Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2017
Александр Гадоль (1982)
— родился в г. Днепропетровске. Окончил теплофизический факультет
Днепропетровской металлургической академии. Работал режиссером на различных
каналах Киевского телевидения. Печатался в журнале «Урал». Лауреат
международного литературного конкурса «Русская Премия» 2016 г. за роман
«Режиссёр. Инструкция освобождения».
Сон
Аполлон захотел сочинить роман, но не знал, с чего начать. Одной ночью ему приснилась древнегреческая битва. Во сне Аполлон скакал на белом коне и убивал одетых в бронзу врагов.
«Неплохое начало для книги о войне», — подумал Аполлон, когда проснулся. Книгу о любви он написать не мог, потому что был одинок, никого не любил и опыта любви у него не было, а опыт войны уже был. Этот опыт он приобрёл во сне. Во сне всё было по-настоящему. Так бывает: во сне всё кажется настоящим.
Дерьмовая работа
Аполлон был молод. Восемнадцати лет. Не работал, не учился. Вернее, работал, но работа была дерьмовой. Он работал кондуктором в трамвае.
Когда денег не было, Аполлон чувствовал себя ничтожеством. Характер у него был слабый, то есть он приходил в уныние, когда с ним резко разговаривали.
Едва ему исполнилось восемнадцать, родители сказали:
«Иди работать!»
Они так резко это сказали, что Аполлон пришёл в уныние. Пришлось запереться в туалете, а там — газета с объявлением:
«Нужны кондукторы в трамвае. Оплата сдельная».
Скрытый герой
Аполлон считал себя скрытым героем и сетовал на неподходящую эпоху, в которой его угораздило родиться.
«Ах, если бы сейчас была Древняя Греция! — писал он в своей тетрадке: — Пунические войны, первые монеты и т.д., я бы знал, как жить, а так — не знаю».
Опыт
Аполлон много думал о древних сражениях, и думы о них вошли в его сны. Во сне Аполлон был полководцем. Это был его первый военный опыт. Ненастоящий, а как настоящий. Во сне так бывает: всё кажется настоящим. Раны, полученные в бою, саднили по-настоящему, пот застилал глаза, лёгкие рвались наружу, а люди были такие вонючие, как наяву.
Во сне Аполлон верил, что не доживёт до победы. Так и случилось. В грудь вонзилась стрела. Боль была такой настоящей, что Аполлон испугался по-настоящему. Он свалился с коня в кровь и пыль, а над ним мельтешили тени. Рычали, рвали, хрипели и лязгали. Чужие ноги норовили затоптать. Не только люди норовили, а и лошади, и даже слоны. Он прощался с жизнью и мечтал, чтобы она поскорее закончилась, то есть сравнивал смерть со сном, избавлением и забвением. Наконец его мечты сбылись. Страх распустился мёртвым цветком и застелил чёрным цветом всё, что он видел и знал.
Первое слово
Проснувшись, Аполлон решил записать сон, пока не забыл. Это могло стать началом книги, которую он не знал, как начать. Но утро выходного дня было такое спокойное, а постель такая уютная, что хвататься за ручку и бумагу он не спешил и, чтобы оправдать свою лень, придумывал самое первое слово. Книга должна начинаться с хорошей буквы, а иначе ничего не выйдет. Так сказал Борхес.
Аполлон всё-таки пересилил себя и успел кое-что из сна записать в блокнот, пока оно не выветрилось, — это и стало началом книги о войне. Но для продолжения книги о войне, чтобы сюжет не застаивался, требовались военные воспоминания.
Ни дня без войны
Военных воспоминаний у Аполлона не было. Войну он видел только в кино, читал о ней в книгах, смотрел на картинках. Он знал, что человечество за всю историю не прожило ни одного дня без войны. Если в одном месте война заканчивалась, то начиналась в другом. Зная это, Аполлон не понимал, почему ту страну, где он жил, война обходила стороной. Ведь первые две и единственные в истории человечества мировые войны произошли на территории той страны, где он родился и вырос. Так почему бы не произойти в ней и третьей?
Безопасные хитрости
Чтобы видеть во сне войну, он прибегал к безопасным хитростям.
Перед тем, как уснуть, смотрел военные фильмы, читал книги о войне и разглядывал исторические картинки. Это действовало. Он видел сны, но не те сны, что хотел. Они отличались от древнегреческого сна, как игра в «войнушку» от фильма о войне. Он жил в мирной стране и настоящей войны не видел. Война была в соседней державе. Там воевали по-настоящему и убивали не понарошку. Обычные люди, такие, как он. Их показывали по телевизору.
Восемь сантиметров
Он измерил расстояние до войны по карте. Оказалось, до войны не так далеко, как он думал. Около восьми сантиметров. На том же расстоянии находится город, где жила его бабушка. К бабушке он ездил запросто.
Он подсчитал, сколько денег ему понадобиться на дорогу. Немного. Но и этих денег не было.
«Мне нужны деньги на самое простое! — записывал он. — Неужели моя мечта стоит каких-то денег?»
Он видел, как люди меняются деньгами, как деньги кочуют из одного кармана в другой. Видел, что деньги не исчезают, а меняют носителей, подобно паразитам.
Деньги
Гуляя по городу, он думал о деньгах, совсем извел себя этими мыслями. Едва не совершил преступление: чуть не ограбил старушку, да вовремя спохватился.
«Кишка у меня тонка даже старушку грабануть!»
Ему встречались люди, которым нравилась фраза: «Если ты такой умный, почему такой бедный?»
Эти люди были небогаты, но думали, что самые умные.
И правда. Почему бедный? Наверное, потому что глупый? Аполлон не любил эту фразу. Она портила настроение: из-за безденежья он чувствовал себя последним дерьмом.
Слава богу, блокнот, куда он всё записывал, улучшал настроение. Записывая в блокнот, он многое понимал.
«Я понял, — писал он. — Люди — дерьмо. Домик для глистов. Значит, деньги — это главное. Они всюду. А человечество — среда их обитания. В таком случае ничего странного в том, что я бедный. Я не дурачок, а плохая какашка, вот и все».
Дома он записал все, что придумал на улице. А потом опять в том же духе, с кучей восклицательных и вопросительных знаков.
«Не может быть! Не может человек быть дерьмом! Я верю в людей! Да-да! Может, кто-то и может, не спорю, но не все сразу! Раньше как было, когда денег не было? В первобытное время? Было чистое человечество? Или не было? Или человечество появилось вместе с деньгами? Или наоборот?»
Аполлон вдруг захотел в туалет и убежал. Многое у него было через «вдруг».
Вернулся Аполлон через несколько минут и вновь застрочил. Там, куда он бегал, что-то произошло.
«Все правильно. Сначала было говно, а потом в нем завелись черви».
Кровь
Из блокнота: «Мне не хватает того, что по-настоящему. У меня только фантазии, а они надоели».
За поиском того, что «освежает», выходил Аполлон на улицу после заката. У Достоевского была кровь в «Преступлении и наказании», она Достоевского освежала, а у Аполлона нечто такое, что заставляет кровь смешиваться с воздухом, и, как бывает с теми, кто ищет и находит, Аполлон нашел на свою голову приключение.
Хулиганы
Дело было субботним вечером. Таких, как Аполлон, «таинственных незнакомцев» на улице хватало. Они двигались по тротуарам обыденно, не привлекая внимания.
Аполлон шел себе, никого не трогал, и вдруг навстречу — три взрослых хулигана. Они вели себя вызывающе. Так вызывающе, что вызывали возмущение: «Да как они смеют!»
Один из них толкнул Аполлона плечом и пошёл дальше, даже не извинился. Аполлон оглянулся, сурово сдвинул брови, но в сумерках его сердитый взгляд остался незамеченным.
Трое прошли мимо, Аполлон стал за ними следить. Он видел, как прохожие боятся хулиганов, уступают им дорогу и прячут глаза. Он следил за хулиганами, как влюбчивый чудак за красавицами, завидовал их наглости и лелеял надежду, что хулиганы осмелеют настолько, что Аполлону ничего не останется, как усмирить их.
Зависть
Ждать не пришлось.
Хулиганы напали на прохожего. Высокого черноусого парня в белых брюках. Они напали, как маленькая стая на крупного лося.
Парень в белых штанах бросался под машины и звал на помощь, но машины, притормаживая, объезжали. Никто не остановился. Лишь троллейбус, что всегда привязан к проводам, пощадил несчастного и открыл двери. Парень в белых брюках влетел в салон, там и спрятался.
Хулиганы тут же забыли о нём и, радуясь своей силе, разговаривали так, чтобы все слышали.
«Они нашли себе то, что их освежает, — бормотал Аполлон. — А я у них это отберу. Для себя».
Люди прятали глаза и делали спокойные лица. Хулиганам это нравилось.
Аполлон подошел к маленькому заборчику и отодрал маленькую дощечку с гвоздиком на конце.
Храбрец
Через полчаса он с разбегу нанес страшный удар дощечкой в грудь хулигану, самому, как ему казалось, главному.
Хулиган застонал и в мгновение ока растворился в тёмном пятне между домами.
Остальные хулиганы тоже разбежались кто куда. Один через дорогу, под машины, а другой через каменный забор высотой в два метра.
Аполлон не гонялся за ними — шустро они бегали. Остался в одиночестве (одиночество он любил), и ангелы аплодировали ему. Он улыбнулся фонарям, и фонари погасли. На тот вечер ему хватало приключений. Кровь вспенилась, задница вспотела, дома он уснул абсолютно расслабленный и почти счастливый. Спал как младенец, без дыхания, а наутро проснулся с ясной головой и хорошим настроением. Он был самым храбрым существом на свете, ибо знал, что самое страшное легко побить, главное, найти дубинку покрепче.
Ночной патрульный
На следующий вечер Аполлон вернулся на улицу не за новыми впечатлениями для книги, а совершать героические поступки.
Когда стемнело, а на улице остались только собиратели пустых бутылок и маньяки, Аполлон, как «ночной патрульный», стал выискивать жертву, чтобы тайком её защитить.
Он бродил по пустым тротуарам, мимо потухших окон, но без толку.
Вернулся домой с новыми мозолями на пятках и, ворча о том, что «раз на раз не приходится» и «кто ищет, тот всегда найдет», лег в постель и проспал до обеда.
Семья
Каждый день Аполлон гулял допоздна.
Поначалу он поспевал к ужину и видел перед сном лица своей семьи. Но чем позже возвращался, тем реже это случалось.
Все чаще он возвращался после полуночи, когда, несмотря на поздний час, спала только мать. Отец сидел на кухне, читал газету, слушал помехи на радиочастотах и разговаривал сам с собой. Младшая сестра в своей комнате что-то вырезала из разноцветных лоскутков, раскладывала их на своей постели, склеивала в узоры и разговаривала сама с собой.
Аполлон доедал застывшие остатки ужина и легкими шагами, чтобы не скрипеть половицами, уходил в гостиную, где спал как младенец с тех пор, как начал гулять по ночам.
Красотки
Ночные прогулки будоражили воображение, но не оставляли сил. Он опаздывал на работу, а потом и вовсе уволился.
Прогулки стали обыденными и перестали радовать приключениями. Аполлону интереснее было высматривать красивых женщин, а не людей, нуждающихся в защите.
Если ему случалось встретить припозднившуюся красотку, то он тайком провожал её до дома, представляя себя ангелом-хранителем, не забывая при этом полюбоваться её прелестями.
Если, например, в поле зрения попадали две одинокие женщины, он предпочитал ту, что симпатичней.
Ночное знакомство
Аполлон подумывал, а не стоит ли ему раскрыть свое инкогнито? Познакомиться с одной из тех девушек, которых он тайно провожал?
Что если набраться храбрости, подойти и заговорить? Ведь он же смелый. Совсем недавно он был самым смелым на свете.
Он так и записал в блокнот:
«…ночью девушки знакомиться боятся. Как жаль. Ночью девушки большая редкость. Дурнушка днем — ночью красавица. Ночью она редкость, почти на вес золота. Если знакомиться с редкой девушкой ночью, то днем можно разочароваться. Зато ночью мало открытых магазинов и работающих кафе, и ночное знакомство удобно тому, у кого дерьмовая работа и пустой карман…»
Девушка
Четвертый день, вернее, вечер Аполлон выслеживал одну хорошенькую девицу.
Он повстречал её накануне, во время прогулки, и проводил до дома, соблюдая дистанцию так, чтобы она ничего не заметила.
На следующий вечер он вышел на улицу, чтобы вновь увидеть её.
Она появилась в то же время, в том же месте на залитом фонарным светом тротуаре.
Девушку никто не провожал, что было странно, ведь одинокая девушка поздним вечером для праздного гуляки, что валерьянка для кота. Неужели родственники совсем не волнуются за неё?
Она шла торопливыми шагами мимо квадратных пятиэтажек, не смотрела по сторонам, не оборачивалась, что было на руку Аполлону, притаившемуся позади неё на расстоянии двадцати шагов.
Соблюдая дистанцию, он оставался незаметным для девушки, а также для хулиганов, возможно, притаившихся неподалеку.
Гуськом, шаг в шаг, без приключений они добрели до её дома.
Дверь подъезда тяжело захлопнулась за ней. Аполлон остался во дворе под старым тополем пялиться в окна и фантазировать, что было бы, если бы да кабы.
Всматриваясь в потухшие окна, он пытался угадать, которое из них её скрывает.
Пятый вечер
Пятый вечер. Зная маршрут и конечную остановку, Аполлон больше не следовал по пятам.
Чтобы зря не пугать девушку крадущимися шагами, он несколько раз обгонял её, делая вид, будто спешит куда-то по своим делам.
На сей раз он решился.
Он мечтал о романтическом знакомстве.
«Было бы неплохо, — размышлял он на страницах своего блокнотика, — если бы на нее напали хулиганы. Было бы здорово. Схватили бы и потащили в темную нишу. Она бы брыкалась, звала на помощь: “Люди добрые!!! Помогите!!!”, и никто бы не помог, а я бы помог. У меня оружие. Подходящая дубинка для мерзавцев! Раз-два! И готово!
Хулиганы разбегутся, прикрывая руками переломанные носы и распухшие мошонки, а я протяну девушке руку, и мы пойдем рука об руку. Слово за слово, и наконец я потрахаюсь».
Привычный способ
Хулиганы не появились.
В шестой вечер Аполлон провожал девушку без энтузиазма.
Ему надоело быть ангелом-хранителем, когда не от кого охранять. Он хотел себе подругу, но хулиганы и не думали появляться, чтобы помочь ему.
Он подумывал о том, чтобы бросить затею. Все равно толку никакого, одна усталость. Лучше он придет к ней днем, как нормальные люди. Дождется у подъезда. А когда она выйдет, не мешкая, предложит руку и сердце. Так будет лучше.
Пусть даже это будет выглядеть смешным при свете дня, но он предчувствовал, что этот способ принесет удачу, потому что этим способом воспользовалось подавляющее большинство человечества, благодаря чему значительно увеличился род людской за последние пятьдесят — шестьдесят лет, с окончания предыдущей войны.
Хороший булыжник
Девушка скрылась за дверью родного дома.
Аполлон смотрел на окна, представляя себе завтрашний день, как вдруг дверь подъезда отворилась.
Как же он обрадовался! Но это была не девушка, а плотный мужчина в белой майке и синих спортивных штанах. Пот с лица капал на майку. До Аполлона донёсся запах перегара, сигарет «Прима» Днепропетровской табачной фабрики и чеснока. Мужчина выругался и направился прямо к нему.
Аполлон вовремя сообразил, в чем дело, и развернулся, чтобы уйти.
Мужчина крикнул что-то вроде «Хэй! Июа!» и ускорил шаги.
Краем глаза Аполлон заметил у мужика палку. Видимо, мужик тоже знал, как важна дубинка.
Аполлон пробежал мимо трех-четырех домов, затормозил и пошел, исполненный достоинства, но часто оглядываясь назад.
Погони не было. Опасность миновала. Ему бы радоваться молодой силе ног и быстроте реакции, если бы не препаршивое настроение. Его унизили, он чувствовал себя трусом и, прежде чем пойти домой, окольными путями вернулся к тому месту, откуда сбежал.
В окне второго этажа горел свет.
Девичий силуэт за окном поправлял занавески.
Кусок гранита, брошенный изо всех сил, пробил два стекла, упал за подоконник, разбудив в округе всех собак и одного младенца.
«Хороший булыжник ничуть не хуже крепкой палки», — написал Аполлон в своей тетрадке.
Тяжело переходил на бумагу недавний позор. Около месяца Аполлон обходил десятой дорогой дом с разбитым окном. И еще долго встречал сумерки с отвращением, спеша укрыться от них в электрическом свете.
Мечта
«Мечта. Вот дело моей жизни, — писал Аполлон. — И куда меня угораздило? Вот что значит распыляться по мелочам. Мне нужна война. Настоящая война. Там я стану героем. Все правильно. Судьба дала мне оплеуху. Я рожден не для мелочей, уличных драк и прочей ерунды. Мне суждено стать полководцем. Хватит детства. Пора заняться чем-то взрослым. Пора на войну».
Только одна мысль пачкала нежное тело мечты, не давала покоя. Он не знал, за кого и за что ему воевать, кого выбрать союзником, кого врагом.
Хорошо, когда родина в опасности. Тогда ясно. А если война за тридевять земель, и воюют безразличные люди, и то, за что они воюют, чуждо? Что тогда? Куда податься?
Аполлон не хотел погибать просто так, ни за что. Да и вообще не хотел погибать, но если погибать, так за что-то, что греет сердце, за что не жалко и погибать.
За правду, что ли? А как знать, чья правда правдивее?
Если родина в опасности, тогда другое дело, а на чужой войне свою правду найти сложно. Может, её там и нет. Тогда лучше воевать за удовольствие или за деньги.
Пока он думал, к какой из сторон ему присоединиться, время войны затягивалось и грозило замкнуться истощением боевых ресурсов или, что хуже, перемирием.
«Чем голову зря морочить, — писал он, — не лучше ли прямо поехать туда и разобраться на месте?»
Наконец-то
Через год, раньше не получилось, Аполлон поехал на войну. Пересек границу и поехал дальше по территории страны, в которой шла война. В дороге Аполлону исполнилось двадцать лет.
В окно поезда Аполлон ничего не разглядел, ничего похожего на войну.
Мирные люди жили мирно, ходили и переговаривались. Дома целые, крыши новые. Автомобили и прочий транспорт, совсем не военный, не похожий ни на танки, ни на броневики.
Поезд вез Аполлона вглубь воюющей державы и уже достиг её края, а войной и не пахло. Ни разрушений, ни беженцев, ни тревожных предчувствий. По телевизору всё было иначе…
Наконец поезд пересёк страну от края до края и въехал в приграничный город.
Опоздал
Город большой, известный на весь мир по сводкам новостей из горячих точек планеты. Аполлон прошел по его центральной части раз, другой, но следов уличных боев не увидел. Город жил мирной жизнью, люди прогуливались, некоторые даже улыбались.
Аполлон опоздал. Война закончилась. Он так долго собирался, что, пока собирался, всё и закончилось.
Третья, нейтральная, военная сила развела враждующие стороны. Отобрала оружие и убила солдат.
Аполлон встречал на улицах остатки этой силы. Местные говорили, что совсем недавно её было больше, чем местных. А потом, когда две армии были разбиты ею в пух и прах и воевать стало некому и не с кем, третья сила стала рассасываться. Её солдаты покидали страну и больше не возвращались.
Захватчики
Солдаты нейтральной армии — настоящие красавцы, носили униформу храбрецов и голубые береты. Разъезжали на белых броневиках и пижонили по полной программе. Многие по близорукости или дальнозоркости носили очки и были похожи на студентов факультета прикладной математики или программистов.
Аполлон сердился на них за то, что они прекратили войну, но и восхищался их сытым достоинством.
«Именно такими должны быть идеальные захватчики, — писал Аполлон, — такими, чтобы местные, глядя на них, завидовали, уважали, боялись и отчаивались».
Аполлон понял, что ему здесь не место, и решил вернуться домой. Но прежде чем уехать, он захотел осмотреть боевые развалины, те места, где происходили сражения, которые показывали по телевизору.
Ему показали разрушенный дом, куда, по словам очевидцев, приезжали съёмочные группы телевидения снимать сюжеты о войне.
Аполлон попросил молодого прохожего сфотографировать его на фоне развалин. Тут же Аполлон лишился фотоаппарата, потом сознания, а когда очнулся, то обнаружил, что лишился денег и одежды.
Дворняжка
Чтобы выжить в одном белье в чужой стране, нужно вести себя как дворняжка.
Поначалу Аполлон этого не знал. Он вел себя как человек, которого обидели.
Несколько часов он набирался смелости, чтобы пожаловаться полицейскому, но он боялся полицейского, вообще боялся с кем-то разговаривать.
Он спрятался в тени развалин того самого дома, который пострадал от войны. Там он нашел уцелевший подвал и просидел там целый день и всю ночь, думая о том, что делать дальше.
Ничего не придумал, потому что рассуждал как человек, которого обидели. Он представлял, как отомстит людям, которые обитают в этой стране, как одичает, обрастет шерстью, обратится в волка, нападёт на прохожих и отомстит.
«Все они гады, — бормотал Аполлон: — Все! От мала до велика».
Собака
Вечером, когда в подвале совсем стемнело, он придумал поспать, и от мысли, что хоть что-то придумал, ему полегчало.
Он не уснул. Было холодно.
На рассвете к нему пришел пёс. Огромная черная собака напугала Аполлона. Такую собаку он видел только в кино. От страха он позабыл на время о холоде, голоде и вообще обо всех несчастьях, схватил кусок кирпича и долго целился собаке в голову, но кирпич вряд ли помог бы ему. Все-таки дубинка понадежней.
Пёс оказался добрым, и вскоре Аполлон расположился возле его длинного туловища, теплого, уютного и пахнущего цирком. Это была беременная самка, а не пёс. Она искала гнездо для рождения своих щенков. Аполлон пригрелся и уснул.
Бабий дух
Его разбудило рычание. Это рычала самка. Он осторожно подкрался к выходу, стараясь поменьше шуметь. Под ним хрустели битые кирпичи, больно царапая худосочные ребра, но он терпел.
Черная самка рожала щенков, и в горячем воздухе стоял нестерпимый бабий дух.
Снаружи посветлело, и, судя по солнцу, близился полдень. Аполлон проголодался и принялся искать в мусоре что-нибудь съестное.
Он облазил доступные развалины, но не нашел ничего стоящего.
Его добычей могли стать ржавые железяки, кусок клеенки, деревяшки, стекляшки, керамические осколки, целлофановые пакеты и бумажный хлам, который можно приспособить для костра, будь у Аполлона спички.
Из этого добра он выудил клеенку. Из неё получилась постель.
Оставшееся до вечера время он заострял о бетонную плиту полуметровую арматурину.
Голод
Покинуть развалины он не решился. Стыдился своего облика. Он был еще не настолько голоден, чтобы отчаяться и осмелеть.
Аполлон всматривался в глубь подвала. Собака зыркала из темноты, продолжая выкладывать мокрый помет на сухое крошево кирпичей.
Когда развалины покрылись тенью, Аполлон спустился в подвал. Роды закончились, и собака вылизывала своих детенышей.
Аполлон нашел возле стены углубление, сложил туда бумажный хлам, распушил, чтобы придать упругости, улегся, а сверху накрылся клеенкой. Он хотел уснуть, но шелест бумаги мешал сосредоточиться.
Вокруг кирпичи и осколки. Воображение рисовало сухари и леденцы, но пить хотелось сильней всего.
Он выглянул из пещерки. Собака спала, распластавшись на боку, а детеныши, согретые и сытые, попискивали рядом.
Аполлон не любил молоко. Он не знал, какой по-настоящему оно имеет вкус. Вкусно — невкусно определял по запаху. Пахло молоко невкусно, даже воняло. Но молоко единственное, что имелось поблизости из съедобного. Молоко съедобное по-настоящему, а не понарошку, как воображаемые сухари с леденцами. Молоком питались все живородящие существа с незапамятных времен. Даже Аполлон пил молоко, когда мама заставляла.
Молоко
Во рту набежала слюна, до того гадкая, что ни глотнуть, ни плюнуть. Она сама текла по губам и подбородку, как у бешеной собаки.
Он выполз из пещерки, стараясь не шуметь, насколько позволяло сыпучее покрытие, и подполз к собаке.
Собака огромная. Таких он ещё не видел. Видно, что у нее сильные челюсти. Если она дворняжка, то ее предки были из тех животных, которые давят волка собственным весом и прокусывают череп.
Аполлон взял кусок арматуры. Заточенная о развалины, она была опаснее любой дубинки.
Собака казалась спящей. Ее вымя дышало, вздымалось и опадало, полное молока. Аполлон пригляделся. Так и есть, собака дышит ровно, значит, спит. Аполлон приблизился к ней, совсем близко, и припал пылающим ртом к мокрому соску. Моментально, как сквозь губку, в рот просочилась теплая казеиновая жидкость.
Он слышал, как собака проснулась, метнула косой взгляд ему на шею, но он пил и пил, по капле всасывая то, что набрякло под соском. Самка лежала смирно. Аполлон на всякий случай держал арматурину на изготовку, молясь, чтобы «всякий случай» не наступил.
Самка отвернулась, сложила голову на камни, и молоко потекло легче. Собака позволила Аполлону напиться. Он напился, погладил самку и отполз в берлогу. Теперь, когда мысли о еде остались в прошлом, он мог расслабиться и уснуть.
День грядущий
Едва уснув, он подумал о дне грядущем. Эта мысль прогнала дремоту, такое ценное состояние тела и духа в отсутствие удобств.
Аполлон вылез из подвала и в одних трусах покинул развалины.
Озираясь по сторонам, он ступил на мостовую.
Он собирался использовать ночь, чтобы раздобыть одежду. Собака поделилась силой для азарта и приключений, и теперь Аполлон готов на поступки, чтобы облегчить свою участь.
Он побрел через пустырь в сторону жилых домов, где еще теплились редкие окна.
Брюки
То, что ему нужно, сушилось на балконе третьего этажа перед освещенным окном. Аполлон прикинул, как по стене добраться до балкона. Путь нетрудный, и после молока, пока полон сил, Аполлон смог бы добраться по газовой трубе.
На балконе сушились брюки и десяток носков. Брюки нужны в первую очередь, и он их достанет. Не сразу, а когда за окном погаснет свет.
Ночь выдалась прохладной. Через пять минут Аполлон стучал зубами. Окно светилось, но Аполлону надоело ждать.
Он прыгнул и вцепился в подоконник. По оконной решётке, как по лестнице, добрался до второго этажа. Двумя руками ухватился за газовую трубу и в мгновение ока очутился на балконе.
Аполлон сел на перила перевести дыхание. Ему в спину ударил световой луч. Аполлон вздрогнул, потерял равновесие и упал. Пока он падал, луч света освещал его, как цирковой прожектор.
Пижоны
Земля ударила по ногам, и все тело расслабилось. Сквозь яркий свет он едва различил силуэты людей, а сами люди, хозяева света, смотрели на Аполлона, как зеваки в клетку со зверем.
Луч прожектора бил прямо в глаза и напомнил Аполлону струю воды из брандспойта. Люди, которые освещали его прожектором, тоже думали о струе из брандспойта, и это сравнение всегда им нравилось.
Пятно света скользнуло в сторону. Крепкие руки подхватили Аполлона и понесли к белому грузовику. Аполлон не сопротивлялся. Он разглядел людей, машину и узнал по бравой униформе третью, нейтральную, военную силу.
Слава богу, ничего страшного. Он нарушил комендантский час, и за это его посадят в тюрьму, где накормят и оденут.
«Я понял, что все будет хорошо, — впоследствии написал Аполлон в своей тетрадке, — потому что они не местные и им плевать на здешние интересы, а еще они пижоны, и им нравится корчить из себя благородных, чтобы мир восторгался ими, делая прикольные фотки в газеты и на обложки журналов».
Допрос
Аполлона завели в комнату и усадили на стул. Перед ним стоял стол, на котором сидел человек в униформе. Военный был высоким, настоящим великаном. Он нависал над Аполлоном, и от этого Аполлон чувствовал себя ничтожеством, как тогда, когда с ним резко разговаривали и когда у него не было денег. Наугад он определил военному звание сержанта. Не по погонам, а интуитивно. Сержант, не старше и не младше. Этот сержант считался мастером допроса.
Сержант встал со стола, закатал рукава, расстегнул верхнюю пуговицу, ослабил ремень и заговорил на понятном Аполлону языке.
— Зачем ты полез в чужую квартиру?
Аполлон задумался, но его молчание было оскорблением для сержанта. Сержант не любил ждать. Времени придумать ложь, похожую на правду, не было, и Аполлон сказал первое, что пришло в голову, — правду.
— Так, — сказал сержант, — а где же твои черновики, писатель?
— Их нет, — сказал Аполлон и, чтобы не злить сержанта, добавил: — Меня ограбили.
— Что же теперь делать будешь без своей тетрадочки?
— Заведу новую.
— Так-так.
Сержант зашел Аполлону за спину и опустил руку на плечо.
— Думаешь, ты крутой?
— Нет, просто я приехал в гости, то ест как турист.
— К кому?
— Просто как турист.
— Путевка?
— Нет. Сам.
Аполлон услышал, как позади что-то скрипнуло и откинулось.
Достал дубинку?
— На вот! Полистай!
На колени ему упал тяжелый альбом в кожаном переплете.
Аполлон открыл первую страницу и увидел фотографию негра.
— Полюбуйся, — сказал сержант. — Это всё наемники, авантюристы и прочие отпетые с разных концов земного шара. Все они прошли через меня, сидели на этом стуле, где сидишь ты. Кровь и порох их наркотик. Ты посмотри-посмотри, — сержант ткнул пальцем в фотографию бородатого негра. — Этот командовал отрядом в двести головорезов, сжег девять деревень. В пригороде столицы, вместе с жителями. Ему восемнадцать лет. Можешь себе представить? Еле поймали. Свои же сдали, за вознаграждение.
Он сунул Аполлону в лицо карманное зеркальце.
— А теперь посмотри на себя. Видишь разницу? Ему восемнадцать, а тебе двадцать, но он мужик, а ты сопляк!
Железный человек
— Листай, листай дальше! Видишь? Ни одного юного лица. А ведь им не больше двадцати.
Сержант забрал альбом и спрятал в шкафчик.
— Война давно бы закончилась, если бы не такие вот детишечки.
«Словоохотливость, бабская черта, похоже, самая родная черта характера этого “железного человека”. Вот в чем его слабость», — напишет Аполлон в своей тетрадке. Чем больше сержант распалялся, тем спокойнее становился Аполлон.
— Думаешь, ты что-то особенное, ни разу не виданное?
— Да нет, — сказал Аполлон.
— Думаешь, ты гений, великий талант?!
— Да нет же. С чего бы? Просто…
— Ха! Ха! Дурак! Ты не знаешь?! А я знаю! Я расскажу тебе, чего стоит талант или как его там? Дар божий!
— Я ничего не думаю. Меня ограбили, а я…
— Молчать и слушать!
Сержант замер, стоя перед Аполлоном. Глядя на сержанта, замер и Аполлон. Стало тихо, стерильно тихо, будто время остановилось. Всего лишь на мгновение. Контраст удивительный.
Шесть обезьян
— Думаешь, ты крутой?
— Нет.
— Никакой ты не крутой! Всех из альбома, всех расколол я! Я! А ты — дерьмо собачье!
Сержант взял стул и уселся перед Аполлоном.
— Ты парень начитанный. Знаешь, наверное, о парадоксе с обезьянами?
— Да.
Сержант молчал.
— Знаю. Это такой парадокс о шести обезьянах, посаженных за шесть пишущих машинок.
— Правильно, молодец.
— Ну, у них… много бумаги, пишущей ленты и времени целая вечность. Они сидят и стучат по кнопкам…
Сержант молчал.
— Рано или поздно обезьяны повторяют все, что было написано. Известное и неизвестное. С точностью до запятой. Даже если обезьянам на это понадобится сто миллиардов лет.
— Правильно. Молодец, — сказал сержант. — Так, вот, дорогой мой Аполлон, талант — это не что иное, как элементарная экономия времени и средств. Бумаги или запчастей для печатных машинок. Все дело в паскудной экономии, сынок. Знать, кому доверить дело, чтобы быстро и выгодно. А суть все та же, обезьянья. Так что, Аполлон, поедешь ты к себе домой. Выбросишь из головы детство и займешься наконец делом. Например, заработай денег. Это может быть увлекательным занятием. А войну оставь таким, как я. Потому что я знаю про нее все, что нужно знать, чтобы быстро и выгодно. О качестве речь не идёт. Понял? В этом мой талант. А такие, как ты, любители войнушек, все портят.
— Ничего не получится. Я плохая какашка, — сказал Аполлон.
— Не понял, — сказал сержант.
— Нет-нет. Ничего. Это я сам с собой.
— А, заговариваться начал. Ну, это поправимо, — сержант опять зашел Аполлону за спину. Что-то снова скрипнуло и хлопнуло за спиной. Аполлон зажмурился.
— На вот, — швырнул Аполлону толстый перекидной блокнот, — развлекайся, обезьяна.
Великан
Аполлона поселился в бараке, где стояло триста коек. Все кровати были заняты людьми и не подходили по росту ни одному взрослому человеку.
Лагерь для беженцев занимал территорию бывшего детского летнего лагеря. Удобства и прочие причиндалы для комфортного проживания были детских размеров. С непривычки новые постояльцы чувствовали себя великанами.
Подражая остальным обитателям барака, Аполлон залез с ногами на свободную койку и перед тем, как вздремнуть, записал в новый блокнот монолог сержанта, не все, конечно, а только про обезьян.
Гомер
Первый и единственный человек, с которым Аполлон подружился в лагере, был Гомер.
Гомер был соседом Аполлона, их койки стояли рядом. Гомеру нравилось, что у Аполлона греческое имя.
У Гомера не было знакомых в этом государстве, которые бы его так хорошо слушали, как Аполлон, поэтому он привязался к Аполлону и все время ходил за ним по пятам.
Его рот не закрывался, он постоянно болтал. Например, если Аполлон о чем-нибудь спрашивал, то у Гомера сразу находилось множество ответов. Его ответы на любой вопрос всегда были правильными, по крайней мере, Аполлону так казалось. Каждый ответ как откровение свыше, которое Аполлон всегда знал, но не мог озвучить.
Аполлон, услышав первый ответ, удивленно вскидывал брови и думал: «А ведь он прав».
Когда на тот же вопрос Гомер давал другой ответ, Аполлон снова удивлялся. Ведь и второй ответ был верным.
«Как же просто и понятно у этого человека», — писал Аполлон в новый блокнот, но Гомер отвечал на тот же вопрос в третий раз! И третий ответ, совсем не похожий на два предыдущих, тоже казался верным. Словно это и есть самая настоящая правда, а другой и быть не может. Аполлон снова удивлялся, с трепетом ожидая подвоха, что этот верный во всех отношениях ответ не последний.
Гомер в четвертый раз отвечал на тот же вопрос, и в пятый, и в шестой, и в седьмой, и так далее, и все ответы были разными и все понятными даже младенцу, и все были правильными, и остановить его было невозможно. Просто кошмар какой-то.
«Просто кошмар какой-то», — писал Аполлон в блокнот и оглядывался по сторонам. Никто в лагере не дружил с Гомером. Все его боялись.
Демон
На второй день дружбы с Гомером Аполлон понял, что попал в ловушку.
«Этот Гомер не человек, а самый настоящий демон. Такие, как он, живут в специальном аду для любопытных. Гомер — демон из ада для любопытных. А я — жалкая душа из ада для тех, кому скучно живется».
Спрашивать Гомера о том, кто он на самом деле, Аполлон боялся. Он знал, что любой ответ будет правдивым, даже самый невероятный.
После отбоя
На следующий день, после отбоя, Гомер со своей кровати позвал Аполлона:
— Аполлон! Аполлон!
Аполлон притворился, будто спит, но Гомер был упертым, если дело касалось болтовни.
— Аполлон! Аполлон! — Гомер принялся его тормошить, и Аполлон сделал вид, что проснулся.
— А?! Что?
— Ничего. Это я. Ты спишь?
— Да. Я спал. Еле уснул. А ты меня разбудил.
— Ну, тогда прости. Просто мне нужно сказать тебе что-то важное.
— Гомер, утром скажешь. Я спать хочу.
— Нет. Нужно сейчас. Утром будет поздно. Я могу забыть.
— Вот и хорошо.
— Ну, пожалуйста. Это недолго.
— Говори, только быстро.
Гомер улыбнулся. Люди с толстыми губами не всегда приятно улыбаются.
— Я скажу тебе по секрету, Аполлон, только ты никому не говори.
— Знаешь что, Гомер? Отстань от меня. Спокойной ночи.
Аполлон отвернулся и захрапел.
— Постой-постой! Я совсем другое хотел… Ладно, слушай просто так.
Война продолжается
— Скоро нас отпустят.
Аполлон перестал храпеть.
— Да ты что? Тоже мне открытие. Я это и сам знаю.
— Тебе сержант рассказывал про обезьян?
— Ну, рассказывал, и что?
— Это его фишка.
— Да что ты?
— Он верит в то, что говорит. Но то, во что он верит, — сущая правда.
— Что? Обезьяны? Они все-таки существуют?
— Не издевайся, а лучше послушай.
— Куда я денусь… — сказал Аполлон.
— Эти миротворцы, — сказал Гомер, — эти хрены собачьи до сих пор думают, что война продолжается. Хотя уже не осталось таких дураков, что согласны против них воевать, кроме нескольких придурков. Но они чистые мародеры. Они не воюют, а совершают преступления. Воруют, грабят, убивают. Развлекаются, короче. Обычное дело и вовсе не военное. А эти, — Гомер состроил гримасу и в темноте стал похож на сержанта, — готовы воевать бесконечно. А когда воевать не с кем, они выдумывают себе врагов сами.
Разоблачение
— Я их сразу расколол, — продолжал Гомер, — на первом же допросе. Этот сержант, — он снова скорчил гримасу, — думает, что только он способен расколоть человека, потому что, видите ли, делает это быстро и качественно. А самому невдомек, что сам колется всякий раз, когда кого-то раскалывает, болтун несчастный! Кто больше болтает, тот больше сообщает. На твоем допросе кто болтал? Правильно, сержант. Да они все такие! Маньяки конченые! Честное слово, Аполлон. Знаешь, что я понял? Они и из нас собираются приготовить себе достойных врагов. А потом выпустят и расколошматят, будто в честном бою. Всё это для отчётности международным организациям, чтобы думали, будто война продолжается, и не сворачивали кампанию. Думаешь, ради денег? Ошибаешься. Они больные. По-другому уже не могут. Видел негра в альбоме? Показывал? Да? С бородой. Они из того негра головореза сделали. Я знал его. Нормальный парень. Спал на твоей кровати. Такие фигурки прикольные делал. Из простой деревяшки. В кабинете видел шахматы? Его работа. Дали ему отрядец, человек двести… тоже все наши, отсюда… от бедняги даже зубов не осталось.
— Откуда ты всё это знаешь? — спросил Аполлон. «Господи, зачем я спросил?»
— Я думаю…
Больше Гомер ничего не сказал.
Аполлон долго ещё лежал, думая о всяком. Так и провалялся до утра, не сомкнув глаз.
Просто девяносто
На улице, в бараке, в столовой Аполлон не встретил ни одного африканца. Были смуглые, но черных не было. Несколько арабов, индийцев, пакистанцев, но все они, даже если прищуриться, были далеки от сходства с неграми.
Вечером, когда Аполлон ошивался возле лагерных ворот, к нему подошел сержант.
— Что делаешь? Готовишь побег?
— Да.
— Это бессмысленно.
— Почему?
— Всё равно скоро всех отпустят.
— Когда?
— Спроси что-нибудь полегче.
— Помните, на допросе вы показали фотографию негра?
— Ну и что?
— Он где-то здесь. Я знаю. Хотелось бы на него посмотреть.
— Зачем тебе?
— Просто.
— Просто девяносто.
— Интересно. Для книги…
— А, опять дурака валяешь? Ну так его здесь нет. Отправили домой. В Сомали, знаешь? Наверное, уже подох, — сержант рассмеялся. — А если бы и был, то не стал бы с тобой разговаривать. Ты для него слишком мелкий. Такие, как ты, Аполлон, для него букашки.
— Что это значит?
— Весь лагерь вздохнул с облегчением, когда его забрали. А ведь здесь тертые калачи собрались. Не то что ты. Сам удивляюсь, как тебя угораздило? Романтик хренов.
— По-любому, он уже труп. Так что мне всё равно, что он там обо мне думает.
— Ишь ты! «По-любому»… Ладно, ступай, солдатик. После отбоя по улице ходить нельзя. Если поймают, карцера не миновать.
— Карцера? Здесь что — тюрьма?
— Нет. Но порядок должен быть… иди. Возле ворот ходить опасно. Могут и пристрелить. Ха! Ха! Ха!
Аполлон пошел в барак. Ночью его снова разбудил Гомер.
Ловушка для мух
— Аполлон?.. Аполлон?.. Проснись!..
Аполлон не притворялся спящим, потому что знал: нет смысла притворяться спящим.
— Оставь меня в покое.
— Я тебе кое-что расскажу, только это тайна.
— Мне твои тайны не нужны.
— Ну, пожалуйста!
— Отстань. Завтра.
— Тайны лучше открывать ночью. Многое из того, что рассказано ночью, до утра не доживает.
— Давай завтра. Завтра ночью.
— Хорошо, Аполлон. Завтра так завтра.
Аполлон, довольный, что так легко отделался, сладко зевнул и через мгновение уснул.
— Аполлон?.. Аполлон?..
Аполлон не верил своим ушам. Неужели утро?
Глаза не открывались. Сон кружил голову. Гомер растормошил его.
— Который час? — выдавил из себя Аполлон.
— Полночь.
— Полночь?
— Уже завтра, Аполлон. Я обещал рассказать завтра. Часы пробили полночь, вот завтра и наступило.
— Господи. Я проспал всего двадцать минут. Иди ты в жопу.
— Что там такое, сволочи?! Не спится, да?! — Кто-то проснулся у дверей, невидимый в темноте, обладатель чудовищного баса.
На минуту воцарилась тишина. Потом ночные звуки осмелели. Послышался храп, а под половицей запел ночной кузнечик.
— Аполлон?.. Аполлон?..
— Что? Ты еще не спишь?
— Ну дай расскажу. Я быстро.
Аполлон притворился, будто плачет, ему и в самом деле хотелось плакать.
— Ну, блин, Гомер. Умоляю тебя…
Это не помогло. Гомер был демоном, а демоны не знают жалости. Они думают, что приносят пользу.
— Я расскажу тебе, зачем я здесь, Аполлон. Я ведь тоже ошибся, как и ты. Я, бывает, тоже ошибаюсь. А как тут не ошибиться? Вот она, война. Военные, оружие, трупы и все такое. Все здесь было. Но, как оказалось, все не по-настоящему. В том смысле, что это обманка для таких, как я и ты. Как ловушка для мух…
— Господи боже мой… — Аполлон забился под одеяло и застонал.
— Маленький кусочек тухлятины, — продолжал Гомер, — и на него слетается весь рой, который легко прихлопнуть ладошкой. А остальная туша гниет, нетронутая, где-нибудь в укромном месте. Так и с моей войной. Маленький конфликт, маленькая горячая точка еще не та война, что нужна мне или тебе. А настоящая война вызревает в другом месте. Поди пойми в каком! Там, где мир и все спокойно, чтобы никто не догадался. Настоящая война не терпит наемников и подобный им сброд. Они как мухи, только разлагают битву, и она уже пахнет говном, а не кровью. Вот она и прячется, покуда ложные точки не сделают свое дело и мух станет меньше. Но я-то знаю, где она прячется, Аполлон. Я знаю. Благодаря твоему появлению здесь, Аполлон, я и прозрел. Ведь все оказалось так просто! Известно любой домохозяйке, что вещь надежнее прятать на видном месте. И это не закон, Аполлон, а простое удобство…
Примерно в этом месте Аполлон уснул и больше ничего не слышал. А Гомер говорил до утра, а когда высказался, то сразу уснул и проспал до полудня. И пока Гомер спал, в лагере было тихо и благостно, как после грозы.
Земляки
В тот же день Гомер исчез. Больше Аполлону никто не мешал спать. Но уснуть он не мог, а все смотрел на пустую койку Гомера. Было странным то, что исчез он внезапно. Аполлон вспомнил бородатого негра на фотографии, черную собаку, сержанта, папу, маму и сестренку. А уснул только тогда, когда вспомнил сон про древнегреческую битву. Не было в том сне ничего гениального. Аполлон — плохая какашка. Обезьяна из него тоже никудышная получилась. Пора домой.
Исчезновение Гомера переполоха не вызвало, будто ничего и не было. Только раз сержант позвал Аполлона к себе, чтобы спросить:
— Где Гомер?
Аполлон ответил:
— Вы меня спрашиваете?
— Ты с ним больше всех общался, и каждую ночь и ночь накануне вы о чем-то шептались. Еще ты околачивался у ворот, помнишь?
— Вы думаете, он сбежал?
— А то как же?
— Я никогда его не слушал. Он дурак и шизофреник. Все время бредил, но я в это время спал.
— Я думаю, твое освобождение, лично твое, затянется. До тех пор, пока его не найдут.
— Я не знаю, куда он мог податься. Даже не знаю, откуда он родом. О себе он ничего не рассказывал, а я не спрашивал.
— О чем же вы разговаривали?
— Это он говорил, а я молчал.
— Почему?
— А разве можно нормально с ним разговаривать. Да я места себе не находил. Как в аду побывал. Разве вы не видите, как спокойно в лагере после того, как его не стало? Это же неспроста. Что-то было в нём такое, от чего хотелось вешаться.
— Не знаю, как насчет Гомера. Это тебе судить. Но, кажется, я понял, что ты имеешь в виду.
— Рад за вас.
— Так же спокойно стало, когда мы избавились от негра. Твое спокойствие не всеобщее, а только твое.
Аполлон призадумался, словно хотел снова прочувствовать всеобщее спокойствие, которое оказалось личным.
— Откуда он родом? Не из Греции же? — спросил Аполлон и получил верный ответ раскалывателя чужих тайн.
— Ты из-за имени, что ли? Нет, не из Греции. Странно, что ты не догадался. Всё ещё не понял? Нет? Он оттуда, откуда и ты, Аполлон. Не признал земелю? Только мы втроем могли разговаривать на одном языке.
— Да? Ну, тогда я знаю, куда он направился.
— Тогда я тоже знаю.
Пора домой
После исчезновения Гомера в лагере стало скучно. Дни тянулись медленно, и большую часть времени Аполлон спал. Иногда коротко беседовал с сержантом об одном и том же, словно под копирку.
— Какие новости?
— Никаких.
— Когда меня отправят домой?
— Сам знаешь когда.
После пропажи Гомера участились случаи бегства из лагеря, словно он открыл для всех тайную лазейку.
Убегали в основном арабы, цыгане и прочий смуглый сброд: те, которым не сидится на месте.
Аполлону убегать не хотелось. Он пригрелся в лагере, хоть и скучал по дому. От решительных действий спасала лень. Голодать и мерзнуть на воле? Нет, этого он не хотел. Он донимал сержанта: когда же его отправят домой? А сержант отвечал одно и то же: не знаю.
Аполлон понял, что сержант над ним издевается, что он — демон из ада для терпеливых.
Терпеливые
Терпеливых в лагере было меньше, чем нетерпеливых. Арабы, индийцы, азиаты и прочие представители южных народов оказались нетерпеливыми и покинули лагерь самовольно, чтобы не возвращаться на бедную родину.
Терпеливыми оказались люди европейской расы. Белокожие, небритые, с уставшими глазами. Они хотели, чтобы им дали денег на дорогу и предоставили удобства по дороге домой, а еще компенсацию за моральный ущерб. В их числе был и Аполлон, но чего он хотел, сам не знал.
Когда в лагере осталось человек пятьдесят самых ленивых, всех их собрали в кучу перед зданием администрации. Комендант, тот самый сержант, добрый земляк Аполлона, вышел и сказал:
— Коалиция больше не несёт ответственности за ваши жизни. Война окончена. Забудьте. Наша миссия выполнена. Мы покидаем страну. Оставляем после себя мир, порядок и сильную местную армию, оснащенную по последнему слову боевой техники. Нам здесь больше делать нечего. Вам тоже здесь делать нечего. Вы свободны. Убирайтесь на все четыре стороны. Прощайте!
Сержант скрылся за дверью. Никто не шелохнулся. Все стояли как вкопанные, ждали продолжения.
Ничего не произошло. Только тишина.
«Как перед грозой», — подумал Аполлон. Потом отделился от кодлы, добрел до своего барака, лег на койку и уснул.
Спал он крепко и не слышал, как с лязгом отворились главные ворота и солдаты третьей военной силы верхом на белых броневиках покинули лагерь.
Новая жизнь
Аполлон проснулся и увидел вокруг себя бардак. Все перевернуто вверх дном, разбито, разбросано, а среди беспорядка бродят дикие собаки.
Ворота настежь, двери болтаются на петлях. В пустых бараках сквозняк, и неведомо откуда взявшееся в здешних краях самое настоящее перекати-поле катается по лагерю, как волшебный клубочек.
Пожитки Аполлона похитили, даже те, что прятались под матрасом. Осталось только то, что на нем, да перекидной блокнот — подарок сержанта.
Аполлон бродил по лагерю, подбирая всякую всячину, разбросанную по земле. Он был опытной дворняжкой и знал, что нужно делать, когда будущее размыто.
На улице и в бараках нечем поживиться. В столовой, где успели похозяйничать люди, а потом собаки, он нашел хлебных обрезков и бутыль масла. Потом зашел в комендатуру. Застал сержанта и двух рядовых. Они тасовали бумаги и складывали их в картонные коробки.
— О! Ты еще здесь?! — Сержант мельком глянул на него, открыл ящик стола и выгреб кипу бумажек.
— А мы вот, — сержант кивнул на своих друзей, — сворачиваемся.
— Чтобы начальство не ругалось, — сказал один из рядовых.
— Мне бы какой-нибудь документ, — сказал Аполлон, оглядываясь по сторонам, — типа паспорта.
Никто ему не ответил.
— Я тут проторчал больше полугода. Имею право.
Сержант посмотрел на Аполлона и, прихватив со стола кипу бумаг, опустил ее в коробку.
— У меня ни паспорта, ничего, — сказал Аполлон глухим голосом, специально, чтобы просьба звучала по-деловому, — хотя бы справку об освобождении. Что я, не имею права, что ли?
Сержант передал коробку рядовому, а сам снова зарылся в бумаги.
— На! — сержант протянул бумажку. — Это чистый бланк. Заполни его, как тебе нравится, а я поставлю печать, и ступай к черту.
Аполлон уселся за стол и принялся заполнять бланк ручкой, которая очень плохо писала, поэтому он писал печатными буквами.
— Да, — сказал сержант, прочтя справку, — старательно ты все написал. Только неправильно указал свое гражданство. Какой ты, к черту, француз, а? Почему француз?
— Не знаю, — Аполлон пожал плечами. — Может быть, я хочу поменять гражданство? «Француз» красиво звучит. Да и кому какое дело?
— Никакого дела, — сказал сержант. — Там, куда я тебя отвезу, гражданство не имеет значения.
— Что? Снова в тюрьму?
— Ну. Тюрьма не тюрьма, а люди там нужны. Там человек самый желанный гость.
— Не знаю такого места. Разве что в аду так бывает.
Сержант усмехнулся.
— Там из тебя сделают человека, Аполлон, — сказал сержант. — Будешь такой, как я!
Аполлон все понял и немного обрадовался. Совсем немного, чтобы не спугнуть удачу.
— Как же это? — сказал Аполлон. — Значит, я стану оккупантом?
— Да, — кивнул сержант. — Если будешь стараться.
— Я постараюсь. Для того сюда и приехал, чтобы стараться.
— Ну, раз мы договорились, то помоги с этим мусором, — сержант подбросил картонную коробку, и Аполлон ловко ее подхватил. — Чем быстрее управимся, тем раньше начнется твоя новая жизнь!
Всю бумагу вынесли во двор, облили бензином и подожгли.
Бумага вспыхнула, и огонь моментально согрел воздух.
Редкое в здешних местах перекати-поле метнулось в костер, словно паучок на свечку, и поскакало над пламенем, как огненный мячик, пока совсем не рассыпалось на искры.
Устав и порядок
Аполлона отвезли в другой лагерь, где он пробыл ровно год. В новом лагере Аполлону не понравилось. Это был военный лагерь. Специальный лагерь для подготовки солдат. На первый взгляд казалось, что в лагере действует военный устав, как и полагается. Так и было на самом деле. Только помимо основного порядка здесь царил теневой порядок.
Основной порядок был официальным законным порядком, а теневой, как показалось Аполлону и подобным ему новичкам, был выдуман для удовольствия психопатов и извращенцев.
В соответствии с основным уставом, Аполлону полагалось носить армейскую форму, изучать военные дисциплины и подчиняться старшим по званию.
В соответствии с теневым уставом, Аполлона били. Много и по-разному. Так сильно и так ни за что, что однажды он обосрался. Со временем он привык и перестал обращать внимание на такие пустяки, как распухшие яйца или сломанная ключица. Он быстро выздоравливал, и это ужасало. Хотелось болеть подольше, потому что в лазарете разрешалось спать. Специально для этого выдавали димедрол. Две таблетки утром и вечером. Сон — лучшее лекарство и самое дешёвое.
От побоев страдало только тело. К этому он привык. Хуже было, когда страдало самолюбие. Аполлон крепился, как мог. Но когда его заставили съесть чужое дерьмо (ладно бы свое, а то чужое!), он не выдержал и повесился. У Аполлона на шее остался эффектный рубец, и армейский фельдшер, парень из тех, с кем уютно сердцу, сказал:
— Здесь так принято, Аполлон. Сначала ты вонь. Тебя унижают до дерьма. Потом лепят демона. Если, конечно, дерьма твоего хватит. А если не хватит, то быть тебе вонью до конца дней твоих. Только и всего. Вони воли своей не имеют и не всплывают. Дерьмо вещество осязаемое, хоть на что-то годное, не тонет, к примеру, да и всё ему нипочём. Вонь же остается вонью. От нее проку никакого. Только вонь. Еще парочка таких суицидов, Аполлон, и о карьере демона можешь забыть.
Компресс
Фельдшер наложил на шею Аполлона вонючий компресс, такой вонючий, что Аполлону стало дурно.
— Не беспокойся. Через день и следа не останется, — сказал фельдшер. — Тебе повезло. Сейчас молчи. Говорить пока опасно.
— Чего вонючее такое? — выдавил Аполлон.
— Я тебе сказал — молчи. А то не заживет.
— Воняет. Заразы не будет?
— Что ты! Стерильная вещь! Убивает микробов!
— Фу.
— Моё изобретение, — сказал фельдшер. — На основе куриного помета.
— Скорее человечьего. Сними. Лучше зеленкой.
— Целительная штука. Сам придумал. От всех болезней. Ты, главное, не вешайся больше, и все будет хорошо.
Фельдшер хлопнул Аполлона по спине и сказал:
— Готово! Отпускаю тебя до завтра. Завтра на перевязку. Ссадину обработаю мочой.
— Чем?
Фельдшер усмехнулся:
— Шучу! Спиртом. Ну все, ступай! И ничего не бойся!
В туалете на стене, среди грязных ругательств, красовалось четверостишье:
Страх есть унижение!
В дерьмо с головой погружение!
Жить в дерьме — вонючее скитанье!
Лучше пустота — чистейшее создание!
Сидя на толчке Аполлон выучил стишок наизусть.
Все равно делать нечего.
Демоны
Воспитанием Аполлона занимались специально обученные демоны из ада для терпеливых.
Эти демоны тоже вначале были вонями, пока не очистились. А потом добровольно стали помогать своим воспитателям воспитывать молодняк.
Демоны мучили воней, так мучили, что многие не выдерживали и вешались. Демоны подбадривали висельников: «Вешайтесь! Вешайтесь!» — а потом, после дерьмового компресса, воням становилось легче. Всё-таки фельдшер молодец.
Возвращение домой
Аполлон не растратил свое дерьмо понапрасну, и год спустя из него получился неплохой демон в звании сержанта.
Спустя год бывшие вони, а ныне способные демоны, на сто процентов уверенные в пользе своего существования, грузились в самолет, который отнесет их куда надо.
Куда именно, это пока секрет, и знает его только сержант, старинный приятель сержанта Аполлона.
Аполлон не виделся с сержантом ровно год. Все, кто летит вместе с Аполлоном в неизвестное место, думают, что сержант скажет что-то важное. Но сержант не говорит, он вообще не уполномочен что-либо сообщать, а тем более военную тайну.
Сержант подходит к Аполлону, тоже сержанту, и говорит ему и больше никому:
— Ты возвращаешься на родину, сынок, но ты ее не узнаешь. Сначала ты увидишь ее с неба, а потом с земли. Увидишь всё и сразу, а потом рассмотришь близко, в деталях. Это я тебе гарантирую, сынок.
Самолет летел высоко над землей. Аполлон смотрел в иллюминатор. Земля была застелена густыми облаками. И неясно, что под ними: земля или вода.
Военная грязь
Некогда опрятный город превратился в мусорную свалку. Война — это горы мусора. Транспорт пробирался с трудом напрямик, сквозь развалины и кучи металлолома.
На войне предметы превращаются в грязь.
Солдат на войне по колено в грязи, может стать грязью в любой момент. Дерево, дом, человек, машина, земля, вода, воздух перемешиваются, и получается компост.
Солдат пригибается от взрывов, прячется от пуль. Все ниже и ниже. Грязь доходит до ушей, засоряет глаза.
Не всякий способен выдержать военную грязь. Только тот, кто слеплен из дерьма, человек из дерьма или демон из ада для терпеливых.
Легион демонов
Легион демонов из ада для терпеливых высадился в родном городе Аполлона. Они выстроились, пересчитали друг друга и последовали колонной в глубь города верхом на танках, расчищая путь пулями и снарядами.
Повсюду, в опасной близости от Аполлона, гремели взрывы, свистели пули. Врагов не было, но через короткие промежутки времени то здесь, то там замертво падали солдаты легиона.
Многие падали и больше не шевелились, но большинство умирали не сразу. Какое-то время солдат корчился, загребая руками и ногами грязь, будто хотел закопать себя, чтобы спрятаться.
Через два часа легион вышел к берегу широкой реки, знакомой Аполлону с детства. Здесь ему был знаком каждый куст, но кустов не было. Всё сгорело и покрылось грязью.
Легион победным маршем преодолел половину города, оставив позади грязь, а в грязи половину солдат.
Родной город
Самолеты бесперебойно поставляли на войну свежих демонов, и шли они тем же путем, что и предыдущие, оставляя половину личного состава в грязи.
У реки взрывов стало меньше, а пули свистели реже.
— Ну, вот я и дома, — сказал Аполлон. В воздухе витал легкий запах кала.
Он вспомнил, как пару часов назад летел на самолете. Сначала ничего не было видно из-за облаков, но потом погода прояснилась или самолет сбросил высоту, и Аполлон увидел землю с высоты птичьего полета. Проплыло несколько городов. Города похожи друг на друга, как в старой военной хронике, только в цвете.
Теперь Аполлон находился внутри одной из таких исторических картинок. Город, в котором он родился, состоял из развалин. Воздух и запах реальны, не только запах кала, но и дыма. Аполлон вспомнил Гомера и многое из того, что тот рассказывал. Он подошел к реке и почуял запах крови, так похожий на запах воды.
Как и обещал сержант, всё было интересно. Вот, например, стена. Некогда белая, а теперь бурая, в выбоинах от пуль. Здесь наверняка кого-то расстреляли. Интересно, кого? Даже остались кусочки присохшего мяса и мозгов. Так интересно, что дух захватывает, появляется дрожь в коленках, хочется оглядываться по сторонам.
Алмазы
— Тот берег вражеский? — спросил Аполлон.
— Нет, — сказал сержант, — здесь кругом наши.
— Тогда почему мы погибаем?
— Это снайперы. Этих тварей трудно вычислить.
— Слишком много этих тварей. Похоже, они стреляют отовсюду.
— Так и есть. — Сержант высморкался в перчатку. — Есть подозрение, что они носят нашу форму.
— Да вы что? Неужели? А я-то думал, они невидимки!
— Ага. Раз такой умный, тогда вот тебе первое боевое задание. Пойди и поймай языка.
Сержант нагнулся к одному убитому демону и принялся шарить у того в карманах.
— Возьми с собой парочку таких же умников, — сказал сержант, извлекая из кармана убитого драгоценности, — и ступай за снайперами.
Сержант выпрямился, разглядывая на свет прозрачные камешки.
— Вот черт! Где он их понабирал? — Камешки перекочевали сержанту в карман, где аппетитно стукнулись друг о дружку. — Вот так, Аполлон! Мечты сбываются! Вперед за орденами!
— Почему я? — Аполлон посмотрел на мертвого демона, а потом на карман сержанта.
— Это приказ. Не обсуждается. Или ты забыл, кто ты на самом деле?!
Сержант улыбался. Сейчас он мечтал о тропических странах за тридевять земель, где за горсть алмазов можно приобрести жизнь вечную.
— К тому же это твой город, Аполлон. Тебе ли не знать, что здесь и как? Вперед, демон, и поторопись. Иначе, — сержант широко взмахнул рукой, — нам п…
Словно в подтверждение своих слов, сержант рухнул под ноги Аполлону и смешал свои мозги с грязью.
Азарт
Аполлон удивился тому, как быстро сержант умер, хотя чему тут удивляться, кругом валялись десятки трупов. Удивился и тому, как быстро человек из говорившего обращается в ничто. Удивление, не более. Ему не было страшно, он ощутил азарт.
Всё происходящее было страшно интересным. Он думал об азарте и обратил внимание, что находится в укрытии под разбитой плитой, торчавшей торцом из грязи и кучи щебня. Он снова удивился. Каким чудом он оказался в укрытии, если секунду назад стоял над убитым сержантом? Он сбежал из опасного места в безопасное, даже не обратив на это внимания! Он спрятался от опасности, ничуть не испугавшись, так быстро, что не успел испугаться!
«Вот это да! Ничего себе, как я умею!»
Он укусил свою ладонь, чтобы проверить, что живой.
Сквозь щель между плитой и землей он посмотрел на сержанта. Рядом с сержантом валялись другие трупы. Все убиты наповал, прямо в голову. Это видно даже из такого укрытия, как у Аполлона, низкого и утопающего в грязи. У большинства трупов не хватало половины черепа.
Трупы не пугали. Разорванные в клочья или с аккуратной дырочкой в теле, они не пугали его.
Он хотел стрелять. Пристрелить врага, размозжить череп в близком бою. Саперной лопаткой или на худой конец прикладом автомата. Такое у Аполлона было настроение. Когда уверен в себе и не уверен. Но врагов не было, это озадачивало. Он придумал стрелять наобум и правильно сделал. На этой войне стоило воевать именно так, вслепую. Такое ведение боя приносило пользу, и Аполлон в этом убедился спустя минуту после того, как выпустил весь магазин в сторону, откуда велась стрельба из одиночного ствола.
Спокойная грязь
Прошло шесть часов после высадки демонов. Аполлон насквозь пропитался военной грязью с примесью мазута. Его прекрасная униформа оккупанта изменилась с изумрудного до непонятно какого. Он сливался с окружающей средой и ничем не пах, кроме кала. Лучшей маскировки не придумать.
«Не в этом ли секрет скрытности противника?» — думал Аполлон и тут же был наказан за задумчивость. На него со всей силой обрушился град выстрелов, но ни один, слава богу, не зацепил.
Аполлон снова чудесным образом спас себя, даже не успев подумать об опасности. А испугался лишь тогда, когда оказался в укрытии. Уже в другом, более скрытном, состоящем из чистой грязи. Молодец Аполлон, ничего не скажешь.
На этот раз там, куда его занес инстинкт самосохранения, было по колено грязи. Это если стоять в полный рост, но Аполлон лежал. Поэтому грязь достигала ушей.
Под грязью тепло. Под грязью спокойно. Снаружи можно потерять полголовы или простудиться, а в грязи уютно, как в теплой ванне.
Он пристроил под голову вещмешок и расслабился, не в силах думать о том, что рано или поздно придется шевелиться. Всё равно, в какую сторону. Апатия в чистом виде была для Аполлона в этот момент желаннее всего на свете.
«Я совсем невидимый, — думал Аполлон, — чего же мне бояться?»
И действительно, если бы кто-то, например, птица посмотрела с высоты на то место, где лежал Аполлон, то увидела бы только грязь.
«Можно представить, — думал Аполлон, засыпая, — что вокруг много таких, как я, невидимок по горло в грязи. Что это? Конец жизни на Земле? Все засыпают в грязи и не шевелятся? Кто же тогда стреляет? Кто же тогда шевелится? Кто стреляет и попадает по тем, кто шевелится?
Мёртвый демон
Аполлону надоело лежать. Он ползком, а потом пешком двинулся в путь. Никто не стрелял, хоть он и шевелился.
По пути попались несколько мертвых демонов. Совсем как мертвые люди. Как юноши, погибшие на фронте. Бритые затылки, пухлые губы, скуластые лица, следы от прыщей. Такие, как Аполлон.
Памятуя удачу сержанта, Аполлон пошарил у одного в карманах. Но прозрачных камешков не нашел, а нашёл всякий мусор, как у обычного пацана: каштаны, жёлудь, гайка, болтик, фантики, семечки, спички, окурки, катушка черных ниток, иголка, прищепка и носовой платок. Убого. Слишком убого для демона.
Ещё Аполлон нашарил у демона оптический прицел и початый пакетик сухариков с укропом. Аполлон забрал прицел и сухарики, а болтик и прочие предметы рассыпал в грязь.
Цейссовский прицел похож на дорогую игрушку. Мальчики любят баловаться научными предметами.
Аполлон, искушаемый блестящими линзами, внутренними диоптриями и стальным тубусом, увлекся прицелом. Поплевал на стеклышки, протер их и приставил к глазу.
Объявление
Благодаря прицелу Аполлон видел мелкие детали, которые не видно обычным зрением. Он мог бы видеть даже муравья на далекой стене, если бы он там был, но его там не было.
Случайно в объектив прицела попался клочок бумаги, приклеенный к столбу. Чтобы проверить силу объектива, он навел на резкость, затаил дыхание и сумел прочесть надпись на бумажке.
«Объявление!!!
Внимание!!!
8 марта в 12.00 на карьере будет праздник! Будет
продаваться одежда для кукол! Приходите все желающие! Мы ждем вас по адресу:
ж/м Красный Камень, возле карьера, в 12.00».
Он убрал прицел от глаза. Его расстроила маленькая бумажка. По грязным щекам потекли слёзы. Он захотел выбросить прицел в грязь, чтобы не разглядывать мелкие детали. Но пожалел. Не выбросил, а спрятал на самое дно вещмешка, надеясь, что он там обо что-то стукнется.
Родной дом
Через полчаса Аполлон добрался до места, где стоял его дом.
Высотные дома не пригодны для жизни во время войны. Даже если дом добротный, из кирпичей. Высота для мирных времен. На войне лучше ютиться на уровне земли, либо под землей, либо еще ниже.
Дом, где жил Аполлон, был разрушен до основания, только подвалы остались целыми. Люди перебрались в подвалы и редко выходили наружу. Только ночью, как ночные зверьки.
Оккупант
Аполлон заглянул в прицел и обшарил двадцатикратно усиленным зрением раздолбанный фасад давным-давно знакомого здания.
Он увидел грязь, грязь и грязь и больше ничего, что могло угрожать смертью. Если там была опасность, то он её не увидел.
Через полчаса Аполлон встретился со своим отцом. Вот как это случилось.
Аполлон подкрался к своему разрушенному дому. С автоматом на изготовку. На полусогнутых ногах. Бесшумно, как учили в лагере для подготовки оккупантов. Украдкой и в то же время не забывая о достоинстве.
Оккупант без показного достоинства не жилец на вражеской территории. Под достоинством подразумевается всё, что угодно, главное, чтобы его было видно.
Перед входом в подвалы прогремел выстрел. Так Аполлон встретился с отцом, которого не видел два года.
Пуля ударила в грудь, он упал, а грязь расплескалась. Аполлон потерял сознание, но не умер. Слава богу, на нем был бронежилет.
Отец
Аполлон очнулся. Дышать трудно, и горло болит, как при ангине. Твердый ствол длинной винтовки упирался в щеку и оставлял на ней круглый рубец.
— Слава богу, живой! Я специально целился в грудь, чтобы не убить тебя, сынок, — сказал отец сыну.
— Спасибо, папа, — Аполлону полегчало, когда он услышал свой голос.
— Дай-ка помогу тебе подняться, — отец потянул Аполлона за рукав.
Подниматься из грязи тяжело. Ох как тяжело.
Они подошли к развалинам. Аполлон опирался на отца. Отец словно железный. Крепкий старик.
— Идем, покажу наше обиталище, как мы тут устроились с мамой и все такое.
Отец говорил скороговоркой, чего с ним раньше, насколько помнил Аполлон, не было.
Воздух в подвалах тяжелый и испорченный чем-то гнилым. Сын шел за отцом и не знал, куда деть дыхание, чтобы не стошнило.
— Сейчас пройдем кладовую, а дальше воздух посвежее, вот увидишь.
— Что здесь? — спросил Аполлон.
— А-а… пытаюсь разобраться в том веществе, что вокруг нас.
— Ты про грязь?
— Про всё. Про всё-всё-всё.
Отец остановился, спустил на землю заплечный мешок. В мешке звякнуло пустое стекло. Отец закурил самый короткий в мире окурок и от затухающей спички добавил света в мешок. Там заблестели банки-склянки. Отец порылся, достал одну, замутненную черным веществом, и протянул Аполлону.
— На, понюхай.
Носоглотку прошиб резкий слезоточивый запах.
— Что это?
— Концентрат.
— Воняет дерьмом.
Отец улыбнулся
— Еще бы! Это ведь самое основное!
Он бережно спрятал склянку, завязал мешок и поставил в темный угол, где всё становилось невидимым.
— Для чего тебе этот кал? — спросил Аполлон, когда они пошли дальше.
— Убиваю скуку.
— Ну и как?
— Нормально, — отец вздохнул, — теперь я полон надежд.
— Каких надежд?
— На лучшее.
Сын усмехнулся и ничего не сказал.
— Да-да. Представь себе, — сказал отец, — это вещество вокруг нас… то, что смердит сильней всего. Может стать сердцевиной тончайшего благоухания.
Мать и сестра
— Скоро придём? — спросил Аполлон.
— Уже пришли, — сказал отец.
Тяжелая железная дверь преграждала им путь. Отец достал ключ, похожий на букву «Г», и раскрутил винтовой замок. Дверь со скрипом отъехала внутрь, и из глубины повеяло грибным теплым воздухом.
Отец вошел первым. Поставил в угол винтовку и подкрутил фитиль висевшей на стене керосинки. Пустая комната, без жильцов.
— Где мама? — спросил Аполлон.
— Она болеет. Целый день лежит в постели. Что-то с дыханием.
— Понятно…
Мама лежала в смежной комнате, которую Аполлон сразу не заметил. Аполлон подошел к матери, взял её за руку. Мама стала старше отца и мало походила на ту мать, которую он помнил. Скорее на бабушку.
— А где сестра? — спросил Аполлон и почему-то испугался того, что спросил.
— Она умерла, — сказал отец.
Мама заплакала, а Аполлон вспомнил объявление на столбе.
— Когда? — спросил он.
— Уже не помню, — ответил отец и уселся за стол. На столе лежала разобранная винтовка, отец собирался её почистить.
— Ничего себе, — сказал Аполлон и заплакал.
Он плакал так сильно и так долго, что помимо воли фантазировал, будто горе его убьёт.
Слезы высохли так же быстро, как появились. Он проплакал минут пятнадцать, не больше. Но это были пятнадцать минут чистейшего страдания.
— Как это случилось? — спросил Аполлон, когда успокоился.
Отец пожал плечами.
Пока Аполлон плакал, отец времени не терял. Почистил винтовку и теперь собирал её, как заправский охотник.
— Она умерла от пули?
— Нет. Сама.
— Из-за войны? — спросил Аполлон.
— Не думаю, — ответил отец.
— А где её похоронили?
— На кладбище.
Кладбище
Они пробирались на кладбище весь день. Вышли с утра, а пришли затемно. Шли пешком.
Отец шел впереди, длинная винтовка висела на плече. Он шёл, не пригибаясь, будто нет войны и нечего бояться.
Аполлон шёл следом, повторяя его шаги, как учили в лагере для оккупантов. Автомат на изготовку, шаги бесшумные, глаза испуганные.
Кладбище находилось за городом и освещалось заревом пожаров. Хотя чему там гореть? Кругом мертвая грязь, жирная и пахнущая мазутом. На кладбище тот же грязный пейзаж, что в городе, но плоский. Без крестов и надгробий.
— Не вижу могилы. Где она?
— Под грязью, — сказал отец. — После войны мы с мамой здесь наведём порядок.
Нигде, кроме кладбища, трава не росла. Трава жухлая и с виду мёртвая. На самом деле она живая. Эту траву так просто не извести. Земля с трупами очень плодородна. На могиле сестры, на том месте, куда указал отец, трава не росла.
Они постояли над местом, где под грязью пряталась маленькая могилка. Потом отец ушёл к матери, сказал, что ей нужна помощь.
— Будь осторожен, — уходя, сказал отец. — Я здесь привык, а ты человек новый.
— Да ладно, па. Я здесь родился.
Могила сестры
Отец ушёл. Аполлон огляделся по сторонам, встал на колени и взялся расчищать грязь над могилкой. Грязь жидкая. Под ней земля, земля и ничего, кроме земли. Сплошное ровное место.
Он расчистил руками площадку под свой рост и улёгся. Прижался щекой, лежал с закрытыми глазами и шевелил губами, будто молился.
Родители не смогли глубоко закопать сестру. Не смогли сколотить гроб. Сестра лежала, прикасаясь к земле всем телом. Он погладил землю. Под руку попалась волосинка. Он потянул её и вырвал.
Из города доносилась канонада, будто далеко-далеко забивали сваи. Кладбище хранило спокойствие в любое время. Днем и ночью. Зимой и летом. Аполлон обмотал волосинку вокруг большого пальца и заплакал. Земля под щекой покрылась грязью.
Увлечение
Аполлон вернулся в подвал. Он сам нашел дорогу. В подвале посвежело, как после дождя.
— Мама уснула, — сказал отец. — Редко случается, когда она так запросто засыпает.
— Где взять воды, чтобы умыться? — спросил Аполлон.
— Это проблема.
— Понятно.
— Есть хочешь? Там, в кастрюльке. Поешь.
— Каша?
— Да. Есть можно.
— Спасибо.
Есть не хотелось
— Ты вернулся как раз вовремя, — сказал отец, надевая лохматую шапку.
— Опять уходишь?
— Дел по горло.
— Снова грязь?
— Да уж. Чем еще заняться, когда кругом говно? Но иногда развлекаюсь, — отец постучал твердой ладонью по прикладу. — Живем мы тихо. Скукотища со всех сторон.
— А как же грязь?
— Грязь — не увлечение. А пострелять — чистое удовольствие.
На охоту
Аполлон подсел к матери. Она спала.
— Хочешь пойти со мной? — спросил отец.
— Куда?
— Там возьми, — отец указал на два двуствольных ружья и карабин. — Выбирай любое.
— На кого охотиться будем? — спросил Аполлон, глядя на оружие.
— На реку пойдем. Там их навалом пасётся, — отец набивал патронташ на поясе свежими патронами. — Они ничего не видят, кроме дерьма. Так что нам бояться нечего.
— Просто не верится, — Аполлон посмотрел на свои руки и увидел, какие они грязные. — Неужели негде помыться?
— Забудь.
Аполлон встал, поплевал в ладони и вытер о простынь. Руки чище не стали. Простынь не стала грязнее. Он понюхал ладони и скривился.
— Ничего. Привыкнешь.
— Вряд ли, — сказал Аполлон и надел рукавицы.
— На них патроны не жалей, — сказал отец. — Их меньше не станет.
— Кого? Патронов?
— Да тех, у реки.
— А…
Сталкер
Аполлон выбрал карабин. В отличие от ружей, карабин — оружие военное и с виду надежное. Свой автомат он приставил к стеночке. В нем закончились патроны.
Магазин карабина был пуст.
— А патроны?
— Там, в судочке, — сказал отец.
— В белом?
— Да, в нем. Где масло было. Помнишь?
— Я мало что помню, — сказал Аполлон.
Отец собрался и стал похож на сталкера. Ему не терпелось поскорее отправиться в путь, пока мама не проснулась. Если повезет, то вернется с добычей. Мама проснется и порадуется.
— Ну, я пошел, — отец толкнул дверь. — А ты догоняй. Дорогу знаешь? Прямо к реке. Не ошибешься.
— Знаю. Конечно, знаю.
Отец ушел, а Аполлон поел того, что было в кастрюльке.
Посмотрел на спящую мать. Она состарилась. Хотел посмотреть на себя, но зеркала не нашел.
«Неужели здесь больше никто не живет? Подвалы-то не маленькие, — думал Аполлон. — Ну, и хорошо, что не живет. Так даже лучше. Без посторонних как-то уютнее».
В свое время отец Аполлона думал так же.
Грязевая ванна
Аполлон отправился вслед за отцом туда, где опаснее всего, где пули свистят чаще и убивают точнее. Без карабина. Карабин забыл, а вспомнил о нем, когда был далеко от дома.
Он не пошел на реку. Без оружия что там делать? Зашел за развалину и под стеной, где меньше ветра, погрузился в спокойную грязь.
Это у папы радость пострелять в кого-то, а Аполлону приятней полежать в грязи, теплой, как ванна, которую не принимал два года.
«Вот, папа. Чудак ты. Хочешь понять, зачем оно нужно, вещество твое. А может, просто так, чтобы лежать в нем».
Конец
Все рушится, обращается в мусор. Горит, обваливается. Согревает грязь, греет кости. Хорошо-о-о…
Папа где-то у реки, стреляет в свое удовольствие. Слышны его выстрелы. Конец всему. Войне, наверное, тоже конец. А может, не конец. Не имеет значения. Выпадет снег, совсем скоро, припорошит, и станет чисто.
Когда отец вернулся с любимой охоты, его сын был дома. Спал, и снилась ему маленькая девочка, вырезающая из лоскутков одежду для кукол.