Елена Чижова. Китаист
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2017
Елена Чижова. Китаист. — М.: АСТ, 2017
Герои «Китаиста» то и дело гадают по «И Цзин». Поэтому мои впечатления от романа лучше всего будет описать афоризмом из 38-й гексаграммы «Куй», сиречь «Разлад»: «Увидишь свинью, покрытую грязью, увидишь, что бесы наполняют всю колесницу…»
Кстати, синология в романе исчерпывается беглыми комментариями к «Книге перемен». Сионологии — простите за скверный каламбур — здесь не в пример больше. Если уж Мо-цзы в итоге становится Моисеем Цзыновичем, то о чем вообще разговор?
С Чижовой, между прочим, всегда так. Любая тема у нее неизменно выруливает к страданиям народа Израилева: цорес, макис мит халоймес с Хрустальной ночью в знаменателе. Но на минуточку, что у мадам в анамнезе? Чтоб вы так знали, это же цимес мит компот: ученая степень, недурная синекура в питерском ПЕН-центре, восемь изданных книг (общий тираж, если не ошибаюсь, 201 тысяча экземпляров) и «Русский Букер», выданный фактически авансом — за текст, неизвестный публике. Ой, вей! Я вам умоляю, уже устройте мне такой гевалт хотя бы на неделю… Но это лишь к слову, не более.
Признаю: касаемо национального вопроса, я, пожалуй, не прав. На ситуацию надо бы взглянуть шире, на манер покойного Топорова: «Творческую манеру и мировоззрение писательницы я бы назвал этническим детерминизмом. Все персонажи ее романов делятся на хороших людей, плохих и золотых. Хорошие люди, на взгляд писательницы, — это иностранцы (французы, американцы и так далее) плюс новые иностранцы (литовцы, грузины, узбеки). Золотые люди — евреи. Плохие люди — русские; зато все без исключения».
Но на сей раз Чижова похерила привычную схему. Антитеза нынче другая: русские против русских. Однако давайте по порядку.
Е.Ч. считает свой опус антиутопией и даже отнесла действие к 1984-му, как бы намекая. Чуть позже выясняется, что Оруэлл всухую проиграл Филиппу Дику, Георгию Зотову и Андрею Лазарчуку. Судите сами: Великая Отечественная закончилась в 1956-м, когда у обескровленных противников не осталось ни сил, ни средств. Das IV Reich, она же Россия (еще один тонкий намек), простирается от Балтики до Урала. За Уралом начинается СССР. Альтернативка, значит? Ну, не совсем чтобы. На поверку «Китаист» оказывается топорной, в духе Демьяна Бедного, сатирой на советских и постсоветских русских. Совки безнадежно тупы — ни зиппер на импортных штанах расстегнуть, ни кнопку на унитазе нажать. И мужики в синих сатиновых трусах — жуткий моветон… Россияне беспросветно меркантильны, сутками смотрят ток-шоу и изъясняются на нем-русском — смеси Schuldeutsh’а с пацанским: «Тебе-та клево. Твой фатер из вермахта». И от девок разит «терпкой сыростью» — кошма-ар… Но это, право, мелочи на фоне философских обобщений: «Когда едешь по России, всегда несет трупами». Таки кадухес на оба ваши дома, потому что оба хуже.
Историософия с геополитикой занимают авторессу не в пример меньше. К ним Е.Ч. обращается редко, но метко, — обе дисциплины в ее трактовке ну о-очень альтернативны:
«На тяжелых и
неквалифицированных работах действительно использовали славян. В рамках
арийской теории именно они, а не тюрки и горские народы считались
“недочеловеками”. Однако позже возобладали практические соображения… Именно
славяне выказали большую лояльность новой власти».
«Не полезли бы на
финнов, может, и блокады бы не было… Ленинградские власти, это они допустили
блокаду».
Спорить с этим — верх наивности: жанр дает право на любую трактовку событий. Однако есть тут одна скверная закономерность: никто из альтернативщиков не ограничивается альтернативной историей. Вспомните хоть Арабова, у которого первый ход в шахматах делают белой ладьей. С Чижовой приключилась та же незадача.
Глаза то и дело мозолит альтернативная русская речь: авторесса путает неприкосновенных с неприкасаемыми, падаль с падалицей и изобретает немыслимые глагольные формы вроде «засвербило». Но это опять-таки мелочи: лучшее, конечно, впереди. Е.Ч. фатально не отличает лычку от просвета и автоматически разжалует советских офицеров в младший командный состав — мои соболезнования, товарищи. Когда дело доходит до альтернативной физики… но тут, воля ваша, пересказом не обойтись:
«Водолаз всплывает из глубоководной впадины (над скафандром — тысячетонная колонна воды, массивная, куда там ангельскому столпу)», — а не посчитать ли нам, почтенные кроты? Тысяча тонн воды — это километровая глубина, вечная память отважному первопроходцу.
«На просвет густая жидкость темнела, как расплавленная ртуть», — с чего бы ртути темнеть? Ржавеет, что ли? И как можно расплавить металл, находящийся в жидком агрегатном состоянии?
Ну, жесть ваще, зогар цум котцен, поморщились бы чижовские россияне. От себя добавлю: сплошной «Куй», как и было сказано. Жена-букероносица в трагическом разладе даже со школьной программой, не говоря уж о большой литературе.
Надо ли говорить, что последняя в чижовском исполнении в высшей степени альтернативна? Запоздалый спойлер: и СССР, и Россию читатель видит глазами главного героя, Алексея Руско, китаиста по образованию и разведчика по профессии. Новоявленный Штирлиц вояжирует из сибирского Ленинграда в европейский Петербург, чтобы выполнить некое задание, о котором не имеет ни малейшего понятия. Ну, вы поняли: штренг гехайм, перед прочтением сжечь. Такая миссия, ясен пень, невыполнима без подсказки из Центра. Поэтому Руско то и дело мысленно консультируется со своим тамошним шефом, — поневоле заподозришь у парня диссоциативное расстройство идентичности. Семнадцать мгновений шизофрении, ага.
Тем временем протагониста осаждают герои второго плана: раскосая красавица Юльгиза, профессор Нагой, студент Ганс, журналист Вернер и прочие персонажи неизвестного назначения. Неизвестного, поскольку ни одна сюжетная линия в книжке не доведена до конца. Ганс вроде бы предал, но где и как — непонятно. Юльгиза вроде бы приглянулась, да и шванц на нее. Ибо для авторессы важна анафема свинорылой титульной нации (гексаграмму я уже цитировал), а все остальное второстепенно. Какие, на фиг, семнадцать мгновений, если у нас пятиминутка ненависти?
Но вот анафема пропета не точию сугубо, но трегубо и многогубо, а договорного объема в 20 а.л. все еще нет. Шпион, выйди вон, — диссоциативное расстройство сменяется тяжелым делирием. Похоже, парень грибов покушал — тех самых, с планеты. Оставшуюся четверть романа Руско бредит грядущей русско-советской войной, забрасывает супостатов мегатонными бомбами и поливает из всех стволов. А генеральное сражение — слабонервных просят выйти! — назначено у разъезда Гомосеково. Ну, за слезы наших матерей — гремя огнем, сверкая блеском стали:
«Ганс, ведущий военные действия на территории его тела, наступал все настойчивей. Раньше он и понятия не имел, до чего же сладостной бывает война. Когда пришел черед ременной пряжки, последней линии обороны, он выгнул спину… Вывернувшись юркой степной ящеркой, распластался животом… Раздвинулся, открывая передовому отряду противника свою самую тайную прореху, ожидая, что плод, набухший на конце плодоножки, наконец ворвется в расположение его части, пронзит жестким танковым клином…»
Для полного комплекта глюков не хватает лишь колесницы с бесами. Я все ждал, какой-нибудь клюгшайзер из рецензентов подпишется весь этот каппес растележивать. А вот и файгенханд! Вымирают, блин, деппы — зашибись!
«Куй» подсказывает: «Не в твоей власти начало, но в твоей власти конец». И в самом деле пора бы: надо читателя пожалеть.
Кароч, я вам, Елена Семеновна, цум шлус еще кой-чё шпрехну. На Рашку-то вы, ваще-та, умзонст наехали. В Совке-то, по ходу, трюбзелигер дрек типа «Китаиста» отправляли гераде нах кюбель. Кароч, нах — ферштеен зи? А рашисты вам с какого-то перепуга ахт таузенд книжек надрукали. Ну ваще заувитциг. Вот я и говорю: ганц унд гар умзонст, не по понятиям. Дико извиняюсь, но у вас тут айнцигер «Куй» — и не только в смысле разлада. А друкают и фольку круто впаривают…