Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2017
Егор Фетисов (1977) —
родился в Петербурге. Печатался в журналах «Арион»,
«Октябрь», «Волга», «Нева», «Homo Legens», «Новый Берег», «Лиterraтура»
и др. Финалист Международного Волошинского конкурса в
номинации «короткий рассказ» (2015). Автор книги стихов «Лишь часть завета из
ниоткуда…» (2012), романов «Пас в пустоту» (2014) и «Ковчег» (2016).
Переводчик. Редактор журнала «Новый Берег». В последние годы живет в
Копенгагене.
Улитка
под буковым сводом прохлада и полумрак
саламандры зарываются в прелые листья
в низине болото, дальше — селение, лай собак
дальше — фьорды, море, последний мыс и замысье.
туда — нет смысла, резона нет: далеко
и ветер у берега так и шарит, чем поживиться
пьет теплых туч пышнотелых топленое молоко
и туча дает молоко, и хмурится, и кривится.
только вверх по стволу, хотя бы одним глазком
глянуть — как оно там: фьорды, поля, дороги
жизнь вертикальна, там где-то под потолком
вечный кончается ствол и летают боги
Одиссей
Пустая скатерть: выпиты зимой
все вина и подъедены все яства,
пришла пора покинуть это царство,
сесть на вокзале в поезд — и домой.
Но в самый миг, когда из-за стола
встаешь и, опрокидывая кубки,
бредешь во двор, где тени веток хрупки,
вдруг думаешь: «Она тебя спасла».
Спасла тебя проклятая чужбина —
от самого себя, от нас, от них.
Весенний ветер резко бьет под дых,
дает пройти и пьяно смотрит в спину.
Неблагодарный Одиссей, ты глуп —
круг не замкнуть, круг навсегда разомкнут,
ведь этот остров, сотканный из комнат, —
священный центр, средоточенье, пуп.
Нельзя сбежать, когда кругом весна,
нельзя вернуться в прошлое. Как в двери,
войти в него, собой его проверить,
как гущу, зачерпнуть его со дна —
гадать на нем, ведь нет других примет,
чтоб будущее выдернуть из тени.
Ты, Одиссей, смешон, ты неврастеник,
и это еще меньшая из бед.
Ты, каждый день беседуя с собой,
не в силах вспомнить, кто ты и откуда,
и путеводной звездочки-простуды
почти не видно больше над губой.
***
Между войн, как в щели за обоями,
и в уютной, признаться, щели
мы живем, и меж нами обоими
по протоке идут корабли.
Мы с тобой навсегда сухопутные,
но выходим на пирс покурить,
говоря, что их бесы попутали, —
что прикажешь еще говорить…
Или их, или нас. Кто-то в мороке,
кто-то явно на ложном пути.
Дни осенние, поздние коротки.
Беспросветная темень к пяти.
В темноте тихо светятся бакены,
бортовые огни кораблей.
Между войн, как всегда одинаковых,
еще много уютных щелей.
***
В Вальдемоса ветрено, дождливо.
Кашель бьет и не дает уснуть.
Южный вечер цвета чернослива —
выдохнуть его и не вдохнуть.
Выдох фиолетом, ре-минором,
снова долгожданный легкий вдох.
Крысы разбрелись по темным норам,
крысы чуют, что играет Бог.
Странно, что короткий век имеет
всё, что так божественно грядет.
Он играет, все вокруг немеет.
Но потом всегда наоборот.
В наступивших тишине и мраке
слышно, как кадильницей кадят,
воет ветер, и молчат собаки.
Что-то знают, слышат и молчат.
***
Когда стихнет ветер
улягутся волны
выпрямятся деревья
песок вернет свою тяжесть
птицы вернут свою легкость
тогда мы утратим всё
кроме надежды
Дождь
За окном, разделенным на шесть почти квадратов,
шарит дождь, обронивший, как водится, что-то важное.
Тщетно в окна стучит и кроет шуршащим матом
он картонные крыши и крыши цветобумажные.
Потерял-потерял-забыл-забыл-непечатное,
не нашел-не нашел-не нашел и совсем расхныкался,
что-то важное обронил или что-то ватное,
что-то тучное, облакастое — накусь-выкуси.
Словно пьяный, который трезвому не компания,
погремит и уйдет, и все выдохнут с облегчением.
Будет долго шептать ненужное: «До свидания» —
и за что-то просить ненужное же прощение.
Будет кашлять, прокуренный тучами, папиросами,
удаляясь по улице, так никем и не понятый.
Со своими незаданными вопросами.
Оставляя нам наши — почти сухие — комнаты.
Накануне
Я слышу, как растут деревья в парке,
каштаны тушат свечи и огарки
подолгу теребят потом впотьмах,
предупреждая: будут шат и мах —
уже с утра, и каждый ход разверстан.
Пока же — обезлюдел перекресток,
и улиц швы пока не разошлись.
Безумно тихо, и пустынна высь,
покинутая временно богами.
Там чьи-то тени ходят вверх ногами,
и ждет добычу алчная звезда.
Туда растут деревья. Навсегда.
***
Не помню, что я назвал… и кем хотел…
в детстве, в классе, когда все тянули руки.
Желтое поле, колышащийся чистотел,
маково-сонный, улавливающий звуки, —
Кем я тогда… что и на что променял?
Вот бы понять теперь, заглянув в долину,
что я тогда, маленький мальчик, знал,
кто тогда был за плечом, кто сегодня в спину
без укоризны смотрит, мол, извини,
дело твое, я не полезу выше.
Годы — как горы, воздух в ушах звенит,
кажется, громко, кажется, всякий слышит.
Слышит, как сердце колотится между гор,
словно пустая бочка играет в эхо.
Что я назвал тогда?.. Чистотел всё стер,
кроме доски и парт, части лиц и смеха.