Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2018
Из
антологии
«Современная уральская поэзия. 2012–2018 гг.»*
Григорий ЕГОРКИН
Мне
б докричаться
Памяти разведчика Саныча-Оптика из Горловки,
погибшего 9 мая 2015
Кому пенять, что посредь
ночи
Сон точно тот, как в прошлый раз:
Он — на дорогу,
Что есть мочи
Кричу: «Не надо, там фугас!»
Я — во всё горло, во все силы,
Так, что по копчику мороз,
Так, что на шее нитки-жилы
Набухли, как дюймовый трос.
Ору до одури, до грыжи,
Аж по вискам струится пот.
«Нельзя туда, фугас там, слышишь!»
А он идёт себе, идёт.
Что ему воплей килогерцы?
Что ему чей-то стон навзрыд?
Хрустят расхристанные берцы
Туда, где ждёт в траве пластит.
Шагать бойцу уже не лишка,
Ведь в каждом сне бывает так:
Секунда, две — а дальше вспышка.
Ещё чуть-чуть…
Полметра…
Шаг…
Мне бы шумнуть из автомата,
Мне бы рвануть ему вослед.
«Фугас там, стой, в траву не надо!..»
Кричу, кричу, а толку нет.
Сон как рукой. Беру мобильник:
Почти четыре.
Как всегда
Урчит на кухне холодильник,
Из крана капает вода.
…А где-то берцы с драной пяткой
По жухлым стеблям хрусь
да хрусь…
Не умирай сегодня, братка,
Дай ночь ещё,
Я докричусь.
Александр ЕРОФЕЕВ
Песня
хиппи
Make love, not war!..
лозунг 60-х
ты сегодня мне снилась и мы с тобой
занимались любовью а
не войной
мне не очень понятен ваш мир — зато
в тихих омутах водится чёрт-те что
в тихих омутах может балбес любой —
заниматься любовью а
не войной
правит миром одно божество — Иштар
даже если ты немощен глуп и стар
даже если несчастлив — любой ценой
занимайся любовью а
не войной
даже если весь мир обернётся вспять
эту жажду не в силах ничто унять
если б мог — то ушёл бы и в мир иной
занимаясь любовью а
не войной
Анастасия ЖУРАВЛЁВА
***
Вот идут три брата,
У них четыре яблока,
А ещё у каждого по сестре.
Их научили считать до плюс десяти,
Думать на языке птиц,
А потом завели в лес —
Так, чтоб наверняка…
Перед ними огненная река,
Волк на берегу,
Коза у него внутри,
Капуста в козе,
Паромщик в бреду.
Да и самой реки
Не станет уже к сентябрю,
Когда проливные дожди
При плюс десяти.
Ты меня всё ещё слушаешь?
Слушай, слушай…
Я ещё не такого наговорю.
Вадим ЗАВАРУХИН
***
мы сидели у реки
и кормили рыб с руки
мимо плыли берега
топоры и ступы
незнакомого врага
подставные трупы
разбредались туч стада
отражаясь в ряби
покидали навсегда
грозовые хляби
крался шорох с трёх сторон
цыпочек не чуя
кто-то там на афедрон
ищет почечуя
вышел месяц в тишине
и не видит сонный
что на левой стороне
жёлтые кальсоны
черномора матеря
за любовь к порокам
тридцать три богатыря
плыли вверх к истокам
а по цепи золотой
нехотя гуляло
пучеглазое ничто
и не предвещало
мы сидели у реки
дураками дураки
Аркадий ЗАСТЫРЕЦ
У
озера
Целая ночь от Москвы до Валдая,
Вышел на площадь в четыре утра.
Улица к небу восходит крутая —
Значит, гора тут скорей, чем дыра.
Фыркнул и вспять укатился автобус.
Голодно, солоно, в гости не зван…
Город у озера — маленький глобус,
Весом сжигает ладонь чемодан.
Где тут гостиница? Дворник покажет.
За ночь в дороге не стало лица.
Раз уж не ждут и не встретили даже,
Стало быть, нету в Валдае отца?
— Нету таких, — подтвердили у входа.
Кто я, куда я в рассветный-то час?
Мятая трёшка в кармане и кода:
— Можно хоть вещи оставить у вас?
Георгий ЗВЕЗДИН
***
За день до загробной жизни
в парадном гроте сна
встретить свою молодость — первую жену…
Глядеться в глаза-запятые
ловить ладонь-ящерку.
Уткнувшись в ворс матросских блуз друзей
слышать как слова озоном пахнущие
мельтешат будто зебра
города единственного на свете
в котором женщины возникли
из твоего мычания
из твоего молчания — мужчины,
Где ты от фонарей сносил обиды
где до пенсии вечно
тридцать с лишним лет.
Владимир ЗУЕВ
***
Борису Рыжему
Проеду на втором и пятом —
ты знаешь: первом и последнем.
Под небом, трубами распятом,
трамваем в твой Свердловск поедем,
что осенью бессменно рыжий
на голубом, но чаще сером.
Не верещи, возьми пониже,
кондуктор Иванова Вера.
Мы зайцем. Мы с тоской и водкой.
Мы в колыбели едем, слышишь?
Сойдём — и в ночь блатной походкой,
и растворимся. Тише, тише…
Не громко, ангелы, не громко —
на стыках и на светофорах,
и в окнах жизнь, как киноплёнка,
мелькнёт, и титры на заборах.
И нервно-нервно пиццикато…
Какая траурная кода!
Ты ездил на втором и пятом.
Конец. Конечная. Свобода.
Сергей ИВКИН
***
Глядя на детскую фотографию, я сейчас
вижу: все уже были теми, кем стали.
Ничего не меняют воспитание и матчасть:
нас разработали из серебра и стали.
Посмотрите на робких девочек: каждый бюст —
клейкий диагноз и выбор мужчин в дальнейшем.
Их никто ещё не касался, но слышен хруст
уязвлённой невинности, гнев превращенья в
женщин.
Нет ни одной улыбки, но каждый характер —
взгляд
вытащил, вывесил предгрозовое знамя.
Насобаченный в похабную жизнь отряд.
Боевые машины, присланные за нами.
Злая готовность — всякую реку вброд,
всякое сердце — вдребезги, всякую душу — в
пепел.
Экзоскелеты, покрытые сталью и серебром,
как среди вас оказалась моя златокудрая
Пеппи?
Что она делала, стоя плечом к плечу
с мелкими тварями, жаждущими сигнала?
Даже то, что именно я её захочу,
судя по фотографии, она изначально знала.
Евгения ИЗВАРИНА
***
Ливень выплеснул на рамы
ледяные буруны —
доплатные телеграммы
из украденной страны.
Там — кресты на серых списках,
непрощённые дела,
там от низких обелисков
тень полнеба обняла,
там в кавернах побелённых —
выпитые родники,
и у ангелов с пелёнок
сжаты кулаки…
Андрей ИЛЬЕНКОВ
***
Мы встретились в храме, от чуда пьяны,
Не зная, кому уготован из нас
Военно-промышленный комплекс вины,
И, помнится, плакали, в дружбе клонясь
До самого тына, но ты не пила
И мне не дала воспарить добела,
Наверно, недаром, но кто разберёт
Структуру страданья, отыщет ответ,
Зачем почемучке утраченный рот,
Кому газават и откудова
свет.
Я лгал, что не плакал тогда ни о ком
И насмерть стоял на коленях врага,
Что насморк не глядя лечил молотком,
А грусть — порошком и говна пирога,
Что в мире, который морали лишён,
Последний подлец что последний грифон
И, как камертон, музыкальной судьбой
Обязан тебе, но несчастен тобой.
Однажды приснился несчастному гроб,
В котором кататься под куполом чтоб.
Подземное солнце подонка печёт,
Река Флегетон по
сосудам течёт.
Взлетает машина, насилуя слух,
Вдруг трижды под нарами крикнул петух —
И надо бы прыгать, не вышел полёт,
Но что-то проснуться ему не даёт.
И тихо в груди — но темно впереди,
И ты на поминки к нему не ходи!
Елена ИОНОВА
***
Ты видишь, я выросла всё же
В холодном и тёмном краю,
Держи мои волосы, Боже,
Тяни меня выше к нулю,
Где гомон пришедших не слышен…
На скатерти в виде лица
Разлито варенье из вишен.
Чего пожалеть для отца?
На снег забирай мою кожу,
На прочную миру петлю
Держи мои волосы, Боже…
Пока я блюю.
Ольга ИСАЧЕНКО (ГОРИЦКАЯ)
***
Озорничали ягоды июля.
Иные лиловели напоказ,
А прочие, в засаде карауля,
Угадывались и смущали нас.
Черёмухи цыганоглазый
табор,
Шумливый до последнего листка,
Нам в переулке послан неспроста был
Из детского родного далека.
Чернит безбожно рот и вяжет нёбо,
Но памятью наследной дорога
Черёмуха — речистая особа.
…А там, откуда шли, еще ирга
Взахлеб пестрела — у чьего-то гроба…
Юрий КАЗАРИН
***
Кире
Вот дерево. Вот девочка. Вот свет.
Вот в трещинках зима. Окно. Больница.
Она — Зима. И много-много лет
не может — как зима — остановиться.
На солнышке Больницей пахнет мох.
И девочка копеечку находит.
И дерево — как нищий или Бог.
Как Бог — стоит и не уходит.
Виталий КАЛЬПИДИ
Жена
алконавта
(по
мотивам гибели Н. Рубцова)
Смешно сказать, но убелённый сад
скорее наяву, чем понарошку
висел в окне, как самопальный сайт
с одной лишь битой ссылкою — на кошку.
Стояла злая женщина в кустах
(была б мужчиной — стоя облегчилась),
а так она всего в шагах двухстах
стояла там и постепенно злилась.
Когда ей стукнет двадцать девять лет,
она удавит мужа-алконавта,
за это на неё прольётся свет
тринадцатого марта, послезавтра.
Ну а пока упругая, как гуж,
из женщины стреляет пуповина,
на том конце которой — мёртвый муж
рукою машет, пьяная скотина.
Каким макаром эта
МКС
в обличье женщины на фоне мокрых клёнов
стоит в кустах, пока над нею бес
парит, как будто космонавт Леонов?
Любая жизнь — расстрельная статья,
а смерть, по сути, внешний накопитель.
Кто нас родил — родители, хотя
тот, кто убил, не менее родитель.
Тем временем остановился снег,
не находя в интерактиве смысла.
На пиксели распался женский смех.
Весна на мониторе чуть зависла.
Но женщина смеялась страха без.
И, чтоб заткнулась эта горемыка,
не знаю кто с мерцающих небес
ей в рот живою мышкой долго тыкал.
Наталья КАРПИЧЕВА
Русалки
(холодное)
вот так и мы, мой ангел, так и мы —
остыли и попались на холодном
среди неподражаемой зимы,
её стихов, мелодий и полотен.
холодные текущие дела
горазды непрерывными вещами,
царевна ничего не умерла,
поскольку ничего не предвещало.
она влита в русалочий косяк —
не потому ли, что тому не важно,
что не о том, не вместе и не вся, —
здесь так безотносительно и влажно.
вот так и мы — так глухо, так сказать,
так сухо, так, что только и видали…
…………………………….
усталые русалые
глаза
не постигают быстротечной дали.
их длительные волосы текут
в суровые коралловые гребни.
царевна, утонувшая в соку,
и соки, пересохшие в царевне, —
всё смоется в сугубый голубой,
вода пускает в них свои коренья,
и их большая мытая любовь
чиста, как смерть в минуту сотворенья.
* «Современная уральская поэзия» (Антология современной уральской
поэзии. 2012–2018 гг.). Сост. В. Кальпиди. —
Челябинск: Издательство Марины Волковой, 2018. См. также эссе Ю. Казарина в
рубрике «Слово и культура».