Весь мир театр? Весь мир — литература! Б. Акунин глазами заинтересованных читателей: Коллективная монография
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2018
Весь мир театр? Весь мир —
литература! Б. Акунин глазами заинтересованных читателей: Коллективная
монография. — М.: Буки— Веди, 2016.
Чем модный беллетрист Акунин, создатель книг для массового читателя, разошедшихся по всему свету многомиллионными тиражами, смог столь заинтересовать маститых филологов, литературоведов, критиков, что споры о значимости его работ не утихают в профессиональной литературоведческой среде?
Для западной литературы давно не нов тип интеллектуального бестселлера, где достигнут синтез элитарного и массового искусства, где всякий читатель найдет что-то интересное вне зависимости от уровня своего восприятия. К тому же постмодернизм, объединив в себе абсолютно все эстетические системы, позволил «играючи» разбирать и собирать заново привычные литературные конструкции. В этом ряду, безусловно, находится и Борис Акунин. Вот и выступают в амплуа его «заинтересованных читателей» профессиональные филологи и литературоведы.
Больше половины объёма монографии «Весь мир театр?..» посвящено подробному разбору пьесы, одноимённой великой «Чайке» Чехова. Акунин создал, по сути, собственный вариант её прочтения, в котором детективный сюжет превалирует над нравственными метаниями и поисками исходных героев. Собственно, во всём творчестве Б. Акунина такой приём не исключение, а, пожалуй, основа. Многочисленные аллюзии, отсылки к произведениям русской классики буквально пропитывают все его книги. Так ли проста и безыскусна эта постмодернистская игра? Е. Петухова («Трансформация “Чайки”») отмечает, что самые различные, в том числе и очень удачные, интерпретации чеховской «Чайки» уже имели место. С пьесой очень серьёзно работали Н. Коляда, К. Костенко, Ю. Кувалдин. Не находя по большому счёту в версии, предложенной Акуниным, ничего, кроме хорошо написанного иронического детектива, она отмечает, однако, что сам Антон Павлович Чехов отнюдь не гнушался «Салоном де Варьете». Примерно к таким же выводам приходит и А. Степанов («Акунин и Чехов: паззл “Две Чайки”»), не отказывая автору «Чайки за номером N+1» в большом литературном таланте, но упрекая его в поверхностности, излишнем упрощении, использовании литературных приёмов, появившихся ещё в середине XX века (например, множественность финалов произведения).
Л. Димитров («Ловушка для чаек») вообще усматривает в «Чайке» Акунина некую «атаку» на чеховскую пьесу, а именно на её трагический финал, исходя из достаточно спорного, но глубокого и интересного анализа авторской психологии, связанного с темой самоубийства в творчестве самого Акунина/Чхартишвили. Вместе с тем Л. Димитров видит, как Б. Акунин «прослеживает технику работы Чехова в попытке разгадать скрытые двигатели его (Чехова) мышления».
Наконец, В. Савельева («Чужое как своё: пересоздание чеховского текста и мира в «Чайке» Б. Акунина») концентрирует внимание на самом творческом эксперименте автора по пересозданию чеховского мира и находит его достойным пристального рассмотрения и разбора.
Вообще говоря, читая многочисленные отзывы на беллетристику Б. Акунина в интернете, частенько можно наткнуться на примерно такие фразы, в частности, посвящённые и этой пьесе: «…с появлением детективной линии исчезла совсем душевная, чеховская, лиричная, трогательная, человечная. Появились секреты, обиды, низкие чувства, перестало веять «вишневым садом» и русской усадьбой…» Если попытаться сделать некий общий вывод, то можно решить, что сокровищами русской литературной классики всерьёз и сугубо практически занялся «инженер Штольц». Это и не удивительно. «Обломовым» давным-давно уже здесь не выжить. Об этом говорит и М. Костова-Панайотова («“Чайка” Б. Акунина как зеркало “Чайки” Чехова), которая считает, что Б. Акунин тем более интересен, что он пишет для поколения, которое «…вновь стало интересоваться конкретной стоимостью (чеховского) вишнёвого сада».
И всё же этот ларчик открывается не так просто. В. Савельева («Союз нерушимый вербального и визуального в романе “Ф.М.”») приходит к заключению, что перелицовка сюжета «Преступления и наказания» в романе Б. Акунина «Ф.М.» заставляет читателя узнавать «достоевщинку» в современном мире, визуализирует её, осовременивает буквально графически. А. Головачёва в двух своих работах («Скарпея Баскаковых»: Конан Дойл в содружестве с Чеховым» и «Дилогия Акунина «Весь мир театр» и «Чёрный Город» как полилог великой русской и мировой литературы») весьма убедительно доказывает, что «автором-беллетристом» практически во всех его произведениях проведена серьёзнейшая работа по выявлению, «проявке» самых острых противоречий, самых «трагических неувязок» в путях и судьбах мыслящей части русского общества. Оттого-то нисколько не странны «странные сближения» текстов Б. Акунина и Ф. Достоевского, А. Пушкина, А. Чехова, Н. Лескова…
Итак, по мнению авторов представленной монографии, читатель Акунина имеет дело помимо увлекательной и качественной беллетристики ещё и со своеобразным, отлично встроенным в произведения «литературным кодом». Код этот крайне интересен и содержателен. А. Ярко («Акунин–Чхартишвили–Брусникин–Борисова: четыре автора или смерть автора?»), разбирая литературные «маски» автора, среди которых создатель массовых детективов мирно уживается с серьёзной писательницей, а исследователь российской литературы и истории вполне ладит с умным славянофилом, сперва не находит за всеми этими «ложными именами» самого автора как такового, а потом делает вывод, что в случае Чхартишвили имеет место очень качественная литературная игра. Е. Сафронова («“Эрасто-сан”». К вопросу о возможности существования образа “положительно прекрасного человека” в современной российской литературе») между тем всерьёз и весьма аргументированно утверждает, что самый запоминающийся герой Б. Акунина, Эраст Петрович Фандорин, — «лучший положительный герой и уникальный настоящий мужчина, которого породила современная российская проза».
Что ж, ещё Георгий Цеплаков в одной из первых серьёзных работ («Новый мир», 2001, № 11), посвящённых книгам Г. Чхартишвили, отметил глубокое влияние философских систем Востока (Дао де Дзин, кодекса Бусидо) на формирование образа главного героя «сериалов» Бориса Акунина. К тому же талант самого автора позволил смешать это всё на русской почве со «щепоткой» Арсена Люпена и методом Шерлока Холмса, к которым прибавлено понятие дворянской чести. Естественно, в результате такого «многокомпонентного» и, главное, удачного синтеза получился настоящий «рыцарь без страха и упрёка».
Сам же Г. Чхартишвили говорит о своём творчестве так: «Я придумал многокомпонентный, замысловатый чертеж. Поэтому — проект. Чем, собственно, литература отличается от литературного проекта? По-моему, тем, что корни литературы — в сердце, а корни литературного проекта — в голове».