Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2018
Сергей Косов (1988) —
учитель истории. Побывал поэтом, режиссёром, рок-музыкантом. Печатался в
различных контркультурных изданиях. В настоящее время живёт в Омске.
Впервые всю гнилую сущность капитализма Свят Васильев осознал в двадцать девять лет, когда внезапно был уволен с уютной должности младшего менеджера в компании «Каждая бочка», торгующей продуктами пробкового производства. Свят заведовал продажей пробок для шампанского и ежедневно терроризировал звонками директора единственного в Ужове ликеро-водочного завода — работа неблагодарная, но и не пыльная, а оклад какой-никакой, а был. И вот в один из обычных, казалось бы, дней к нему подошёл старший менеджер и с плохо скрываемой радостью сообщил, что в связи с кризисом отдел шампанского объединяют с винным, а самого Свята, несмотря на его заслуги в области менеджмента, увольняют к херам. Несчастный собрал свой рабочий скарб, как-то: две кружки с логотипом компании (дырявая деревянная бочка), корпоративная футболка и красивая рамка для фотографий со стандартным рисунком гор — и покинул душный офис, который он делил с двумя женщинами неопределённого возраста и должности.
Он шёл нарочито гордой походкой по пустой улице, обуреваемый отчаянием и гневом. В его душе возникла внезапная пустота, будто вынули из неё разом всю повседневность, всю осмысленность, уютную будничность, оставив неприятное бередение и томящее беспокойство, а с мыслей, до того послушно пасшихся на пригорке, словно сняли привязь, пустив по полю. Одна из них бежала в направлении дерзкой критики сложившихся в современном обществе капиталистических отношений, приводящих к тому, что хороший, в сущности, человек бредёт сейчас, как пёс, в разгар рабочего дня по голой улице и несёт пару кружек в фирменном пакете.
Другая мысль, не иначе объевшись белены, требовала восстановить справедливость, а при одном только помысливании этого слова в любой человеческой личности трепещут все телесные и внутренние составляющие, одна сила этого буквосочетания наполняет существо мощью и неуёмной деятельностью. Так вышло и со Святом: услышав внутри себя призыв к акту возмездия, он исполнился нетерпения и возбуждённого дрожания, на одном дыхании добежав до квартиры с нахальной, но в то же время удивительной по изяществу сути мыслью: «Систему надо менять».
2
Менять надо было всю систему, не иначе. Пусть Свят стал её очередной жертвой, но долг любого трепетного сердца отвратить себе подобных от столь явного зла. «Как же можно, — рассуждал он. — Живого человека потревожить в его ясном согласии с миром ради объединения отделов? А ведь мой случай не единственный и не самый вопиющий — ради прибыли человек готов на любые мерзости, он не пожалеет и ребёнка, и бельчонка, всё ради икорки на хлебушек… Эх, подлость! Угораздило же родиться в столь тёмные времена. Наверняка я не одинок в своём гневе — сколько же нас, униженных и растоптанных этим безблагородством, этой мерзкой жадностью под маской деловитости и жаждой показной респектабельности, сталкивающей в смертельной связи многомиллионность людей».
В своём теоретическом рассуждении Свят использовал приподзабытое содержание университетских лекций по экономике, которые он неизменно пропускал, но конспекты которых позже с учтивым беспокойством переписывал у одногруппницы Зойки, блондинистой и грудастой девахи. Свят немного сбился на воспоминания о гуляниях с Зойкой по шашлычным города, об их суетливых соитиях и о том, как он игриво пощипывал её за ляжки в момент экстаза, и о прочих студенческих делах. За ностальгией прошла большая часть вечера. Как оказалось, не зря: среди прочего вспомнилось, что в те годы Свят водил дружбу с Дениской Красавкиным, сыном то ли генерала, то ли подполковника. «Дениска наверняка устроился в администрацию — в военные его вроде не тянуло, значит, путь один, — подумал Свят. — Через него можно войти во властные структуры и саботировать их работу».
Также в тот вечер он подбил оставшиеся финансы — расчёт сложил в кучку с некоторыми сбережениями, сумма вышла вполне достаточная для периода жизни, посвященного лишь борьбе за идеалы. «Откажу себе в некоторых излишествах, — рассудил Свят. — Многого мне и не надо: картошечку да кефир, печенья да куру по выходным — хватит на полгода». Он порыскал по шкафам и извлёк из антресоли тетрадку, где когда-то делал списки покупок и телефонов, а потом бросил за ненадобностью, нашёл ручку и важно уселся за кухонным столом, занявшись написанием доктрины. Работал старательно, до глубокой ночи, осознавая, что утро можно теперь начать в любое удобное время, а сейчас, на горячих парах, писалось точно и стремительно.
«Человек есть продукт торговых отношений — вот что
твердит капиталистическая пропаганда. Мы в корне не согласны с такой
постановкой вопроса. Мы ставим вопрос ребром и по всей толщине даём ответ: Нет!
Торговые отношения — суть искусственная форма натуробмена,
выраженная в абстрактных величинах и их двусмысленном сочетании с драгоценными
металлами. Выражение величины каждой торговой операции — по формуле: энное
равно а минус б с множителем, где а — деньги, б — продукт, множитель —
посредник, а энное суть спекулятивная выгода, измеряемая в числах»
Да и лёг он, всё ещё перешёптывая, как в бреду: числа, натура, спекуляция…
3
Изображение Красавкина Свят встретил на Доске почёта городской службы водоснабжения — лицо было отретушировано, оттого и неестественно, — но не узнать эту уютно-пухлую физиономию было нельзя. Свят, нисколько не сомневаясь, шагнул внутрь конторы, где его сразу встретил турникет и охранник за стеклом с узким окошечком, усатый мужичок, глядящий поверх очков.
— Чего? — спросил охранник.
— На приём к Красавкину.
— Какой Красавкин?
— Работает здесь, — Свят был подчёркнуто деловит, зная, что на всякого вахтёра производит впечатление выпуклая авторитетность посетителя.
— Звоните секретарю, — охранник кивнул на выцветший телефонный аппарат, стоящий на столике. Рядом на стене был налеплен листок с телефонами разных приёмных.
Свят, не снижая градуса достоинства, накрутил нужный номер и, всячески выказывая нетерпение, стал ждать ответа. Возник женский голос:
— Слушаю.
— Пройти бы к Денису Андреевичу…
— Может, Антоновичу?
Свят поморщился, но голосом не дрогнул.
— Да, точно, к нему.
— А по какому вопросу вы?
— По личному.
— По личному просили не принимать.
Разговор явно затягивался, и охранник начинал с подозрением оглядывать посетителя. Свят занервничал — он всё же не имел достаточного опыта противодействия бюрократической машине, да и девушка на том конце провода, видимо, не отличалась сообразительностью.
— К Денису Антоновичу нужно пройти.
— А вы кто?
Свят отвернулся и тихо, чтобы не слышал охранник, произнёс:
— Друг я.
— Что? Не слышу вас…
— Друг, — чуть громче.
— Кто?
Свят повесил трубку и удалился из помещения.
Он стоял за углом и непрестанно думал о тех многочисленных препятствиях, кои будут возникать на пути каждого бойца за справедливость. Власть, трусливая, а значит, не безгрешная, отгораживается от простых людей охранниками, турникетами, телефонами и тупыми секретаршами, а сама сидит в кабинетах и пухнет от безделья. Но недолго осталось протирать задницы всяческим красавкиным, настигнет их гневная волна народного мщения, и вынесут их из кабинетов на вилах.
В это время сам Красавкин внезапно вышел из конторы, оглянулся по сторонам и недовольно поёжился, будто предчувствуя свою незавидную участь. Свят бросил думать о будущем торжестве справедливости и, радостный, подбежал к нему, раскрыв руки для объятия.
— Дениска, дружище. Сколько лет, сколько зим!
Дениска смутился, и лицо его, и так глуповатое, сделалось совершенно как у младенца за секунду до плача.
— Чего надо? — выдавил он.
— Это же я, друг твой студенческий, Свят Васильев!
Красавкин прижал к груди портфель, то ли защищая его, то ли себя.
— Чего? Чего пристал?
Свят пытался сохранить радушие, но выдал фразу, которая с этим чувством не сочеталась:
— Ах ты, рожа буржуйская, — сказал он, будто шутя и подзадоривая, думая, что Красавкин включится в игру. — Засиделся на службе, друзей не узнаёшь?
Денис в игру не включился, а только встрепенулся с визгом и, кинувшись обратно, заверещал: «Охрана!» Святу ничего не оставалось, как ретироваться. Но первый день борьбы не прошёл напрасно: лицезрев врага, холёного и бестолкового, он понял, что не нужно пытаться вступить в переговоры с властью, корчащейся в агонии, а нужно давить её склизкое тело, давить, пока не останется мокрое место, потому что этой власти угоден закабалённый человек, а без неё и кабале не быть, а быть только солнцу и прочему достатку.
4
Свят посвятил много времени поиску единомышленников. Он изучал социальные сети, списки журналов и газет, имеющих ярко выраженную идеологическую окраску, блоги прогрессивных деятелей и прочих неравнодушных к болезням общества людей. Таковых оказывалось немало: интернет полнился гневом и отчаянием людей в основном совсем молодых, некоторых сильно пожилых, и бушевала пенистая масса их взволнованности за судьбы Отечества, грозясь пролиться на клавиатуру Свята. Множество, как и он, находили корень бед в хищнической круговерти капитала, высасывающей все соки из простодушных, но хороших людей ради подлой пользы нечестивцев, и множество же призывало бросить все силы на борьбу против такого положения дел.
Свят читал и радовался. Жив ещё в народе славный дух, стремление к высокому и прекрасному, не все мозги в этой стране перековались на плутовской манер, а значит, и надежда есть на возрождение, на сладкий призывный дух построения утопического мира во главе, возможно, с ним, Святом Васильевым, бывшим менеджером.
Он в необыкновенном воодушевлении оставил несколько комментариев к полюбившимся постам, записался в участники пары собраний и принялся за доктрину:
«Народное единение есть залог внезапной исторической
победы. Наше оружие — сослагаемость всех элементов
общества в сторону борьбы за идеалы, а значит, и количество и качество возможно
перемножить, образуя сильнейший конгломерат борцов за правое дело. Наш лозунг:
«Единение сопротивлением!»
Первая встреча проходила в здании бывшего театра, а ныне наполовину хозяйственного склада, наполовину бесхозного помещения, сторожимого коммунистом Николаем Викторовичем Рублёвым. Именно он организовывал собрание единомышленников в рабочее, почти ночное время, провожая их в гримёрку некогда знаменитого актёра драмы Василия Тихоновича Струпского, где на стенах сохранились афиши славных лет с портретом самого бывшего хозяина гримёрки. Николай Викторович встречал приходящих с деловитой приветливостью, сам провожал в гримёрку и подставлял под задницу гостя старый, знавший зады известных актёров, а ныне еле стоящий стул.
Николай Викторович чрезвычайно обрадовался появлению Свята, с особым усердием сопроводил его в комнату собраний и воткнул под зад лучший из имеющихся стульев. Он представил его собравшимся — двоим старикам, один из которых крепко спал, а второй, совсем сухонький, был, кажется, напуган появлением гостя.
— Приятно знать, что молодёжь интересуется жизнью своей страны, — подчеркнул Николай Викторович.
Спящий старик кивнул.
Было видно, что участники собрания смущены — завсегдатаи не ожидали появления нового человека, да ещё такого молодого, а Свят не ожидал, что собрание будет проходить в такой камерной обстановке. Так они и сидели какое-то время, переглядывались и хмыкали, одновременно улыбаясь друг другу.
— А чем вы занимаетесь? — спросил Николай Викторович Свята.
Дома Свят готовился к собранию, чтобы сразить присутствовавших остротой и мощью своих идей, и сейчас он, уже готовый взорваться от нетерпения, вскочил и загремел на всю гримёрку:
— А занимаюсь я, друзья, тем, что ищу путь освобождения из тяжкой трясины потребительски-спекулятивных отношений! Весь мир, затаив дыхание, смотрит на нас с надеждой и тоской в ожидании знамени новой революции! Потому что мы в силах поднять это знамя!
Тут Свят заметил, что его речь не производит впечатления на публику, ну разве что испуганный старик ещё больше съёжился и вытаращил глаза. Да и громогласие это совсем неуместно было в келье сторожа.
— Ну вот… — замялся Свят и опустился на стул.
Николай Викторович прикрыл глаза, будто смакуя речь молодого революционера, и, прямо-таки цокнув от удовольствия, выразил солидарность:
— Да, приятно слышать столь трепетные речи. Мы с дедами, — тут он, не скрывая насмешливости, кивнул на товарищей, — уже ничего от этой жизни не ждём, а вас, молодых, жалко. В жестоком мире живёте.
— А как бороться-то, — резко бросился в разговор пугливый старичок. — Какими методами?
— Какими получится, — грубовато произнёс Свят. «Уж этот-то бороться явно не будет», — подумал он.
— Одно знаю, — продолжил Свят. — С нынешней властью нам не по пути.
Все трое стариков согласно кивнули.
— Анархист? — выпалил пугливый.
Свят задумался на секунду и, поменяв положение тела на более конструктивное, отчеканил:
— Нет. Необходимая власть сама возникнет из новой системы.
— Коммунист? — не унимался старик.
«Чего он раскудахтался? Будто квочку с насеста выпнули», — подумал Свят. Крестьянская терминология вообще одолевала его в последнее время.
— Ну, а вы что предлагаете? — спросил он.
Старик молчал. Потом выдал, тараща глаза прямо в собеседника:
— А я, знаешь, при любой власти страдал. Коммуняки меня по психушкам таскали за позицию в правовом вопросе, демократы выставили на улицу, центристы пенсии лишили. Уж не знаю, кто мне помочь может.
Свят поменял положение тела на народно-доверительное и с чувством сказал:
— Поможем, батя!
В это время на улице раздался какой-то шум, не то звон стекла, не то сигнал автомобиля, и Николай Викторович встрепенулся, в мгновение ока выхватил из какого-то шкафа двустволку и выскочил за дверь.
Гости гримёрки молча ожидали хозяина.
Вскоре Николай Викторович вернулся взбодрившийся, румяный и весёлый.
— Да детишки камнями кидаются, соревнуются, кто в чердак попадёт, да по стеклу и саданули. Форточку, так что ничего, всё равно там нежилое.
Он спрятал ружьё, повернулся к сидящим и, потирая руки, сказал нетерпеливо:
— Ну, братья во Христе, к дебатам будем приступать?
Все будто этого и ждали.
После кодовой фразы артистическое трюмо за пару резких движений заполнилось двумя бутылками дешёвой водки, какими-то консервами и банкой с мутным соленьем. Старики оживились, и даже спавший дед теперь ловко что-то нарезал. Свят оглядел это со смешанным чувством брезгливости и умиления, попрощался со всеми и пошёл к выходу. Николай Викторович вызвался его проводить.
— А скажите, — спросил Свят у последней двери. — Кто этот старик, который весь вечер спал?
Николай Викторович добродушно улыбнулся.
— Ну, ты что! Это же знаменитый драматический актёр Василий Тихонович Струпский. Там и афиши висят с его лицом. Не узнал, что ли?
— Нет, — признался Свят и вышел прочь.
Дома он вписал в доктрину:
«Новое общество ждёт новых людей! Людей-братьев,
людей-радетелей за общее дело светлой народной жизни, свободных от мерзкой
потребительской практики, страстных до добродетели и воспитанных в беспримерном
сострадании к любому, а не только к ближнему. Потоковое обеспечение
товарищеской массы — задача каждого этапа освобождения вплоть до торжества
счастливых отношений!»
5
Для экономии Свят отправился не в кричащий рекламой и блеском витрин универмаг, который до этого посещал, а на крытый рынок в квартале от дома. «Вот где всё начинается, — думал он. — Среди деревянных прилавков, говорливых тёток в застиранных фартуках, где раздаются запахи рубленого мяса и пряностей, свежего хлеба и кошачьего корма, где снуют бабушки с сумками на колёсиках, бомжи и попрошайки, и обязательно в углу стоит кавказец с золотым зубом в окружении арбузов».
Свят не спеша обходил ряды с мясом, с недоверием присматриваясь к заляпанным кровью ценникам. «Так это ж трудового народа кровь», — поэтически заключил он. Себя он тоже отнёс к трудовому народу и мясо брать не стал. А вот у колбасного отдела всё же остановился — колбаса дешевле мяса, а белка столько же. «Ещё и с макарошками можно разжарить». Так он и стоял, выискивая самый дешёвый сорт, но, находя такой, думал, вдруг есть дешевле, и не останавливался в поиске.
Продавщица колбасы была довольно молодой блондинкой с рыхлой кожей, достаточно фигуристым, но подразмякшим телом и взглядом голодной рыси — взглядом женщины незамужней, но натерпевшейся от всяческих мужиков — и ухажеров, и покупателей. Она окинула Свята привычно разочарованным взглядом и нараспев воскликнула:
— Ну, чего мнёшься? Колбасу брать будешь?
Свят поднял глаза и увидел воцарённый на её левой груди бейдж с витиеватой надписью: «Зоя».
— Зоя Кудрявцева? — спросил он громко, но с робостью.
Женщина замерла, будто её программа сбилась от неучтённой фразы и невозможности реакции на неё, но вскоре расплылась в улыбке:
— Святоша! Светик!
— Я, — скромно кивнул Свят.
— А ты… а как же… ой, — Зоя вспомнила, что она сейчас в костюме продавщицы, не самом уместном для встречи со студенческой любовью, и покраснела.
— Как ты меня нашёл? — спросила она.
Свят не стал её разочаровывать признанием в том, что искал он в первую очередь дешёвую колбасу, и, пожав плечами, сказал:
— Да так, ходил тут рядом, смотрю — ты.
Зоя счастливо засмеялась.
— Я могу закрыться сейчас, сходим куда-нибудь? — с еле скрываемой надеждой спросила она.
Свят засомневался — с одной стороны, он рад был бы провести время с женской особью, тем более что такого шанса уже давно не выпадало, но с другой стороны, он не имел права отвлекаться от славной борьбы за освобождение человечества, да и денежки, неминуемо потребуются, а надо бы их попридержать. Но с третьей стороны (а Свят всё чаще использовал для своих мыслительных конструкций равносторонний треугольник), ему не помещала бы боевая подруга, да ещё и имеющая источник дохода. Взвесив всё, он непосредственно улыбнулся и сказал:
— А чего там, айда!
Свят ждал её на улице, наблюдая за копошащимся в поисках дешёвой пищи людом и надвигающейся на всё это копошение равнодушной осенью. Ему было и волнительно, и неохота. Даже в юности он не слишком много времени уделял женскому полу, может, потому что минимальное количество женского пола доставалось ему само собой, а сверх меры добиваться его было обременительно.
Разве что Зойка какое-то время вполне официально числилась его девушкой и, кажется, сохранила некие чувства, ведь и разошлись они только из-за навалившейся учебной нагрузки, так что, будь оба менее усердными, сейчас, глядишь, детишки уже бы в школу ходили.
Зоя окликнула его из-за угла, выйдя служебной дверью.
— Куда пойдём? — она была весела и щедро напомажена, а с фартуком снялась и пара годков с лица. Свят даже залюбовался ею и не сразу сообразил, как вести беседу.
— Можно прогуляться, последние тёплые денёчки проводить, — выдвинул предложение он.
— Хорошо, — наложила резолюцию она.
Они гуляли, выбирая тихие улочки, вспоминали студенчество. Свят рассказал, как встретил Красавкина, конечно, без многих деталей, отчего в итоге вышло, что встреча была случайной, продолжительной и для обоих радостной.
«Женщина не поймёт всех нюансов политической борьбы, — справедливо заключил Свят. — Испугается ещё, скажет, террорист или экстремист».
Спустя час гуляние заметно наскучило девушке.
— Может, зайдём куда-нибудь? — сказала она без обиняков.
Посещение любого кафе было бы слишком серьёзным ударом для бюджета Свята, да и вся его наличность не позволяла проявить широту души в полной мере, поэтому он, невзирая на возможные домыслы, предложил посидеть у него в квартире, которая расположена как раз в пределах досягаемости. Зоя сначала нахмурилась, домысливая это предложение, потом в её глазах мелькнул азартный огонёк, как бы говорящий — чего ей терять, двадцатидевятилетней продавщице колбасных изделий. И она согласилась.
Любовное приключение начинающего революционера и опытной капиталистки продолжалось стремительно.
Пока они поднимались на нужный этаж, Свят вспомнил, что ему нечем привечать гостью. «Колбасу-то забыл взять, дурень! — ругал он себя.— Да и в квартире ведь не прибрано. Невозможно отвлечься на обустройство быта!»
Вид квартиры явно обескуражил Зою. За время общения со Святом она успела представить её светлой, большой, обставленной дизайнерской мебелью, в каких наверняка и живут успешные менеджеры (Свят, конечно, скрыл от неё свой нынешний социальный статус). А перед ней открылась узенькая прихожая, бедная кухня да задрипанная комнатка, мало чем отличающаяся от её собственного жилья.
— Ты проходи, раздевайся. Посидим, пообщаемся, — Свят от смущения стал излишне говорлив и суетлив. Накинув её плащ на спинку стула, стоящего у шкафа с тех пор, как доставал тетрадку с котом, он излишне вежливым жестом пригласил Зою к дивану.
Девушка чуть поморщилась, взглянув на серую поверхность дивана, и села на уголок.
— У тебя есть что-нибудь перекусить? — спросила она неожиданно жалобно, так что Свят разом вспотел от сочувствия.
— Конечно, конечно. Ты посиди, я придумаю чего-нибудь, — он бросился на кухню.
Распахнув холодильник, Свят замер в растерянности. Мало того что холодильник дыхнул на него чем-то резким и противным, отчего в глотке засвербело, так он ещё и был практически пуст. В маленьком лотке находился кусочек сливочного масла с отпечатком пальца на нём, в углу притаилась банка морской капусты, а в центре возвышался тетрапак кефира, судя по засохшим желтоватым следам, оставшимся на его рваных картонных краях, давно начатый.
— Я телевизор включу? — донеслось до него.
— А я телевидение не проводил, — выкрикнул Свят. — Нечего смотреть — насилие только и пропаганда.
На самом деле телевидение в его квартире отключили за неуплату, хотя Святу действительно было не до развлечений — днём он искал единомышленников, а вечерами корпел над доктриной. Естественно, признаваться в подобном не стоило. Свидание грозило обернуться катастрофой, поэтому Свят решил ввести в бой своё самое грозное оружие — неотразимое обаяние самца.
Он ворвался в комнату, необузданный и разгорячённый, намереваясь одним порывом смять Зою в объятиях, но на диване её не увидел. Зоя успела отойти к окну и, глядя на карапуза, взбирающегося на качели, замечталась о семейном счастье, которого достойна любая женщина, тем более такая симпатичная и добросердечная, как она. И так крепко Зоя задумалась о необходимости в жизни мужских объятий, что, когда Свят пылко обхватил её плечи, девушка невольно вскрикнула.
— Ты чего? — испуганно спросила она, повернувшись.
Свят стушевался, не ожидая столь яростного неприятия.
— Просто хотел тебя обнять. Думал, ты тоже этого хочешь.
— Конечно, хочу, дурачок, — с улыбкой сказала она, окончательно дезориентировав Свята. Теперь она обхватила его, и оба, радостно кружа и целуясь, приблизились к дивану, который только крякнул, когда на него упали возбуждённые тела.
Свят ликовал — под его мужским напором, видимо, сложно было устоять даже самой неприступной девушке, хотя Зоя и не казалась таковой, но та лёгкость, с которой она отдалась его воле, свидетельствовала о том, что при приложении чуть больших усилий падёт и более высокая крепость. Зоя же прежде всего обратила внимание, что от её будущего любовника несёт чем-то кислым, а стянув с него рубашку, заметила на ней белёсые пятна, возможно, от кефира.
— А ты рубашку давно менял? — наконец решилась спросить она.
Свят замер в ужасе. Подобная бестактность могла означать только то, что проблема была серьёзной, и раз вопрос прозвучал, значит, рубашка была непоправимо грязной.
— Да вот, времени нет, работа… — промямлил он.
Зоя уже вошла во вкус уничижающей критики.
— А мылся ты как давно? Да от тебя потом за версту несёт.
Она даже встала с дивана, разом обозначив границу, которая должна отделять Свята от чистых людей.
— А в трусы к тебе я и подавно не полезу! Не снимал их, поди, неделю. Фу!
Она изобразила отвращение, как могла, и подалась к выходу, оставив обескураженного Свята на облегчённо выдохнувшем диване.
У двери она позволила себе ещё несколько острых замечаний:
— Живёшь как бомж, прибрался хоть бы в халупе своей. Ещё и честных девушек заманиваешь, а сам нищий.
Она вышла, громко хлопнув дверью.
Свят ещё какое-то время оставался в немом потрясении, пока смысл её последних слов не стал ему окончательно ясен. Ведь, назвав его нищим, Зоя подчеркнула, что материальное состояние является для женщины определяющим критерием для выбора мужчины, а значит, в её глазах он не более чем неликвидный товар, протухший и потерявший вид, подлежащий списанию и утилизации. Таким образом, Свят был исключён из системы любовных отношений, так же как из системы товарно-денежных.
В нём воспылал гнев. Свят распахнул окно и выглянул во двор. Подождав, когда Зоя выйдет из подъезда и покажется в поле его зрения, он начал скандировать:
— Спекуляция затмила для тебя искренние чувства! Ты торгуешь не колбасой, а своими женскими органами, как на аукционе, ожидая, кто предложит больше!
Свят подумал ещё и выкрикнул:
— Шалава!
Бабушки, сидящие во дворе на лавочках, согласно кивали.
«Функция организма — главное препятствие на пути
любого революционера. Исключение её хоть и представляется невозможным, всё же
вполне достижимо и необходимо. Не стоит отвлекаться на обеспечение самого себя,
нужно полностью посвящать борьбе и разум, и неразумный организм. Революционер —
больше, чем человек, это живое знамя, не существо, а вектор. И единственное
удовольствие, достойное его, — искреннее удовлетворение от осознания
осмысленности его устремлений».
6
Следующие дни дело революции не двигалось с места. На улице больше холодало, Свят ходил в пальто, но всё равно после долгих блужданий тело скручивалось, и хотелось домой. В качестве развлечения он иногда садился в трамвай, тут же принимая вид сонного, упревшего от дальней дороги пассажира, и кондуктор обходил его стороной. Тогда Свят со спокойной душой обозревал проползающий город через мутноватое, с паутинами трещинок стекло. Пространство увядало — серого становилось всё больше, а зелёного меньше, бросался в глаза мусор, а бродячие псы бежали по обочинам медленно и понуро. Грустно было и Святу — ему уже надоели бессмысленные прения в кружках полоумных пенсионеров, он готов к решительным действиям, но он был хоть и предельно героичен в душе, всё же недостаточно решителен, чтобы действовать без соратников.
В салоне сидело несколько неудовлетворённых жизнью людей, тётки сжимали в руках пакеты, а единственный, кроме Свята, мужчина поправлялся пивом. Кондуктор, сухонькая, но бодрая старушка, взобралась на своё место и отключилась. Трамвай какое-то время петлял между гаражами и то ли парком, то ли свалкой, пока не выкатился аккурат к проходной винно-водочного завода. Время было дневное, поэтому вместо толпы рабочего люда в трамвай важно вошла шпана — два парня в кепках, совсем мальчишки, правда, один выглядел чуть постарше и посерьёзней, в ярко-красных спортивных штанах, подчёркивающих его статус главаря шайки.
Не вынимая рук из карманов штанов, они прошли в конец салона и уселись, вытянув ноги. Пока к ним подбиралась старушка кондуктор, ребята обменялись понятными только им шутками и бешено засмеялись.
— Оплачиваем, — грозно сказала она. Свят, находящийся в непосредственной близости, непринуждённо уставился в окно.
— А мы сироты, — ещё смеясь, ответил старший. — Нас государство возит.
Старушка протёрла один глаз за очками, как бы счищая налипшую ложь.
— Справку давайте, — сказала она прежним учительским тоном.
— Дома забыли, — сказал второй, еле сдерживая смех.
— Вы поменьше хулиганьте, — сказала кондуктор, или транспортный пролетарий, по терминологии Свята. Марксистская терминология вообще одолевала его в последнее время.
Пока они привычно препирались, Свят подумал о том, что настоящая действенная сила, способная преобразить картину мира, заключена именно в таких ребятах, юных, циничных, неосознанно бунтующих против общества потребления и социальной несправедливости, порождаемой в этом обществе.
— Да что вы действительно пристали к сиротам! — вдруг воскликнул Свят. Жажда борьбы, так долго копившаяся в нём, рвалась наружу, но следом он понял, что кондуктор не виновата в жестокости текущей жизни, и поспешил уставиться в окно.
Бабушка отвлеклась от детей в сторону наглого пассажира:
— А ты сам оплатил?
Свят занервничал:
— У парка садился.
Бабушка подошла ближе и пригляделась к нему: пассажир как пассажир, очередной неуютный человек пережидает движение из одного момента повседневности в другой, потасканный, наверняка холостой, волнительный, возможно, от голода, но скорее от отсутствия билета, — насмотрелась она на таких, тридцать лет кружа по этим рельсам. И рада бы не видеть, да на этом маршруте других не бывает.
Хлопнула дверь, показывая остановку. Свят, не теряя достоинства, вышел из трамвая, напоследок посмотрев на бабушку как можно совестливее, чтобы она успела понять, что перед ней не просто трамвайный хам, а человек, глубоко болеющий в том числе за её, кондукторские, интересы.
Вышел он чёрт знает где, с неудовольствием огляделся, предвкушая утомительную пешую прогулку, и услышал позади себя мальчишеский голос:
— Выпить хочешь, дядя?
Свят оглянулся и увидел тех самых двоих ребят из трамвая.
— Что? — не понял он вопроса.
— Пивка, чего ж ещё, вон ларёк.
Говорил старший, тот, что был в красных штанах. Он же подошёл к Святу, легко похлопал по плечу, направляя вперёд:
— Да ладно, угостим, мы не бедные. Ты за нас вступился, мы пацаны реальные, в долгу не останемся.
Пока Свят соображал, как нужно себя вести, его подвели к ларьку и налили в пластиковый стакан пенящейся жидкости из объёмной тары. Старший пил из горла, младший терзал бутерброд.
— Как жизнь, дядя?
Свят даже забыл на мгновение, что перед ним ребёнок, — настолько деловитым и рассудительным тот казался.
— Жизнь? Да ничего, — философски заключил он и отхлебнул из стаканчика.
— А работаешь где?
— Нигде… — признался он.
Как ни странно, после первого же глотка ядовито-жёлтого пойла со вкусом плесени ему стало хорошо и свободно, захотелось непринуждённого мужского общения, и, хотя архаровец в красных штанах мало подходил на роль приятного собутыльника, Свят довольствовался имеющимся.
Его признание, казалось, прибавило уважения в глазах шпаны, которая, как понимал Свят, в силу своего естественного противопоставления капитализму, неосознанно ценила любую внесистемность.
— А чем занимаешься тогда?
Свят глотнул ещё пивка.
— Слышал такое слово: «революция»?
— Слышал. А ты из этих, значит, революционов?
Свят гордо кивнул и подставил стаканчик для новой дозы.
— Я тебе сейчас объясню всю систему. Вот ты, например, простой ребёнок…
— Это кто ребёнок, ты, б… — начал было возмущаться младший, но собрат быстро его успокоил, отпустив подзатыльник. Свят сделал вид, что не заметил пикировки, и продолжил:
— …А уже понимаешь мерзкую суть вещей, когда всё товар — и чувства, и слова, и отношения, и ты товар, причём дешёвый, и жизнь твоя — один длинный базарный день. Продаёшь, покупаешь, и не осталось ничего свободного от ярлыка с ценой. Ни еды, ни сна, ни любви, одно потребление. Вот с этим я и борюсь.
Парни уважительно покивали и предложили тост: «Чтоб всё ништяк». Свят с удовольствием поддержал — ему тоже хотелось, чтобы всё было хорошо.
Ещё около часа Свят втолковывал ребятам особенности современной революционной борьбы, потом они взяли ещё пива и пошли к нему домой. Мальчишки слушали с неподдельным интересом, а старший товарищ не уставал делиться с ними знанием о сути вещей.
Свят радовался, что ему удалось найти столь благодарных слушателей. «Пусть и дети вроде, — думал он, — но их глаза разгораются всё ярче, а там, глядишь, и откажутся от маргинальной жизни, перестанут пить, курить, сквернословить, обрастут мужеством да и посвятят себя делу революции, а хотя бы и просто честными людьми будут».
Когда они подошли к дверям квартиры, Свят был уже довольно пьян, и младшому приходилось подпирать его сзади, чтобы не допустить падения. На пыльном столе они продолжили братскую попойку.
— Мужество, пацаны, мужества недостаёт нам всем, а вы, вы смогёте! — говорил Свят. — А знаете, почему?
Юные выпивохи послушно помотали головами.
— Потому что вы реальные! — сказал он и махнул ещё стакан, после чего уронил голову на стол.
Ему снилась площадь, полная сильных и свободных людей, молодых душой, а кто и телом, и все они встречают приход нового времени как праздник, обнимаются, целуются, бодро кричат что-то победное и поют, зная, что теперь не будет никакого угнетения, не жмёт нужда и не давят обязанности, не осталось ни одного лишнего и неприспособленного человека, даже парень в красных штанах хлопает в восхищении перед стремительным торжеством правды, а среди этого воодушевлённого люда деловито стоит деревянная сцена, а на ней — два столба, соединённых длинной перекладиной, прогнувшейся от тяжести подвешенных на ней тел.
Когда Свят проснулся, в окно кухни лупило утреннее солнце. Он припомнил вчерашний день и своё стремительное погружение в темноту на глазах у подростков, от этого стало даже дурнее. Свят прошёлся по квартире — вчерашних друзей в ней не было, равно как не было и телевизора, компьютера, пальто и, как выяснилось чуть позже, остатков его расчёта.
Тетрадь, которую Свят носил с собой, чтобы не упустить момент вдохновения, исчезла вместе с пальто, а потому он продолжил конспект прямо на стене комнаты:
«Злостная обязанность выживать в дорожающем мире
вынуждает даже кристальных душою людей поддаваться бессовестным поступкам. Не
их вина, что механизм купли-продажи настроен на безостановочное движение вещей
из рук в руки, а любой опускающий их или вовсе их не имеющий, будучи
неспособным перехватить очередной товар, вынужден отойти в сторону, без надежды
на маломальский уют и кусочек хлеба. Но наша задача в этот раз — держать руки
высоко поднятыми над этим движением, с готовностью решительно и сокрушающе опустить их на головные части этого механизма».
7
Однажды, уже почти зимним утром, в квартиру Свята требовательно постучали. Свят вскочил с кровати, натянул штаны и побежал открывать, предчувствуя общение с человеческим существом, скорее всего, случайным. Но гости оказались совсем не случайными, а вполне намеренно добивавшимися свидания с хозяином квартиры — человек в синей форме, человек в серой форме и человек без всякой формы, но с печатью высокой власти на челе, то есть пристав, участковый и старшая по дому. Не ожидая приглашения, все трое прошли внутрь, задвинув смущённого Свята в угол прихожей.
Пристав прошёл на кухню, сел за стол, достал из папки листок и начал писать, участковый сел на диван, отчего тот пронзительно вскрипел, а старшая по дому осталась стоять в дверях, упёрши руки в боки и с ненавистью глядя на Свята.
— Свят Андреевич Васильев? — с сомнением спросил пристав.
— Да, — тихо произнёс Свят.
Пристав уточнил адрес, и Свят так же тихо его подтвердил.
— Работаете?
Как раз недавно Николай Викторович устроил его себе в сменщики, так как Свят остался без всякого содержания, а потому был вынужден вернуться в мерзкую систему купли-продажи рабоче-сторожачей силы. Получки хватало только на скудное питание, передвигаться по городу и то приходилось чаще пешком. Ненависть к капитализму крепла с каждым днём.
— Да, — ответил Свят.
— Значит, так. Ваш долг по коммунальным услугам превысил допустимые пределы, и жилищная компания обратилась в суд по поводу вашего выселения с жилплощади. На суд вы не явились и не предоставили никаких документов о своём доходе. Суд принял решение о выселении. Вам было предписано освободить жилплощадь в течение двух недель. Вы этого не сделали, поэтому выселение произойдёт с привлечением органов правопорядка. Ну, а так как вы трудоустроены, то это решение обжаловать уже никак не получится. Понимаете меня, Свят Андреевич?
Бывший хозяин жилплощади стоял в совершенной растерянности, боясь взглянуть на присутствующих. Участковый, окончив читать надпись на стене, с настороженным вниманием обратился лицом к участникам дискуссии.
— Я ничего не знаю о долгах и о суде… — проговорил Свят.
— Не надо рассказывать, будто вы не знаете, что за удобства надо платить. Электроэнергия, газопровод, холодное и горячее водоснабжение, содержание жилья, капитальный ремонт, домофон, антенна — всё это не даром даётся, и вы прекрасно об этом знаете. Извещения суда тоже наверняка приходили — почта сейчас хорошо работает.
— Наверное, мальчишки повытаскали, — сказала старшая по дому. — Забав у них немного, вот и тырят из ящиков.
— Решения суда это не отменяет, — мрачно сказал пристав. — Освобождайте хату…
И вот Свят снова бредёт по городу с пакетом в руке, а в душе его холодно и муторно, может, оттого что система в очередной раз показала всю свою силу угнетения, а может, оттого, что на улице ноябрь, а Свят в старой куртке. Вскоре он устал и остановился перевести дух у ярко-красного здания супермаркета.
Он с любовью прислонился к стене продмага, догадываясь, какое изобилие скрывается за ней, и вспомнил свои тёплые деньки в пробочной конторе — как он ни черта не производил, а только произносил привычные фразы по телефону да болтал с тётками в кабинете, при этом был сыт и тепло одет, и как положил он всё это благополучие на алтарь доблестной борьбы за ровно то же самое, но для всех.
И эта мысль внезапно оказалась избыточно согревающей, да так, что Свят выпрямился и сделал несколько неровных шагов туда-сюда. Он осмыслил свой подлинный героизм и даже взмахнул кулаком, затем встал у входа в супермаркет и возвестил:
— Люди! Перемены, которых вы ждёте, не произойдут без вашего содействия! Встрепенитесь! Отриньте то рабское, что навешала на вас неправедная власть! Сломайте порочный круг потребления и подавления друг друга!
— Чего орёшь?
Позади Свята стоял недружелюбный охранник, не разделявший его светлых идеалов. Охранник был широкий и розовощёкий, как хряк.
— Что, рожа, — не побоялся его Свят, — будешь душить голос правды? Служишь хищным тварям капитализма за кусок пирога? Только знай, недолго тебе осталось…
Охранник ударил героя, да так, что тот кубарем покатился по мостовой, и с достоинством вернулся в магазин.
Свят не сдался. Утирая разбитое лицо рукавом, он двигался туда, где его голос сразу услышат, а героические устремления поймут и поддержат.
Свят подошёл к проходной винно-водочного завода и стал ждать пролетариев. Он не чувствовал холода или боли, всё вытесняла лихорадочная жажда борьбы. И как это он сразу не догадался агитировать среди рабочих? Всё возился со стариками да с детьми. Досада одолевала его, а с ней и нетерпение. Наконец он, не выдержав, кинулся к железным воротам и стал колотить по ним кулаками и ногами что есть сил.
— Рабочий люд! Послушайте, — надрывался он, и в голосе его сквозило отчаяние от столь долгого ожидания сочувствия. — Бросайте всё к чертям и айда вешать хозяев жизни!
Местный охранник хоть и был худее прежнего, но поколотил Свята с большей силой и рвением, видимо, пользуясь безлюдностью местности. Хныкающий от досады Свят отполз в сторону гаражей, где остался на некоторое время, чтобы перевести дух.
Мёрзлая земля всасывала его в себя, а он, не в силах отлипнуть, лежал и чувствовал, как врастает в эту мерзлоту. Грянул гудок, и из ворот постепенно потянулись забитые жизнью люди, многие, правда, казались весёлыми, но это наверняка просто от самого факта окончания сегодняшнего труда. Святу даже показалось, что некоторые из них с надеждой смотрят в сторону гаражей, словно зная: именно оттуда и появится новый вождь. Он попытался крикнуть им что-нибудь воодушевляющее, а издал только хрип, пафосный, но негромкий. Подкатывались трамваи и в три вагона увезли всех рабочих в семейную или холостую жизнь, подальше от производственных отношений.
8
Свят стал приходить в себя от осознания тепла, проникающего в него градус за градусом. Ощущение было приятное, и он даже котоподобно расправил тело, выгнувшись в дугу. Тепло продолжало приливать и нахально жгло его лицо до того, что Свят был вынужден непоправимо проснуться.
Он обнаружил себя в полуметре от небольшого, но яркого костра, вокруг которого находились ещё какие-то существа. Это были сердобольные бомжи, нашедшие вождя революции и решившие, что это несчастное тело вполне способно стать им новым другом.
Один из них повернулся к Святу. Из темноты вынырнула неровная голова, будто скатанная из глины и облепленная соломой, и хрипло спросила:
— Ну как, жив?
— Жив, — поморщился Свят. — Спасибо, внесистемные люди. Только в вас одних доброта осталась.
Голова кивнула и уплыла обратно в темноту. Люди вокруг костра затрепетали, наполнились звуками разного свойства, из них потянулись конечности, и тяжёлый масляный запах дошёл до Свята, заставив его закашляться. Подумалось, что костёр горит с такой мощью, питаясь газом, исходящим от этих людей.
Они были с трёх сторон окружены бетонной стеной неопределимой высоты, а четвёртая сторона позволяла наблюдать в себе мирные огни оставшегося в объятиях капитализма города. Свят снова почувствовал себя героическим в окружении этих независимых жителей планеты и решил, что лучшей паствы для себя он не найдёт.
— А что, братия, — начал он. — Довольны жизнью своей?
— Жизнь как жизнь, — сказала уже знакомая голова вполне умудрённым голосом.
— Да разве это жизнь… Жрёте что попало, пьянствуете. Выдавлены прессом жизни за край площадки и никакого имущественного права не имеете.
Кто-то, возможно женского пола, взвизгнул и затрясся в беззвучном смехе. Корявые фигуры холмились у края огня и, суетливо показывая в круге света то обрубок руки, то обёрнутую гнилой тряпкой шею, то грубое кирпичное лицо с чёрными бороздами на месте органов чувств, выражали живое участие.
— А нет ли желания взять и отвоевать себе место под солнцем? — продолжал Свят. — Вас же много, вы же готовая армия для возмездия. Только страх и безыдейность держат вас в унизительном положении отщепенцев. Но в этом же и ваша сила: с вами нельзя бороться системными методами, вас нельзя уволить, лишить имущества, отношений, жилья, даже собственного достоинства, потому что этого уже у вас нет. Вы упали на дно, но от дна можно оттолкнуться и взлететь, отвоевав себе вновь вышеперечисленное. И всё это под моим руководством и под знаменем светлой сознательности построения лучшего, — тут Свят взял слишком высокую ноту и закашлялся. — Короче, настало время!
Женщина смеялась уже в голос, похрюкивая, пока сосед не стукнул её в бок.
Голова всё хмурилась, но не отвечала.
— Ну что же вы! Вам шанс выпадает такой, умереть достойно, не зря, не в своём говне, а в кишках классового врага копошась, а вы пасуете! — Свят с досадой выругался и обратился непосредственно к мудрой голове:
— Ну, вот ты. Ты же наверняка хотел мести? Хотел бы вытряхнуть из оранжевой машины ухоженную сучку и драть, не снимая норковой шубы? Или богатея душить его золотой цепью, протянув её сквозь жирную шею? Заморить голодом пару чиновничков, лишивших тебя жилплощади? Хотел бы?
Голова помолчала и произнесла с грустью:
— Да у меня и не стоит уже, чтобы драть, — и костёр прильнул к земле от волн скрипучего хохота, накатившего со всех сторон.
Свят ушёл от них почти тут же, с твёрдым убеждением, что система делает рабами даже тех, кто к ней не принадлежит и не знает её сути, и только чистый подвиг встрепенёт обывателей и послужит примером для подражания. Каждой революции нужна своя «Аврора», а Свят решил стать сразу и «Авророй», и её выстрелом, и снарядом для этого выстрела.
9
Первым делом он заглянул к Николаю Викторовичу, мирно дежурящему в театре, и попросил у него двустволку с зарядами. «Для борьбы», — уточнил Свят, и старик не решился отказать товарищу в рваной куртке, с изувеченным лицом и обжигающим взором. Он отдал ружьё и, когда Свят скрылся, долго крестился перед афишей актёра Струпского, молясь за успех революции.
Свят был расчётлив и терпелив. Он до рассвета наблюдал за зданием управления водоснабжения из-за угла дома напротив, следил, как в учреждение власти входят сытые и бесчестные люди, и копил решимость для первого этапа возмездия. Вот и Красавкин взошёл по ступенькам, как всегда, озираясь, и это трусливое пухлое лицо с растерянным взглядом свидетельствовало о долгом ожидании заслуженной кары.
Свят ждал, оглядывая небо и стены перед собой, а руками ощупывая шершавый кирпич за спиной — холодный и приятный. «Сначала захват власти, потом амнистия, хаос, показательный трибунал и отмена всех несчастий», — повторял он этапы революции. Вскоре ему стало скучно глядеть на однообразное небо, и он стал следить за редкими прохожими, которые ещё не знали, что завтра наступит другая жизнь, а потому двигались неуверенно и безнадёжно. Свят улыбнулся, радуясь их будущему счастью, и двинулся к зданию.
В пустом фойе его встретил знакомый усатый охранник, уже готовый к тому, чтобы унизить вошедшего, но изрядно удивившийся, когда этот несолидный посетитель достал из-за пазухи ружьё и, просунув в окошко, стал целиться ему в лоб.
— Уходи, простой человек, не мешай справедливости устанавливаться, — сказал посетитель. — Ты не виновен в преступлениях власти, хотя служил ей с удовольствием и самоотдачей, пусть она и наделила тебя малой своей толикой, которую ты использовал, чтобы не пускать внутрь народ, слушай, а ведь ты виновен так же, как они, получи, мразь…
Свят с полным сознанием дела нажал на курок. Раздался хлопок, конторку заволокло дымом, а окровавленный вахтёр раскинулся на стуле.
Свят перелез через турникет и двинулся дальше по лестнице, прихватив с собой расписание кабинетов. Красавкин служил на третьем этаже, вот он, как и решил Свят, поплатится первым. Особо неосторожные служащие выглядывали из кабинетов, отзываясь на шум внизу, но, увидев бредущего по коридорам оборванца с ружьём наперевес, скрывались обратно. Свят, не обращая внимания на этих будущих случайных жертв революции, с достоинством поднялся на третий этаж, выискивая нужный кабинет. Наконец нужная дверь с позолоченной табличкой была решительно открыта. В приёмной никого не оказалось, и Свят двинулся к следующей двери. Он нажал на ручку, нашёл её запертой и, сделав шаг назад, саданул дверь ногой, вследствие чего замок треснул, и последний препон на пути народного мщения был ликвидирован.
Свят спокойно вошёл в кабинет. Красавкин стоял в углу, упираясь руками в массивный стол, с приспущенными штанами, а секретарша, преклонив колени, занималась оральным удовлетворением своего хозяина. Оба замерли, выпучив глаза от ужаса и стыда, символизируя, таким образом, по мысли Свята, отношения власти и интеллигенции. Впрочем, секретаршу, не красивую девушку, по представлению Свята, а напомаженную немолодую тётку с одинаково нелепым лицом и взглядом, вряд ли можно было представить в роли интеллигенции, а значит, они представляли собой модель отношений деспотичной власти и унижаемого народа.
Свят подошёл к ним вплотную, ткнул дуло в упругую щёку женщины, взглянул на ошеломлённого студенческого друга и нажал на курок, разорвав их роковую связь. Женщину отшвырнуло вперёд, а широкий след от разорванной плоти простёрся до стены. Красавкин кричал что было сил и руками пытался сдержать движение органических жидкостей из себя.
Свят выглянул в окно, где по белому снегу подкатывали машины ОМОНа и прочих карательных отрядов. Ему стало грустно оттого, что подвиг уже закончился, и осталось только ожидание народных волнений. «Но это ничего, — подумал он. — Теперь только лучше и лучше должно быть». И ему даже почудилось, что прохожие за окном вдруг повеселели и задвигались бодрее и увереннее. Зойке больше не придётся торговать колбасой и пытаться выгоднее устроить своё тело, Николай Викторович забросит дебаты, шпана бросит воровать, рабочие ощутят многообразие жизни, а старушка кондуктор бросит свой фартук и бряцающую сумку, выйдет из опостылевшего трамвая и что-нибудь споёт для всех.
В кабинет вбежали люди в камуфляже и с автоматами, Свят повернулся к ним, взмахнув пустым ружьём, — тут-то его и убили.
А где-то на другом краю трамвайного маршрута два паренька кутались по очереди во взрослое пальто и читали сообща по складам тетрадку с котом, в частности, такие строки:
«Жизни не может быть без борьбы, а борьбы не может
быть без веры, а веры не может быть без идеала, а идеала не может быть без
сочувствия к текущей жизни, а сочувствия к текущей жизни не может быть без
нужды в лучшем, а нужды в лучшем не может быть без ощущения правды, а ощущение
правды есть не что иное, как любовь к человеческому существу, без которой не
может быть живого переживания за его страдания, а без этого переживания не
может быть жажды перемен, без которой не может быть стремления к
справедливости, без которого не может быть лидера, который и есть залог успеха
святого дела всечеловеческой революции…»