Революция глазами современников
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2018
Революция глазами современников.
Сост., предисл. и прим. Т.Ф. Прокопова. — Москва: АСТ, 2017.
Плохо забытое старое никогда не поздно отредактировать и переиздать еще раз под очередным увлекательным соусом правого или левого истолкования все тех же самых событий, в зависимости от приоритетов составителя. Вступительное слово Тимофея Прокопова «Роковой год России» — едва ли не самое любопытное в этой книге, не считая речей Керенского и на удивление трогательного и достойного мемуара Петра Краснова. Потому что все остальное нынешний неудивляемый читатель в большинстве своем и так видел, пусть и с купюрами. Читал он и воспоминания о последних днях николаевской власти «другого», неожиданного и ядовитого, Александра Блока, и истеричную публицистику Леонида Андреева; и самовлюбленные рассуждения о природе революционного у Бальмонта; и даже обманчивое тихое христианское всеприятие Розанова.
Да, освещение сцены поставлено хорошо и всесторонне — и вот-вот, как обещал Михаил Булгаков, коробочка оживет, зазвучат выстрелы и запахнет гарью… Зазвучит музыка революции устами Блока и Бальмонта под трагический и глубокий аккомпанемент цветаевского фрагментарного «Октября в вагоне». Ясной и пророческой нотой отзовутся своевременные речи Керенского, этот глас в пустыне. Вознегодуют красочный Горький и злой Бунин. Метнется справа налево Леонид Андреев — и умный жестокий шепот Зинаиды Гиппиус поползет по рядам.
Здесь есть те, кого принято назвать «правыми», «монархистами», «сторонниками белого движения и белой республики», участники Временного правительства и сочувствующие ему. Есть противники большевизма и те, кто не одобряет монархию Романовых, есть будущие эмигранты и политики в изгнании, «воздержавшиеся от какого-либо собственного мнения» и тяготеющие к военной диктатуре. Но вот чего нет — «ортодоксального» советского освещения октября и февраля. Нет глянцевости, переписанной истории, сусальности, нет открытки, приподнятости, обещания счастья и красивого, счастливого будущего. Хорошо это или плохо, но этого в книге нет, словно составитель понимает, что читатель и так избыточно насытился сей картиной в прошлом. Правильно ли это, сложный вопрос, потому что объективность должна быть объективной, а не только восполняющей пробел в «массовом» сознании.
Тимофей Прокопов использует несколько непривычные ироничные тона для вступительного описания давно привычных событий: «…наша так легко избавившаяся от царя держава за неполный этот год прошла, геройски одолела дорогу поистине историческую — от монархии к республиканской демократии. При этом республика явилась перед всеми не однозначной, а сразу двух окрасок: у одних «белая», у других «красная». Провозглашены они были соратниками по низвержению державных устоев и земляками Керенским и Лениным, пока страна в конце концов не завлеклась показавшимися всем лучезарными, но оказавшимися призрачно-обманными идеалами Марксова коммунизма».
Но чем это он, о какой стране? А это точно научно-художественный сборник? Как это он болтушку Керенского и Ленина объединил вот так… И «Марксов коммунизм»… Нет, я вовсе не сторонник социализма, но можно подумать, это американец пишет о Сенегале. Но ведь это же совет… тьфу, русский человек пишет о своей стране…
Пожалуй, герой этой книги (и этой истории), помимо самой Революции, — Александр Федорович Керенский. Эта фигура завладела симпатиями автора вступительного слова, она была в центре событий 1917 года до установления диктатуры пролетариата, она оказалась пророческой и одаренной, своевременной и судьбоносной. Для нас глава Временного правительства Керенский чаще всего шут, искрометный оратор и слабый в деле политик, халиф на час. Насмешка судьбы: он пережил и свой триумф, и свой крах, и свои обширные двусмысленные мемуары, и своих друзей, и своих врагов, и свой трезвый рассудок, и, наконец, чуть ли не саму диктатуру пролетариата. Но в 1917 году пришло его время: его поддерживают левая интеллигенция и народ, о нем говорят солдаты, его имя связывают с прекращением войны, его обаянию поддаются Краснов и порой даже Зинаида Гиппиус, — а речи Ленина, еще всего лишь теневой фигуры, выглядят на его фоне «детски-примитивными». Идет снег, сапоги сверкают, зал аплодирует и «8-месячный диктатор», он же Верховный главнокомандующий, готовится триумфально войти в революционный Петроград и спасти Россию.
Другие герои этой книги — Кассандры революции, те, кто «всё точно знал заранее и все понял уже задолго до начала», — например, Зинаида Гиппиус, Максим Горький, Иван Бунин…
«Рабочий класс должен знать, что чудес в действительности не бывает, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею — не менее кровавая и мрачная реакция» (Максим Горький).
«Или ты не один? Или ты
только предтеча? Кто же еще идет за тобою? Кто он, столь страшный, что бледнеет
от ужаса даже твое дымное и бурое лицо?
Густится
мрак, и во мраке я слышу голос:
— Идущий за мною сильнее меня. Он будет крестить вас огнем, и соберет пшеницу в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым. Идущий за мною сильнее меня» (Леонид Андреев).
«Сатана Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода» (Иван Бунин).
Но не желает ли составитель и автор предисловия увидеть картину предреволюционных ожиданий слишком однобоко и представить современников революции как растерянных, недопонимающих и слабовольных людей? Возможно ли вообразить себе Блока, винящего во всем лишь некомпетентность царского правительства и распутинскую клику («Недюжинность распутного мужика, убитого в спину на юсуповской «вечеринке с граммофоном», сказалась, пожалуй, более всего в том, что пуля, его прикончившая, попала в самое сердце царствующей династии». — «Последние дни императорской власти»)? Фаталистически покорную грядущему, хотя и злоязычную Гиппиус («Это похоже на правду. И эта возможность, конечно, самая ужасная. Небывало страшно. То «необойдимое», что, зналось, всё равно будет. И лик его закрыт. Что же? «Она» — или «Оно»?)? Чуть ли не с пеной призывающего любой ценой продолжать войну с Германией до победного Леонида Андреева («Во имя войны народ сверг Николая; во имя войны он будет бороться и со всякой новой властью, как бы она ни назвала себя… Всё для войны, всё для свободы, всё для победы!»)? Да, они были и такими! Но не только такими — и эти воспоминания приоткрывают всего лишь одну грань.
Воспоминания в книге выстроены в хронологическом порядке — начиная с суховатой хроники Александра Блока, описывающей распад последних дней правления Романовых, и отрывочных заметок Шульгина о подписании царем отречения, переходя к надеждам кружка Мережковских на диктатуру Керенского и Временного правительства и включая «перелом» воззрений Андреева, сначала призывающего к войне, а затем увидевшего в Ленине — мессию. Наконец, мы погружаемся в тягостные предчувствия Максима Горького, видящего первые дни октября, в разочарование в теории социализма Розанова и в финале — в страшную реальность голода, стрельбы на улицах, безвременья, тьмы («Черные тетради» Гиппиус, «Октябрь в вагоне» Цветаевой, фрагменты «Окаянных дней» и умоляющее письмо голодного Розанова к Горькому).
«Кому память, кому слава, кому темная вода»… Да, это автопортреты современников 1917 года, это неоднозначность, это материал без комментариев. Это и те, у кого не было никаких убеждений вообще или были бакунинско-анархические иллюзии. Это и те, кто всю жизнь писали в кабинете о декабристах, а их без лишних слов вывели во двор и расстреляли неизвестные пьяные солдаты в кожанках. Это и те, кто бежали, как Бунин, и те, что вернулись, как Цветаева и Горький. И те, кто любой ценой и любой властью хотели спасти Россию, как Краснов, и те, кто хотели спасти себя, как Керенский или Бальмонт. Умные, тонкие, образованные, талантливые люди перед лицом времени, которое случилось страшно и неожиданно и застало их врасплох. Они думали, что время будет с ними полемизировать, судиться, призывать к ответственности, требовать убеждений, действий,— а они подумают, поспорят, что-то предпримут, поторгуются с эпохой и даже поучат ее чему-то… А время просто взяло наган и пустило им пулю в затылок. «А по набережной легендарной // Приближался не календарный // — Настоящий Двадцатый Век».