Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2017
Борис Кутенков — поэт, литературтрегер. Родился и живет в
Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (2011), учился в
аспирантуре. Работает копирайтером и репетитором по
русскому языку. Автор трех стихотворных сборников. Стихи публиковались в
журналах «Интерпоэзия», «Волга», «Урал», «Homo Legens» и др., статьи — в
журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Вопросы литературы» и др. Редактор
отдела критики и публицистики журнала «Лиterraтура»,
член редакционного совета портала «Сетевая Словесность».
Exstinctio generalis
I
слух мусульманский, ошкуренный, сердцевинный
утром небольно обжёг, и узнали мы,
как накрывает огонь об угасшем сыне
божью коровку невыносимой тьмы,
как ударяет ладонь в стороне от грима —
вся в несметённых зёрнах обид — а вслед —
время проносится — зримо, весомо, мимо, —
и не вскочить, и не вернуть билет.
II
первой мать проходит, а после — миф.
следом — мелос праздничного помола.
остаётся отзвук, предупредив —
перебоем анненским, слухом голым,
где-то в левой, между «семья» и «школа», —
что в игре — чуть седой сизиф.
между «не бывает» и «за углом»,
в подреберье скачущим эпилогом, —
через час — земля, небольной надлом,
просодической ранкой в живце и боге;
через два — цветы и трава,
тайной прорастания меж пологим
и упрямым её холмом.
первородный грех, музыкальный крах.
постучался? глянь же, бровей не морща,
как твоя просодия гибнет в мощных,
молодых и хищнических руках.
вот её воруют и в сон уносят.
вот из отрезвлённого сна взгляни —
как бредёт мирами в беде и в позе,
словно рейн, дорогой иосиф,
в архизвучной твоей тени.
III
где-то на расстоянии краха
размером с оборвавшуюся пуповину
под прицелом родовой грёзы
человек стискивает зубы
в стенах твоей коммуникативной тюрьмы
уходит не сберечь
и линия тонка
а как тебе друг-речь
в пределах языка
скороспешного
самоубивающего
едва выходит из границ
твоего внутреннего диалога
не покидай размеров моей интуиции
так рана между строк
звучащая река
а как тебе сынок
в пределах языка
исчезнувший подъём
и не догнать причин
пока ты о своём
и занят чёрт-те чем
полётами разборов
прицелами затворов
отмолчавшее
прикровенное
без пределов — кругами вширь
страшной силы послевоенную
знать на смену тебе снегирь
***
Памяти А.А.
Быть в ответе внезапном — под занавес, год
отупевший — за звёздные бреши пустот
нищеброда, певца, инородца, —
сквозь которые дальнее льётся, как пот
материнской, пеньковой — связующий гнёт:
больно дышится, вольно поётся.
Грим уайльдов сползал — предвещаемый слом,
и слова приходили уже о другом
в артистическом свете провала:
так роняющий стёкла свои Пессоа
предстаёт в отраженье, и память сама
на осколки дробит узнаванье.
Отвергающий Бруклинку, Мойку, лазурь, —
не кривись на прощанье и брови не хмурь:
за последним — сновидцу — пределом —
не ночной фолиант, не тиснёный альбом:
только белое в розовом и голубом,
голубое и синее в белом.
***
Так холм, отбирающий слух у цветка,
коснётся легко и полого,
и близко к лицу прибирает рука
певца, сироты или бога;
гневливо метёт за версту от беды
по комнате звучной и тленной;
мне больно, мне кажется, я — это ты,
твой бред родовой неизменный;
ты — речь беспредметная, та, что слова,
я — дар пустоты бестелесной,
ключи отдающая песня жива,
родившая музыку бездна;
а ты, что наотмашь поёшь и болишь,
готовишь небывшего брата, —
пусть будешь спасенье, софийская тишь,
не помнишь — и помнить не надо;
а тот, застилаемый зреньем ручным,
в остатках сметённого грима, —
пускай плодоносит, как ветер и дым,
и вынесет, что выносимо.
***
Горем дано без виз
Право семи минут
Взлётных сквозь дождь сквозь бриз
Чище слова придут
Гору до дыр протрут
С камнем наедине
Пения смел маршрут
Не от тебя ко мне
Там на вершине гор
В небо проросший сбой
Прерванный разговор
Жизнью живёт другой
Знаньем ответа нет
Выпестован спрямлён
Слышишь звучит ответ
Ясный как дождь как лён
Видишь заметены
Родина пыль хайвэй
Знаньем что не видны
Станут глаза живей
Речи подвластных той
Что за окном вовне
Я говорю с тобой
Ты отвечаешь мне
***
Ване Маркову
Монастырскую братию не буди:
пусть идёт человек с нечужим огнём —
мимо ордена спящих в его груди, —
и в лакуны простреленного «приди»
то, о чём невозможно — и не гуди —
проникает — и бьётся в нём.
Утоли — музыкальным, чтоб не гудел —
рыжий сполох чумную тоску его,
чтобы если память — провал, предел,
то на выжженном — таинство, торжество;
вьётся вслед отходная — и не сдаёт
вымиранья ни пяди — кровит, поёт
эпитафия — вымершая стезя;
артистичен пусть будет его подъ…б,
сквозь туман прозрачно, «о чём нельзя».
Темноту выбирающих по плечу,
сто пустот расставляющих по одной —
ноша, нож, тишина за грош —
не буди, тихо-тихо шепни лучу:
пусть поспят в облаченьях «люблю», «хочу»,
пусть настигнет их утренний, подрывной
дымный свет «не твоё», «не трожь».
Завтра будет обочинный таять лёд,
выпадать из сознанья проклятый год,
удивляться спонтанный гость:
— вот какая ты, родина, брешь, душа, —
и спешит за музыкой рубежа,
и проходит её насквозь.
***
нежна крадущего рука
и сердце сердцу труд
поторопи меня пока
ещё я слишком тут
не там во времени твоём
забившем на часы
где новый счёт как метроном
от взлётной полосы
а прежний в небо протяжён
он выпрыгнувший кот
и лета пухнущий мешок
в растерянности врёт
ретвитами бездонных «ждём»
и памятью набит
умрёт под бережным ножом
окрепнет ли родит
или в прозрении как мать
меж чудом и стыдом
отпустит сердце полетать
и подожжёт детдом
***
час говори с проходящим по кромке, ацтек,
сердцем, и впрыгни обратно — в зародыш тугой,
в поздний троллейбус, и — к небу, которое — снег;
поездом, к праздничной ране, которая — сбой.
дальше от часа разрушенных первоначал, —
время стозевно подкралось и клацает, ам,
тех гробового исхода, кто люльку качал, —
не удержать — безвозвратно трещащих по швам,
лгущих, и рвущих, и бредящих в сне родовом;
плачь по оставленным гнёздам в недальнем дыму,
пусть же приходят слова в облаченье другом —
с видом на лес вологодский, сороку, тюрьму,
снова в сиянье срываясь, в просветы пустот;
вырвать у тьмы, перейдя на родительский крик,
зреньем слепым ощутить, и почувствовать: тот —
мал осязаемо, неудержимо велик.
едущий в санках, просящий бесслёзное пить,
после, зарвавшись, желающий классикой быть, —
не столбовою дворянкой — бездомным «прости»,
смертью, на треть протрещавшей к ночным тридцати
***
В.Б.
I
до исхода помнить до заката
госпитальным фонарём гремя
словно бред — неназванного брата
буквами созвучного тремя
и четвёртой что в беде как в беге
защищаясь блуда тетивой
видит вечный сон о человеке
никогда не вещий но живой
никогда не смерть — шаги у входа
не полёт а так себе свобода
мёрзлое нашариванье кода
долгая прелюдия конца
обязуясь помнить до исхода
из гнезда выталкивать птенца
на карнизе ветреного года
глядя вниз — не отводи лица
II
набоковский маршрут
плывущая кровать
в коротком слове «блуд»
двум гласным не бывать
покуда весел сон
у бреда на кону
по-джойсовски сплетён
в нечестную страну
там крым ещё не наш
и в лете нутряной
купает карандаш
реве очередной
и клюв ещё закрыт
у птицы на гербе
и кондопога-стрит
не помнит о тебе
лишь в космос бьющий свет
бессвязного пера
плутающих комет
забывших про вчера
***
куда бы смертный от белковых тел
ни мчался пряча в недрах долгий ящик
звенит один лица водораздел
молчащий помнящий и длящий
там прерванная речь возносится над ним
бдит над оставленным вполглаза
цикадным нимбом словом выхлопным
(«ни крыма твоего не надо ни кавказа»)
и зреньем отнятым
сторожевая
листая человека средний том
конвенций толщу прорывая
всё видит в облаке одном
сдвигаемый предел последних нот
с прилётом циклопического брата
там за чертой гудящей напролёт
сверчок над умершим поёт
горит зелёный ужас чата
…и слов уже не разбирая
в свет бесконечный — под дождём
летит ночная шаровая
всё видя в облаке одном
мелькнувшее в прорехах на мгнове—
сквозь шумовую собственного ада
преследуют случайных две
которых разобрать уже не надо
…лишь медленную память грея
впустить болящего в проём
жить по-иному не умея
жить — вообще-то — не умея
и тлеющего об одном
но видя в облаке одном
***
Никогда не умерший, не погасший,
только чёрной памяти ткань растливший,
на мгновенье выхвативший, укравший
у офлайна, снова в офлайн вернувший, —
так легко живу, что тебя не вижу,
что совсем не помню, в тени играя:
попрыгунчик, вьюнчик в руках, лови же, —
крикнул — покатилась звезда морская;
и теперь живём — с пирса ноги свесив,
поджигаем море, оно дымится, —
только свет поёт в дымовой завесе,
в обожжённых древних твоих ресницах;
восстаёшь из них, отражённый слепо —
заресничным фебом, болящим маем;
золотой горох прорастает в небо,
пробивает стену, недосягаем.
В будущность такую швырнувший слово,
ты воруешь темень лучом у зала
(а во сне — о записи снов больного
жмёшь плечами: мало ли, записала
медсестричка белая при обходе,
освещая стыдное и смешное…);
никогда не умерший — не проходит, —
лишь стихам доверивший паранойю,
протянувший нить — и во тьме шепнувший:
ибо время быстро твоё уходит
ибо это время твоё уходит
ибо время время твоё уходит
***
так отвыкнуть что бдить еженощно над прерванным словом
а поймать отпустив — как ребёнка отдать в интернат
путь негладкими звеньями речи уже избалован
не взмывает над облачным «над»
в прояснённую точку ведёт по неведомым шпалам
с безысходным приходом твоим
где струна порвалась трагедийным блестящим запалом
там разнявшие руки стоим
обо всём кроме смертного смысла сказать не умея
и поэзия снова на месте замри
нет не бой соловьёв а всеядное право пигмея
с беззащитною дудкой внутри