Платон Беседин. Дети декабря
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2018
Платон Беседин.
Дети декабря. — М.: АСТ, 2017.
Здравствуй, я так давно не был рядом с тобой,
Но то, что держит вместе детей декабря,
Заставляет меня прощаться с тем, что я знаю,
И мне никогда не уйти до тех пор, пока…
«Дети декабря» из одноименного альбома «Аквариума» (1985)
Платон Беседин — один из немногих современных писателей, пугающих нас повседневностью. Посмотрите списки произведений-номинантов литературных премий — современность ускользает от фиксации, нынешние писатели, похоже, живут только историей. Куда делась острая социальность 1990-х и тревожная современность начала 2000-х? Как и когда перестал быть актуален гиперреализм? Да, еще что-то пытается говорить Эдуард Лимонов, получает премии и последующую волну разоблачений Светлана Алексиевич, по-прежнему весь в фанатах и идеях Захар Прилепин, по-прежнему бдителен и мрачен Роман Сенчин, по-прежнему жестока Анна Козлова, но где она, та молодая шпана, которая проложит свой путь в литературе без оглядки на старших? Роман Богословский, Всеволод Непогодин, Платон Беседин?
Герои нового романа Беседина «Дети декабря» — современные и очень живые люди. Они поют песни «Аквариума», The Rolling Stones, The Beatles, Kiss… Ругаются с женами, отцами, бабушками и дедушками… Пьют пиво, вино, виски, водку… Ошиваются в ночных клубах и барах… И все это действительно происходит здесь и сейчас. Пять глав, пять историй, объединяющих, как кажется, разных людей: 13-летнего подростка, вечного жиголо Вадика Межуева, тревожного Смятина, мужчину с родинкой на щеке и еще одного несчастно разведенного Леху. В каждой из истории своя боль, разочарование и, возможно, мечта, и если бы не упоминания о том, что у Смятина есть друг Межуев или у Лехи — Смятин, то эти истории можно было рассматривать как совершенно обособленные. Жесткая реальность в романе дополняется чем-то потусторонним — тоже страшным, но иногда романтичным. Что отличает каждого из героев Беседина? Фетиш, маленькое желание, талисман, который как бы уводит из реальности. Причем действительно уводит — не так, как алкоголь или девочки, которые действуют как обезболивающее, — не избавляют от реальной проблемы. Талисманы появляются в историях в двух видах: первый — символ ведьмовского, бесчеловечного, как война, второй — чего-то доброго и светлого, как бог. Автор словно пытается придать форму этим абстрактным понятиям, показать, что добро в одной руке, а зло — в другой, или, если привычнее: на одном плече черт, на другом — ангел. Но они оба всегда есть в человеке.
Современность в романе Беседина — это не только война, но, в обобщенном смысле, политика. Красной нитью сквозь все главы проходит тема — политическая ситуация и ее последствия для людей. В России, на Донбассе, в Киеве, в Севастополе… «С началом войны многое изменилось. Рогачев-старший возненавидел ополченцев. Он ходил к ним с проклятиями и угрозами, с карикатурами и плакатами, словно городской юродивый, и я не узнавал этого человека, за несколько суток ставшего другим…» Но при этом удивительно, как воспроизведенные автором красочные речи митингующих и наблюдающих, которые, наверное, должны вызывать особые чувства у тех, кто хочет прочитать этот роман именно в политическом ключе, совершенно не соответствуют настроению и характеру героев Беседина и не вызывают у них отклика. «Надо перезвонить Игорю. Надо, но позже. Потому что это слабость, а для убедительности важна сила. Сейчас же необходимо собраться и вернуться в нормальную жизнь. Без людей, превращенных в идеи». Герои не поддаются пропаганде, хотя и мечутся между Киевом, Донбассом и Севастополем, но делают это по своим личным делам, по семейной необходимости.
Возможно, Беседин хотел сделать из книги политический манифест, но «держат вместе детей декабря» не военные действия на Украине, не присоединенный к России Крым и т. д., а, скорее, проблема поколения людей от 30 до 40 лет, разучившихся любить и испытывающих внутренний кризис. Об этом поколении с надеждой на его выздоровление писал и вечный соперник Беседина Всеволод Непогодин в своем «Г**** поколении»: «Хочется верить, что в новом десятилетии исчезнут людишки, обожающие слушать шлягеры про рюмку водки на столе. <…> Что человеческая жизнь перестанет быть ничего не значащим пустяком. Что наше Г****ПОКОЛЕНИЕ перенаправит свою энергию с клубных танцплощадок в созидательное русло. Что восторжествует любовь».
Вера в торжество любви растет из тотальной нелюбви, о которой не только пишут современные авторы, но и пытаются говорить современные режиссеры Андрей Звягинцев и Юрий Быков. Однако вместе с ощущением пустоты и безысходности, которым традиционно шпиговали читателей авторы чернушного направления, у Беседина появляются отлично проработанная романтическая линия и вполне себе романтические герои, настроению которых соответствует и окружающий мир. «…разрывая смертельную тишину, я зарыдал в голос <…> На улице плакал ребенок. Из кухонного крана долбила о раковину вода. Вечером прошел долгожданный, намоленный дождь». Значит ли это, что после эры нелюбви восторжествует любовь? Возможно, и нет, но благодаря подобному акценту роман совершенно спокойно можно прочитать вне любого политического контекста.
Кстати, романтическая линия Беседина по степени мистичности напоминает известные произведения Гоголя. Утопленниц нет, но есть недотыкомки, ведьмовского типа старухи, бородавки, рыжие книжники и прочие нагоняющие жуть. Так, «Мелкий бес» Федора Сологуба, рекомендованный букинистом, довел до исступления одного из героев романа Беседина. Получается, что нет спасения и в придуманном мире, нет исполнения мечты — черная тень преследует повсюду. «И я мчал так, как никогда в жизни. Казалось, ангел тянул меня за собой, но сзади хрипел преследователь. <…> Я почувствовал липкость его ладоней, остроту ногтей и, дернувшись, обернулся. Увидел спутанные волосы, бешеные глаза, лохматую бороду, казалось, покрывавшую все лицо». Неудивительно, что спасение от ужаса, внутреннего и внешнего, герои находят в церкви.
В романе неоднократно упоминаются храмовые сооружения, в которых герои могут чувствовать себя в безопасности. «В центре стоял памятник Кириллу и Мефодию, а за ним высился рафинадный храм с дорическими колоннами. <…> Здание и правда оказалось храмом — православным собором Петра и Павла, построенным по образцу Храма Тесея в Афинах…». Или: «Смятин молча купил баклажку пива из холодильника. Прошел к ограде Херсонеса, уселся на скамейку с видом на Владимирский собор». С ними же ассоциируется Севастополь — «рафинадный», сладкий, пленительный — в общем, райский. А митингующий Киев, получается, — его обратный полюс. И ведь нельзя сказать, что современные герои, вообще-то выпивающие и развлекающиеся разными способами, люди набожные, но испытывают они, испытывают у Беседина особые чувства при соприкосновении с церковью и ее обычаями. «…мне надо отыскать время для исповеди и причастия. Сердце не просило об этом, но оно млело, когда я думал о том, что отец Василий успел причастить старика».
В конце концов, может быть, этот роман и не о политике, и не о «потерянном» поколении, а о «рафинадном Севастополе» и вообще о доме — рае, к которому рвется душа героев. Но здесь, где рая нет, душу изо всех сил удерживает реальность, увы, пока еще ужасающая.