
на улицах её раскинул бусы
из пепла прорастающий репей,
и женщины гуляют и смеются,
пиная мясо мёртвых голубей.
Александр ПЕТРУШКИН
Прибытие
Гинденбург упал. Бабочка-поводырь
ведёт прилетевших по лестнице винтовой.
Фотографы носятся, снимают, как стружку, бинт
с пустотных кадров.
Один из пассажиров трогает их рукой,
пытается их разбудить, вывести на поля
трещащей, как фотовспышка, сороки, и
рука, не чувствуя ни ожога и ни огня, —
в звуке крутящемся пепла,
как ладонь судии, висит.
Канаты стальные — ещё не достигнув земли —
скручиваются вокруг невидимой нам змеи,
как на катушку хроники синема,
где в чёрно-белом и в мае
причудится нам зима.
Гинденбург упал, удлиняясь, как океан,
вырванный, как канат, из всех своих ран,
как Севастьян святой возвращается из
катакомб,
чтоб излечиться и быть для своих окном.
Пассажиры спускаются, камни меж них летят,
выстраиваясь в — поданный прежде времени —
трап,
но через три минуты сорока кивнёт хвостом,
и паром всплывёт из-под земли паром.
Юлия ПОДЛУБНОВА
***
Похоже, град… — такой ритмичный стук…
В полупустой квартире — пыль и донник.
Порожний ящик и дорожный тюк.
И рафинад не тает на ладони.
Есть циферблат, просроченный билет,
кроссворды, чай, краплёная колода.
Есть шкаф-купе — отъехать на тот свет,
узнать, какая нынче там погода.
Полина ПОТАПОВА
***
Дети, родившиеся
при Президенте,
отметят восемнадцатилетие
и в этом году уйдут на войну
(в армию; во взрослую тюрьму) —
ненужное никому
подчеркну.
Дети, не знавшие другого Президента,
возможно, не узнают другого Президента:
наступят на мину,
познают дедовщину,
получат перо
под ребро.
Но дети
Не верят смерти.
Родившись при Президенте,
Прожив при нём
(Президенте),
Не зная иного
Пути,
Дети думают: не уйти,
Никогда
не уйти.
Павел ПРОСКУРЯКОВ
***
Пожить подольше каждый тешится
и гонит от себя заразу.
Отец по пьяни бегал вешаться,
но не повесился
ни разу.
В петлю он голову совал,
мы дико плакали,
кричали.
Он драматически молчал.
Пел арию одну и ту же:
— О дайте, дайте мне свободу…
Пугать нас
потерял охоту.
И пел всё реже
и всё хуже.
Александр ПРОХОРОВ
Стехи пра многаи
Испадлобья выскачел пламини изык
Пад нагой трава растёт, жолтая
растёт
Кто-та вышэл на
балкон, улыбался в дым
А патом сафсем
устал и падался вон.
Черис мнагалетия паралели врось —
Атцвила чирёмуха — варавали дошть,
Но ни эта главнае в
самую жару,
Если фсё растаило задам напирёт.
Кто-та бросил закурить с пулий
ф галаве.
Чимаданы рваныи, ржавыи гвазди.
Мир галаваломками-врятли
я пайму
Натписью настойчива просица
апрель
Солнышкам арудавал
знаки падавя,
Радавались нитачки с миру для
рубах
Но нильзя вить так-та вот как наабарот,
И падольше нечива жить на этам све.
Камунальный энурез, вспыльчевый
кангрэс.
2 чирвонца па рублю
новыи пачти.
Из мазолий калбаса — чем багаты, тем
И назначели важдём новава важдя.
Заприщают вне сибя многаи иметь
Главнаи благадарить и благатварить
Застиклёнай рыпке будит дольшы жить,
Падают красивыи
звёзды — 1-й снег.
Спатыкаица лицо падбаротками
Так низя, таваришчи — многа атрастил.
Если палучаица па 3
тонны в год,
То каму сажать
патом ацуцвие зирна.
Полакурка выбрасил — бошэ ни хачю
По палу пиринами
ржавая сапля.
Калыхался маитник и падался вверх,
Аттаво нисмелая нынчи свалата.
Старана тижолая посли ничиво,
Снова адинакава и аднакаш нет.
Либида суровая выткни мне глаза,
А ни то па рукавам патичот
расол.
А ни то па рукавам патичот
расол.
Либида суровая выткни мне глаза,
Снова адинакава и аднакаш нет.
Старана тижолая посли ничиво.
Ангелина САБИТОВА
Люди
или сны
1.
Ко мне приходят люди или сны?
И сны, и люди спрятаны в подушках.
Кто двинется ко мне из глубины?
Из комнаты, в которой только суше
глаза, мокрее — потолок?
В какую даль закинуть поплавок?
На червячка я ночь себе ловила,
закидывала дальше поплавок,
она клевала и, по горло в иле,
вставала во весь рост, во весь поток.
Смотрела из окна — там ты идёшь,
на дерево на каждое похож.
Я перья из подушек доставала,
и прятала в горшки, и поливала.
Под утро вырастали дерева
с твоим лицом, и зрением, и слухом,
но на тебя похожие едва.
И говор их пустой стоял над ухом.
2.
Там мама вырастала из пера,
на ней трещали листья и кора.
Садилась рядом в платье голубом.
Она ещё не родилась, и ею
очерчено топлёное тепло.
Все плакала, дрожа одним крылом,
которое от слёз ещё белее.
Я оставалась с ней наедине,
как будто нерождённая вдвойне.
Солёный свет, очерченный в ночи, —
мне говорила: с губ своих утри.
В подушках были спрятаны ключи.
Я трогала как будто изнутри
её набитый перьями живот.
Я есмь — я в этом
чреве плод.
Достань ключи и отвори живот.
Я двинулась самой себе навстречу.
Кто вглубь ушёл, тот больше не придёт.
А кто придёт, того и не замечу.
Отходят в глубину и сны, и люди.
Их не было и никогда не будет.
Алексей САЛЬНИКОВ
***
Но ничего не видно из-за штор,
Дождь движется, как велотренажёр,
Невидимая здесь вода мерцает,
Колотится о жестяной карниз,
А на других карнизах зависает.
Мы продолжаем медленно лежать,
Настолько медленно, что не соображать
Гораздо проще, чем — и так понятно,
Что свет проходит мимо, как вода,
А от предметов остаются пятна.
Стоят как тени прежние жильцы.
Разъехавшись на разные концы,
Они глядят как из одной изнанки,
Как на балконе мокнут и стоят
Их ДСП, и лыжи их, и санки.
Александр САМОЙЛОВ
***
в рифму напишешь
выйдет глупость
напишешь не в рифму
тоже выйдет глупость
да ещё и не в рифму
мальчику подарили машинку
а он ушёл в уголок
и там её ломает
не ломай машинку!
кричит папа изнутри мальчика
но папа ещё маленький
и голос у него тоненький-тоненький
ничего
скоро папа вырастет
и тогда его все услышат
папа вырастет
а куда денется мальчик?
глупость твой выход
уедет на машинке?
нет
будет уменьшаться внутри папы?
нет
тогда я не знаю
конечно не знаешь
ты же глупость
Андрей САННИКОВ
***
Из бедной проволоки ток
перетекает в эту лампу —
и видит белый потолок,
и возвращается обратно,
и говорит в стене другим,
живущим в проводе созданьям,
что умер, что лежал нагим,
что был в каких-то длинных зданьях,
что больше нечего хотеть,
что горе состоит из света,
что нужно только потерпеть
в убогой проволоке этой.
Наталия САННИКОВА
Шесть
аннотаций из «Пермской синематеки»
за тем деревянным домом
тропинка сойдёт на нет
мы были тебе знакомы
прохожий, смотри нам вслед
вон там васильки дневные
цветут как сто лет назад
мы психи но не
больные
а нам доктора грозят
прохожий, как непохожи
мы нынешние на тех
и ты нас не видишь тоже
не слышишь ни крик
ни смех
идёшь со своим айфоном
больничный модерн сними
мы там за лесистым склоном
мы тоже были людьми
мечтай о кофе с корицей
о тёплом своём жилье
заброшенной психбольнице
недолго быть на земле
и дождик шуршащий в травах
и дерево и стена
телесная их оправа
больной душе не нужна
и ты не ступай уныло
сквозь сумерки не смотри
лечебница не могила
мы всё еще там внутри
Владислав СЕМЕНЦУЛ
***
Ворон крикнул: «Кар-кар-кар!», дым распяли
поутру
ночью приходил Икар и улёгся в конуру
в небе крест и самолёт, пируэт небесных тел
я Икару вскрыл живот, чтобы он не улетел
пёс облизывал себя, в конуре погаснул свет
в зеркалах у фонаря профиль мой и силуэт
утром уходил Икар в животе с большой дырой
он не слышал: «Кар-кар-кар!» и исчез за
мостовой
мой костёр в тумане гаснет, искры тухнут на
ветру
ночь уснёт в собачьей пасти, пёс полезет в
конуру
Екатерина СИМОНОВА
***
мне это снова снится.
так промолчим и забудем.
невероятные лица
и вероятные люди
этих прозрачных комнат,
этого серого света,
и оголённый локоть
дерева после ветра.
* «Современная уральская поэзия» (Антология современной уральской
поэзии. 2012–2018 гг.). Сост. В. Кальпиди. —
Челябинск: Издательство Марины Волковой, 2018. См. также эссе Ю. Казарина в
рубрике «Слово и культура».