Владимир Лидский. Слепая любовь. Повесть. — «Новый журнал», 2016, № 285; Владимир Лидский. Игра в пепел. Повесть. — «Знамя», 2017, № 3.
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2017
Владимир Лидский.
Слепая любовь. Повесть.— «Новый журнал», 2016, № 285;
Владимир Лидский. Игра в пепел. Повесть. — «Знамя», 2017, № 3.
Повести и рассказы Владимира Лидского в «толстых» журналах стали регулярно появляться лишь в последние два года — автору удалось наконец обратить на себя внимание, покорив несколько крепостей, которые иные прозаики и поэты безрезультатно осаждают годами и десятилетиями. Ранее же Лидский (родившийся в Москве, но уже три десятилетия живущий в Киргизии) был известен, прежде всего, своим громким романом «Русский садизм», номинированным на «Национальный бестселлер», премию Андрея Белого и «НОС» и вызвавшим шквал критики. Рецензенты этой книги среди прочего упрекали писателя в чрезмерной жестокости по отношению к персонажам и обилии страшных картин, способных понравиться лишь психически нездоровому человеку. Отвечая на обвинения, автор объяснял, что страшные картины — не выдумка душевнобольного, а прямое отражение исторической действительности: у произведений Лидского, рассказывающих о событиях первой половины ХХ века, имеется документальная подложка.
Свежие повести писателя, вышедшие в нью-йоркском «Новом журнале» и московском «Знамени», вполне наследуют традициям «Русского садизма». В них тоже много жестокости и есть документальная основа с обращением к русской истории — от начала Гражданской войны до последствий Великой Отечественной. Ставшая вдруг очень распространенной в нашей прозе тема набирает все большие обороты: ловишь себя на мысли, что действие каждой второй попадающей в руки книги умещается в тот противоречивый отрезок времени, открывающийся николаевскими преобразованиями и завершающийся смертью Сталина. Где же, черт возьми, современные герои, способные на поступки?! Измельчали? Превратились в обыкновенных рефлексирующих интеллигентов?..
Повесть «Слепая любовь» — перекресток двух судеб. Исабель ребенком вывезли из Испании в СССР, где ей предстояло пережить все ужасы советских лагерей. Федор, лишившийся в юности отца, деда и родного дома, стал человеком, постоянно бегущим от себя, скрывающимся от смерти. Количество жестоких сцен в повести зашкаливает — читать ее психологически тяжело. Художественный мир Лидского близок к аду: персонажей насилуют, мучают, унижают, «ад намерен отобрать у них достоинство и самоуважение, вытоптать души, расчеловечить, смешать с нечистотами». Такова система лагерей страны Советов. Каждый эпизод насилия, зверства пробирает, вызывает нравственные терзания. Терзания настолько сильны, что повесть хочется поскорее бросить на полуслове и перейти к чему-то более легкому. Думаю, отсюда и рождаются претензии критиков в адрес писателя. Равнодушно читать, как разъяренные зэчки ни за что избивают беременную женщину и буквально вырывают ей глаза, невозможно. Однако если здраво рассудить, примеры такого сурового натурализма идут не в минус, а в плюс автору. Ибо заставляют сопереживать героям. В последний раз подобные сильные эмоции у меня вызвали отдельные главы «Зоны затопления» Романа Сенчина, правда, там причиной тяжести на душе явились психологические страдания персонажей — у Лидского же доминируют физические.
Любовь, обязанная служить спасением для героев, в условиях земного ада искажается, лишаясь прекрасного облика. После перенесенных Исабелью тягот и унижений Федор — начальник режима лагеря — становится для нее «светлым пятном в этой серой, погруженной в вечные сумерки жизни». Он не ухаживал за Исабелью, не завоевывал ее благосклонного расположения, не дарил цветы — начальнику просто требовалась постоянная женщина для удовлетворения половых потребностей. Среди лютых зверств, окружающих героиню, связь с Федором и его покровительство становятся подобием любви, а в конечном счете и настоящей любовью, когда Федор перестанет быть начальником и понесет суровую кару за все свои грехи. В тотальное, множащееся зло Лидский внедряет проблески света, заставляющие поверить в возможность счастья. В лагере Исабель вяжет Федору теплые носки — осязаемое проявление любви и заботы. Секунда — и резкое низвержение во тьму. Счастье невозможно. Или все-таки возможно? Не зря же над тусклой привокзальной площадью города со звучным именем Гагарин льется красивая испанская песня.
В повести «Слепая любовь» автор — лишь свидетель и рассказчик чужой истории. «Игра в пепел» — история личная, родовая. Владимир Лидский не только прозаик, поэт и драматург — он еще и фотограф, чьи кадры можно увидеть, зайдя в Facebook, на страничку автора. Пейзажи, натюрморты, портреты… «Знаменская» повесть начинается словами: «…и вот я открываю этот чудесный альбом, непонятно как сохранившийся в катаклизмах истории…» Далее — словесные описания фотографий: прадед, бабушка, дяди и тети, а также связанные с их образами воспоминания и семейные легенды о родных людях. Прием хорош, но не нов: покопавшись в отечественной и мировой литературе, мы найдем сотни или тысячи новелл с аналогичным каркасом. Конфигурация тоже не в диковинку, хотя подобное встречается реже — весь текст повести писатель фактически уместил в одно длинное предложение, состоящее почти из семнадцати тысяч слов. Свободный, почти поэтический поток мыслей не поддается разграничению на математически выверенные блоки — части и параграфы. Главными разделителями смысловых единиц послужили тире и многоточия. Акценты расставляются с помощью значимых повторов и выделения отдельных слов и словосочетаний курсивом.
Центральный персонаж повести — дедушка Иосиф по прозвищу Лидский Робин Гуд, проживший очень долгую жизнь — целых сто пять лет — и умерший в 1985-м. Был активным участником освободительного движения под предводительством Нестора Махно, позже жил в цыганском таборе, разбогател, попал в гетто, откуда сумел сбежать и в дальнейшем прошел Великую Отечественную вместе с партизанами, чудом избежал уголовного преследования, стал продавцом газет и журналов… За пунктирной схемой скрывается немало романтических и авантюрных моментов, но страшного все-таки больше. Надо сказать, современные повести и романы в большинстве своем не истории жизни, а истории выживания. Иосиф на своем веку преодолел очень многое, однако его дети… Владимир Лидский раз за разом пугает все сильнее. Смягчать историю не в правилах писателя. Если прототип персонажа принял жуткую смерть, автор не пожалеет читателя и подробно опишет все, что произошло с героем: «братьев отправили в концлагерь, — несколько месяцев их мучили, ежедневно отрезая от каждого кусок кровоточащей плоти, потом оскопили, а перед казнью — ослепили…» Читать такое крайне тяжело. Выдерживает не каждый. Что делает тот, кто не выдерживает? Правильно — перестает читать и, не пройдя десятой части большого пути, ставит автору отрицательную оценку, даже если стилистически текст безупречен. Стоит задуматься.
Любовь и счастье в «Игре в пепел» вновь обретают причудливые формы. Пепел — символ и счастья, и горя. В детстве у Иосифа не было игрушек — бедному мальчишке их заменил пепел, который мать выгребала из поддувала печки. Такой теплый и мягкий — он лучше любой игрушки. Образ жизни. В концлагере с неба тоже падал пепел. Тоже теплый и мягкий. Образ смерти. Выживший Иосиф не может избавиться от чувства вины. Чувство вины засело и в Федоре — герое повести «Слепая любовь». По сути, вина эта чужая, — говорит автор, — отвечать перед Богом и перед людьми должны те, кто разрушали Российскую империю, те, кто развязывали войны, те, кто создавали лагеря…
За страшными сценами стоит жажда милосердия, желание, чтобы ничего подобного в истории нашей многострадальной страны больше не повторялось. Очень хочется в это верить.