Виктор Шендерович. Савельев. — «Знамя», 2016, № 12
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2017
Виктор Шендерович. Савельев. — «Знамя», 2016, № 12.
Пожилой поэт Олег Савельев просыпается в номере недорогого отеля. За окном — израильский город Нетания, куда он прилетел встретиться с женщиной, которая когда-то, в прошлой жизни, была в него влюблена. В нынешней жизни у Савельева все плохо, и автор мягко включает режим флэшбеков. Мы узнаем, что когда-то давным-давно Савельев был модным столичным поэтом и вообще: «А ведь были когда-то! Все становилось стишками в те первые московские годы, все перекликалось между собой и возвращалось в мир желчью и нежностью. Он боялся смерти и торопился жить, — оттого и писал взахлеб, и трахался с настойчивостью, изумлявшей Литинститут». Мы узнаем, что в 90-е Савельев прошел путь от желанного гостя в любой интеллигентной компании до завсегдатая дорогих корпоративов. Узнаем о его друге-олигархе Ляшине, которому Савельев обязан своей нынешней сытой жизнью: он и редактор солидного журнала, и пописывает политические колонки, и с людьми из администрации президента вась-вась, и вообще — жизнь удалась. Хотя в Израиль он сбежал как раз от своего друга Ляшина, которому задолжал немалые деньги, и теперь боится отвечать на его звонки, боится возвращаться в Москву, и предстоящая встреча с женщиной, с которой их связывал скоротечный роман в юные годы, возможно, способна что-то изменить…
Пока что все это не выходит за рамки обычного произведения о представителе зажравшейся московской интеллигенции. Нам рассказывают о жизни типичного московского приспособленца-паразита, и таких героев мы во множестве встречали в других произведениях современных авторов. Поскольку многие из них, проживая в Москве, привыкли описывать людей, которых они ежедневно видят вокруг — со всем их занудством, снобизмом, нытьем. Читателю, который не живет в Москве, все эти персонажи вряд ли интересны. Что-то в этом роде описывали и Лев Рубинштейн, и Александр Архангельский, и модный Саша Филипенко. Все эти герои интересны как прошлогодний выпуск программы «Особое мнение». Они вялые, они скучные, они живут какими-то неведомыми и непостижимыми среднему читателю заботами и хлопотами. Страшно далеки они от народа. И даже когда Савельев в повести Шендеровича приходит на встречу с Таней Мельцер, своей полузабытой любовью, а она вместо приветствия признается, что собирается его убить, это кажется каким-то нелепым спецэффектом, грубым приемчиком из дешевого сериала.
Но все оказывается куда круче. Потому что в прошлом Савельева есть один эпизод, о котором он не любит вспоминать. Незадолго до конца 1994 года он приехал в пансионат «Березки», познакомился с девушкой, сидят они в баре, а тут за соседний столик уселась компания братков, которые немедленно стали к его девушке приставать. Савельев под благовидным предлогом из бара сруливает, уходит спать в свой номер, и только наутро узнает, что девушку бандиты изнасиловали, и какой-то незнакомый парень за нее вступился, но был люто, до полусмерти, избит. Поэтому Савельев и не любит вспоминать этот случай.
А между тем именно здесь происходит магический щелчок в повествовании: «Савельев стоял в коридоре пансионата «Березки» с деревянной балбешкой ключа в руке, а сверху несся отчаянный крик о помощи. Тоскливо ныло в животе, и дверь в номер была рядом. Раздайся крик чуть позже, Савельев бы и не услышал ничего. Но он услышал, и притвориться было невозможно. Савельев повернулся — и шагнул на лестничную клетку».
В эту секунду происходит раздвоение героя и расслоение повествования. Потому что один Савельев (Савельев-1) остается в номере и в конце концов договаривается со своей совестью, что так и надо было поступить. А второй Савельев, Савельев-2, возвращается в бар, вступается за девушку, его избивают, он в коме. В больнице его выхаживает та самая Таня Мельцер, а после, когда Савельев-2 постепенно приходит в себя, увозит его в Израиль, где трепетно ухаживает за ним, постепенно, по шажочку, возвращая его к нормальной жизни. Савельев-2 становится ее мужем, получает новое имя — Там Мельцер, в конце жизни начинает писать стихи на иврите. Потом умирает. Похоронив Савельева-2, Таня Мельцер приходит на встречу к Савельеву-1 (чей приезд она хитроумно устроила), чтобы убить его, потому что это не настоящий Савельев. И с этого момента повесть начинает раскручиваться в обратную сторону, и ее лучше начать читать заново, там есть удивительные спрятанные в тексте детали — например, когда увиденное в начале море, «отгрызающее куски пляжа», в эпилоге превратится в строчку из стихов Тама Мельцера.
В итоге «Савельев» оказывается точной, глубокой и сложной повестью, несмотря на небольшой объем. Я считаю ее настоящей творческой удачей Виктора Шендеровича, и тому есть три причины. Первая — Шендерович не довольствуется злой сатирой на окружение, ему знакомое. Он, разумеется, не пишет автопортрет, но какие-то общие черты между автором и главным героем прослеживаются. Модный медийный персонаж 90-х, попавший в обслугу олигарха, растерявший в итоге и талант, и друзей, и самого себя. Жестко, чего сказать. И Шендерович, думаю, не случайно так подставляется — Савельев со всеми его раздвоениями, эволюциями и двумя сценариями судьбы (героической и обычной) — куда более личный для автора герой, чем это происходит с другими персонажами его прозы. Я сам, положим, далеко не во всем соглашаюсь с Виктором Шендеровичем, комментирующим политические реалии современной России, но писателем его считаю отменным, и книжки его исправно покупаю уже много лет. Потому что о Шендеровиче можно сказать разное, но в одном ему не откажешь — он человек талантливый, смелый, думающий, и если он пишет историю поэта Савельева, в котором помимо воли находишь черты самого автора — значит, так и было задумано.
Вторая причина: «Савельев» — очень горький и трагический текст. Может быть, самый отчаянный и безнадежный у Шендеровича, от которого сообразно его репутации ждешь каких-нибудь шуточек, анекдотов, на худой конец — изысканного политического троллинга, но не такой непривычной прозы — фантасмагорической и жутковатой. Это похоже не на сведение счетов с московской литературной тусовкой, в которой сам Шендерович не последний человек, а скорее на подведение итогов, и итогов неутешительных. Мол, каждый из нас может прожить уютную жизнь приспособленца, а может стать героем, пожертвовав здоровьем, карьерой, будущим, — но именно в этом случае больше шансов, что откроются какие-то неведомые врата и услышишь голоса с горних вершин, и будешь жить вечно (Савельев-1, и это неоднократно подчеркивается, уже давно перестал сочинять стихи — огонь угас, быт заел).
И третья причина, по которой я считаю «Савельева» творческой удачей: повесть попадает в нерв, продолжает жить уже после того, как перевернута последняя страница. Что для нас важнее — то, что мы получим в земной жизни, или то, что останется после нас? Какие жертвы мы готовы принести? И жертвы ли это? Пошлый мещанин и герой, носящие одно и то же имя, — надо ли говорить, кто из них прожил чужую жизнь и кто проиграл (в повести есть отличный финал, когда Савельев-1 публикует вывезенные из Израиля стихи Савельева-2, словно признавая свое поражение)?
«Что-нибудь о загубленной жизни, — у меня невзыскательный вкус» — строки Сергея Гандлевского поставлены эпиграфом к повести. Это действительно притча о загубленной жизни — загубленной именно тем самым «невзыскательным вкусом», тягой к комфорту и уюту. Быть поэтом — не карьерная, не статусная история, это и миссия, и проклятие, и ответственность. О чем и пытается напомнить Виктор Шендерович.