Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2017
Дмитрий Февраль (1984) — родился в Санкт-Петербурге.
Выпускник литературной мастерской А. Аствацатурова и
Д. Орехова (2013–2015 гг). Публиковался во втором и
третьем выпусках литературного альманаха «Взмах». Некоторое время жил в
Екатеринбурге, сейчас вернулся в родной город и работает в петербургском
независимом книжном магазине. В журнале «Урал» печатается впервые.
Сквозь прозрачную верхнюю часть двери Павлик увидел в курилке двух девушек. «Хочется своими глазами посмотреть на мир», — произнес он вслух свою фирменную фразу и закрыл за собой дверь. Девушки, курившие перед походом на обед в столовую, не обратили внимания на его слова, только бросили быстрый взгляд и тут же повернулись друг к другу, о чем-то приглушенно разговаривая. Павлик, не прислушиваясь к беседе, сразу подошёл к окну, прислонился к пластиковому откосу и посмотрел на располагавшийся напротив вход в подсобное помещение супермаркета. Белый, с коричневыми потеками грязи грузовик уже подъехал, и двое мужчин в красно-желтых комбинезонах таскали ящики и коробки в магазин. Большинство товаров не имело опознавательных знаков, или названия на них были написаны слишком мелко для глаз Павлика. Но несколько из них он все-таки смог расшифровать: черный ромб с желтыми буквами — это апельсины, что-то контурное красное на золотом блюде — тушенка, белая, словно размазанная этим же грузовиком по картону птица — макаронные изделия. Павлик продолжал наблюдать за грузчиками, думая лишь о том, как жаль, что у него нет с собой бинокля. В приглушенной женской беседе за спиной он отчетливо расслышал слово «распродажа» и тут же прислушался.
— Нет, я не знала, а где? — спросил один женский голос.
— В нашем «Очке», — ответила вторая.
— «Очке»?
— Ну, который «21-й век», мы его здесь «Очком» называем, сама понимаешь из-за чего.
— Понятно. И когда эта распродажа?
— Сегодня ночью и будет. Все отделы обещают огромные скидки, от 50% и больше. Ну что, пойдем?
— Даже не знаю. Завтра на работу.
— Пойдем. Всего одна ночь.
— А во сколько начинается?
— В 23.
— Поздно. Я потом на метро не успею.
— Ерунда. Переночуешь у меня. Какие проблемы?
Девушки продолжили обсуждать будущий совместный поход и ночевку: «А какие там магазины?», «А что мы там будем есть — пиццу или суши?», «А у меня с собой ничего нет — ни косметики, ни зубной щетки», «А у тебя какой ночной крем?» и т.п. Затем их каблуки простучали по курилке, клацнула дверная ручка, и с всасывающим звуком дверь захлопнулась.
За окном водитель уже закрыл кузов, сел в салон и повел машину со двора. А Павлик смотрел на пустой двор и все задавался вопросом, как же так получилось, что он, Павлик Голиков, только сейчас услышал о предстоящей распродаже. Он, который знает, каждого продавца и кассира во всем районе, знает их скорость обслуживания, знает у кого можно выпросить лишнюю фишку или наклейку, он, Павлик, ничего не знал о распродаже.
Он отвернулся от окна, обошел стоящую посередине комнатки хромированную урну и вышел из курилки. После этого рабочий день у Павлика как-то не клеился, он работал медленно, и ему никак не удавалось сосредоточиться ни на чем, кроме сегодняшнего вечера — как бы его перепланировать с минимумом потерь. К концу дня он решил не идти после работы в супермаркет напротив, хоть сегодня и привоз. И в тот магазин, что возле дома, тоже не ходить, даже несмотря на то, что сегодня у них рыбный день и скидка на консервы. Сразу домой, решил он. Заснуть на пару часов, поужинать и сходить в торговый центр на распродажу. А вернувшись оттуда, можно будет еще немного поспать перед работой. И кроссовки надо достать с антресоли: путь не близкий, не стаптывать же рабочие туфли. Павлик так углубился в свои планы, что, уходя, даже забыл оставить коллегам свое фирменное прощание: «Видеть вас больше не могу». Но никто, кроме него, уже вышедшего за дверь, на это внимания не обратил, как не обращали и до этого дня.
Выйдя с работы, тут же на остановке через дорогу он увидел огромный рекламный щит ТЦ «XXI век». Огромный стеклянный купол нарисованного здания выпрыгнул за пределы прямоугольного билборда и болтался на пружине, как рисуют в мультиках, а огромная надпись гласила: «Такого вы еще не видели — нереальная ночь распродаж». «Действительно, не видел, — снова огорчился Павлик. — Как я мог пропустить? Каждый день ведь хожу мимо». Он сунул руки в карманы незастегнутой ветровки и зашагал домой, рассматривая по дороге витрины магазинов, в которые обычно заходил после рабочего дня.
Дома Павлик, не раздеваясь, сразу забрался в постель, предварительно поставив будильник на 9 часов. Стеснявшая тело одежда должна была не дать заснуть глубоким сном, но в итоге она просто не давала заснуть. Он долго ворочался в постели, сминая и сворачивая простыню и одеяло в большую толстую гусеницу. Обняв гусеницу, он зарылся в нее лицом, чтобы заходящее солнце не било в глаза сквозь окно. Но сон все не шел, а в голове теснились досада и попытки понять, как же он проморгал эту рекламу; а теперь ещё и запас консервов не пополнен.
Так и не сумев сомкнуть глаз, со звоном будильника Павлик выбрался из постели. Разделив на четыре части кастрюлю с рисом и мясом из холодильника, он разогрел одну часть, поужинал, достал кроссовки, оделся и пошел в ТЦ. На улице уже потемнело, фонари накрыли тротуары золотыми наперстками, показывая и снова скрывая идущих по своим делам людей. Уходящие теплые деньки еще позволяли прогуливаться затемно, а не спешить прятаться под крышами домов. Павлик любил такие вечера: можно было долго ходить по улицам, не замерзая и не тратя деньги на транспорт, даже несмотря на здоровенную дырку в подошве, — двойной носок, приклеенная стелька, и главное, чтобы асфальт без луж. Павлик подумал, что можно заглянуть в обувные отделы, и всю дорогу рассчитывал, сколько он сможет сегодня потратить, учитывая пропущенный поход за рыбными консервами. Так и так сумма выходила мизерная, но и скидки обещали «нереальные».
К «XXI веку» Павлик подошел не с центрального входа, а со стороны бульвара. В вечернее время само здание казалось еще более ненастоящим, декоративным и нарисованным, нежели его рекламный близнец при свете дня. Бегущие вертикальные огни переливались синими и красными цветами, логотипы фирм и брендов были налеплены вразнобой, будто наклейки на пенале школьника, зеркальные стекла-панели фасада отражали свет фар проезжающих мимо машин, и эти яркие, светящиеся точки устремляли торговый центр куда-то в гиперпространство, как это принято показывать в фантастических фильмах, и только купол, в отличие от изображенного на растяжках двойника, был тускл и практически невидим на фоне темного неба, словно погасший гермошлем.
Внутри на Павлика обрушился белый холодный свет, усиленный за счет светлых глянцевых напольных плиток. Этот яркий свет был призван не только освещать, но и вытеснять малейшие воспоминания о позднем вечере за окном, дезориентировать во времени покупателей, которых, несмотря на время, было много. Заметно было, что последствия буднего рабочего дня на них сильно сказались, — они медленно и вяло передвигались по торговым рядам, сталкивались и мешали друг другу, хотя усталость не давала им ругаться и выплескивать свое раздражение на подвернувшегося под руку человека, а лишь тихо, почти про себя, извиняться или молча стоять и непонимающе смотреть на преградившего путь. Наверное, подумал Павлик, многие из них специально задерживались на работе, сидели допоздна, чтобы прийти сюда к 11 часам. Кто-то так и не успел поесть и, на радость работникам фудкорта, теперь поглощал все разновидности еды быстрого приготовления. Продавцы в своих отделах стояли не менее уставшие. Сейчас они должны были уже все подсчитать и, закрыв отделы, расходиться по домам, но приходилось продолжать стоять на ногах, следить за покупателями, делать вид, что готовы услужить, а предлагать себя они уже были не в силах, что очень радовало Павлика — всегда подсовывают всё самое дорогое.
Он ходил из отдела в отдел, рассматривая не вещи, а желтые с красными цифрами ценники. Как и в любом торговом центре, здесь располагались в основном магазины с одеждой, преимущественно женской, но он все равно заходил и в них, кроме, конечно, точек с женским бельем. В конечном счете, существует немало универсальных вещей — шарфы, пояса, шапки, кеды. И хотя, кроме обуви, ему ничего не было сейчас нужно, вернее, он не собирался тратить на это деньги, но вдруг на глаза попалась бы вещица за совсем смехотворную цену. Кроме белья он проигнорировал и магазины техники, рассудив, что новая техника ему все равно не по карману, а различные аксессуары уже давно несовместимы с его старыми устройствами.
Павлик потратил пару часов на исследование всех имеющихся отделов и, достаточно устав от необходимости мелко семенить вдоль рядов, поднялся на верхний этаж, к продуктовому гипермаркету, который изначально решил посетить последним, чтобы пакеты не мешали экспедиции. Поднимаясь на эскалаторе, он подбадривал себя тем, что сейчас возьмет реванш за упущенные консервы. Но, к его разочарованию, руководители гипермаркета посчитали, что цены имеющихся у них продуктов и без того низкие, и не приняли участия в ночной торговле, а закрылись как обычно. Увидев опущенные решетки, Павлик от досады чуть не пнул стоящую рядом схему зала. Подстегиваемая нервным переживанием усталость окончательно его одолела. К тому же в одежде, годной для прогулки в прохладный вечер, оказалось слишком жарко в помещении, от духоты пересохло в горле и заболела голова, глаза сильно резало от яркого света.
Павлик побрел по этажу, ища свободную скамейку, чтобы отдохнуть пару минут. К третьему часу ночи изможденных людей все ещё осталось немало, и они расположили на скамейках не только свои тела, но и сумки, пакеты, куртки. Найдя свободное место, он уселся и расстегнул куртку, не обращая внимания на сидящего рядом толстого мужика с бородкой, державшего пакеты на коленях. Запах пота, который Павлик ощущал на себе, но надеялся, что под застегнутой курткой его никто, кроме него, не чувствует, вырвался с полной силой и наполнил ноздри сильным кислым и терпким ароматом парадной без домофона. Рубашка, которую он носил третий день, не дождалась окончания рабочей недели, она вся промокла и пропиталась потом, прилипла к пояснице. Павлик вытер ладонью пот с висков, провел рукой по волосам, стараясь чуть растереть головную боль, отчего жесткие жирные сосульки встопорщились и застыли в глупом положении. Он вытер капли пота на кончиках пальцев о брюки. Его сосед, крякнув себе в бороду, поднялся со скамейки и ушел.
Посидев минуту, Павлик уже собрался было пойти домой, когда заметил прямо перед собой отдел оптики. На витрине висел большой плакат: «Только сегодня ночью бесплатная проверка зрения и первая пара линз в подарок». Внутри горел свет, и дверь была открыта.
Поднявшись, он почувствовал, что его ноги дрожат и еле двигаются, но через не хочу прошаркал в отдел и огляделся. Это был типичный «аквариум», заставленный прозрачными стеклянными стеллажами. Справа на полках располагались солнцезащитные очки с громкими марками «Ray Ban», «Bylgari», «Dolce&Gabbana», «Porsche». Слева находились оправы с обычными прозрачными стеклами. В глубине отдела напротив входа стояла стойка с кассовым аппаратом и коробками контактных линз под стеклом. Справа от прилавка в углу стоял какой-то агрегат — жестяной, выкрашенный в защитный зеленый цвет, напоминающий военную электронную технику Советского Союза. К передней стенке устройства была прикреплена подставка с узкой горизонтальной полочкой и широким обручем. Перед аппаратом стоял хромированный складной стул. Как раз из-за агрегата выскочил, слегка напугав Павлика своей внезапностью, продавец. Пока он делал к нему два размашистых шага, Павлик успел рассмотреть, что это мужчина средних лет, в белом халате, с широкой лысиной на голове и двумя аккуратно подстриженными полосками волос над ушами, соответствующих по ширине его усам.
— Здравствуйте, здравствуйте, — улыбаясь заговорил оптик. — Что вас интересует в нашем царстве ясности?
— Ясности? — не поняв, переспросил Павлик.
— Я вас ясно вижу. У меня твердая единица! А у вас?
— Не знаю. В школе, кажется, тоже была единица.
— Значит, вы пришли куда надо. Сейчас и проверим.
Оптик подошел к зеленому аппарату и приглашающе отодвинул стул.
— Это бесплатно? И линзы подарите? — уточнил Павлик.
— Проверка? Абсолютно бесплатно, — заверил оптик. — А линз только первую пару дарим. Мы раскроем вам глаза на ваше зрение, подберем оправу или снабдим достаточным запасом контактных линз хоть на месяц, хоть на год.
— Мне только проверить и линзы, — усаживаясь на стул сказал Павлик, приглядываясь к ламинированной картонке бэйджика на халате. Черные буквы сообщили, что к нему обращается «Станиславов И.Ф.».
— Что ж, можно и бесплатными линзами обойтись. Садитесь на стул, — скомандовал Станиславов и, зайдя с другой стороны аппарата, в нос себе прошептал: — Нам же не нужно план делать. — Затем чем-то прошуршал и спросил: — Вас как зовут?
— Павлик, — по привычке ответил Павлик, а затем поправился: — Павел.
— А полностью?
— Голиков Павел Александрович.
— Очень приятно. Меня зовут Иван Франкович. Вы случайно не родственник того самого Голикова? В чью честь у нас тут рядом улица?
— Нет. Просто однофамилец, я думаю.
— Вас, наверное, постоянно об этом спрашивают?
— В общем-то нет.
— Удивительно. Полный возраст? — продолжил анкетирование Иван Франкович.
— 26.
— Работаете? Учитесь?
— Работаю.
— Кем?
— Печатник. В фотоцентре.
— Какая интересная, должно быть, работа — помогаете людям смотреть на их жизнь. Хорошо, — послышался щелчок пластмассы по столу и снова бумажное шуршание.
Иван Франкович подошел к Павлику.
— Можем переходить к осмотру. Придвиньтесь ближе. Теперь кладите подбородок вот сюда на полочку, — оптик показал на прикрепленный к аппарату механизм. — Подождите-подождите, сейчас я салфетку на нее постелю.
Он вытащил из кармана упаковку с бумажными салфетками, достал одну, свернул и положил на маленькую полку.
— Гигиена прежде всего, — назидательно сказал он. — Вот теперь можно ставить подбородок. Хорошо. Теперь прижмитесь лбом к обручу. Вот так. Смотрите прямо и слушайтесь не совсем доктора, но меня, тоже специалиста.
— Вы не окулист? — не отрывая подбородка, сдавленно спросил Павлик.
— Нет, — послышался ответ. Голос оптика звучал с легким эхом, видно, он отражался от металлического корпуса агрегата, внутрь которого не моргая смотрел Павлик. — Даже не офтальмолог, — продолжил Иван Франкович. — Я оптометрист. По сути, как и вы, работаю со станком и тоже помогаю людям смотреть на свою жизнь. Так. Смотрите прямо, — послышались щелчки каких-то клавиш, поскрипывание. — Ох, а что это у вас глаза такие красные?
— С самого утра не спал.
— Сразу с работы на распродажу. Понятно. Как и все мы. А я уж первым делом подумал, не принимаете ли чего. Ну, изменяющего, — прошла секунда молчания. — А теперь не моргайте. Смотрите прямо.
Что-то зажужжало, послышались звуки ездящей печатной каретки.
— Все готово, — объявил оптометрист.
Павлик убрал голову с подставки. Салфетка прилипла кончиком к его подбородку и растянулась белой лентой, словно Павлик был выданным чеком из терминала. Снова возникший рядом Иван Франкович подхватил салфетку, скомкал ее в руке и положил себе в карман халата.
— И что у меня со зрением? — спросил Павлик.
— Ну, что-что. Минус. Небольшой, минус 1,5, но можно уже думать об очках. Сами небось замечали, что не так хорошо видите.
— Да, но…
— Но не было времени, денег, желания, — перебил его Иван Франкович. — Все это понятно. Я уже это все слышал от… — он призадумался, будто и правда вспоминал тех, кто говорил что-то подобное, — всех, — закончил он мысль. — Постоянно носить очки, конечно, еще не нужно, — продолжил оптометрист, — но для телевизора, в кино там или в театре они пригодятся, будет комфортней.
— А линзы?
— Да зачем они вам? Я же говорю, постоянно носить не нужно.
— Попробовать.
— Да мне не жалко. Воля ваша.
Иван Франкович покопался в ящике стола и протянул два блистера.
— Вот на минус 1,5, — сказал он. — Они считаются одноразовыми, но в общем-то можно и пару дней носить. Встречал умельцев, что и по неделе с ними ходят. Только не снимайте их тогда на ночь — высохнут. А в течение дня можете капли закапывать, чтобы глаза не так сильно от них уставали.
— Капли?
Иван Франкович снова отвернулся к столу и еще раз пошебуршал в ящике.
— Вот, возьмите, — он протянул тоненький тюбик, похожий на те, в которых продается клей. — Тоже рекламный образец. Бесплатно. Я же правильно понимаю, обычные флаконы за 500 рэ вам не предлагать?
Павлик смутился. В воздухе снова почувствовался сильный запах пота. Он повертел в руках блистеры и флакончик, но со стула так и не поднялся.
— Что-то хотите спросить? — поинтересовался Иван Франкович.
— Да. А как их надевать?
— О, да это совершенно не сложно. В принципе, в интернете можете найти массу ссылок.
Оптометрист замолчал, Павлик продолжал сидеть,
— Если хотите, могу дать вам мастер-класс. Как видите, — Иван Франкович обвел пустой отдел руками, — я совершенно не занят. Вот только пробников нет, поэтому вам придется учиться на собственных линзах и уже не снимать их, когда ляжете спать.
Павлик кивнул.
— Прошу к прилавку.
Павлик вместе со стулом передвинулся к прилавку. Иван Франкович взял второй стул со своего места у аппарата и сел рядом с ним, перед этим достав из ящика и поставив перед Павликом круглое зеркало на ножке в металлической оправе. «Икеевское», — сразу определил для себя Павлик. Вскрыв блистеры, Иван Франкович дальше только давал указания и советы — как подцеплять линзы, как определять, не вывернуты ли они наизнанку, как их вставлять в глаза. А Павлик сам выполнял все процедуры. Больше всего он намучился с левым глазом. Сильно устав за день, тот никак не хотел оставаться в распахнутом виде даже на миг, а засунутую линзу тут же сжимал веками, комкал, как стикер с устаревшим номером телефона, и выбрасывал на щеку. Павлик пыхтел, краснел, а по позвоночнику снова потек ручеек пота. Его пальцы дрожали от досады и, уже доставая снова и снова вымоченную в растворе линзу, тут же ее сминали. С двадцатой попытки ему все-таки удалось запихнуть её себе в глаз. Павлик вздохнул с облегчением и откинулся на спинку стула, оглядывая отдел. Ему казалось, что свет стал еще ярче и больней, стеклянные полки и зеркальные стенки стеллажей напоминали внутренность холодильника, и от этого струйка пота, дошедшая до своей конечной точки у копчика, превратилась в морозную иголку и больно кольнула Павлика так, что аж мурашки побежали по загривку.
— Ну вот, полдела сделано. Теперь научимся их снимать, — с улыбкой инквизитора произнес Иван Франкович. — Но так уж и быть, поучимся только на правом глазу.
Закончив и распрощавшись с оптометристом, Павлик вышел из торгового центра и пошел домой. Держать глаза открытыми было невероятно тяжело, они, как будто забытые на блюде виноградины, ссыхались на открытом воздухе, и веки, как тонкая кожура, скукоживались и прижимались к черным косточкам зрачков. В мутных рассветных сумерках сложно было понять, лучше стало видно или нет. Только проходя под еще не выключенными фонарями, он физически чувствовал, как зрачки немного расширяются под их лучами, будто хотят выпрыгнуть или вытолкнуть инородные предметы.
Придя домой, Павлик выпил полный стакан воды и сразу же лег в постель. Закрыв глаза, он чувствовал, как линзы чуть приподнимают веки, но, едва подумав, что ему опять долго не удастся заснуть, он провалился в сон, чему немало удивился, когда прозвенел будильник на работу.
Сухость в глазах не пропала. Он выпучивал их у зеркала, однако никаких явных изменений — в линзах он или без — не заметил. Разве что какой-то блеск появился в зрачках, но это могло быть и просто игрой воображения. Павлик вспомнил о каплях. Отвинтив крышку, он запрокинул голову и, придерживая веки пальцами, поочередно уронил по капле в каждый глаз. Средство вызвало небольшую боль, от которой глаза моментально закрылись и не желали вновь самостоятельно открываться. Тут же потекли слезы. «Или это вытекают из сомкнутых век капли?» Вытерев пальцем и попробовав кончиком языка, Павлик не смог определить. Ослепший, он с минуту стоял в ванной, прислушиваясь к себе, к падающей в трубах воде, к шуршанию в вентиляции. Привыкнув, глаза вновь открылись.
Весь день на работе он путал номера заказов, ошибался кнопками, не мог разобраться с фильтрами (привычные шаблоны выдавали совершенно другой результат, не тот, к которому он привык и мог предсказать), в итоге простая печать отнимала значительно больше времени. Павлик раздражался сам, раздражались девочки на выдаче, клиенты матерились.
Дождавшись перерыва на обед, он с облегчением вырубил печатные машины. Его коллеги ушли из мастерской в располагавшуюся на третьем этаже бизнес-центра столовую. Он вытащил из рюкзака контейнер с гречкой, быстро проглотил ее и, закрыв за собой дверь, пошел на второй этаж в курилку. Там было пока пусто. Он подошел к окну и с удивлением заметил, что теперь четко и ясно видит логотипы на переносимых грузчиками ящиках. К тому же ему теперь отчетливо видно расписание акций на окне магазина. Конечно, Павлик и так прекрасно помнил, когда и зачем стоит туда заходить, но видеть было приятно, словно его личное, персональное знание было отпечатано в типографии и вывешено, будто это его диплом или сертификат, подтверждающий его заслуги как специалиста по акциям и скидкам. Не хватало только имени и фамилии посреди плаката.
За этими приятными мыслями Павлик не заметил, как в курилку зашли те самые девушки, подслушав разговор которых вчера, он узнал про распродажу в «Очке». Он прислушался к их диалогу.
— Мне же интересно, что там было?
— Вот самой и надо было идти.
— Ну извини. Для меня тоже это было полной неожиданностью.
— Ладно, все понимаю. Эти друзья любят нагрянуть без приглашения.
— Вот-вот. Хотя у меня в этом плане всегда было день в день.
— Забей. Просто шарахаться одной ночью было стремно.
— Так что прикупила? Я же видела ты с пакетом пришла.
— Ну, вот блузку купила.
— Эту?
— А какую еще? Конечно, эту.
Обе девушки на пару мгновений замолчали, видно, рассматривали новую блузку.
— Ой, смотри! У тебя тут пятно. Прямо на груди, — воскликнула одна.
— Ужас! Только купила же! — расстроенным голосом сказала другая.
— Это кетчуп. Снимай скорее, нужно ее замочить, — послышалось судорожное клацанье ногтей по пуговицам, затем шуршание снимаемой ткани.
— Какой у тебя классный лифчик! Тоже там купила?
— Да. Смотри, какие чашечки удобные. Хочешь потрогать?
У Павлика загорелось лицо. Он не знал, куда себя деть. В этот момент, как назло, солнце скрылось за тучей, и в отражении стекла ему стали видны призрачные силуэты девушек.
— Со скидкой?
Призрак полуголой девушки кивнул. Павлик усиленно старался смотреть только на грузчиков.
— У меня похожий лифчик. Такой же удобный и красивый. Но стоил — мама дорогая! На день рождения себя побаловала, — продолжила первая девушка.
— Покажи.
Снова застучали ноготки по пуговицам. На этот раз они очень долго клацали, стало слышно старательное сопение. Павлик не выдержал и развернулся, чтобы выйти из курилки. Перед его глазами две девушки, практически мешая друг другу, своими серповидными звериными когтями никак не могли справиться с маленькими пуговицами на блузке одной из них. Вместо того чтобы быть расстегнутой, блуза оказалась вся изодрана и изорвана, а белое тело просматривалось сквозь дыры. Павлик увидел, как на девичьей коже расширяются поры, пробиваются жесткие щетинки, волоски бурой шерсти. Девушки повернулись к Павлику:
— Что уставился? Тела захотел? Возбудился? — зарычала, прижав к себе подругу, одна из полуголых чудищ. — Иди сюда! — и протянула свою когтистую лапу.
— Нет! Нет! — закричал Павлик, рванул к распахнутой двери, но врезался в появившегося в проеме человека, отскочил и ударился головой о дверной косяк.
На секунду все померкло.
Открыв глаза, Павлик понял, что сидит на полу. Обе девушки, в нормальном виде и полностью одетые, сидели рядом с ним на корточках. Одна из них прижала руку к его лбу.
— Я же говорила, что у него жар, — произнесла она, — смотрите, как его трясет.
Человек, на которого натолкнулся в проходе Павлик, оказался самим директором их печатной мастерской. Поэтому его тут же отправили домой поправляться. Несмотря на теплую погоду и выглянувшее снова солнце, прикладывающее свои жаркие лучи к голове Павлика, всю дорогу до дома его бил озноб. Он подумал, что, возможно, после того, как, весь пропитанный потом, вышел из торгового центра в прохладную ночь, вернее утро, его продуло. Может, даже подхватил грипп, и нужно записаться на завтра к врачу.
Зайдя в квартиру, Павлик закрыл за собой дверь, скинул туфли и вошел в комнату, где тут же и замер. На углу письменного стола, скрестив ноги под столешницей, сидела его мать.
— Ты почему дома? Прогуливаешь? — холодно спросила она.
Павлик с трудом верил своим глазам. Но он слишком хорошо помнил этот крашенный в баклажан пух волос на ее голове, сжавшиеся и застрявшие под морщинами лоб, глаза и губы, ее нос с очень тонкой переносицей и крупными крыльями ноздрей и эти пластмассовые очки с привязанным к дужкам шнурком от ботинок (он вырос из них еще в седьмом классе), и этот халат со множеством разных лоскутов-заплаток с неизменными крупными цветами.
— Мама… — Он ещё не успел понять, какое чувство ему хочется передать этим словом, поэтому оно просто выпало из его рта, как слюна спящего на подушку.
— Я спрашиваю, ты почему так рано дома?
— Мне стало плохо.
— Плохо ему стало. Я все знаю. Звонили с работы. На баб голых засмотрелся! — повысив тон, сказала она.
— Нет, мама, я сразу…
— Что «сразу»? В обморок грохнулся сразу!
Мама положила ногу на ногу и принялась раскачивать ступней тапок, шлепая им по пятке. Когда-то этот резиновый шлепанец был любимой игрушкой их собаки и хранил следы ее клыков. Пес, обычная дворняга, сдох уже лет десять назад, когда Павлик еще учился в десятом классе. После этого целый год кто-нибудь из одноклассников, когда он проходил мимо по коридору, обязательно громко сообщал остальным: «У Голиковых принято кормить собаку объедками со стола. Вот и подохла с голоду». Павлик не понимал, почему это вызывало такой смех у одноклассников, но он и не брал этого в голову. Да, действительно, мама кормила их с псом супом из одной кастрюли, но это же не объедки. Только один раз, перед самой смертью Туза, мама приготовила ему суп в отдельной кастрюле, настрого запретив к нему притрагиваться. Видно, Павлик тогда еще не замечал, что Туз сильно болен. А через пару дней он и подох. Наверное, мама побоялась, что Павлик все равно сможет заразиться, и сразу же выкинула эту кастрюлю на помойку. Через несколько лет он так же поступил с ее судном.
Мама тяжело вздохнула и сказала:
— Я же тебя предупреждала, что от девиц тебе только один вред. Учила тебя быть самостоятельным, готовить и убирать. Сама поступилась этими обязанностями, чтобы ты привык, чтобы ни одна размалеванная девка тебя не обманула легкой жизнью. Ты же у меня в магазин с первого класса ходишь, такой был хороший мальчик. — Она перекинула ногу на ногу. — Я думала, что избавила тебя от срамных мыслей, когда сняла шпингалет в ванную, чтобы не запирался. А теперь вот с работы выгнали средь бела дня, чтобы не учудил чего снова. Стыд-то какой!
Она наклонилась вперед, обняла себя за плечи и стала медленно раскачиваться, заводя в голосе надрыв:
— И покинула тебя с легким сердцем. Поверила в тебя! Поверила, что отныне ни одна тварь не вползет ни в сердце к тебе, ни в квартиру мою! Нет мне покоя!
Амплитуда ее раскачивания становилась всё шире и шире. Отчасти желая предотвратить ее падение, отчасти в надежде вымолить прощение объятием, Павлик подошел к ней, нелепо раскинув руки. Она взглянула ему прямо в глаза, качнулась вперед и упала на пол, разлетясь на сотни злобно смеющихся сморщенных ртов. Солнечные лучи, проникающие в комнату, заиграли с ними в чехарду, перескакивая с одной золотой коронки на другую, отражаясь, они влетали горящими искорками Павлику прямо в глаза. Зажмурившись от боли и страха, поскуливая, он выбежал из дома, лишь бы не слышать больше этот мерзкий хохот, не видеть ее заходящихся в гоготе ртов.
Через какое-то время Павлик почувствовал на своих веках тень и остановился. Он открыл глаза и увидел, что стоит в каком-то незнакомом дворе. Удивившись про себя тому, что он умудрился выбежать, не глядя, за пределы своего района, потому как в своём он знал все дворы наизусть и действительно мог их пройти даже с закрытыми глазами, Павлик приметил скамейку неподалеку и опустился на нее. Стоять на ногах было больно. Он положил руки на колени, их била мелкая дрожь. Павлик подумал, что, наверное, его всего трясет и, кажется, он снова может упасть в обморок. Наверное, и правда температура, лихорадка. Он решил просто посидеть какое-то время и откинулся на спинку скамейки, глянул на небо. Обычные бесформенные облака снова разлетелись, давая солнечному диску простор. Он с удовольствием подставил ему свое лицо, ощущая, что что-то подсыхает на щеках, чуть стягивая кожу. Он зажмурился и вытянул уставшие ноги, но вскоре подул ветер, и солнце снова скрылось. Откуда-то послышались детские голоса. Павлик открыл глаза и сел прямо.
Из соседнего здания выбежала толпа ребятишек. С шумом, с гамом, шурша теплыми штанишками, они пробежали мимо него к качелям и песочнице, к детской площадке, которая находилась на некотором расстоянии перед его скамейкой. За этим разноцветным ручейком чинно шли две воспитательницы, одна в бежевом плаще, вторая в короткой кожаной куртке и в джинсах. Они сели на соседнюю скамейку, неодобрительно скользнув по Павлику взглядом. Чуть поерзав, он понял, что встать пока не в силах, поэтому решил не думать о воспитательницах и стал наблюдать за игравшими на площадке детьми.
Две девочки, обустроившись в песочнице, лепили на бортике куличики, кричали в сторону мальчиков обзывалки и лупили совочками друг дружку по рукам. Один мальчик сидел на качелях и подгонял своего товарища толкнуть его посильнее, а когда его друг от усилия поскользнулся и упал в песок, громко засмеялся. Еще один тихо сидел в беседке. Этот тихий мальчик напомнил Павлику себя, он тоже был всегда в стороне от общих игр. Бледное круглое лицо тихони покрывали похожие на грязь крупные пятна, может, какая-то кожная болезнь, а черные большие глаза, казалось, смотрят и ничего не видят вокруг. К этому мальчику тут же подбежали двое, повалили его наземь и стали пинать ногами. Они снова поднимали его за куртку, но тот никак не мог удержаться на ногах и снова падал, а те, гогоча, продолжали пинать лежачего.
Павлик посмотрел на воспитательниц. Та, которая была в чёрной куртке, что-то показывала в своём телефоне, из-за чего из напомаженных ртов обеих срывался влажный округлый смешок. Павлику стало ясно, что им нет никакого дела до детей, и нужно вмешаться самому. Он медленно поднялся со скамейки и, слегка пошатываясь, пошел к драчунам, смачивая горло слюной и накапливая грозность в голосе. Приблизившись к беседке, он гаркнул:
— А ну прекратили!
Мальчики остановились, замерли и посмотрели на него.
— Что вы делаете?! Неужели вам его не жалко?! — продолжил Павлик.
— Мы просто играем, — дрожащим тоненьким голосом произнес один из мальчиков.
— Ничего себе игры! Ему же больно! — продолжил отчитывать Павлик. Он надеялся, что тихоня сам встанет, но тот продолжал лежать на земле, уставившись темными глазами в небо. — Вы его покалечить хотите?!
— Кого? — спросил второй мальчик.
Павлик удивился несуразности такого вопроса.
— Его! — он наклонился, чтобы поднять ребенка на ноги. Вес показался слишком малым для такого возраста. Перед глазами Павлика промелькнули одноклассники, мимо которых всегда приходилось проходить в самый конец шеренги. Пальцам никак не удавалось зацепиться за курточку ребенка, а тот лежал не шевелясь и не реагировал на попытки его поднять. Предчувствуя что-то недоброе, Павлик присел и взял голову ребенка в свои ладони, та прошебуршала по песку и грязи и отделилась от тела.
— Что вы наделали! — в ужасе закричал Павлик и выронил мертвую голову ребенка.
Ударившись о землю, голова, подскакивая на мелких камушках, покатилась, собирая на лице и в волосах, как толстый еж, пожелтевшие травинки и листики. Павлик опрокинулся на спину и, отталкиваясь ладонями и ногами, как краб, затылком вперед отполз от безжизненного тела и жестоких детей, крича:
— Убили! Убили!
Дети расплакались и тоже заголосили:
— Мая Василья! Мая Василья!
Воспитательницы тут же вскочили со своей скамейки и подбежали к ним.
— Мужчина, что вы делаете? — первой набросилась в бежевом плаще.
— Они убили его! Ваши дети убили! «Скорую»! — кричал Павлик.
— Что? Кто? Кому скорую?
— Ему, — Павлик дернул ногой в сторону тела.
— Что с ним такое? Наркоман, что ли? — спросила в кожаной куртке.
— Убили! Убили! — выл Павлик, уперевшись спиной в беседку.
— Алла, бери детей и — в сад, — скомандовала первая воспитательница. — И Саныча позови сюда. А я пока и правда «скорую» вызову.
— Да, «скорую». «Скорую»… — зашептал Павлик.
Пока не приехала «скорая», Павлик сидел и молчал, только вздрагивал и шумно вдыхал воздух. Над ним стоял, нахмурившись, мужчина лет шестидесяти в форме охранника, он тоже молчал. «Мая Василья» с телефоном в руках бродила по детской площадке, оборачиваясь на каждый звук колес. Когда приехали санитары и вышли из машины, она тут же подскочила к ним и стала что-то объяснить. Затем они все вместе подошли к Павлику.
— Мужчина, что с вами? — спросила женщина в синей куртке и штанах с блестевшими светоотражателями и с чемоданчиком в руке.
— Поздно. Уже поздно, — не глядя ни на кого, сказал Павлик.
— Что поздно?
— Они убили его.
— Кого убили? Мужчина!
Павлик поднялся. Охранник сделал шаг в его сторону, но санитарка, схватив его за руку, остановила. Второй санитар пошел следом. Павлик побрел к голове мальчика, поднял ее и прижал к груди правой рукой, левой он указал на нее и сказал: «Его».
В этот момент санитар воткнул ему в плечо шприц, и Павлик упал лицом в палую листву.
Он не потерял сознание, не был обездвижен или парализован. После укола ему просто стало казаться, что поверхность всех вещей сделалась пушистой, мягкой и приятной. Мир был огромной подушкой, которую кто-то распорол, и лебединый пух, похожий на рыжие листья, был повсюду, лез в нос и в рот. Два плюшевых зайца подхватили его за руки и за ноги, накрыли спину мантией из шкуры снежного барса, и мир понёсся, как будто он лежал на неровном и покачивающемся эскалаторе. Вскоре он оказался в огромной муфте, переливающейся под падающим из верхнего отверстия светом — то синим, то красным. Павлику стало очень тепло и приятно, его перестало знобить, он успокоился, и на его лице возникла рядом с прилепившимся к щеке листиком умиротворенная улыбка.
Его вытащили из муфты и блаженства. Мир снова задвигался, и какие-то неприятные запахи заползли в нос. Белое в черных точках небо загородила добрая, но усталая и усатая женщина. Она ходила вокруг заботливой мамой-кошкой, что-то мурлыча про себя и вылизывая шершавым языком его уставшее тело. Павлик совсем разомлел и выключился.
Когда он снова пришел в себя, то понял, что лежит на чем-то жестком и не может пошевелить руками и ногами. Мимо него ходили туда-сюда люди в белых халатах, разноцветных робах, в спортивных штанах и футболках. Он услышал женский голос, кого-то зовущий. Подошла медсестра. Обычная женщина лет сорока в сиреневой форме. Она запричитала о нехватке мест, о том, что приходится укладывать пациентов в коридоре, и хорошо еще, что койка нашлась.
— Сейчас мы тебя к врачу отведем. Ты же не будешь хулиганить, когда я тебя отвяжу? — спросила она.
Павлик пообещал не хулиганить. Ноги и руки слегка затекли, и он пару секунд посидел на койке, прислушиваясь, как сотни иголок блуждают по его телу. Затем он медленно пошел за сиреневой сестрой. Она привела его к одному из кабинетов, запустила внутрь и закрыла за ним дверь. Павлик оказался в просторном светлом помещении. Длинную напротив двери стену занимали большие, от пола до потолка, окна с полуопущенными жалюзи. Стену справа, выкрашенную в белый цвет, украшала большая фотография зеленых холмов, под ней стояла кушетка из темно-коричневого кожзаменителя. Противоположную, дальнюю стену целиком занимал стеллаж из МДФ цвета венге, где каждому сувениру — слонику, верблюду, турецкому глазу, пирамидке и прочим — было отведено по персональной полке. Несколько полок все же использовалось по назначению: под углом, прислоняясь к боковым стенкам, чтобы не завалиться, по 3–4 штуки стояли книги без указаний автора или названия на корешках. Перед стеллажом стояло черное кресло с высокой спинкой. В нем сидел молодой мужчина в темно-сером костюме: круглая голова с коротко подстриженными светлыми волосами сверху и тонкой шеей снизу напоминала ввинченную в торшер без абажура лампочку. Мужчина привстал и предложил Павлику присесть на стул перед столом. На столе лежали какие-то бумаги, папки, блокноты, с одного края была стопка книг, на другом стояла лампа, которая, несмотря на то, что день еще не кончился и на улице было светло, ярко горела, подсвечивая черные крапинки пыли на верхних листах бумаг.
Владелец кабинета взял верхнюю тонкую папку со стола, раскрыл ее и спросил:
— Павел Александрович?
— Да.
— Расскажите, как вы думаете, почему вы здесь оказались?
Запинаясь и сбиваясь, Павлик поведал всю историю, произошедшую на детской площадке. За время рассказа человек-лампочка записывал что-то в блокнот, поглядывая в окно. Когда Павлик закончил, мужчина попросил его рассказать весь сегодняшний день, но Павлик сказал, что просто был на работе, почувствовал себя плохо, и его отправили домой. Он решил не рассказывать про случай в курилке и тем более про дом.
— Вы посещаете психоаналитика или состоите на учете в психоневрологическом диспансере?
— Нет.
— У вас весь лоб в поту. Вам нехорошо?
— Просто немного знобит. Наверное, простыл.
— Посидите тут немного, — сказал хозяин кабинета и вышел за дверь. Послышался металлический перезвон ключей, и дверной замок звонко щелкнул.
Павлик сразу же взял со стола блокнот, куда записывал мужчина. Вся страница была исписана жуткими каракулями. Единственными словами, которые он смог разобрать, были: «изоляция», «ампутация», «кастрация» и «конфискация». Павлик заплакал. Он попытался сдержать слезы, но они все текли и текли из его глаз. Его уставшие глаза пронзила новая боль, как будто слезы были не просто солеными, а состояли из чистого спирта и жгли огнем его железы, вспухшие веки, воспалённый нос. Он схватился за карандаш, чтобы вычеркнуть такие ужасные слова, но тут же понял, что это все равно бессмысленно. Он подошел к окнам, слезы перестали катиться по щекам, оставив после себя очередную заложенность в носу. Кабинет располагался очень высоко, не выпрыгнуть. На парковке стояли сплошь черные и длинные автомобили. Павлик по-прежнему сжимал в руке карандаш — твёрдый, деревянный, остро заточенный. Он сжал его сильнее в кулак и встал за дверью в кабинет. Голоса и шаги, доносившиеся сквозь фанерные листы, сливались в единый монотонный шум, похожий на звук сильно приглушенного радио. Павлик прислонился к стене, его ноги дрожали от страха и слабости. Через какое-то время снова раздался лязг ключей и щелчок замка. Павлик вздрогнул — кажется, он успел задремать стоя. Дверь открылась, и перед его глазами появилась тонкая шея с черным ободком тени от воротника рубашки. Павлик вонзил в нее карандаш и бросился бежать. В коридоре он сразу же наткнулся на двух крепких мужчин в темно-бордовой форме. Те схватили его за руки, заломили их и припечатали его к стене. Павлик с силой врезался лбом в бежевую краску и потерял сознание.
Половину комнатушки, куда днем свет проникал через небольшое зарешеченное окошко в двери, но сейчас, в ночное время, когда свет в коридоре погасили, она была полностью погружена во тьму, от стены до стены занимала койка с привязанным к ней человеком. Над лежащим стоял мужчина в белом халате, с широкой лысиной, с тонкой полоской волос над ушами, соответствующей по ширине его усам.
Иван Франкович пальцами одной руки раздвинул веки правого глаза Павлика, большим и указательным другой руки он мягко надавил на глаз. Глаз с легкостью, как созревший прыщ, выскочил на щеку Павлика. Иван Франкович взял его левой рукой и отсоединил, как USB-провод, зрительный нерв. Затем аккуратно, щипком, снял пленку контактной линзы, она тут же ссохлась в пыль у него на пальце, и Иван Франкович вытер палец о халат. Он завернул глаз в вытащенный из кармана платок. Убрав его обратно в халат, он повторил процедуру с левым глазом. Затем вытащил два стеклянных шарика из другого кармана и затолкал их в пустующие глазницы. Проведя сложенными вместе пальцами по векам Павлика сверху вниз, он закрыл их.
Иван Франкович вышел из комнаты и, насвистывая старый романс, пошел по коридору, с удовольствием отмечая, как жильцы запертых палат стали тихонько скулить и плакать во сне.
Санитарка Юленька, дежурившая этой ночью, подняла голову от столешницы поста в начале коридора.
— Ой, Иван Франкович, — смутилась сначала она, а потом, взглянув на часы, спросила: — А что вы тут делаете так поздно?
— В соседнем крыле был на консультации, — весело ответил он. — Кто бы мог подумать, но иногда требуется и скорая оптометрическая помощь. Даже душевнобольным.
— А здесь?
— Услышал всхлипы и решил посмотреть, не нужна ли помощь.
— А-а-а, — протянула, слегка зевая, Юленька. — Да не, это просто, наверное, луна. Знаете, они же чувствительны к этому делу.
— Очень чувствительны, — согласился Иван Франкович. — А еще смерть чуют. Вы бы проведали их, мало ли что.
Юленька встала из-за стола, достала связку ключей из кармана и заглянула в первую комнатку. А Иван Франкович пошел домой.
У себя он уселся в гостиной перед тем самым оптометрическим аппаратом, подсоединенным с помощью проводов к большой плазменной панели на стене. Он вытащил платок из кармана, бережно развернул его, затем нажал на агрегате какую-то кнопку, отчего сбоку выскочил, как CD-привод, ящик с двумя контейнерами. Положил в каждый контейнер по глазу, задвинул ящичек, взял в руки дистанционный пульт и нажал кнопку «Play».
Всю ночь оптометрист Иван Франкович Станиславов провел перед телевизором. Дико смеясь, он смотрел запись, сделанную от первого лица. Смотрел, как герой сначала шарахается от двух беседующих девушек и расшибает себе лоб, как он роняет фотографию старой женщины со стола у себя дома и в ужасе сбегает, как отчитывает двух маленьких детей и отбирает у них футбольный мячик, заходясь над ним в слезах, и как он в итоге, прочитав дурные стихи в блокноте у молодого психиатра, где «явь» рифмуется исключительно с «навь», вонзает острый карандаш ему в шею.