Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2017
Константин Комаров —
поэт, литературный критик, литературовед. Выпускник филологического факультета
Уральского федерального университета им. Б.Н. Ельцина. Автор
литературно-критических статей в журналах «Новый мир», «Урал», «Вопросы
литературы», «Знамя», «Октябрь» и др. Лауреат премии журнала «Урал» за
литературную критику (2010). Стихи публиковались в журналах «Звезда», «Урал»,
«Гвидеон», «Нева», «Новая Юность», «Волга», «Бельские просторы», «День и ночь»
и др. изданиях. Автор нескольких книг стихов. Участник и лауреат нескольких
поэтических фестивалей. Живёт и работает в Екатеринбурге.
***
Из прохудившегося крана
сочится рыжая вода,
умножена десятикратно
первоначальная беда.
И стен позорище нагое
толкает к мылу и петле,
но странно душу греет горе —
и остаёшься на земле.
***
Тонким-тонким порезом,
будто бы от осоки,
дым проходит по рельсам
золотым и высоким,
и умчавшийся поезд
не вернётся обратно.
Мир — беззлобен и порист —
устоит, вероятно,
оттого что, рифмуя
эти строки беспечно,
твоего поцелуя
буду ждать бесконечно.
***
Не о себе всё то, что о себе
я говорил — темно и неопрятно.
И слово пробегало по губе
и, поскользнувшись, падало обратно.
Но о тебе — всё то, что о тебе,
весь этот роковых признаний ворох.
Всё сказанное — в силе и теперь,
когда я не нуждаюсь в разговорах.
Ты ж ничего не скажешь обо мне,
о том, как я немею и мельчаю.
И я смогу, как прежде, обомлеть
от твоего огромного молчанья.
***
Это не грех, но крах —
траурная гульба —
только азотный страх
тяжко висит у лба.
И невесомый стыд,
дрожь передав персту,
как часовой стоит
не на своём посту.
Сердца грязна изба,
всё в ней уже б/у.
Скройся, уволь, избавь,
не уходи, не у…
но оставайся греть
если не душу — пах.
Это всего лишь грех,
хоть и похож на крах.
***
Ты верил в то, что ко всему готов,
и всё терпела бедная бумага,
но полное отсутствие следов —
не показатель правильности шага.
Любимые приход мятежный твой
не ощущали ни душой, ни кожей,
но ты располагался в гостевой,
пока иные плакали в прихожей.
Чернила стыли, голосок ветшал,
и стало ровно и врагу и другу
всё то, о чём ты трепетно вещал,
решивши вдруг (с какого перепугу?),
что отбирать ты волен и давать,
взяв на себя прерогативы бога…
И топчешься теперь у входа в ад
с табличкой «Разувайтесь у порога».
***
Вода течёт и под лежачий камень,
когда он — лёгший правильно — ничей,
попробуй приподнять его руками —
под ним струится радостный ручей.
А если в воздух вслушаться весенний,
расслышать можно даже вдалеке
ручья и камня тихую беседу
на им одним понятном языке.
Он лёг на место и вписался прочно
в природный ненавязчивый уют.
Он знает всё о будущем и прошлом…
Не бей его — лежачего не бьют!
***
Я — только стих,
Я — только душа.
Маяковский
Не отыскав ни боли, ни тоски
внутри себя, ни радости, ни света,
надень, дружок, дырявые носки
и выйди в переполненное лето,
и вспомни о пустующей зиме,
просторной для отчаянного жеста
навстречу тем, кто мерно спит в земле,
и тем, кому в ней не хватает места,
и тем, кто с облупившихся трибун
смотрел на ход твоих глухих ристалищ,
кто вылетели птичками — в трубу,
пробрезжили, растаяли, расстались,
и даже тем, кто засыпал с тобой,
кто засыпал любовью и заботой,
кого ты нежной придавил стопой
чужого ямба, выпил, отработал…
И если вновь пойдёт такая жесть
и снова будет не опять, а снова,
спроси себя тихонько: кто я есть?
Ты — только слово, милый,
только слово…
***
М.Л.
Всё начинается ab ovo,
а проще говоря — с нуля,
и от Еката до Тамбова
распластывается земля,
звенит, и горбится покато,
и неба впитывает грусть —
вся — от Тамбова до Еката,
заученного наизусть
и повторяемого мною,
как мантра тихая с утра
о том, что я тебя не стою,
тебя не стою ни хера…
Где не должно болеть — там больно,
а если больно, то без б,
и значит, найдено в Тамбове
потерянное в Екб.
Но знай и помни, золотая,
что только по твоей вине
здесь снег висит, как запятая,
казавшаяся точкой мне.
***
Мы сели пить. И пили, пили, пили,
вплоть до смешенья языков и лиц,
клепая героические были
из скудоумных, пошлых небылиц.
О, эта хрупкость алкогольной спайки,
что кажется прочнее пирамид,
когда, как танки, громыхают байки
и чёрный ворон крыльями шумит.
Мир лёгкий, как кирпичик пенопласта,
в себя вбирает хриплые слова…
Но вот уж кто-то под столом распластан,
и вот в столе уж чья-то голова…
Мы похмелимся и сойдёмся снова —
и каждый принесёт бутыль в суме —
как бы внутри ботинка мехового,
в густой и тесной пропотевшей тьме,
затрёпанных повествований ради
и в чёрный хлеб вожмётся вновь смалец.
— Вам пить ещё не надоело, дяди? —
нас укорит придирчивый малец.
И я ему отвечу: надоело
и дальше — пьяной удалью гоним —
добавлю — вот дано мне было тело,
и порешил я, что мне делать с ним.
И завершу — под одобренье ближних:
— Я кто тебе тут, мля, пресс-атташе?..
А о душе не будем. Это лишне.
Пришла пора не думать о душе…
…………………………………………
Я чокаюсь, и жму кому-то руку,
и отбиваюсь от каких-то рук…
И стаканы бегут, бегут по кругу
и замыкают, замыкают круг…
***
Горят бутылочные розы
в свердловской молодой ночи,
заходят юные морозы,
а ты — скрывайся и молчи,
сиди, не совершай ошибки —
она уже совершена —
но тех, кому ещё паршивей,
не более чем до хрена,
воткнись уже меж винных пятен
в ковёр и видь цветные сны.
А мир вокруг — невероятен —
от первой до второй стены.
***
посвящение снято
Не то чтобы, но всё же что-то вроде
любви случилось с нами. Разве нет?
Бахвалиться удачами на фронте
сомнительных бутылочных побед
я был горазд. Но было же и кроме
того — пёс, люстра, сладкий чай:
хз, кто был тогда хозяин в доме —
возможно, что вселенская печаль…
Забудь местоименья, дорогая:
какое «ты», какое «я» вообще?
Свари мне борщ на ванну — не мигая,
я утоплюсь в кипящем том борще.
Но если бог над нами хороводил,
давая нам понять, что всё не зря,
то я и до сих пор с тобою вроде,
раз вышло так, что без тебя нельзя.