Т. Л. Большакова, С.В. Любичанковский. Леонид Большаков на связи с миром
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2017
Т.Л. Большакова, С.В. Любичанковский.
Леонид Большаков на связи с миром [Электронный ресурс]: монография. — М.:
ФЛИНТА, 2016.
Неординарная ситуация: готовлю эту рецензию для традиционной рублики журнала «Книжная полка»; но как поставить на полку книгу, которая существует лишь в виде «электронного ресурса»? Увы, с этой проблемой придется, видимо, сталкиваться все чаще, лиха беда — начало…
Внимательным читателям «Урала» имя Л.Н. Большакова известно достаточно хорошо. Он активно сотрудничал с журналом еще в 1960-е, в начале своего писательского пути, был членом редколлегии в 1980-х — начале 1990-х, а в 2013 году «Урал» посвятил ему две большие публикации, одна из которых подписана его же именем1.
Но масштаб литературной деятельности писателя, жившего в Оренбурге, лишь в малой степени определяется связями с нашим журналом. Большаков был одной из крупных фигур в российском литературном краеведении, первопроходцем многих увлекательных маршрутов через историко-архивные литературные дебри, инициатором и организатором межнациональных и международных культурных акций, основателем вузовской культурологии на Южном Урале, педагогом, исследователем, издателем… Многим читателям имя Большакова запало в душу после прочтения «литературоведческого детектива» (примерно так можно определить этот жанр) «Отыскал я книгу славную…», изданного в Челябинске в 1971 году. Десятилетия спустя трехтомное исследование южноуральского писателя о Шевченко «Быль о Тарасе» удостоено Государственной премии Украины. А четыре его оренбургских историко-культурных энциклопедии (Пушкинская, Толстовская, Шевченковская и Биографическая) — литературный подвиг, не имеющий, по-моему, аналога. Добавьте к тому десятки других книг и сотни статей — и вы получите некоторое представление о масштабе литературного явления, которое обозначается именем «Леонид Наумович Большаков».
Однако литературное наследие Большакова — не только книги и статьи, но еще дневники и письма, к которым Леонид Наумович относился много серьезнее, нежели большинство его коллег, и в итоге оказалось, что большаковские дневники и письма представляют ценность, сопоставимую с ценностью его «собственно литературных» произведений. Четыре года назад увидело свет фундаментальное исследование, посвященное его беспримерному дневнику2 (это оно послужило поводом к упомянутым выше публикациям в «Урале»). А сейчас теми же авторами издана книга, в которой, как говорится в издательской аннотации, «представлено эпистолярное наследие» Большакова, «который вел огромную переписку с яркими представителями многонациональной интеллигенции СССР». Вроде бы все понятно, однако едва погружаешься в чтение авторского предисловия, как возникает вопрос: а о каком, собственно, «эпистолярном наследии Большакова» идет речь?
Дело в том, что у переписки всегда два полюса: отправитель писем и получатель. Классика жанра, «эпистолярные» тома Толстого, Чехова, Горького, — это все письма отправленные, и потому в общепринятом понимании эпистолярное наследие — собрание отправленных писем. Авторы же монографии имеют в виду — из предисловия это очевидно, авторы того и не скрывают — почти исключительно письма, полученные Большаковым. Можно ли с ними согласиться?
Соглашайся, не соглашайся, а они исходили не из теоретических канонов, а из реальной коллизии. Коллизия же заключается в том, что либо так, либо никак.
Л.Н. Большаков всегда вел огромную переписку, к которой относился очень заинтересованно и ответственно. По собственному признанию, он ощущал нечто вроде «аритмии жизни», не получив с очередной почтой хотя бы одного письма, а на полученные письма, хоть их случалось и до десятка враз, полагал непременным долгом ответить тотчас, не откладывая даже на следующий день. Того, как он считал, требовала элементарная вежливость, но это поддерживало и его рабочий тонус. Переписка была очень значимой частью его литературной работы.
Однажды сам Леонид Наумович подсчитал число полученных и отправленных им писем — правда, всего лишь за пять лет. Авторы монографии приводят эти цифры: в 1984-м получено 703 и отправлено 690; в 1985-м: 587/534; в 1986-м: 593/614; в 1987-м: 555/551; в 1988-м: 374/544. А если помножить их на 10, чтобы прикинуть общий итог за полвека литературной работы писателя? Но едва ли такая экстраполяция была бы корректной, да она и без надобности. Главное и без того очевидно: отправлял Большаков писем примерно столько же, сколько и получал, и тех, что отправлял (то есть «эпистолярного наследия» в общепринятом понимании), ему, как и классикам, хватило бы не на один содержательный том. Но нет этих томов и, вероятно, не будет, потому что письма разлетелись по сотням адресов, собрать их нынче немыслимо. Правда, некоторые адресаты писателя, когда его не стало, возвратили их в семью — для формируемого архива, другие были переданы в архивы их получателей. То и другое вместе — капля в море!
Между тем письма, которые получал в течение полувека сам Леонид Наумович, бережно сохранены и доступны для исследования. Значительная их часть, около 4-х тысяч, передана в Государственный архив Оренбургской области (ГАОО), черед других впереди. Место в фонде Большакова ГАОО они занимают по праву, но правомерно ли рассматривать их как часть его литературного наследия?
Если б авторы рецензируемой книги в том усомнились, книги просто бы не было.
Но они безоговорочно решили, что — да. В том смысле «безоговорочно», что не обсуждали это решение с читателем, не обставляли его теоретическими аргументами, не ссылались на прецеденты (которых, возможно, и не было). Ограничились простым житейским соображением: что, мол, полученные письма позволяют узнать об отправителях — о людях, «оставивших след в его судьбе: тех, кто вдохновил на труд литературный, был помощником в поисках, поддерживал, помогал делом и советом»; что благодаря этим письмам «мы “видим эпоху” глазами совершенно разных людей».
Такой подход хорош хотя бы тем, что, оправдывая обращение к действительно интересным текстам, оберегает читателя от бесплодной ученой схоластики, делает серьезный труд доступным и интересным не только для читателя, чей вкус адаптировался к «птичьему языку» монографий, но и для широкой аудитории. (Кстати, поэтому я считаю, что не следовало распугивать публику жанровой метой «монография»: фактически получилось сочинение более демократичного жанра.)
Однако у этого подхода есть и, я бы сказал, тактический просчет. Истолковав содержание писем, полученных Л.Н. Большаковым, житейски просто, авторы дали повод и к упрощенному пониманию теоретического смысла предпринятого ими исследования, к недооценке его своеобразия и новизны. Они не побудили читателя задуматься над тем, что их книга — уникальное, если не единственное в своем роде исследование: не об авторе, а о получателе писем.
Но, повторяю, просчет их чисто тактический: просто они не воспользовались возможностью направить внимание читателя, а сам он может что-то важное не заметить. В частности, может не обратить внимания на социально-философский аспект, который составляет теоретическое «ноу-хау» их труда: на трактовку социальной сущности индивида, который на самом деле связан с социальной средой, с миром людей гораздо более глубоко и неразрывно, нежели это представляется обыденному сознанию. Это всем нам важно понимать не только применительно к Л.Н. Большакову и полученным им письмам: это ведь и про нас тоже. Однако в анализе эпистолярного материала, в самой структуре повествования все это есть, надо лишь внимательно читать.
В тексте исследования люди, «оставившие след» в судьбе Л.Н. Большакова, представлены не только и даже не столько как его «окружение», сколько как источники некой социокультурной субстанции, которая есть не что иное, как «человеческое» в человеке. Эта субстанция в ходе общения (и «живого», и через письма) «перетекает» из них в него (равно как из него в них). И там и там она соединяется (но не механически смешивается, а органически сращивается) со всем, что было «реципиентом» усвоено прежде из других подобных же источников. В этом, собственно, и состоит процесс формирования личности (которую можно определить как меру усвоения «человеческого» человеческим индивидом), процесс созидания бессмертной души.
Упоминание про «бессмертную душу» — не реверанс в сторону расхожей легенды. Мысль моя о другом: «субстанция человеческого», усваиваемая каждым из нас по ходу жизни среди людей, — это и есть то, что по извечной традиции принято называть душой. «Субстанция души» зародилась в непроглядных толщах минувших веков, она непрерывным потоком перетекает от поколения к поколению, от человека к человеку, обогащаясь «ферментами» нового опыта и новых смыслов. Каждый из нас становится человеком постольку, поскольку впитал некую толику этой «субстанции». Но, проживая свой земной срок, мы точно так же «перетекаем» в других людей и продолжаем-таки жить в них (даже если они этого и не осознают) и после того, как личный наш физический ресурс иссякает. Это и есть реальное бессмертие, если хотите — «загробная» жизнь в ее единственно возможном варианте.
Напрямую авторы книги эту социокультурную онтологию не обсуждают, но именно она лежит в основе интеллектуальных операций с литературным (впрочем, и житейским тоже) материалом, который они исследуют. Чтобы вывести исследование на такой социально-философский уровень, они представляют эпистолярную деятельность (не только Большакова, но и вообще) не просто как обмен письмами, но как форму межличностного общения. Правда, общение посредством переписки — всего лишь грань взаимодействия между людьми, но она имеет важную особенность: это не просто «мыслимая», но документированная грань, ее можно изучать.
Однако чтобы этот «документ» (письмо) можно было рассматривать как личностный акт, как эманацию «человеческого», нужно на его основе реконструировать межличностную ситуацию, которая в нем преломлена. Чтобы справиться с этой задачей, авторам книги не понадобилось изобретать хитроумную методику: им, можно сказать, подыграла судьба, ведь Т.Л. Большакова — дочь «главного объекта исследования», а научный руководитель «проекта» доктор исторических наук С.В. Любичанковский — его внук. Вследствие этой причины они изначально ориентировались в «мире Большакова» несравненно лучше, нежели любой исследователь «со стороны», который решился бы войти в тему. Кроме того, дочь и внук сполна воспользовались возможностью опереться на уникальный источник — дневник Леонида Наумовича, о котором упоминалось выше.
Дневник Большакова — неоценимый кладезь информации, и переписка в нем тоже подробно освещена: кому написал, от кого получил, какие новости узнал, какие вопросы попытался прояснить. Есть в дневнике сведения и об авторах писем, но их оказалось недостаточно: ведь письмо, фигурально выражаясь, лишь малая форточка в неоглядный мир написавшего его человека. Сам-то Леонид Наумович в большинстве случаев хорошо знал людей, с которыми вел переписку, писать о них подробно в дневнике у него просто не было нужды, а вот исследователям пришлось поднять горы дополнительных источников, чтобы установить, кто есть кто и что его связывало с Большаковым. А речь идет о сотнях имен!
Составители создали насыщенные многоплановым житейским смыслом «мини-очерки» (от нескольких абзацев до нескольких страниц), из которых складывается уж никак не монография, а романного размаха повествование, в котором явственно ощущается эмоционально-образное начало. По-моему, это очень соответствует духу творчества самого Л. Н. Большакова.
Некоторые герои этих познавательно-повествовательных миниатюр названы в самом начале авторского предисловия: В.А. Дьяков, Р.В. Овчинников, Е.И. Дейч, Ю.М. Курочкин, А.А. Шмаков, О.Г. Ласунский, Е.И. Петряев, В.А. Петрицкий, П.В. Жур, П.П. Ротач. Что ни имя — настоящий магнит для тех, кто «в теме». Дальше к этому списку добавляются имена, притягательные уже и для тех, кто «не в теме»: И.Л. Андроников, К.М. Симонов, М.С. Шагинян, Д.С. Лихачев… Но вот еще важное замечание авторов исследования: корреспонденты Большакова — «не только известные ученые и писатели, но и ставшие [его] друзьями герои книг и даже их потомки, а также обычные читатели, откликнувшиеся на выход книги или обратившиеся к автору за советом; редакторы различных издательств, друзья юношеских лет…».
Как читатель могу засвидетельствовать, что миниатюры о таких духовно близких Леониду Наумовичу людях, как, например, биолог и экономист Н.М. Артеменко, учительница Н.С. Арутюнян («Нина-джан — мой друг»), искусствовед А.П. Банников, художник А.В. Гайдамака, «довоенный друг» И.И. Давыдов, медики М.Н. и Я.И. Зильберманы и многие-многие другие отправители писем, получились у авторов книги житейски не менее интересными, нежели сюжеты о литераторах.
Но дело не в том, что все они равно интересны, а в том, что «субстанция человеческого», воспринятая от них получателем писем, трансформировалась в его личность и писательскую индивидуальность без «сепарации»: это, мол, литературное, а это не литературное. Можно сказать даже так: писатель Большаков — это «немножко» И.Л. Андроников, «немножко» Е.И. Дейч, «немножко» А.А. Шмаков, «немножко» А.В. Гайдамака, «немножко» М.Н. и Я.И. Зильберманы — и далее по списку. А «в списке» — 119 корреспондентов, которым посвящены персональные мини-очерки, и столько же упомянутых в общем контексте (но в подстрочных примечаниях основные параметры их жизнедеятельности все же указаны).
Мини-очерки выстроены в «монографии» в алфавитном порядке, что позволяет читателю при необходимости пользоваться ею как справочником. Но мне показалось интересным читать ее подряд, страница за страницей. При этом очень наглядно и убедительно воспринимается вроде бы простой, но небанальный теоретический урок: суть литературной работы не сводится к «алхимии слова», творческим озарениям и т. п. откровениям; на самом деле это повседневный труд души, перерабатывающей в своих потаенных недрах «турбулентный» поток «человеческого».
Однако особенно интересным показалось мне через «эпистолярное наследие» Большакова наблюдать зарождение и развитие этой «турбулентности» в обществе, то есть ощущать драматизм эпохи на «клеточном уровне» конкретных человеческих судеб. Как в ходе обыденной, казалось бы, жизни напрягаются и рвутся человеческие связи, как под воздействием политики рушатся устои культуры, как, в частности, на «незалежной» Украине обливают зеленкой памятник национальному гению…
1 Большаков Леонид. «Сегодня снова был в “Урале”»: Из дневниковых записей // Урал. 2013, № 8; Лукьянин Валентин. Проба времени — судьба человека // Там же.
2 Большакова Т.Л., Любичанковский С.В. Леонид Большаков: автопортрет на фоне эпохи. — Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2012.