Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2018
Алексей Порвин (1982) — родился в Ленинграде. Автор книг «Темнота бела»,
«Стихотворения», «Солнце подробного ребра», «Поэма обращения. Поэма
определения» (2017), а также «Live By Fire» (в переводе на
английский язык). Публиковался в журналах «Нева», «Волга», «Дружба народов»,
«Новая Юность», «Воздух». Стихи переводились на английский, немецкий,
французский, итальянский, финский языки. Лауреат премии «Дебют» в номинации
«Поэзия» (2012). Живет в Санкт-Петербурге.
***
Извлечь из поля пригнувшийся пыл
(округа окажется дрожью в гнёздах) —
пусть ливень, придавивший темноту,
словесную тронет сушу.
Страшнейший змей обмеления плыл,
песчаной блестел чешуёй о звёздах:
недвижен день, разжавший остроту́,
в бесчинство глядит, как в душу.
Случайным камнем рыбёшку спугнуть:
прибрежных шагов назревала слава,
плодом упала, пнутая тобой,
круги разошлись былого.
В речной косе поворочалась муть,
как пища живая внутри удава;
песок вспорите хлёсткой беготнёй,
мальки, приравнявшись к слову.
***
Пар прямые забудет
дни: несильно заботит
кратчайший посильный путь
того, кто взлетел пропеть.
В слое нача́ла — мошкара шуршала,
золой отчищая до утра покровы:
«принесёте зольного мало
по щедро́те сильного слова…»
Кто там выйдет, чтоб снова
в жизнь войти мотыльковым,
над жестом, чьё имя гром,
над самым его огнём —
душу подержит дождевой прибыток,
просушит, чтоб тверже по кривой парило
от земли словесных попыток:
отзоли все весны и силы.
***
Ждали затишье над бездной,
да ритмичен отзвук-тварь:
мочалкой некто шуршит железной,
с посуды сдирает гарь.
В чувстве найти бы: как сладить
с перешедшей к нам зарёй,
при ней невидно, чего мы ради
остались душой сырой.
Снимешь с поверхности со́лью —
что угодно, а слезы́
едва ли хватит отчистить волю:
вот время забыть азы.
Тело становится внятным
руководством к темноте,
пока душа привыкает к пятнам
поступков, спешит к звезде.
***
В здешнем лодочном вздохе
душа — не важнее гвоздя,
фразы скрепляет в эпохе,
сталью облачной блестя.
Волны в резком подвыве
затишье притопят своё,
лишь бы не выдать: красивы
люди, любящие всё?
Гвоздик вылез из борта,
блестит: перетрогал, поди,
сотни морей, перетёртых
в пену водного пути.
Суша помнит: до боли
легко расцарапать волну,
лишь бы услышать любое
пение как тишину.
***
«Я люблю сказав напрямик,
новизну в тропе едва ли сыщем» —
стариковской мудростью велик,
голос покажется солощим.
(Жаден до пустот небольших,
до видавших время оболочек —
не глядит на сердце, где затих
возглас доро́гой покороче).
Боль пройдёт окольной душой
мотылька, кузнечика и слова,
человек нехоженый, постой
в роли попутчика былого.
След сожжёт согласную плоть,
наводнив хитин шуршаньем зольным, —
всё равно бесчисленный приплод
в голосе о́блака невольном.
***
Из детских рук выбивал
искряную конфету холод
(петушка сладчайшего,
возвестившего свет).
Лучами залит язык,
но забылся во вкусе слёзном:
устремленьем лодочным
предстала душа.
Захлопать льдистым крылом
собиралось пред небом — русло,
протрещать победное
прирастанье любви…
Весло торчит изо льда,
чтоб река обретала схожесть
с леденцом на палочке,
уроненным в снег.
***
Небом/землёй иссякло навек
желанье: море молчит,
завёрнута щука в холстину,
ме́лок изгиб лотка.
Станет веленьем чистый закат,
стряхнувший всякую власть,
волнуйся, душа, — разгулялся
ветер в тебе пока.
Небо в чешуйках — вложено зря
в твою материю дня,
пусть бранное слово сорвётся,
к древку не лезет впредь.
Флаги изображают волну,
её подспудный объём,
но как на ветру ни вздымайся —
рыба не дышит в ткань.
***
Душа определяла самость
способностью поднять пейзаж
и унести подальше:
— как тяжёл душе карандаш…
В былом навек застрявший грифель
темнеет с небом заодно:
как вынуть неподъёмность,
о которой молвить дано?
Лишь двое, взятые любовью
светлеть сильнее тишины,
не взяли ни крупицы
из всего, во что влюблены.
Рассеивалась тьма, а значит,
растаскивалась по частям
сердцами и словами;
— как всесильно цепкое «сам»…
***
Вобраны корабли затонувшие
не придонной тишиной, а светом:
паря́т, едва отличимы
от всякой земной зари.
Выловлен шепоток замерзающий
и прилажен к теплоте причальной,
остаткам плаваний прежних
легко у воды внутри?
Зрение, переплытое облаком,
всколыхнулось до глубин словесных,
сквозь муть всплывают обломки:
«душа», «человек», «люблю».
Времени попытались рассказывать,
но усилья леденели коркой
на всё смывающих водах —
усилья равны нулю.
***
Спрячься, душа, а лучше
примкни к осенним колосьям:
наводненье в зрении
ищет, чего забрать.
В клюве, забывшем имя,
закатный голос так трубчат,
что бегут подобия —
«полость, вбери меня».
Губы к губам прижали
остаток дня полевого;
у людей оставленный,
к звёздам не лейся, свет.
В поле пшеницы воткнут
вороний крик пустотелый
для откачки золота,
хлынувшего в глаза.
***
Тканью чуткой, на всё похожей,
полдень остался не у дел,
свет, завёрнутый в рогожу,
временем погрубел.
Отдых станет одним касаньем,
застящим прочее ничто;
как туман, приникнет к ставням —
помысел или кто?
Бродит голос от флага к храму,
в саже размешивая ночь:
дайте хоть какую рану
облаком обволочь.
Люди живы — и не в обиде,
просто устали в пелене:
хоть какую боль возьмите,
кутайте наравне.