Марина Кудимова. Бустрофедон. — «Нева», 2017, № 2
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2017
Марина Кудимова.
Бустрофедон. — «Нева», 2017, № 2.
Бустрофедон — придуманный древними греками способ письма, когда, закончив одну строку, автор тут же начинает писать следующую в зеркальном отображении, справа налево. Это похоже на движения быка, идущего за плугом (собственно, «бустрофедон» и означает «повороты быка»). Давая название своей повести, Марина Кудимова подсказывает, что именно так, по принципу бустрофедона, и будет построено повествование: едва закончится одно событие, мы тут же, не разворачиваясь, перейдем к другому, так и будем бороздить, как тот самый бык.
Событий в «Бустрофедоне» не так много. Это мемуарная проза, беллетризированные воспоминания о советском детстве. Действие происходит в начале 60-х. Девочка Геля (Ангелина) вместе с мамой переезжает из деревни в приморский поселок, где живут дедушка и бабушка. Родители только что развелись, Геле идти во второй класс, пока же она живет, общается, накапливает житейские впечатления. Умирает дедушка, но зато появляются новые друзья, новые люди вокруг — соседи, одноклассники, жители огромного двора, в котором живет семья Гели, жизнь продолжается.
Типичное советское детство 60-х, разнообразные полезные сведения: «Каждое лето отличалось каким-либо маниакальным пристрастием, обычно сопряженным с разной степенью самоубийственности. Одно лето было пистонным… На карандаш наматывалась половинка новогодней открытки, один конец которой загибался и закреплялся проволокой. С противоположной стороны засыпалась и плотно утрамбовывалась марганцовка, после чего дырка заматывалась проволочными остатками. В небольшое отверстие по центру вставлялась спичка, поджигалась, и сооружение резко отбрасывалось подальше. Взрыв производил впечатление настоящего и сопровождался историями об оторванных пальцах и вытекших глазах. Другое лето выдавалось карбидным».
Не так давно Людмила Улицкая выпустила сборник «Детство 45-53: а завтра будет счастье», перед тем довольно активно обсуждали «Жила-была девочка: повесть о советском детстве» Виктории Трелиной. Впору говорить о тенденции — писатели, условно принадлежащие к одному поколению, принялись вспоминать свое советское детство.
Стоит отметить, что в этом жанре пишут преимущественно женщины. Может, потому, что мужчины-писатели свои детские годы вспоминать не любят. Тогда они еще не были писателями и жили с родителями, и от них ничего не зависело, да и какой смысл писать о детстве, когда самое интересное происходило позже, гораздо позже… Женщинам же рассказать о детстве, зафиксировать подробности далекой эпохи кажется более важным. Погрузить читателя в затхлый уют старых квартир, комнат в бараке, секции в семейном общежитии (нужное подчеркнуть). Показать свое детство не через события, а через переживания. Не рассказывать о том, что и так известно (как Гагарин полетел, как Кастро приезжал, как танки в Прагу вошли), а наполнить текст воспоминаниями о каких-то милых бытовых деталях, подробностях, мелочах. В «Бустрофедоне» таких милых подробностей достаточно, и временами текст напоминает прилавок в лавке старьевщика, где выложены потертые открытки, гармонь-трехрядка, на которой играл охальник Лядов, бутерброды с маслом и колбасой, билетики в кино по десять копеек, подшивки журнала «Вокруг света», радиола «Серенада», соломенная шляпа, таз с малиновым желе, ванночка с проявителем для печати фотографий, пластинка Дордже Марьяновича, фотоаппарат «Зоркий-4»… перечислять можно долго.
Почему сегодня так много стали писать о советском детстве? Потому что, во-первых, детство — это уже законченная история. В нем ничего не изменится и ничего не прибавится. Во-вторых, чем больше временная дистанция, чем дальше детство уходит в прошлое, тем сильнее оно воспринимается как некое волшебное время, этакая сказка наяву, обрастающая поистине чудесными подробностями. В «Бустрофедоне» хорошо передается это ощущение детства как сказки. Может, еще и потому, что мы видим события тех лет глазами восьмилетней девочки, для которой сосед-горбун Костя выглядит сказочным гномом, живущий на печи Данила, вернувшийся с войны, похож на домового из бабушкиных сказок. И даже обычные предметы наполняются новым, волшебным смыслом: «Из содержимого чемоданов, по возвращении из Польши вывернувших нутро по всему дому, Гелю заинтересовал предмет самый мелкий, но не имеющий цены, — шариковый карандаш. Тонкий, как игрушечная сабелька сиротки Козетты, болотного немаркого цвета, с золотым ободком округ разъема, с синей мазучей пастой внутри стержня, похожего на молодой картофельный росток». В полном соответствии со сказочным, мифологическим представлением о детстве в повести появляются древнегреческие каменотесы Латипос и Алейпт, которые, правда, общаются друг с другом, как современные подсобные рабочие («ты что, рехнулся», «тебе что, работа не нужна?»).
В принципе, у большинства детей советской страны детство было примерно одинаковым — школа, двор, друзья, нехитрые детские увлечения. Но Марина Кудимова находит поэтические, мифологические аналогии, даже описывая какой-нибудь заурядный подвал: «Это был подвал без верха, самодостаточный, едва прикрытый проржавевшими листами жести. Точнее, не подвал, а землянка с наскоро оштукатуренными стенами. То ли верхний этаж сгорел, то ли давний купец держал здесь должников или буйных во хмелю. Когда в школе проходили «Детей подземелья», Геле в качестве иллюстрации виделся именно этот саркофаг».
Проблема подобных текстов заключается, на мой взгляд, в их необязательности. Автор не ставит перед собой задачи увлечь читателя сюжетом или там, не знаю, яркими персонажами. Ему гораздо важнее зафиксировать собственные воспоминания, впечатления, поймать в сети памяти как можно больше ускользающих подробностей, составить портрет эпохи. Эти тексты не утилитарны, они не сообщают, в общем, ничего нового, не добавляют к нашему знанию о советском прошлом каких-то неожиданных открытий. Ну да, жизнь была скудной, но интересной. Ну да, все вокруг слушали примерно одну и ту же музыку, ставили на стол одни и те же угощения, читали одни и те же книги. За исключением каких-то отдельных ярких деталей, интересных наблюдений тексты о советском детстве вряд ли могут служить путеводителем по советским шестидесятым.
Куда полезнее в этом смысле, например, книга Петра Вайля и Александра Гениса «60-е: мир советского человека», где эпоху препарировали, изучили и проанализировали. Но Вайля с Генисом нужно читать, если требуется досконально исследовать советские шестидесятые, а повесть Марины Кудимовой — милый, ностальгический сигнал, отправленный в собственное детство. И, видимо, не так уж важно, получат ли этот сигнал те бывшие дети, чье детство не совпало с шестидесятыми годами прошлого столетия.