Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2018
Николай
Шамсутдинов — поэт, публицист,
переводчик. Окончил Литературный институт им. А.М.
Горького. Стихи публиковались в ежегоднике «День поэзии», альманахе «Поэзия»,
журналах «Новый мир», «Октябрь», «Нева», «Урал» и др. Автор множества книг.
Живет и работает в Тюмени.
***
Оступившийся в след ветхих, бесповоротных лет —
В перманентом зажиме… В венозных прогнозах, время —
Трансцендентный сюжет, и его беспощадней — нет,
И грунтовая кровь распаляется в сердце… Бремя
Для прибрежных сирен, потому не глядит в лицо
Подноготный прохожий, чья, по произволу прозы,
Старость движется, не избегая сравнений, со
Скоростью катафалка, от прошлого пряча слезы.
Одиночество горько скребется в углу: «Впусти…»,
При насилье бессилия, кровь обращая в соли,
Хвори держат, мрача подсознание, взаперти,
Иногда выпуская глотнуть кислорода, воли.
Кто родился из раны — душою оббит о быт,
Растворен в домочадцах, отчетливо сознавая,
Что понуро, под занавес, Герникою судьбы
Обрывается явь; что, в проклятиях, ножевая
Жизнь наказывает всепрощением, идиот…
Миру нет дела, что,
выпрастываясь из юдоли,
Старость в пасмурных бледных шажках, помрачнев, бредет —
В неприкаянной верности хрипам, прострелам, боли…
Возвращаясь под кров — обрекаемый голытьбе,
Ждут приплода от фатума… Бледный вьюнок, повитель —
Жизнь больна, поднадзорная, ненавистью к себе,
Но в согбенном и медленном — бодрствует долгожитель,
Лицемерящий с вечностью… Скоропись пустоты —
Мечется в подсознанье, роясь тупиками, сходство
Ницшеанства его с философией нищеты,
Тем отважней в цене предприимчивое сиротство.
Слезы внемлют себе; невменяемое вино
«Чтит великую сушь…»? Вплоть, бессонная, до рассвета
Долго осоловелая лампа глядит в окно,
Но, и не порицающий, свет не дает совета.
Отражением мира —
склонясь надо всем, а не
Наставляя примеру и твердости, что едино,
Сон нисходит как высвобожденье, и в этом сне
Ты, задвинут в забвение, — сын своего же сына…
***
Живущий до сих пор в эпистолах кокетки,
Мерцает в строчках, но — не адресатом чтим,
Фанерный фатализм заброшенной беседки
В запущенном саду, сырым сиротством чьим
Ночь не обнесена… С зарницей на востоке
Не отпускает мир ненастье той руки,
Когда угрюм запой; в падучей водостоки;
Борей несет в ноздрях предчувствие тоски,
Бесспорно, не один… С простуженным дыханьем,
В саду клошар вполне вменяем, но — один.
Проекция души — усилье подсознанья
Выплескивает сон из голубых глубин.
Живописуя жизнь как сумерки, не вправе
На миг в плену пелен, пластичный испокон,
Он огибает, сон, неистощимость яви
В руинах молодых дорических колонн,
И та уходит прочь, не поднимая взгляда,
Надсадная в любви, в морщинах праотца,
Тем, влажное, теплей великолепье сада,
Выглядывая из промозглого лица…
***
С остывающим кофе в вечернем пустом кафе
Близ Вандомской колонны, со стойкою подшофе,
В неизменном шарфе, не спасающем от дождя,
Обитаемый образ клошара в обман вводя,
Вы — скорее эмпирик, устойчивый практик, чем
Непроглядный романтик… — вращаете блюдце, тем
Горше обыкновение следовать, в пику, за
Книгою, затворившей сухие уста… Глаза
Истязает неон за окном. Горечь тем берет,
Что возврат — не всегда обязательный путь вперед.
Дух под стать диким всплескам неона… До ночи вплоть
На вопросы его — не находит ответа плоть.
Человек, сгусток комплексов, прячется в скепсис, но —
«По стаканам разлитое, следует пить вино…» —
Говорят в Сен-Дени… говорит, подливая, баск
Вам, не mon chere ami, но — объекту прицельных ласк
В забубенном квартале… Осталось, надев пальто,
Взять и выйти, уже осознав за порогом, что
И кафе, и колонна, и вы, неофит на вид… —
Слепки с небытия, выдающего вам кредит…
***
В знойных руинах, не попирающих твердь,
Но — увлекающих ввысь,
миру солнечных пиний
В магии ласковой хвои — «Мгновенная смерть —
Высшее счастье для жизни…» — ответствует Плиний.
…В очереди к убывающей вечности, день
Ломится в окна и, от попечения тюля
Выйдя на солнце, врасплох застают свою тень —
К ревности иллюминированного июля.
В прятках с душою, забывшей себя, на пиру
Радостной пластики выпукло дышат с фронтона,
При родовой молодой неприязни к перу,
Девы и лозы — лазутчики Анакреона.
Как ни юродствует солнце, дожди ни секут,
В щелях язвя, — в новизне узнаванья прелестней,
Так гулко пьют и в тимпаны, без отзыва, бьют,
И от ударов судьбы заслоняются песней,
Что их пугаются, хвойную тень теребя,
И, в летаргическом времени,
искус сатира,
Перемещаемый взгляд, обращенный в себя,
Видит и горы, и море — лазутчиков мира…
***
В золотушном предместье, метафизически
Умозрителен, мир есть подвид угла…
Истощаются в доводах, механически
Раздевая раздетую догола,
Но — тушуются. Прошлому не позируя,
Длят пустыми иллюзиями свои
Притязания, кротко терроризируя
Полуночниц признаниями в любви…
Не выходит судьба, гедонист, ни покроем, ни
Опытом. Погружаясь дыханьем в рот,
Узник брачной ночи с алым подбоем и
В близоруких ладонях запретный плод
Сладко холит… Тяжелые шторы выпили
Свет в опешившей спальне. К мощам своим,
В эту ночь не один, словно лодкой, к гибели
Беззаветно обнявшею — уносим.
Тем отвесней искус обернуться трещиной,
Ускользнув от себя же — в нее… Скорей,
С хваткой нетопыря,
в победе над женщиной
Кроется поражение перед ней…
***
Долорес К.
Неуступчива юность в своих заблуждениях, чьи
Парадоксы скудней, чем скучнее…
В грехах анонимна,
Чаще взбалмошна женщина, зеркало возраста, и,
В перспективе, своя же соперница. Это — взаимно…
Отчужденность от мира на них вымещают, и речь
О приватном Эдеме… С брожением пар за портьерой,
В бирюзовых традициях мифа, любая из встреч
Разрешается играми Вакха в союзе с Венерой,
Жизнь ее истекает сердцами гидальго, в крови
Ностальгический голод. И тем, посвежев, очевидней
На душе вояжера следы переметной любви…
Породненным пороками, как отщепенцам, обидней
Добродетель в весне, в той, что, всмятку, царит, теребя
Молодую листву в глубине помраченного сада.
Обращаясь к себе,
зачастую не слышат себя,
Не познав глубины уязвленного сердца… досада…
В освоенье с забвением, все виртуальней Эдем,
Оставляя от жизни щемящую графику сучьев
Вместо вешней листвы, и протяжней объятия, чем
Беспощадней «недуг, именуемый временем…», Тютчев.
***
Тень от жизни — забилась в лицо. И, острее когтя,
Зной стоит в позвоночнике, словно столбняк в свече.
После нас хоть потоп… И при чем оно, чувство локтя,
Если ад, растекаясь по мышцам, горит в плече?
Не найдя места в сердце затворника, Франсуаза
Одержимей в филиппиках, нежели в зной — самум.
Эпиктет эпитафий не слышит себя, и фраза
О кривых околичностях взбалтывает ваш ум.
Безымянному воздуху мало среды… Синоним
Бесконечности, голод, язвимый тобой, — язвит.
Что ж есть знание о постороннем потустороннем,
Как не повод к проклятьям, когда говорит артрит?
В закуток подсознанья забилось полмира… Сонный,
Сплин скулит на два голоса, сплетнями сыт. Режим
Воздержанья ущербнее, и полузанесенный
Неизвестностью — мочится в прошлое, одержим
Непроглядностью дара… И тало, в виду бульвара,
Окна теплятся дрязгами. С мыслями о конце
Начинается век, и темней наговор нагара
На свече, и личины кромешно кишат в лице…
***
Пылкий,
как организм несовместных черт, эгоизм
Олимпийца — сродни одиночеству, и в этот раз,
Воспаляя гортань, «героический пессимизм»
Ницше — не оставляет, еще анонимен, вас.
Никому, с дисциплиной терпения ко всему,
Не избегнуть искуса тоски. Дефицит тепла
В юном возрасте — медленно зреет лишь то, чему
Предстоит долго жить… Тьма таращится из угла.
С выдвореньем из образа музы, чертополох
Вегетирует к радости пальцев, зане скрипя
О подобии с временем… Стоит застать врасплох
Нерадивое зеркало, чтоб увидать себя:
Его гладь облита, облетая иных, игрой
Черствой мимики, ибо лицо в глубине его,
Искаженное оптикой, — значимей, чем покрой
Подсознанья, что, в предположеньях, страшней всего.
Обессмертив отсутствие, в области мозжечка —
Равновесие крови. Не вам ли диктует роль
Триумфатора — холод зеркального сквозняка
Позвоночника вдоль?..
***
Со ссадиной на памяти, в ответ
«Растительным мотивам», спиться либо
Уйти в себя, чтоб вынести на свет
Порожнее лицо клошара, ибо
Среда враждебней? Кухонный лиризм,
Красноречивый в толчее сегодня… —
Чужая коммуналка, чей кубизм —
Снобизм архитектуры… Подворотня
Суть слепок с мира. Пустота в чертах
Тем равнодушней, нежели пристрастна
К сиренам в низкорослых городах,
Что, соглядатай времени, пространство —
В прострации… Наждак — снотворный наст
Всё тише под стопами. Передряги
Сумбурней, передергивая нас,
Как карты. К ипохондрии бумаги,
Синюшный снег, ничком, во сне. Борей
Бодрей в саду… В безадресной обиде,
Согласный с каждой гласною твоей —
Отвесное молчанье в чистом виде.
Кому, константа старта, ни поешь
Про эмпиреи в подворотне, — каждый
Суть параноик, и чем больше пьешь,
Тем, с ряской в голове, истошней жажда…
***
Потому что пространство проваливается в лица,
Я ступаю поскрипывающей стопой по насту.
При защитных заштатных страстях, «человек — темница,
также угол…», по Ницше… Третируя свою паству,
Как и ревность, в ракушках предзимнего моря, счастье
Требует насыщения… но — задувает в душу:
Это скоропостижное, с ором ворон, ненастье
Гонит демонов мрака, ночь опередив, на сушу.
Ветер, мол прополов, смел зевак на бульвар. Прилипчив
Миф о бедности… Перенося на ландшафт обличье,
Гений метафизической трезвости, переимчив,
Погружается в будни, серый от безразличья
Многоокой среды, наблюдаем, чуть вечер, всеми
Фонарями предместья… Предзимье… Тем паче внятно
Виртуальное сходство бесцветного неба с теми,
Что, не перенося мимикрии, в ответ молчат. Но,
Заболтавшись, с термитом, томящимся под ботинком,
Не рождая и мысли о роли вещей в пейзаже,
Недоступность становится, в статике лиц, инстинктом
Перспективы, бегущей и прячущейся от нас же…