Друзья Гамлета — вид сзади
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2017
Игорь Фролов (1963) — родился в г. Алдане Якутской АССР,
окончил Уфимский авиационный институт, служил в Советской Армии, работал в СМИ,
публицист, литературный критик, прозаик. Публиковался в журналах «Новый мир», «Знамя»,
«Урал», «Континент», «Аврора» и др. Член СЖ РФ и СП РФ. Работает в
литературно-публицистическом журнале «Бельские просторы».
Необходимое предварение
Эта статья составлена из нескольких фрагментов моей
книги «Уравнение Шекспира, или «Гамлет», которого мы не читали». Сама книга
построена по принципу уравнения — левую часть его представляет технический (то
есть не литературный, а дословный) перевод первых изданий «Гамлета» (1603,
1604, 1623 гг.) с прояснением темных мест, а правую — соответствующая историческая
ситуация, имевшая место в елизаветинской Англии и предшествующая написанию
Шекспиром своей пьесы о трагедии и мести Принца Датского. С помощью уравнивания
литературной и исторической частей автор попытался найти неизвестные — реальных
людей, послуживших прототипами героев и персонажей пьесы. Чтобы читателю стал
понятен метод литературно-исторического расследования, предпринятого в книге,
автор предлагает в качестве примера анализ взаимоотношений внутри дружеского
треугольника Гамлет—Горацио—Розенкранц и Гильденстерн. Конечно, трудно выдернуть из контекста
большой книги отдельные нити и связать их без ущерба для смысла и гармонии, но
автор старался, как мог. Книга до сих пор не опубликована, поэтому публикацией
ее фрагмента автор (он на это надеется) не нарушает собственные авторские
права.
Пролог как эпилог
Сразу должен предупредить читателя — мы уделим наше внимание по преимуществу прозаическим вставкам, а не основному телу трагедии, исполненному пятистопным ямбом. Почему — прояснится ниже.
Начнем с того, чем пьеса заканчивается. Вспомним слова Горацио сразу после воцарения Фортинбраса:
Горацио:
И я скажу незнающему свету,
Как все произошло <…>
…Все это
Я изложу вам.
Фортинбрас:
Поспешим услышать
И созовем знатнейших на собранье.
А я, скорбя, свое приемлю счастье;
На это царство мне даны права,
И заявить их мне велит мой жребий.
Горацио:
Об этом также мне сказать придется
Из уст того, чей голос многих скличет;
Но поспешим <…>
(Перевод
М. Лозинского)
Воспользуемся английским текстом (вторая, наиболее полная редакция «Гамлета» 1604 года издания). Последняя фраза вышеприведенной цитаты (3891-я строка) выглядит так:
«But let this same be presently perform’d». («Но давайте именно это немедленно представим/сыграем».)
В первой редакции 1603 года еще определеннее: «…looke vpon this tragicke spectacle» («…посмотрим сей трагический спектакль»).
У Лозинского же от всей строки остается «Но поспешим».
Перед нами не что иное, как перенесенный в конец пьесы пролог, и Горацио выступает не только в роли Пролога — актера, заявляющего тему предстоящего представления, — но и рассказчиком, по существу, автором пьесы, которую он готов сейчас же представить новому королю Дании Фортинбрасу. Но мы уже заметили, что пьеса делится на поэтическую и прозаическую части, и должны быть осторожны в вопросе авторства. Пока что мы можем говорить лишь о том, что Шекспир назначил своего героя Горацио «сочинителем» поэтической версии.
Именно в поэтической версии умирающий Гамлет говорит:
…Горацио, я гибну;
Ты жив; поведай правду обо мне
Неутоленным.
Мало того, он поручает Горацио передать Фортинбрасу самое ценное — собственный голос за избрание Фортинбраса королем Дании:
Избрание падет на Фортинбраса;
Мой голос умирающий — ему;
Так ты ему скажи…
Итак, в самом конце пьесы (а по сути, в ее прологе) Горацио заявляет себя самым близким другом принца Гамлета, его душеприказчиком, которому умирающий принц дал право рассказать обо всем, что произошло, и объявить его последнюю волю. Теперь читатель вправе предполагать, что закончил читать именно тот поэтический вариант событий, который рассказал Фортинбрасу Горацио. И это сразу меняет наше отношение к пьесе. Шекспир сделал тонкий литературно-психологический ход: дочитав-досмотрев пьесу до конца, мы вынуждены вернуться и пройти весь путь заново, уже зная о том, что автором стихотворной части является Горацио.
В связи с «половинным» авторством Горацио — небольшое
отступление в профессиональное литературоведение. Известный шекспировед Михаил
Морозов в своей книге «О Шекспире» привел пример мучений переводчиков (да и
самих носителей языка) с текстами Шекспира. Это лыко в нашу строку. Речь идет о
двух строчках в самом начале пьесы (пер. Лозинского):
27. Bar.
Say, what is Horatio there?
(Барнардо: Что, Горацио с
тобой?)
28.
Hora. A peece of him.
(Горацио: Кусок его.)
Морозов пишет: «…В переводе «Гамлета» Лозинским… Горацио… в ответ на вопрос Барнардо, он ли это, дает следующий таинственный ответ: «Кусок его». Не более понятно и у Радловой: «Лишь часть его». Эта бессмыслица имеет за своими плечами почтенное прошлое. «Отчасти» (Кронеберг). «Часть его» (Кетчер). «Если не весь, то частица его» (Каншин). Переводчики как бы боялись принять определенное решение». Морозов сомневается в современном ему толковании Довера Уилсона (носителя языка!), «согласно которому Горацио шуточно намекает, что замерз и обратился в ледышку». «Лично нам кажется, — пишет Морозов, — что… прав был Полевой, когда перевел: «Я за него».
Теперь и мы можем вмешаться в этот странный спор — странный потому, что, оказывается, по этому вопросу нет единогласия и среди английских шекспироведов. Учитывая наше предположение о том, что автором стихотворной части пьесы является Горацио, и принимая во внимание, что a peece (piece) кроме части/куска означает и небольшое литературное произведение, пьесу, мы теперь «с полным правом» можем перевести «A peece of him» как «Пьеса от него», «Его пьеса»! Впрочем, это не принципиально, и мы не призываем относиться к такому переводу слишком серьезно… Кажется, и так достаточно доказательств тому, что пьеса (стихотворная ее часть) действительно его, Горацио.
Принято считать, что опечатки, которых множество в прижизненных изданиях Шекспира, есть всего лишь следствие нерадивости наборщиков и невнимательности редакторов. Вполне возможно, это так в действительности. Но кто даст гарантию, что некоторые из них не задуманы самим автором? Такой гарантии нет, поэтому придется рисковать, обращая внимание на некоторые «говорящие» опечатки и пытаясь их расшифровать.
В первой редакции 1603 года имя Горацио несколько раз пишется как «H oratio» (так к нему обращается Гамлет) — и это не ошибка наборщика, как думают многие. Литера «H» в латинском языке заменяла некоторые часто употребляемые слова, такие как habet (хранить), heres (владелец, наследник); в свою очередь oratio означает речь, дар речи. Учитывая аналогию с именем римского поэта Горация, можно предполагать, что шекспировский Горацио заявлен в пьесе в двух ипостасях — как хорошо владеющий поэтической речью и как хранитель речи Гамлета, свидетель и участник событий, который о них расскажет.
Итак, мы определили, что в условном пространстве шекспировской пьесы разворачивается внутреннее представление, автором которого, как оказалось, является Горацио. Но мы еще не поняли, какую роль играют прозаические вставки.
Строгий филолог здесь не преминет сделать замечание — если речь идет о мениппее, то правильнее говорить о прозаическом тексте, куски которого скреплены стихотворными вставками.
Вспомним о времени появления «Гамлета». Историки литературы относят его создание ко времени между 1598 и 1602 годами. В списке произведений Шекспира, опубликованном в 1598 году, «Гамлета» еще не было, а в июле 1602 года «Месть Гамлета, принца Датского» была зарегистрирована в Палате книготорговцев. Первая печатная версия датируется 1603 годом, вторая — значительно расширенная — 1604-м, но есть достоверные свидетельства, что эта пьеса уже игралась в 1601 году. А отрезок английской истории 1601–1603 годов чрезвычайно значителен. Он начинается неудачным восстанием (8 февраля 1601 года) под водительством графа Эссекса, фаворита королевы Елизаветы (до сих пор нет единого мнения — был ли он любовником престарелой королевы или ее незаконнорожденным сыном). Восстание было подавлено в самом начале, и графа по указу королевы казнили. Сама Елизавета пережила своего любимца на два года. В 1603 году она умирает, и власть ее переходит к Якову (Джеймсу) VI, королю Шотландии и сыну Марии Стюарт, казненной Елизаветой в 1587 году.
Пьеса, созданная в такое исторически сложное, переломное время, просто обязана нести в себе отношение автора к событиям, свидетелем или участником которых он был. Но в то время сделать это напрямую было просто невозможно — существовал даже королевский указ, накладывающий запрет на отображение в пьесах действующих монархов и других лиц королевской фамилии. В таких жестких цензурных условиях не могло не процветать искусство стеганографии, когда в текст или картину творец вставлял замаскированное сообщение о чем-то, что нельзя было сказать прямо, — и об этом нужно помнить, чтобы вставная проза превратилась из авторского огреха в то самое полное смысла сообщение, вложенное в поэтический текст. Конечно, это не утверждение, а пока лишь предположение — но предположение самое естественное. По правилам античной мениппеи стихотворная часть произведения всегда является своего рода ложью, в которой объект сатиры восхваляется, тогда как в прозе описывается истинное отношение автора к своему герою. Будем считать, что Шекспир в своей пьесе не отступил от хорошо известных ему правил менипповой сатиры. С этим убеждением и приступим к чтению прозы «Гамлета».
Как Полоний забыл
слова
Теперь, имея хоть какое-то представление о литературно-политическом контексте, в котором родился «Гамлет», начнем читать пьесу, часть из которой по горячим следам написал, как это следует из пролога-эпилога, друг погибшего принца Горацио (и вообще единственный из главных действующих лиц оставшийся в живых!). Но читать мы будем, как уже было сказано, в основном вставное прозаическое «сообщение». Именно оно вносит в наше восприятие смысловые «помехи», тем самым обращая наше внимание на то, что события в «Датском королевстве» развивались не совсем так, как об этом повествует Горацио новому королю Фортинбрасу. Если проанализировать пьесу, разделяя прозу и поэзию, то сразу бросается в глаза, что почти все отмеченные исследователями противоречия заложены как раз в этом прозо-поэтическом делении. Даже при беглом прочтении становится ясно, что именно проза есть причина отклонения шекспировского «Гамлета» от обычной театральной постановки в сторону литературного тайника, где хранятся отнюдь не литературные секреты.
Первый акт пьесы (а деление пьес на акты ввел поэт Бен Джонсон уже после смерти Шекспира) — это завязка сюжета-ширмы, в котором призрак рассказывает Гамлету о преступлении Клавдия, задавая тему мести. Он полностью написан пятистопным ямбом, без примесей прозы. Второй начинается со сцены, где Полоний (Polonius) дает задание слуге Рейнальдо следить во Франции за своим сыном Лаэртом.
И вот первая вставка — Полоний вдруг запинается (еще ямбом):
942-3.
And then sir doos a this, a doos,
(И тотчас будет он… он будет…), — и продолжает прозой:
what was
I about to say?
(Что это я хотел сказать?)
944. By
the masse I was about to say something, Where did I leaue?
(Ей-богу, ведь я что-то хотел сказать: на чем я остановился?)
(Пер. М. Лозинского)
Дальше — снова ямб.
Очень важный момент — достаточно мимолетный, чтобы не обратить на него рассеянного внимания, но заметный для тех, кто настроен на поиск. Этих двух строчек хватает, чтобы понять — Полоний забыл слова! Вдруг выясняется, что пространство произведения по крайней мере двухэтажно — условная жизнь на сцене в постановке пьесы-прикрытия и жизнь закулисная, реальная, в которой говорят прозой и в которой герои, по-прежнему скрытые от зрителя именами-масками, решают какие-то иные (в отличие от сценическо-поэтических) проблемы. То, что говорящий ямбом Полоний вдруг сбивается на прозу, говорит о том, что проза и есть та реальная жизнь, в которой живут актеры, играющие в стихотворной пьесе Горацио.
Сатиры, написанные
сатиром
Раз уж в наш дружеский треугольник (к тому же он еще не начерчен) вклинился добродушный Полоний, не станем его выгонять — пусть будет. Тем более что прозаический диалог сумасшедшего Гамлета с Полонием весьма содержателен, несмотря на его видимую невнятицу. Анализируя его, мы еще раз продемонстрируем наш метод.
У Гамлета в руках книга, Полоний интересуется, что читает принц:
1233.
Pol. I meane the matter that you reade my Lord.
(Я имею в виду суть того, что вы читаете, мой лорд.)
1234-5.
Ham. Slaunders sir; for the satericall rogue sayes heere, that old
(Злословия, сир; сатирический/насмешливый тип говорит здесь, что старые)
1235-6.
…men haue gray beards, that their faces are wrinckled, their eyes
(…люди имеют седые бороды, что их лица морщинисты, их глаза)
1236-7
…purging thick Amber, & plumtree gum, & that they haue a plen—
(…источают густую смолу/янтарь и сливовую камедь, и что они имеют сильный)
1237-8.
…tifull lacke of wit, together with most weake hams, all which sir
(…недостаток ума, вместе с очень слабыми ляжками/бедрами/задом, всему этому, сир,)
1238-40.
…though I most powerfully and potentlie belieue, yet I hold it not
(…хотя я весьма сильно и мощно верю, однако я считаю это
1240-1.
…honesty to haue it thus set downe, for your selfe sir shall growe old
(…нечестным — давать такой нагоняй, да и сами вы, сир, постарели бы)
1241-2.
…as I am: if like a Crab you could goe backward.
(…как я, если бы, подобно крабу, могли идти обратно/задом наперед/к худшему.)
1243-4.
Pol. Though this be madnesse, yet there is method in’t, will you
(Хотя это безумие, однако, в нем есть логика, не хотите ли)
1244-5.
…walke out of the ayre my Lord?
(…покинуть этот воздух, мой лорд?)
1246.
Ham. Into my graue.
(В/через мою могилу.)
Прежде всего обращает на себя внимание фраза о движении вспять. Кажется, в ней-то, нарочито «безумной», кроется некий важный смысл. Есть всего лишь одно — и то неуверенное — предположение относительно слова backward. Примем во внимание, что ward означает опека, попечительство, тюрьма, — тогда безумная тирада оборачивается намеком Гамлета на то, что, будучи сейчас опекаемым сумасшедшим, он лишь вернулся назад во времени, к положению подопечного, в котором находился в детстве. Да и Полоний имеет какое-то отношение к былому опекунству. Но как быть с тем фактом, что по основному сюжету Гамлет потерял отца всего два месяца назад, а мать его жива и царствует?
Впрочем, пока это лишь предположение, основанное на не вполне законном переводе слова backward. Тем более что последнее значение backward — к худшему — уже указывает направление, в котором следует искать. Что-то случилось в прошлом, когда Полоний еще был молод, как Гамлет, и это «что-то» у Гамлета вызывает неприятные воспоминания.
И все же вернее всего обратиться к ответу Гамлета на вопрос Полония: «Что вы читаете, принц?» Ссылка на некоего «сатирического типа» — стимул для поисков. Между прочим, в редакции 1603 года Гамлет называет этого «типа» «the Satyricall Satyre» — «Сатирический сатир/сатирик»! Современные комментаторы не считают нужным искать «первоисточник» — для них это не так важно, поскольку они не ставят перед собой задачи выявить все скрытые аллюзии. Подозреваю, что для них это даже опасно — каждый маленький секрет пьесы, будучи раскрыт, начинает требовать раскрытия всей тайны и даже указывает дальнейшее направление поисков — а это тревожит тех, кто за столетия свыкся с удобной мыслью, что в художественном произведении не может быть никакой иной тайны, кроме художественной. Однако мы должны попытаться выполнить эту работу за профессиональных филологов — тем более что Шекспир оставил нам достаточно указаний не только на то, что Гамлет читает «Сатиры», но и на конкретные строки, которые принц цитирует.
Итак, кто же из античных сатириков был самым известным во времена Шекспира? Попытаемся угадать. Опуская трудности поиска, сразу назову результат: Децим Юний Ювенал, римский поэт-сатирик (ок. 60 г. — ок. 140 г. н.э.) — автор знаменитых «Сатир», из которых до нашего времени дошло шестнадцать. Он был популярен не только в Европе. Петру Первому так понравились слова из десятой сатиры Ювенала — mens sana in corpore sano (здоровый дух в здоровом теле), что он заказал себе «Сатиры» на голландском языке; Жуковский любил Ювенала, декабристы считали его одним из своих идейных вдохновителей, Пушкин начал переводить все ту же десятую сатиру…
Прочитав девять сатир из шестнадцати и ничего не обнаружив, я был готов разувериться, но продолжал чтение, помня о том, что, по принципу Бендера, наши шансы растут. В отличие от великого комбинатора, мне повезло больше. Вот десятая сатира, в которой Ювенал размышляет о проблеме выбора, о цене, которую платят за власть («Редко царей без убийства и ран низвергают к Плутону, / Смерть без насилья к нему отправляет немногих тиранов»). Эта важная для Шекспира тема так бы и скользнула мимо моего внимания, если бы не следующий отрывок (начиная со 190-й строки), который, по примеру Гамлета, приведу в сокращении:
Но непрестанны и тяжки невзгоды при старости долгой.
Прежде всего безобразно и гадко лицо, не похоже
Даже само на себя; вместо кожи — какая-то шкура:
Щеки висят, посмотри, и лицо покрывают морщины
<…>
Все старики — как один: все тело дрожит, как и голос,
Лысая вся голова, по-младенчески каплет из носа,
<…>
Этот болеет плечом, тот — ляжкой, коленями — этот;
Тот потерял оба глаза и зависть питает к кривому;
<…>
…Но хуже ущерба
В членах любых — слабоумье, когда ни имен не припомнишь
Слуг, не узнаешь ни друга в лицо, с которым вчера лишь
Вечером ужинал вместе, ни собственных чад и питомцев.
Став слабоумным, старик в завещанье жестоком лишает
Всех их наследства; права на имущества передаются
Только Фиале — награда искусства приученных к ласке
Губ, что года продавались в каморке публичного дома.
(Пер.
Ф. Петровского)
Кажется, мы нашли источник, который цитирует Гамлет. Здесь вам и морщинистые лица, и слабые ляжки, и слабоумье стариков. Но зачем Шекспир отправляет нас к этим строкам? Может быть, разгадка в слабоумии, из-за которого старики могут лишить наследства своих близких?
Вспомним странное предложение, с которым Полоний внезапно обращается к Гамлету: «Не хотите ли покинуть этот воздух, мой лорд?» Аyre, конечно, воздух, но оно же — устаревшее heir (наследник). Интересен третий вариант — близкое по звучанию ayrie = aerie (уст.) = орлиное гнездо, выводок орлят, замок, крепость на скале — действительно, можно рассматривать королевский замок как наследство. Опять же, выражение «не хотите ли оставить этого наследника, принц» совершенно невозможно, однако учесть второй смысл слова все же стоит.
В переводе на русский ответ принца, видимо, звучит, как «мое наследство/замок получите только через мой труп».
Но, может быть, Шекспир хочет сообщить нам еще о чем-то важном? Продолжаем чтение десятой сатиры. Дальше (с 240-й строки) говорится о том, что долгая старость чревата многими потерями и умереть лучше вовремя. Ювенал приводит пример:
258. Без разрушения Трои Приам бы к теням Ассарака
Мог отойти при большом торжестве; его тело бы поднял
Гектор на плечи свои с сыновьями другими при плаче
Жен илионских, тогда начала бы заплачку Кассандра,
И Поликсена за ней, раздирая одежды, рыдала,
Если скончался бы он во время другое, как строить
Не принимался еще Парис кораблей дерзновенных.
Что принесла ему долгая жизнь? Довелось ему видеть
Азии гибель, железом и пламенем ниспроверженной.
Дряхлый тиару сложил, за оружие взялся, как воин,
Пал пред Юпитера он алтарем, как бык престарелый,
Что подставляет хозяйским ножам свою жалкую шею,
Тощую, ставши ненужным для неблагодарного плуга.
Всякому смерть суждена, но по смерти Приама супруга
Дико залаяла, точно собака, его переживши.
Так как мы уже читали пьесу, то не можем не обратить внимания на этот отрывок, в котором повествуется о гибели последнего троянского царя Приама. Он напоминает нам о монологе Энея — вернее, предваряет этот монолог, — который по просьбе Гамлета будет читать актер в конце этого акта. Наверное, не зря Гамлет попросил актера вспомнить именно этот монолог — ведь он только что читал десятую сатиру Ювенала! Таким двойным обращением к троянской теме Шекспир указывает нам на ее важность, и теперь мы просто обязаны отнестись к Приаму и его жене Гекубе внимательнее, чем в первое чтение.
Вообще, эта тема — центральная в пьесе, и в книге «Уравнение Шекспира…» ей уделено много больше места, и выводы, там сделанные, похожи на историческую сенсацию, однако здесь нам достаточно сказанного.
Блюдо от верблюда
Сейчас начнется представление «Мышеловки». Входят король, королева и остальные зрители. Снова проза. Король спрашивает Гамлета о его жизни, Гамлет (по Лозинскому) отвечает: «Отлично, ей-же-ей; живу на хамелеоновой пище, питаюсь воздухом, пичкаюсь обещаниями…» Темнота этих слов заставляет нас обратиться к оригиналу:
1949. Excellent yfaith, Of the Camelions dish, I eate the ayre, Promiscram’d…
(Превосходно, даю слово, — из верблюжьего блюда я ем воздух/наследство, сыт обещаниями по горло.)
Кажется, почти тот же бред, только хамелеон (chameleon) поменялся на верблюда (camel) — либо слово Camelion включает в себя и того и другого — или горбатый хамелеон, или изменчивый, как хамелеон, верблюд. Опечаткой здесь не пахнет — слово одинаково подано как в 1604, так и в 1623 году. Если еще учесть, что dish кроме блюда переводится еще и как надувать/одурачивать/путать карты, то, оказывается, Гамлет предлагает читателю игру слов, из которой можно понять — некто, пока нам не известный (предположим, его партийная кличка «верблюд»), кормит Гамлета обещаниями некоего наследства (помните ayre = heir — наследник = aerie — замок) — а наследство у принца сами понимаете какое.
В ответ на слова о верблюжьем блюде король недоуменно
замечает: «Я ничего не понял в твоем ответе, Гамлет. Это не мои слова».
1953. Гамлет: No, nor mine now my Lord. You
playd once i’th Vniuersitie you say.
(И не мои уже, мой лорд. Вы говорили, что когда-то играли в университете.)
В отличие от версии Лозинского, Гамлет обращается с этим
вопросом не к Полонию, а к королю. Полоний отвечает: «Это я играл, мой принц, и
считался хорошим актером». По просьбе Гамлета он уточняет:
«I did
enact Iulius Caesar, I was kild i’th Capitall, Brutus kild mee».
(«Я изображал Юлия Цезаря, я был убит в Капитолии, Брут убил меня»).
Уточним и мы — сразу бросается в глаза это местоимение первого лица, переводящее убийство с Цезаря на Полония. И еще — римский Капитолий пишется через «о», — как по-латыни (Capitolium), так и по-английски (Capitol). Capital же может означать либо столицу, либо тяжкое преступление, караемое смертной казнью, и тогда предлог in в новом контексте выступает как указание на причину свершенного действия — «Я был убит из-за тяжкого преступления, караемого смертной казнью». Что касается Брута, то, по свидетельству Плутарха, его мать Сервилия была без памяти влюблена в Цезаря «и Брут родился в самый разгар этой любви, а стало быть, Цезарь мог считать его своим сыном».
И комментарий Гамлета:
«It was
a brute part of him to kill so capitall a calfe there».
(«Это было жестоко с его стороны — убить столь преступного простофилю в том месте».)
Лозинский же предпочел кальку с «capitall a calfe» — капитальное теля.
(В 1603 и в 1623 году эта игра слов явно обозначена — Цезаря-Полония убивают i’th’Capitol (в Капитолии), а Гамлет «уточняет»: «…to kill so Capitall a Calfe» (убить столь преступного простофилю.)
Как видите, Полоний в одном предложении рассказывает нам свое прошлое и будущее, тем самым добавив в нашу копилку еще один факт. Изображать Цезаря не только на подмостках университетского театра, но и на сцене настоящего королевского двора — это не столь тяжкое преступление, тем не менее приемный сын (Брут), видимо, имел свои причины для наказания первого министра.
Верблюд, горностай
и кит в одном темном силуэте
Знаменитая сцена с облаком, похожим на верблюда, ласточку, кита поочередно. Эта сцена всеми и всегда трактуется как лишнее свидетельство «сумасшествия» Гамлета, которое он должен демонстрировать. Для меня же она не только знаменита, но и знаменательна — именно этот эпизод стал началом ряда совмещений героев пьесы и реальных людей. И все из-за, казалось бы, проходного образа облака.
Диалог Гамлета и
Полония:
2247-8.
Ham. Do you see yonder clowd that’s almost in shape of a Camel?
(Вы видите вон то облако/затемнение, которое почти в форме верблюда?)
2249.
Pol. By’th masse and tis, like a Camell indeed.
(Клянусь Господом, действительно похоже на верблюда.)
2250.
Ham. Mee thinks it is like a Wezell.
(Мне кажется, оно похоже на ласку.)
2251.
Pol. It is backt like a Wezell.
(Со спины похоже на ласку.)
2252.
Ham. Or like a Whale.
(Или похоже на кита.)
2253. Pol. Very like a Whale.
(Очень похоже на кита.)
Сразу отметим: Wezell (Weasel) в первом значении вовсе не ласточка, как у Лозинского, а ласка, горностай, и это внушает подозрение, что наш переводчик работал с чьим-то готовым подстрочником — причем от руки написанным — и спутал ласку с ласточкой. Но нельзя довольствоваться тем, что мы спустили слово с небес на землю, — у него есть и другое значение. Wezell (Weasel) также означает пролаза/скользкий тип/соглядатай.
Итак, читатель получает информацию о некоем облаке или темном пятне — объекте, похожем одновременно на верблюда, ласку-соглядатая и на кита. Верблюд в тексте, как вы помните, уже встречался, соглядатай тоже. Но вот появление кита нас тревожит, и если мы не будем предельно внимательны, весь этот зооморфный ряд так и останется плодом больной фантазии «сумасшедшего» Гамлета. Однако мы верим автору — он должен был оставить нам ключ к шифру. И, внимательно перечитав предыдущие слова Полония, убеждаемся — оставил. Повторите вашу реплику, Полоний.
Полоний: «It is backt like a Wezell». Оказывается, Полоний видит наблюдаемый объект сзади (backt), со спины! А значит, этот объект отнюдь не облако — его сзади не увидишь. Остается темное пятно, причем не бестелесное, а вполне материальное, имеющее спину! Вероятнее всего, Гамлет указывает Полонию на человека, стоящего в тени или за занавесом (clowd имеет и такой перевод), повернувшись к Гамлету и Полонию боком или спиной. Выходит, и на кита этот человек тоже похож со спины. Соединяя «кита» (whale) и «спину» (back), получаем whaleback, что означает горбатый, изогнутый, как спина кита, — и превращает намек, поданный «верблюдом» в фактическую примету!
Кажется, мы с вами только что нашли того «верблюда» — горбатого соглядатая (а вспомните изгиб спины горностая!), предателя, негодяя. Сейчас он находится здесь, на сцене, но, скорее всего, зритель из зала его не видит. Посмотрим на присутствующих. Помимо Гамлета и Полония в сценическом пространстве до сих пор оставались (ремарки exit не было) Розенкранц, Гильденстерн и Горацио (о последнем мы уже успели забыть). Кажется, друзья детства отпадают, они — неразлучная парочка и, как вы заметили, надвое не делятся. Значит, тучи зрительского и читательского подозрения сгущаются над ближайшим и неотлучным другом Гамлета.
Чтобы окончательно удостовериться, обратимся к этому же моменту в редакции 1603 года. Там Розенкранц и Гильденстерн вообще не присутствуют в эпизоде! На сцене — Горацио, Гамлет и Корамбис (так в первом издании звали Полония). Читаем окончание разговора Гамлета и Корамбиса-Полония:
Cor. Very like a whale.
(Очень похоже на кита.)
exit Corabis.
(Кора<м>бис выходит.)
Ham. Why then tell my mother i’le come by and by. Good night Horatio.
(Потом расскажет моей матери, что я скоро приду к ней.
Доброй ночи, Горацио.)
Hor.
Good night vnto your Lordship.
(Доброй ночи, ваше высочество.)
exit Horatio
(Горацио выходит.)
А при чем здесь животные с кривыми спинами — верблюд, горностай и кит? — спросите вы. Почему бы автору в открытую было не указать, что Горацио горбат? Потерпите немного. После составления второй части нашего уравнения многое прояснится — в том числе и горб Горацио, и то, почему об этом горбе нельзя было упоминать прямым текстом. Конечно, современникам Шекспира (особенно аристократии, живущей дворцовыми интересами) было намного легче понять эзопов язык шекспировых басен, чем нам, но тем интереснее сегодня вести расследование преступления, совершенного 400 лет назад.
Для того чтобы фоторобот подозреваемого был более полон, добавлю одну деталь, которая пока не выглядит абсолютно достоверной. Можно было приберечь ее до прямого уравнения героев и их прототипов и выложить как мелкий, но решающий козырь, однако мне хочется, чтобы те, кто изучал «Гамлета» и эпоху, его породившую, уже теперь поняли, куда клонится наше исследование. Только что они узнали первого из действующих лиц, отображенных Шекспиром в своей пьесе. (А непрофессиональным читателям придется дождаться исторической части уравнения.)
Вопреки укоренившемуся мнению, бедный горбун Горацио вовсе не одинок в пространстве пьесы. У него есть отец, и Шекспир выдал его нам в первой же прозаической вставке. Гамлет, как мы помним, назвал Полония «fishmonger», что означает сленговое «развратник» или «сутенер». Никто и не думает, что прямое значение слова — торговец рыбой — само по себе может быть зашифрованной информацией. Потому что никто не обращает внимания на следующую фразу Гамлета:
1213.
Ham. Then I would you were so honest a man.
(Тогда я хочу, чтобы вы были таким же честным человеком.)
Неужели Гамлет, говоря о честном человеке, имеет в виду развратника, сутенера? Странный нравственный вывих — даже для душевнобольного.
Здесь тот самый случай, когда хорошо спрятать означает положить на видное место! Это я к тому, что у римского поэта Горация (имя которого использовал в качестве псевдонима наш горбатый стихотворец) отец был…
Но дадим слово признанному авторитету в римской истории Гаю Светонию Транквиллу. Мы ему доверяем как одному из источников шекспировской фантазии. Вот первые строки «Жизнеописания Горация»: «Квинт Гораций Флакк из Венузии был сыном вольноотпущенника, собиравшего деньги на аукционах, как сообщает сам Гораций; впрочем, многие считают его торговцем соленою рыбою (курсив мой. — И.Ф.), и кто-то даже попрекал Горация в перебранке: «Сколько раз видел я, как твой отец рукавом нос утирал».
Мы просто не можем проигнорировать такое важное свидетельство и не подшить его к нашему делу. Наконец-то у следователя появляются фактические приметы. Автор очень тонко — но так, чтобы внимательный читатель мог догадаться! — выдает нам того, кто до сих пор был лишь под подозрением. Соглядатай, знающий о тайных переговорах Гамлета, горбатый «верблюд», мешающий принцу получить свое законное наследство — королевскую власть, и, возможно, сын Полония — все это воплощено в Горацио, которого мы более четырех веков считаем лучшим другом и соратником принца Гамлета.
Сама по себе эта трактовка очень сомнительна, и вряд ли на ее основе можно делать однозначный вывод о том, что Полоний — «торговец рыбой» —есть отец нашего Горацио-Горация. И отцовство Полония, и горб Горацио ничего не привносят в прозаический сюжет, но очень пригодятся при решении полного уравнения и определении тех самых неизвестных — реальных исторических лиц, участников реальных событий, зашифрованных Шекспиром в пьесе «Гамлет».
Голый Гамлет и
одинокий Горацио
Гамлет, сопровождаемый Розенкранцем и Гильденстерном, отплыл в Англию. Моряки приносят Горацио письмо. Здесь Шекспир устами Горацио-героя предлагает читателю простую загадку. Вдруг прервав прозу, автор вставляет всего две строки ямба. Горацио говорит:
«Не знаю, кто бы мог на целом свете
Прислать мне вдруг привет, как не принц Гамлет».
Неужели он так одинок на этом свете? Но дело, скорее всего, не в этом, а в том, что Шекспир дает понять вставкой стихов: к данной информации нужно относиться, по меньшей мере, с сомнением. Тем более что моряк, доставивший письмо Горацио, не ошибся адресом, но не назвал имени отправителя:
«…it
came from th’Embassador that was bound for England, if your name be Horatio, as
I am let to know it is».
(…оно передано Послом, который был отправлен в Англию, если ваше имя Горацио, как я был извещен).
Особенно подозрительно, что сцена эта начинается с авторской ремарки: 2972. Enter Horatio and others (Входят Горацио и другие) — значит, Горацио объявляет этим «другим», что письмо пришло от Гамлета, хотя нет никаких подтверждений, что его написал тот Гамлет, которого мы с вами знаем.
В самом письме говорится:
2986-8.
Horatio, when thou shalt haue ouer-lookt this, giue these fellowes some meanes
to the King, they haue Letters for him:
(Горацио, когда ты взглянешь на это, обеспечь этим парням доступ к королю, у них — письма для него:)
2988-90.
Ere wee were two daies old at Sea, a Pyrat of very warlike appointment gaue vs
chase, finding our selues too slow of saile, wee put on a compelled
(Мы были уже два дня в море, когда пират, очень воинственно настроенный, погнался за нами, увидев себя такими медленными в ходу, мы принудили себя)
2990-2.
valour, and in the grapple I boorded them, on the instant they got cleere of
our shyp, so I alone became theyr prisoner, they haue dealt
(к мужеству, и в схватке я оказался на их корабле, они
отвалили от нашего корабля, так я один стал их пленником. Они поступили)
2992-5.
with me like thieues of mercie, but they knew what they did, I am to doe a turne
for them, let the King haue the Letters I haue sent, and
(со мной, как милосердные разбойники, но они знали, что делали, я должен вернуть долг, пусть король получит письма, что я послал,)
2995-6.
repayre thou to me with as much speede as thou wouldest flie death,
(а ты отправляйся ко мне с такой скоростью, с какой бы ты летел от смерти,)
2996-8.
I haue wordes to speake in thine eare will make thee dumbe, yet are they much
too light for the bord of the matter, these good fellowes
(у меня есть такие слова для твоего уха, от которых ты онемеешь, все же они хорошо освещают подмостки сущности/содержания книги, эти хорошие парни)
2998-3000.
will bring thee where I am, Rosencraus and Guyldensterne hold theyr course for
England, of them I haue much to tell thee, farewell.
(доставят тебя туда, где нахожусь я, Розенкранц и Гильденстерн держат путь в Англию, о них я должен многое рассказать тебе, прощай.)
3001-2.
So that thou knowest thine Hamlet.
(Именно тот, которого ты очень хорошо знаешь как твоего Гамлета.)
Интересно, не правда ли? Подпись почти гримасничает, пытаясь сказать читателю, что пишет именно тот, а не какой-то другой Гамлет. Но мы и не думали, что можно перепутать нашего единственного Гамлета с неизвестным нам его однофамильцем! Зато получателю письма это нужно объяснять, уточняя в подписи: «Именно тот…» Неужели есть еще один Гамлет, которого Горацио не может назвать своим Гамлетом? Если подходить к ситуации объективно, то письмо могло быть написано как Гамлетом, так и Розенкранцем и Гильденстерном. Странное восклицание Горацио предупреждает нас о подвохе. В связи с этим хочется вырезать из письма (а оно, если вы заметили, состоит всего из двух длинных предложений) одно несовместимое на первый взгляд словосочетание: «I am, Rosencraus and Guyldensterne».
Кстати, в редакции 1603 года автор письма сообщает точное место, где можно будет найти Гамлета — on the east side of the Cittie (на восточной стороне Сити). Запомним этот лондонский Сити.
Далее: некие письма гонец вручает королю, беседующему (ямбом!) с Лаэртом.
Читаем письмо:
3054-5.
High and mighty, you shall know I am set naked on your kingdom,
(Высокий и могучий, вы должны знать, что я высажен голым/беззащитным/недействительным (юр.) возле/на границе вашего королевства,)
3055-6.
to morrow shall I begge leaue to see your kingly eyes, when I shal first
(завтра я буду просить разрешения видеть ваши королевские очи, когда я, вначале)
3056-7.
asking you pardon, there-vnto recount the occasion of my suddaine returne.
(спросив вашего извинения/помилования, к этому подробно изложу причину моего внезапного возвращения).
Корявый, напыщенный и одновременно подобострастный слог данной записки явно не соответствует характеру Гамлета (мы помним, как он дерзок с королем). Подозрительным кажется и словосочетание «naked on your kingdom», которое можно перевести и как лишенный прав на ваше королевство. Тем более что на вопрос Лаэрта: «Know you the hand?» («Вы узнаете руку/почерк?»), — король отвечает:
Tis Hamlets caracter. Naked,
(Это характер Гамлета. Лишенный прав), — не думаю, что в характере Гамлета было ходить голым, без одежды, или же беззащитным, как это представлено у Лозинского. Но постоянные жалобы Гамлета на то, что он лишен наследства, уже привычны для нас.
And in a
postscript heere he sayes alone.
(И в приписке здесь он говорит «единственный».)
Как видим, эта эпистолярная история (которая если и вызывала вопросы, то всего лишь о благородном пирате) на поверку оказалась непростым ребусом.
Письма, переданные Горацио моряками, могли быть написаны только теми же двумя друзьями, посланными вместе с принцем в Англию в качестве его конвоя. Этим письмом Розенкранц и Гильденстерн сообщают Горацио о тайном возвращении Гамлета в Данию и его стремлении получить аудиенцию короля. Какие письма попали в руки королю и королеве (ей тоже предназначалось послание) — действительно Гамлета или же подделанные от его имени, — все это ждет своего разрешения. Тем более что в истории с этими письмами связан скандал — не очень большой, но достаточно заметный, чтобы остаться в ее анналах…
Пушки, суд и
палачи
Но нам пора переходить к последнему прозаическому эпизоду — тому самому, в котором Гамлет ведет переговоры о предстоящем поединке с Лаэртом. Входит молодой придворный, имя которого автор назовет позднее, устами другого эпизодического персонажа. У Лозинского молодого придворного зовут (как подано в Фолио 1623 года) Озрик (Osrick). В прижизненном же издании 1604 года имя другое — Ostrick, и поддается переводу с двух языков: Os — рот, уста (лат.) и trick — ложь, хитрость (англ). Посланец говорит, что его величество поставил «a great wager on your head» («большой заклад на вашу голову»), перечисляет достоинства благородного Лаэрта, с которым предстоит биться Гамлету. А дальше следует очень путаный (а значит, полный скрытого смысла) диалог:
3616-21.
Cour. The King sir hath wagerd with him six Barbary horses, againgst the which
hee has impaund as I take it six French Rapiers and Poynards, with their
assignes, as girdle, hanger and so. Three of the carriages in faith, are very
deare to fancy, very responsiue to the hilts, most delicate carriages…
(Король, сир, поставил на кон от него шесть берберийских коней, против которых он берет/заключает в тюрьму, как я это понимаю/толкую, шесть французских шпаг и кинжалов с их амуницией, как-то: пояс, подвеска/палач и другое. Три лафета превосходны, очень дорого украшены, очень чувствительны к эфесам, наиболее изысканные лафеты…)
3622.
Ham. What call you the carriages?
(Что вы называете «лафетами»?)
3623. Cour. The carriage sir are the hangers.
(Эти carriages, сэр, есть подвески/палачи)
3624-5.
Ham. The phrase would bee more Ierman to the matter if wee could carry a cannon
by our sides…
(Эта фраза будет более немецкой (точной. — И.Ф.) по сути, если бы мы смогли перенести пушку на наши бока/стороны/позиции…)
Но в 1603 году это звучит так: …if he could haue carried the canon by his side (…если бы он перенес пушку на его бок/сторону).
Дальше Острик делает такие же многозначительные оговорки:
3630-2.
Cour. The King sir, hath layd sir, that in a dozen passes betweene your selfe
and him, hee shall not exceede you three hits…
(Король, сэр, предложил пари, сэр, что в двенадцати ударах между вами и им он не опередит вас на три удара…)
3635.
Ham. How if I answere no?
(А если я отвечу нет?)
3636-7.
Cour. I meane my Lord the opposition of your person in triall.
(Я имею в виду, мой принц, противодействие вашей персоны в испытании/суде/следствии).
После этого уточнения Гамлет соглашается на немедленный поединок.
Не показалось ли вам странным, что здесь не упоминается Лаэрт, но в дуэли намерен участвовать сам король? И почему слова подобраны таким образом, что их вторые значения указывают на заключение в тюрьму, следствие, суд, казнь, — да и пушки с лафетами как-то не вяжутся с игрушечной дуэлью на тупых шпагах…
Горацио предупреждает Гамлета о том, что он проиграет. Но принц идет навстречу судьбе. Последние его слова в прозе-реальности: «let be» («пусть будет»).
Завершающая чтение прозы глава оказалась короткой, но и этих нескольких предложений хватило, чтобы понять — гибель Гамлета вовсе не следствие привычной нам его дуэли с Лаэртом. Это была дуэль принца с королем, и решали ее не шпаги, но пушки, арест, следствие, суд, палачи — да и в закладе была голова принца…
И все же версия Горацио, которую он изложил принцу Фортинбрасу, оказалась так убедительна, что до сих пор, спустя уже 400 лет, не вызывает подозрений у подавляющего большинства читателей. Так получилось потому, что это большинство воспринимает «Гамлета» как выдающееся, но всего лишь литературное произведение, от которого никто не вправе требовать исторической достоверности. Но по внимательном прочтении можно понять, что Шекспир запечатал в художественно оформленный конверт исторический документ. До сих пор мы разглядывали только этот красивый конверт, не удосуживаясь поинтересоваться его содержимым. Теперь же, чтобы выяснить, о чем сказал Шекспир в своей пьесе, нам потребуется уравнять вновь прочитанного «Гамлета» с тем абсолютом, который называется Историей.
Прежде чем начать, напомним о времени создания «Гамлета»: регистрация пьесы — 1602 год, первая публикация в первом Кварто — 1603 год, вторая (пьеса расширена почти в два раза) — 1604-й. Этот период был завершающим этапом в правлении династии Тюдоров — на смену умершей в марте 1603 года королеве Елизавете пришел сын Марии Стюарт, шотландский король Джеймс (Яков) Стюарт, который стал английским королем Джеймсом I. Тем самым наша задача облегчается, поскольку датировка «Гамлета» позволяет задать достаточно узкие временные рамки и место действия, то есть реальные, а не сценические пространственно-временные координаты трагедии.
Последний фаворит
королевы
В промежутке между казнью Марии Стюарт и разгромом испанской эскадры на исторической сцене появляется новый герой елизаветинского времени. Перед нами — последняя и трагическая привязанность королевы Елизаветы — Роберт Деверо, 2-й граф Эссекс.
Он родился 19 ноября 1567 года. (В некоторых источниках встречается и другая дата — 10 ноября. Возможно, это связано с тем, что реформа календаря была объявлена папой Григорием XIII в 1582 году, а разница между юлианским и григорианским календарями в XVI веке составляла 10 дней.) Рождение Роберта скрыто завесой таинственности. Некоторые историки полагают, что тайна эта есть тайна государственная из-за того, что Роберт был сыном королевы Елизаветы и ее неофициального мужа графа Лейстера или же сыном Лейстера от Летиции Ноллис. Так считали и многие современники наших героев. Но эта ветвь нашего расследования осталась за пределами нашей статьи (см. книгу «Уравнение Шекспира…») — перейдем сразу к заключительному этапу его биографии. После смерти отца Уолтера Деверо в 1576 году Роберт, как и все осиротевшие дети знатных родов, получает статус «дитя государства» (child of state) и попадает в заботливые руки Уильяма Сэсила, лорда Берли, который и был главным опекуном таких детей. Роберт живет вместе с семьей Сэсила, получает свободный доступ ко двору. Сведений о детских годах будущего графа очень мало, тем более любопытным выглядит поведение десятилетнего мальчика при его первой встрече с королевой. Юный аристократ отказался поцеловать королеву и снять перед ней шляпу! Такое мог сделать либо сумасшедший, либо тот, кто чувствовал себя более высокородным, чем сама королева.
В 1577 году юный граф Эссекс послан в Тринити-колледж в Кембридж. Через год его мать выходит замуж за графа Лейстера. С 1583 года Роберт, закончивший свое обучение в колледже, начинает жить при дворе. В 1585 году граф Лейстер берет пасынка в экспедицию в Нидерланды. Эссекс участвует в сражении при Зутфене, в котором был смертельно ранен великий английский поэт Филип Сидни (там Сидни посвятил Эссекса в рыцари и передал ему свой меч). По возвращении в Англию молодой Эссекс быстро поднимается по карьерной лестнице — и этот взлет по времени совпадает с периодом после казни Марии Стюарт. Лейстер оставляет пост главного конюшего, и он переходит к его пасынку с годовым содержанием 1500 фунтов. Теперь двадцатилетний граф постоянно при королеве.
4 сентября 1588 года внезапно умирает Лейстер. Елизавета выставляет его имущество на аукцион и передает его дом Эссексу. Этот год стал годом разгрома Непобедимой Армады. Эссекс все больше чувствует вкус к войне — и именно с Испанией. В 1589 году, несмотря на запрет королевы, он присоединяется к «Противоармаде», пущенной против Испании и Португалии. Экспедиция кончается неудачей, но Эссекс укрепляет свой авторитет среди военных.
1590 год. Эссекс — в пике королевского фавора. Елизавета передает ему монополию на доход от сладких вин. Он пользуется таким влиянием, что Генри IV Наваррский обращается к нему с личной просьбой ходатайствовать перед королевой об английской помощи против Католической Лиги. Королева отказывает в помощи, но Эссекс самовольно отправляется в поход и осаждает Руан.
Он вообще становится все более самостоятельным, о чем свидетельствует и его тайная женитьба в 1590 году на двадцатидвухлетней Фрэнсис Уолсингем, вдове Филипа Сидни и дочери елизаветинского министра сэра Фрэнсиса Уолсингема. Королева Елизавета — кстати, крестная мать дочери Филипа и Фрэнсис (Елизавета Сидни, 1583) — разгневана поступком Эссекса, и одна из причин королевского гнева та, что Фрэнсис, по мнению королевы, не соответствует Эссексу по степени знатности.
Молодому графу уже мало расположения королевы и популярности среди военных и народа. Он стремится к политическому влиянию — тем более что неудача в Нормандии показала Эссексу — для военной кампании требуется обеспечить надежный тыл. Эссекс хочет не просто войти в Тайный совет, но и заменить на посту его главного члена своего бывшего опекуна Уильяма Сэсила, лорда Берли. Однако за влияние в Тайном совете ему пришлось вступить в борьбу с сыном Уильяма Сэсила Робертом, которого отец настойчиво готовил себе на замену.
Роберт Сэсил родился 1 июня 1563 года и от рождения имел физический недостаток — он был горбат. Уильям Сэсил дал своему сыну хорошее образование, ориентированное на подготовку Роберта к государственной карьере. В начале последнего десятилетия XVI века, когда с политической арены ушли такие фигуры, как граф Лейстер и Фрэнсис Уолсингем (тесть Эссекса), развернулась война за политическое влияние на королеву между двумя Робертами — Сэсилом и Эссексом. Роберт Сэсил был более успешен — уже в 1589 он начал исполнять обязанности госсекретаря (будет официально назначен на эту должность в 1596-м), а в 1591 году Роберт Сэсил стал самым молодым членом Тайного совета.
Эссекс вошел в Тайный совет только в 1593 году. Несмотря на свою близость к королеве, Эссекс не мог обойти отца и сына Сэсилов в политическом влиянии. Его политика противостояния Испании не встречала у Елизаветы должного понимания. Не без убеждения Сэсилов, Елизавета переводит английские отряды из Франции в Ирландию, ослабляя роль Англии в континентальной Европе. Однако Эссекс не оставляет своих попыток утвердить английское присутствие в Европе. В 1596 году в испанской экспедиции Эссекс успешно командует наземным штурмом Кадиса. Он пробует воспользоваться победой и превратить английское присутствие в Испании в постоянное, но его план отвергнут Елизаветой под давлением старшего и младшего Сэсилов. Эссекс открыто враждует с Робертом Сэсилом, отношения с Елизаветой становятся все более напряженными, и не последнюю роль играет в этом постоянное присутствие рядом с королевой Роберта Сэсила — «маленького эльфа», «гончей», как называет его сама Елизавета. Кризис нарастает и достигает своего первого пика в июле 1598 года, когда в споре по ирландскому вопросу Эссекс, не стерпев того, что его мнение игнорируется, поворачивается к королеве спиной. За такое неуважение она дает ему оплеуху, и Эссекс хватается за меч со словами, что подобного он бы не стерпел и от ее отца Генриха VIII. «Иди и повесься», — реагирует Елизавета.
4 августа 1598 года умирает Уильям Сэсил, и его сын Роберт теперь полностью играет роль политического советника при королеве. Эссекс получает полномочия на усмирение Ирландии. Он прибыл в Дублин 15 апреля 1599 года. В течение лета граф объединил английские позиции и написал Елизавете о трудностях военного решения проблемы с теми силами, которые были в его распоряжении. В письме от 30 июля 1599 года Елизавета потребовала продолжать действия по подчинению предводителя мятежников графа Тирона. Эссекс понимал, что подобные решения вырабатывает для королевы фракция Сэсила.
6 сентября 1599 года Эссекс встретился с Тироном и подписал с ним перемирие. В это время Сэсил убеждает королеву, что Эссекс заключил союз с Тироном, чтобы с его помощью стать королем Ирландии. Королева вновь предупреждает Эссекса о недопустимости перемирия.
Узнав о дворцовых интригах, Эссекс покидает свои войска и 28 сентября 1599 года с небольшой группой соратников возвращается в Англию, намереваясь напрямую объяснится с Елизаветой. Но его попытка провалилась — непослушного графа помещают под домашний арест.
29 ноября состоялись дисциплинарные слушания в Звездной палате, и, хотя Эссексу не было предъявлено обвинений, он продолжал находиться в изоляции — сначала в Йорк Хаусе (дом Бэконов), а с 19 марта 1600 года в своем лондонском доме. В дополнение королева лишила его основного источника дохода — монополии на вина.
6 июня 1600 Эссекс снова предстал перед судом Звездной палаты, где был признан виновным по пяти пунктам — неудачные военные действия, перемирие с Тироном, оставление поста командующего, своевольное повышение графа Саутгемптона и посвящение в рыцари тех, кто находился под его командой. Он был признан виновным, и ему определили статус заключенного в собственном доме до решения королевы (at the queen’s pleasure).
Эссексу предоставили свободу 26 августа 1600 года, но он по-прежнему не мог получить королевской аудиенции — все его обращения Елизавета оставляла без ответа. Без ответа осталась и его просьба вернуть ему патент на сладкие вина — источник дохода его семейства. Граф Эссекс был загнан в угол. В ожесточении он уже не придерживается даже видимости этикета — королеве передают его слова о ней: «She is an old woman, crooked both in body and mind» («Она — старуха, кривая как телом, так и разумом»). Опальный граф начинает строить планы по кардинальному изменению ситуации — программа-минимум включала устранение врагов — Сэсила и его соратников. В программу-максимум (которая, впрочем, так и не была доказательно обоснована обвинением) входил захват графом королевской власти и созыв парламента. При таких стесненных обстоятельствах путь был один — через восстание. В конце 1600 — начале 1601 года в доме Эссекса собираются его сторонники. Главные заговорщики привлекли на свою сторону около 300 аристократов. Эссекс рассчитывал на свою популярность в народе, ожидал поддержки лондонского Сити, шерифа города с тысячей солдат, надеялся на высадку войск из Ирландии, которыми он командовал до своего провала.
7 февраля в театре «Глобус» по заказу заговорщиков и за отдельную плату в 40 шиллингов труппа актера Шакспера дала пьесу драматурга Шекспира «Ричард II». Пьеса впервые была представлена в полном виде — без купюр. В нее были включены запрещенные сцены низложения короля Ричарда. Тем самым Эссекс, что бы он ни говорил потом на суде, за день до выступления посредством актеров озвучил свои истинные намерения — свержение существующей королевской власти. И не просто свержение Елизаветы и утверждение вместо нее шотландского короля Джеймса, сына Марии Стюарт, с которым Эссекс состоял в переписке (кстати, в письмах Джеймс называет Эссекса кузеном). Языком Шекспира Эссекс заявил собственные притязания на английскую корону. Елизавета прекрасно поняла намек и потом не раз говорила своим приближенным: «Вы разве не знаете, кто я? Я — Ричард II». Об авторе пьесы она зло заметила, что это человек, забывший Бога и отплативший своим благодетелям неблагодарностью.
Королева была осведомлена о планах заговорщиков. Капитан ее охраны Уолтер Рэли встретился посреди Темзы на лодке с одним из ближайших сподвижников Эссекса Фердинандом Горгесом, и тот предупредил, что, судя по всему, предстоит кровавый день и Рэли следует как можно быстрее идти во дворец для предупреждения этого.
7 февраля к Эссексу прибыли королевские представители, чтобы из первых уст узнать о цели столь большого собрания людей. Эссекс так сформулировал свои претензии и намерения: «Существует заговор против моей жизни, подкуплены люди, которые должны убить меня в моей постели. Письма якобы от моего имени и моей руки подделаны. Мы собрались вместе, чтобы сохранить наши жизни». Эссекс не отпустил послов, оставив их в своем доме под охраной.
Наступило воскресенье 8 февраля 1601 года. Дата восстания была выбрана Эссексом не случайно — именно в этот день 14 лет назад состоялась казнь Марии Стюарт. Все началось около десяти утра. Эссекс, Саутгемптон, Ратленд, Сэндис, Паркер, Монтигл, вооруженные лишь шпагами и кинжалами (к тому же скрытыми наброшенными на руки плащами), вели через Лондон толпу своих последователей. Эссекс выкрикивал: «За королеву, за королеву!», прибавляя, что враги королевы продали Англию испанцам, — так он намеревался привлечь на свою сторону горожан. Однако рейд окончился полной неудачей. Горожане были заранее предупреждены королевскими глашатаями, что Эссекс — изменник. Город был пуст, все сидели по домам. Никто не присоединился к Эссексу, мало того, толпа его сторонников редела с каждым шагом. Шериф, на договоренность с которым надеялись заговорщики, отказался от своих обязательств. Мятежный граф был объявлен предателем, и для подавления восстания было решено применить силу. Все длилось один световой день. Надежды Эссекса на лондонцев, на войска из Ирландии, которые должны были высадиться в Уэльсе, рухнули — люди Сэсила и Рэли провели необходимую пропагандистскую работу, и она оказалась эффективней эмоциональных призывов графа Эссекса, который рассчитывал в основном на свою популярность в армии и народе.
Так и не добравшись до дворца, Эссекс с товарищами вернулся по Темзе на лодках домой и начал готовиться к осаде. Однако вскоре, когда к дому подтянули пушки, стало ясно, что сопротивление бессмысленно, — и, выторговав для приличия вежливое обращение и возможность довести причины восстания до королевы, заговорщики сдались.
Бывший друг
обвиняет
Уже 17 февраля были изданы обвинительные акты, а 19 февраля состоялся суд над главными заговорщиками — графом Эссексом и графом Саутгемптоном. Им были предъявлены обвинения в том, что они составили заговор с целью лишить королеву короны и жизни, подняли открытое восстание, арестовали послов королевы, призывали лондонцев к участию в восстании. Суд уложился всего в один день — по тогдашней юридической традиции все было решено заранее. Свидетели были подобраны таким образом, чтобы могли подтвердить составленное обвинение.
Существует документ «The Arraignment Tryall And Condemnation Of Robert Earl Of Essex And Henry Earl Of Southampton» (Обвинение, следствие/суд и осуждение Роберта графа Эссекса и Генри графа Саутгемптона). На титульном листе стоят имена двух главных обвинителей — Sir Edward Coke, the Queen’s Attorney General; Mr. [Francis] Bacon — королевский генеральный прокурор Эдвард Кок и Фрэнсис Бэкон. Кроме обвинительной позиции объединяло их и то, что оба были родственниками государственного секретаря Роберта Сэсила, который выступил на суде в роли свидетеля.
Пикантность ситуации обвинения была в том, что один из обвинителей долгое время значился в близких друзьях графа Эссекса.
Фрэнсис Бэкон сегодня известен более всего не тем, что является предполагаемым автором шекспировского канона. Для нас он — знаменитый английский философ, автор множества трудов и лозунга «Знание — сила». Бэкон был тем, кто наряду с другими учеными той эпохи создавал новое научное мышление, противопоставляя его аристотелевскому взгляду на мир.
Он родился 21 января 1561 года в Лондоне, 25 января был крещен в церкви св. Мартина. Его отец Николас Бэкон был другом и родственником Уильяма Сэсила (оба были женаты на дочерях Энтони Кука, бывшего воспитателя принца Эдуарда) и занимал почетную должность лорда-хранителя печати. Его дом (York House) находился рядом с королевским дворцом, и маленький Фрэнсис общался с королевой Елизаветой с самого раннего возраста — она даже называла его «Little Lord Keeper» (маленький лорд-хранитель). В 1573 году двенадцатилетний Фрэнсис и его пятнадцатилетний брат Энтони поступают в Тринити-колледж в Кембридже. Из-за чумы обучение было прервано, а через некоторое время, при содействии отца, уже пятнадцатилетний Фрэнсис входит в состав английского посольства во Франции. После смерти отца в 1579 продолжает учебу, получает адвокатский чин. В это время, по некоторым свидетельствам, начинает свою деятельность по учреждению секретных обществ. В 1584 году пишет короткий трактат «The Most Masculine Birth of Time» («Величайшее рождение времени»), в котором заложил основы индуктивного метода исследования и который рассматривают как свидетельство создания мужского братства, прообраза масонства. В том же 1584 году избирается в палату общин, выступает по вопросу о суде над Марией Стюарт.
В начале 1590-х Фрэнсис сближается с графом Эссексом. Королева назначает братьев Бэконов тайными советниками графа Эссекса. Фрэнсис и Энтони организовали для Эссекса шпионскую сеть, которая конкурировала с сетью лорда Берли, — с ее помощью Эссекс получал самую достоверную политическую информацию с континента. Братья сами инструктировали шпионов, составляли различные политические проекты для Эссекса, были его секретарями и советниками в министерстве иностранных дел. Роберт много раз по просьбе Фрэнсиса ходатайствует перед королевой о назначении своего друга на высокие посты (в частности, когда было вакантно место того же генерального прокурора — но Роберт Сэсил более эффективно похлопотал за Эдварда Кока), дарит землю, которую Бэкон тут же продает за 1800 фунтов.
Несмотря на все потуги графа помочь другу (помимо Эссекса Бэкон стремился заручиться поддержкой своего родного дяди лорда Берли), королева упорно не желала приближать к себе Фрэнсиса. После парламентской сессии 1593 года, где Бэкон был выдвинут в руководители оппозиции, его неторопливая карьера и вовсе остановилась — еще и оттого, что он выступил против запрошенной королевой субсидии (запрос в парламент представлял Роберт Сэсил). Его возвышение началось вместе с ирландским поражением Эссекса. Стоит добавить, что именно по настоянию Бэкона Эссекс взялся за подавление восстания в Ирландии — Роберт сомневался в необходимости своего участия до последнего момента, да и королева с большой неохотой отпустила его. Все это было похоже на тщательно спланированное удаление Эссекса от двора. Когда Роберт Эссекс без высочайшего разрешения вернулся из Ирландии, он, по странному стечению обстоятельств, был заключен в Йорк Хаус, дом Бэконов. Именно к этому времени относятся письма, о которых Эссекс вспомнит на суде.
В 1601 году, после подавления восстания, Елизавета требует от Бэкона сделать все, чтобы обеспечить обвинительный приговор его бывшему другу и покровителю. Сторонники Бэкона, — а сегодня их куда больше, чем было в 1601 году, поскольку существует общество бэконианцев, доказывающее, что именно Бэкон скрывался под маской Шекспира, — эти сторонники говорят, что Бэкон пошел на обвинение, надеясь на милость королевы к своему любимцу. Эти же сторонники приводят веские доводы в пользу того, что Бэкон был сыном королевы Елизаветы и Роберта Дадли, графа Лейстера, и менее веские — в пользу того, что Эссекс и Бэкон были родными братьями.
Как бы то ни было, будущий великий философ расстарался в суде не на шутку — об этом говорит даже сокращенная стенограмма, приведенная в указанном выше документе. Бэкон обвинил своего бывшего друга и покровителя по высшему разряду государственной измены — в стремлении лишить королеву короны и жизни и захватить власть. Эссекс ответил: «Богу, который знает секреты всех сердец, известно, что я никогда не стремился к короне Англии <…>, а всего лишь искал доступа к королеве, чтобы поведать мою горечь по поводу моих личных врагов, но не желал проливать и капли крови». На это Бэкон возразил, что Эссекс пытался подражать герцогу Гизу, вошедшему в Париж с горсткой приверженцев, возбудившему парижан к оружию и с их помощью изгнавшему законного короля. Не ограничиваясь одним сравнением, красноречивый Фрэнсис сказал: «Вы напоминаете мне некоего Писистрата, который пришел в город и воспользовался привязанностью жителей к нему <…>. Так и вы, одержимые вашим тщеславием, входя в лондонский Сити, убедили себя, что, приняв ваши доводы, горожане бы выступили на вашей стороне».
Краткая справка: «Потомок Посейдона» Писистрат был блестящим полководцем, оказавшим Афинам
неоценимые услуги. Предоставленный в распоряжение Писистрата
отряд был вооружен копьями. С помощью этих «копьеносцев» Писистрат
захватил в 560 году власть в Афинах. Писистрат
известен и тем, что пригласил в Афины рапсодов (исполнителей Гомера) и заставил
их по порядку декламировать «Илиаду» и «Одиссею», а писцам записать эти поэмы.
При этом были сделаны небольшие вставки в текст в интересах Афин.
Защищаясь, Эссекс открывает суду следующий важный факт из его отношений с Бэконом (вследствие важности свидетельства привожу оригинал):
«..I
must plead Mr. Bacon for a witness, for when the course of private persecution
was in hand and most assailed me, then Mr. Bacon was the man that proffered me
means to the Queen and drew a letter in my name and in his brother.., which
letter he purposed to show the Queen.
…Wherein
I did see Mr. Bacon’s hand pleaded as orderly. <…> Which letters I know
Mr. Secretary Cecil hath seen…»
(«Я должен просить господина Бэкона быть свидетелем в том, что, когда курс на мое личное преследование был в силе, и я был наиболее гоним, г-н Бэкон был тем человеком, который предлагал мне помощь во встрече с королевой и составил письма от моего имени и от имени своего брата, которые он намеревался показать королеве.
…В них я увидел руку г-на Бэкона — он, по своему обыкновению, умолял. <…> Я знаю, что эти письма видел г-н секретарь Сэсил…»)
Действительно, после ирландской неудачи Эссекса Фрэнсис принимает участие в судьбе своего опального друга. Правда, оно, это участие, весьма своеобразно. Когда Эссекс находится под домашним арестом, Фрэнсис пишет письмо от имени своего брата Энтони графу Эссексу. С точки зрения авторской скромности интересны строки, в которых Фрэнсис-«Энтони» упоминает качества «своего брата» (самого себя):
«…I do
assure your Lordship that my brother Francis Bacon, who is too wise (I think)
to be abused, and too honest…»
(«…Я ручаюсь вашему высочеству, что мой брат Фрэнсис Бэкон слишком мудр (я думаю), чтобы злоупотреблять, и слишком честен…»)
Фрэнсис-«Энтони» учит графа, как правильно вести себя, — он призывает Эссекса смирить гордыню и признать решения королевы судьбоносными:
«…if
her Majesty out of her resolution should design you to a private life, you
should be as willing upon her appointment to go into the Wilderness as into the
Land of Promise…»
(«…Если ее величество определит вам частную/тайную жизнь, вы должны будете после такого ее назначения идти в пустыню как в землю обетованную…»)
Затем Бэкон пишет «ответ Эссекса Энтони», в котором «Эссекс» благодарит «Энтони» за его «доброе и осторожное» письмо, смиренно признает свои ошибки, подтверждает мудрость советов Фрэнсиса, его честность, и говорит, что Фрэнсис страдал за него, Эссекса, больше, чем любой другой. Не будем забывать, что эти письма предназначались Бэконом для королевы — и были ей показаны. Только непонятно, кому в этих письмах помогал Бэкон — Эссексу или себе?
И, наконец, еще одно поддельное письмо — якобы от самого Эссекса королеве, где «Эссекс» следует совету «Энтони» смирить гордыню, однако «смиряет» ее с непонятным для просителя сарказмом:
«But the
only comfort I have is this, that I know your Majesty taketh delight and
contentment in executing this disgrace upon me. And since your Majesty can find
no other use of me, I am glad yet I can serve for that».
(«Но единственное мое утешение в том, что я знаю — ваше величество получает наслаждение и удовлетворение от исполнения моей опалы/позора. И если ваше величество не может найти другого применения для меня, я все же доволен тем, что могу служить хотя бы для этого».)
Не кажется ли вам, что эти слова «Эссекса», сочиненные Фрэнсисом Бэконом для королевы, оказывают опальному графу медвежью услугу?
Бывший друг продолжал бороться с Эссексом даже после его
казни. В апреле 1601 года, выполняя волю королевы, Бэкон издал «Practices and Treasons
attempted and committed by Robert
Late Earl of Essex and
his Complices, Against Her Majesty
and Her Kingdoms»
(«Методы и измены, предпринятые и совершенные Робертом, бывшим графом Эссексом,
и его соучастниками против ее величества и ее королевства»). Зато потом, после
смены власти, он издаст в свою защиту так называемую «Apologie,
In Certaine Imputations Сoncerning the Late Earle
of Essex» («Извинение в
известных обвинениях относительно бывшего графа Эссекса»). Там Бэкон объясняет, зачем он
подделал письма:
«And I
drew for him by his appointment some letters to her Majesty; which though I
knew well his Lordship’s gift and style to be far better than mine own, yet
because he required it, alleging that by his long restraint he was grown almost
a stranger to the Queen’s present conceits, I was ready to perform it…»
(«И я составил для него по его распоряжению некоторые письма к ее величеству; хотя я хорошо знал, что его высочества дарование и стиль гораздо лучше, чем у меня, однако он требовал этого, утверждая, что вследствие длительного ограничения его свободы он стал почти незнаком с проявлением королевского тщеславия, и я был готов исполнить это…»)
Далее в «Извинениях» Бэкон жалуется, что королева использовала его в качестве заложника, пехотинца перед конным отрядом, и поставила в трудное положение — его не любят друзья Эссекса за его предательство и не любила сама королева за его прошлую дружбу с Эссексом.
На суде Эссекс не обошел своим вниманием и Роберта Сэсила. Он привел слова госсекретаря о том, что на корону
Англии не имеет права никто, кроме испанской инфанты. Эти показания маленький
горбун слушал, стоя за занавесом, проще говоря, подслушивал. Он тут же помчался
во дворец и организовал свидетеля в свою пользу. В опровержение слов Эссекса,
Роберт Сэсил сказал на суде: «Я признаю свои слова о
том, что и король Шотландии — конкурент, и король Испании — конкурент, и вы, я
сказал, — тоже конкурент. Вы свергли бы королеву. Вы стали бы королем Англии и
созвали парламент». Сэсил потребовал назвать
человека, который может подтвердить слова Эссекса. Свидетель был доставлен и
сказал, что никогда не слышал от г-на секретаря подобных высказываний. Сэсил торжествовал.
Генеральный прокурор Эдвард Кок злорадно произнес:
«You
sought to be Robert the First, but you shall be Robert the Last»
(«Вы стремились стать Робертом Первым, но вы будете Робертом Последним».)
Своего любимца Елизавета «помиловала» — казнь по приговору четвертование, которому Эссекса должны были подвергнуть как государственного изменника, она заменила отсечением головы. 25 февраля 1601 года приговор был приведен в исполнение на глазах у сотни собравшихся.
Палач отрубил голову графу только с третьего удара. Елизавета, словно опомнившись, послала отменить казнь, но исполнительный Роберт Сэсил успел обо всем распорядиться — графа Эссекса уже не было в живых.
Икс равняется
Теперь, когда в нашем распоряжении оказались обе части уравнения, нужно определить, с чего начать их сравнительный анализ. Требуется фигура или событие в истории, которые почти без искажений отражены в пьесе. И одна такая фигура есть. Это Полоний, прототипом которого все исследователи единодушно называют Уильяма Сэсила, лорда Берли.
Единодушие единодушием, но нам все же придется ненадолго вернуться к фигуре Полония и как-то обосновать его «принадлежность» к Уильяму Сэсилу. В дополнение к уже известным историко-литературным параллелям приведем еще некоторые. Можно отметить сходство имен: Cecil — мясная фрикаделька, Burleigh (Burly) — плотный, дородный, и Polonius от Polony — варено-копченая свиная колбаса. Приведем выдержки из документа под названием «Certain Precepts for the Well Ordering of a Man’s Life» («Некоторые предписания для хорошего устройства жизни человека»). Этот документ был написан Уильямом Сэсилом в 1584 году для своего сына Роберта, студента Кембриджа. Не только общий смысл и тон послания совпадает с инструкцией Полония своему сыну Лаэрту перед его отъездом во Францию, но и некоторые детали этих текстов почти идентичны. Отец советует сыну быть осмотрительным в выборе жены и друзей, соблюдать умеренное гостеприимство, не дружить с сильно пьющими людьми, дает Роберту несколько советов по воспитанию будущих детей, предостерегает от того, чтобы брать себе в слуги друзей и родственников, призывает не верить льстецам.
Уильям Сэсил пишет: «Остерегайся брать поручительство за твоего лучшего друга, поскольку тот, кто оплачивает долги другого, идет к собственному краху… Никогда не бери деньги взаймы у соседа или друга… Не пытайся идти против другого человека, не убедившись прежде, что право на твоей стороне… Имея большого человека твоим другом, не беспокой его по пустякам… Советую тебе не злоупотреблять, но и не пренебрегать своей популярностью… Не быть грубым в беседе, но и не шутить беспрестанно, что может сделать тебя неприятным в компании».
Для сравнения — советы Полония сыну Лаэрту (пер. М. Лозинского):
Держи подальше мысль от языка,
А необдуманную мысль — от действий.
Будь прост с другими, но отнюдь не пошл.
Своих друзей, их выбор испытав,
Прикуй к душе стальными обручами,
Но не мозоль ладони кумовством
С любым бесперым панибратом. В ссору
Вступать остерегайся; но, вступив,
Так действуй, чтоб остерегался недруг.
<…>
В долг не бери и взаймы не давай;
Легко и ссуду потерять, и друга,
А займы тупят лезвие хозяйства.
Но главное: будь верен сам себе…
Конечно, советы и Сэсила, и Полония — общие для любого строгого отца, но тем не менее эту схожесть мы можем рассматривать как доказательство совпадения Полония с Уильямом Сэсилом. (Что касается идентификации прототипа Лаэрта — вопрос этот столь же сложный, сколь и интересный, и в книге «Уравнение Шекспира…» он рассмотрен весьма подробно.)
Полоний-Сэсил поможет нам определиться с хронологией. Уильям Сэсил, лорд Берли умер в 1598 году. Эта дата и будет реперной точкой, которую можно спроецировать на шкалу сценического времени, чтобы вытянуть всю цепь сравнений эпизодов пьесы и реальности.
1. После убийства Полония, которое состоялось вслед за представлением крамольной «Мышеловки», король отправляет Гамлета в Англию — «сбирать недополученную дань».
Для сравнения: 1597 год — первая публикация пьесы Шекспира «Ричард II», 1598 год — смерть лорда Берли. Весна 1599-го — Роберт Эссекс в результате интриги Роберта Сэсила и Фрэнсиса Бэкона отправляется в Ирландию на подавление восстания графа Тирона.
2. Гамлет возвращается в Данию при неясных обстоятельствах. В распоряжении читателя — только поддельные письма и намек на потерю королевского будущего принца. К письмам имеют отношение бывшие друзья Гамлета — Розенкранц с Гильденстерном и горбатый Горацио.
Для сравнения: Эссекс спустя пять месяцев после убытия в Ирландию, встревоженный происками Сэсила, покидает свою армию и возвращается в Англию. Прямо с дороги он врывается в королевские покои и пытается объясниться с королевой. Она отсылает графа умыться и переодеться, обещая потом принять и выслушать его. Однако этого «потом» так и не случилось — Эссекс был изолирован, и начался период его падения.
Сразу после отлучения графа от королевы Фрэнсис Бэкон подделывает письма, в числе которых и «письмо Эссекса королеве». По объяснениям самого Бэкона (уже после воцарения короля Джеймса), этими письмами он хотел помочь Эссексу вернуть расположение королевы. Эссекс на суде свидетельствовал, что эти письма видел и госсекретарь Роберт Сэсил — и мы не можем отрицать возможности того, что вездесущий Сэсил принимал участие в их редактировании.
Самое время идентифицировать «друзей» Гамлета. Сравним их с действующими лицами трагедии.
Горацио — горбун, сын «торговца рыбой» Полония, соглядатай, знающий нечто о тайных переговорах Гамлета и к тому же хорошо владеющий поэтическим словом.
Как видим, эта фигура полностью скопирована с Роберта Сэсила — горбуна от рождения, сына «теневого короля» лорда-казначея Уильяма Сэсила, интригана и шпиона по призванию, который знал о тайной переписке Роберта Эссекса с «кузеном» Джеймсом Стюартом, умудрился сам завести переписку с шотландским королем и привести его на английский трон. Роберт Сэсил был искусен и в литературе — он писал пьесы-маски, и сей факт до сих пор служит для некоторых литературоведов поводом считать его Шекспиром.
Что касается неразлучной парочки — Розенкранца
и Гильденстерна, то и здесь улик накоплено
достаточно. Давайте обратимся к первой встрече Гамлета с Розенкранцем
и Гильденстерном. Гамлет вдруг выдает довольно
длинный монолог-рассуждение про природу, которая кажется ему лишь «чумным
скоплением паров» (Лозинский), и про то, что из людей его не радует ни один. На самом деле его слова следующие:
«…this
most excellent Canopie the ayre, looke you, this braue orehanging firmament,
this maiesticall roofe fretted with golden fire, why it appeareth nothing to me
but a foule and pestilent congregation of vapoures».
(«Этот чудеснейший полог этого воздуха/замка, смотрите, этот превосходно подвешенный небесный свод, эта величественная кровля, изъеденная золотым огнем, почему это не являет мне ничего кроме дискредитации и смертоносного собрания болтунов».)
Речь здесь, по всей вероятности, идет о Звездной Палате — высшем судебном органе в Англии. Палата приговаривала к смертной казни и конфискации имущества всех, кто оказывал сопротивление королю. Называлась так по залу заседаний, потолок которого был украшен золотыми звездами. Эссекс, как мы помним, не раз бывал здесь в качестве подсудимого.
В редакцию 1623 года была введена большая вставка, где Р-Г комментируют мысль Гамлета о том, что Дания — тюрьма.
Вот выборка с ключевым словом:
Rosin.
Why then your Ambition makes it one…
(Это ваше честолюбие/властолюбие делает ее такой).
Guil.
…dreames indeed are Ambition…
(…мечты действительно есть властолюбие…)
Rosin. Truely, and I hold Ambition of so ayry and
light a quality, that it is but a shadowes shadow.
(Истинно, и я держу властолюбие за такую воздушную и легкую сущность, что оно есть не что иное, как тень теней).
Дело в том, что слово Ambition здесь действительно знаковое, окончательно привязывающее парочку, рассуждающую о вреде честолюбия к нашему философу. Первая работа под именем Фрэнсиса Бэкона вышла в 1597 году (переиздана в 1601-м). Это было собрание нравственных эссе «Colours of Good and Evil» («Цвета доброго и злого»), посвященное брату Энтони. Одно из эссе называлось «of Ambition» и, кажется, прямо предназначалось герою тогдашнего времени и хозяйке Англии.
Вот небольшой отрывок:
«But yet
it is less danger, to have an ambitious man stirring in business, than great in
dependences. He that seeketh to be eminent amongst able men, hath a great task;
but that is ever good for the public. But he, that plots to be the only figure
amongst ciphers, is the decay of a whole age».
(«Но все же меньшая опасность иметь честолюбивого человека, активного в деле, чем великого — в зависимости. Тот, кто стремится стать выдающимся среди способных людей, ставит великую задачу; и это даже хорошо для публики. Но тот, кто составляет заговор, чтобы быть единственной фигурой среди ничтожеств, является распадом целой эпохи»).
Слишком точное совпадение, чтобы казаться случайным. Как и то, что поддельные письма «от Гамлета» приносят Горацио от Розенкранца — Гильденстерна. Драматургическая цепочка параллельна цепочке исторической: поддельные письма «от Эссекса» Фрэнсис Бэкон показывает Роберту Сэсилу… И мне кажется, количество таких совпадений неизбежно переходит в качество полного совпадения знаменитых литературных героев с не менее знаменитым философом, бывшим другом графа Эссекса, волей королевы ставшим его заклятым врагом и обвинителем, и с его братом. И еще — у братьев Бэконов было общее прозвище — Golden lads — Золотые ребята (см. книгу Daphne du Maurier «Golden lads»). Ну, ребята и бог с ними — если не знать, что это часть названия одуванчиков на варвикширском диалекте. Полное название — golden lads and chimney-sweepers (золотые ребята и щетки для дымохода) — означает два времени жизни одуванчиков: их желтые цветы и их пушистые головки. Называя братьев «золотыми ребятами», современники имели в виду «щетки для дымохода», в духе грядущего Фрейда намекая на функциональную схожесть — всем была известна склонность братьев к однополой любви. А теперь вернемся к началу пьесы, к моменту первой встречи Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном. Тогда мы не обратили внимания на то, как Гамлет назвал друзей: 1270-1… good lads how doe you both? (…добрые ребята, как вы живете оба?). Вот эти «good lads» теперь выглядят не так безобидно. Особенно если взять вторые значения слов golden — золотой, благородный и good — хороший, благородный… Оказывается, они взаимозаменяемы в нашем случае, и Good lads Розенкранц с Гильденстерном на глазах превращаются в Golden lads, благородных братьев-одуванчиков Бэконов.
Эпилог
Появление короля Джеймса — принца Фортинбраса в Англии и его воцарение описано только в стихотворной части, в пьесе Горацио — прозу писать некому, поскольку к этому времени Гамлет-Эссекс уже мертв. Вся часть пьесы, написанная ямбом, есть не что иное, как версия произошедшего, которую сочинил и представил новому королю Фортинбрасу-Джеймсу противник Гамлета-Эссекса Горацио-Сэсил. Тот самый, которого Эссекс обвинял в продаже Англии испанцам и получении испанского пенсиона.
Историки отмечают, что королева Елизавета была в свои 70 лет довольно здоровой женщиной и могла прожить еще несколько лет — а при ее запрете на упоминание Джеймса в качестве наследника у того были вполне обоснованные сомнения в своем будущем.
Я не хочу сейчас подробно обосновывать свое особое мнение, но после изучения текста «Гамлета» и тех исторических событий, что легли в его основу, мне кажется, что Елизавета знала, кто станет ее наследником. Во всяком случае, до определенного момента она считала, что лучшая кандидатура — Роберт граф Эссекс (чье право на трон по рождению автор данной статьи выводит из пьесы г-на Шекспира — но не здесь, а в неоднократно упомянутой книге «Уравнение…»), храбрый и честный молодой человек, которого она приблизила к себе. Однако она не учла его честолюбивых устремлений, конфликтного характера (некоторые современники говорили, что в самые кризисные моменты Эссекс напоминал сумасшедшего) и, конечно, интересов отца и сына Сэсилов. Эта семья, в которой, будучи опекаемым, когда-то жил юный Эссекс, сделала все, чтобы поменять отношение королевы к ее любимцу на противоположное, а потом, после смерти королевы, привести на английский трон шотландского короля. Именно Роберт Сэсил, стоя у постели умирающей Елизаветы, объявил, что при перечислении имен вероятных преемников трона королева шевельнула пальцем, услышав имя Джеймса. Не думаю, что заговор против Эссекса обошелся без участия самого Джеймса Стюарта, которому вовсе не хотелось всю жизнь оставаться провинциальным королем. Сыграли хитрые политики (или политиканы) именно на самолюбии Эссекса, подтолкнув его на ряд опрометчивых шагов, приведших наследника английского престола к эшафоту. Об этом и сказал в своей пьесе Уильям Шекспир, зашифровав ключевые моменты для верности. И он не мог иначе, поскольку в период создания пьесы были живы все враги Эссекса — и король Джеймс, и Роберт Сэсил, и Фрэнсис Бэкон. Но сегодня, когда минуло 400 лет со дня объявленной смерти автора, нам кажется, что можно заглянуть наконец за кулисы спектакля. Там открывается история в одной из точек бифуркации, когда Англия стояла перед выбором нового правителя, а значит, и нового пути. И, благодаря автору трагедии о Принце Датском, мы можем видеть и слышать тех, кто в ответе за этот выбор. А еще мы можем внести свой вклад в нескончаемый спор о личности самого автора, — но это, опять же, такая длинная история, что искать ее нужно не здесь, а в неопубликованной книге «Уравнение Шекспира, или «Гамлет», которого мы не читали».