Максим Калинин. Медленная луна: Третья книга стихов
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2017
Максим Калинин. Медленная луна: Третья книга стихов. — М.: «Русский Гулливер», 2016.
Если только открыть сборник Максима Калинина, то вначале создается впечатление, что это поэт из круга Валерия Брюсова — талантливый и самостоятельный, но все же отмеченный влиянием мэтра российского символизма. Мифологическая биография Калинина могла бы захватить конец 19 — первую четверть 20 века и соединить в себе основные черты других поэтических биографий: ранние опыты, роковая любовь, уход в религию, поэтическое ученичество, период литературного мастерства, известность и — все что угодно — в дальнейшем, во времена пролетарских поэтов. Однако Максим Калинин — наш современник, и потому его творческая биография такая же, как у большинства поэтов 70-х годов рождения, где больше социального, чем индивидуального. Потому возникает некий контраст, за счет которого поэт обозначается на современной литературной карте России. Он пишет, например:
Целует осень только в губы,
В любви не медля ни на миг,
А в небе не идут на убыль
Кошачий глаз и змеевик.
Какой бы смертью ни манила
Велеречивая листва,
Твоя не вызрела могила,
Лишь — обозначилась едва.
Еще вам долго куролесить
С душой-безумицей вдвоем,
И в нетях ничего не весить,
И забываться под дождем.
И все эти темы: осени, любви, смерти, безумия — не самые легкие из тем — приобретают все же какую-то легкость, странную и мелодичную. Легкая осень, легкая любовь, легкая смерть, легкое безумие — как и почему возникают такие символы? Автор рассказывает о проходящих временах или о своей сути? И если о временах, то он хочет там жить и забываться или только повествовать о них, легко касаясь? А если о сути, то почему все у него настолько легкое? Ответа нет… Конечно, это только образы, образность высказывания, и здесь уже символизм перерастает в имажинизм. Как отмечает в предисловии к книге Павел Крючков: «Сумрачный имажинизм Максима Калинина хочется проживать снова и снова…» Образы автора действительно несколько сумрачны:
Природа впала в зимний сон,
В ней дух бунтарский убелен.
И заунывный небосклон
В один звучит с землею тон.
А лес в безмолвии продлен
Качанием блестящих крон.
И никого со всех сторон.
И ты — не ты, а просто — он.
Но сумрачность эта вызвана, возможно, разочарованием в иллюзиях, свойственным нашему времени, и при этом как раз обращением к поэтическому опыту предыдущих поколений.
При таком мировоззрении и мироощущении весьма уместна возрожденная Калининым полусонетная форма септетов:
Встречает сад смородиновым звоном
Вошедшего в полуденную сень.
Кричит мгновенье: «В стих меня одень!
Во времени хочу остаться оном!»
И всю траву, стоящую в зеленом,
Ты наречешь названьем «одолень»,
И ветер прошумит по звонким кронам.
Здесь сумрачность напоминает о себе скорее невозможностью охватить и увековечить всю природу вокруг, все чувства и состояния. Но эта образная сумрачность содержит в себе и торжество, переходящее в яркость, несколько картинную, но зато запоминающуюся; звучную, но при этом ритмичную. Кроны — то блестящие, то звонкие; заунывный небосклон, полуденная сень, одолень-трава, смородиновый звон — все это ее символы и приметы.
Но Максим Калинин является и автором подчеркнуто религиозных стихов, многие из которых посвящены какой-либо конкретной церкви («Сретенский храм в Рыбинске», напимер):
Но даже на путях небесной славы,
Где шага не проставлена печать,
Внизу он ищет храм зеленоглавый
Чтоб Сретенье Господне отмечать.
Лично мне эти простые рифмы и рубленые образы не слишком близки, но полагаю, что духовная поэзия Максима Калинина находит своего читателя и почитателя. С автором произошла интересная метаморфоза: если его «светские» стихи содержат пласты и наслоения многих литературных течений, то в «религиозной» поэзии он стилистический наследник Исаковского (разумеется, советский поэт Исаковский не писал, да и не мог писать подобных стихов, но впечатление о стилистике складывается именно такое). Стоит заметить, что в то время, когда у творческой интеллигенции считается хорошим тоном демонстрировать атеизм или просвещенный агностицизм, поэт Калинин не скрывает своей веры, а также ее земных примет и воплощений. Искренность — еще одна черта и автора, и его лирического героя. Что еще раз позволяет говорить о Максиме Калинине как о ярком самобытном поэте.