Екатеринбург литературный: энциклопедический словарь
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2017
Екатеринбург литературный: энциклопедический словарь. Екатеринбург:
«Кабинетный учёный», 2016.
Литература в Екатеринбурге отстала от железа и меди совсем ненамного.
Ведь уже выпускник Киево-Могилянской академии Кириак Кондратович, вместе с Татищевым прибывший в новую
крепость в 1734 году, по приезде не только принялся переводить с латыни и
польского, но и обучал стихотворчеству учеников латинской школы, где
преподавал. Вместе с Татищевым прибыл на Урал и Андрей Хрущёв. Переводить
иностранных авторов он начал ещё в 1719 году и, очевидно, не оставил этого
занятия и в Екатеринбурге.
Словом, если верить авторам словаря, то всего через одиннадцать лет после
трёхвекового юбилея Екатеринбурга можно будет смело отмечать и трёхсотлетие его
литературы. А верить, похоже, можно — как минимум потому, что за качество
сведений отвечают весьма серьёзные поручители: Объединённый музей писателей
Урала, Институт истории и археологии Уральского отделения РАН и редакция
журнала «Урал».
Через белые поля
Напомним, вышедший пять лет назад первый том «Истории литературы Урала»
охватывает сразу одиннадцать российских областей и республик, представляя Урал
как цельный историко-культурный регион. Понятно, что наряду, например, с
Тобольском, Пермью и демидовским Нижним Тагилом Екатеринбург — и чем дальше,
тем больше — был одним из центров региона. Сосредоточившись на этом центре,
словарь наполняет обозначенные тезисами пространство и время реальными людьми,
их именами и фамилиями, лицами, биографиями и трудами.
В книге более чем полтысячи статей об авторах, изданиях, литературных
событиях и явлениях, каждая из которых сопровождена библиографической справкой.
Так что при желании действительно можно, как сулит аннотация, воссоздать и
увидеть в динамике литературный портрет Екатеринбурга. Или как минимум эскиз
этого портрета, отдельные элементы которого будут прописаны с разной чёткостью.
Скажем, определить, насколько концентрированной была культурная
атмосфера, в которой начал свою жизнь первый из достигших российской
известности уральских писателей — Фёдор Решетников, родившийся здесь в 1841
году, словарь возможности не даёт. Впрочем, рос и учился он в Перми, а в
Екатеринбурге потом недолгое время проработал в казённой палате. Поэтому первым
«собственно» екатеринбургским писателем всё-таки предстаёт уроженец Висима Дмитрий Мамин-Сибиряк, обосновавшийся в городе в
конце 1870-х годов. И тут уже наличие всякого рода любительских кружков и
объединений прослеживается без сомнений.
Этот период городской литературной истории населён уже плотнее. В 1879
году опубликовала свои первые стихи Елизавета Гадмер,
в эти же годы здесь появился именуемый ныне патриархом областной уральской
прессы Пётр Галин, редактировавший первую в городе частную газету «Екатеринбургская
неделя». Публикуя и стихи Гадмер, и материалы Федора
Филимонова, прозванного «Гейне из Ирбита», и публицистику того же
Мамина-Сибиряка, и тексты других авторов, псевдонимы которых пока не удалось
раскрыть, газета, как это ей и полагается, объединяла вокруг себя
интеллигенцию. По свидетельству историков, она оставила весьма яркий след в
истории журналистики и литературного творчества.
Региональный характер тематики и распространения этих текстов отнюдь не
означает, что все они были провинциальными. Ведь уже Кондратович перелагал
солидные европейские труды, включая Плиния Старшего, и, среди прочего, составил
по-русски свою латинскую грамматику. Вместе с переводами Татищев направил её в
Санкт-Петербургскую Академию наук, куда потом их автор был принят переводчиком.
Общероссийская известность Решетникова и Мамина-Сибиряка очевидна, Гадмер позднее была причислена к заметным русским поэтессам
Серебряного века. Да и ряд других авторов сотрудничали не только с пермскими,
но и столичными изданиями.
На рубеже
Присматривать за уральскими литераторами власть никогда не уставала. За
всё тем же Кондратовичем предписывалось «надзирать… накрепко, чтоб излишнего не
врал и где не надобно, его не пущать». Что послужило причиной для таких оценок
— эстетика или политика, требует отдельного прояснения. А вот литератор и
вольнодумец первой трети XIX века Андрей Лоцманов, как следует из словаря, в
Москве интересовался устройством масонских лож, подготовленный же им сборник
сочинений товарищей по пансиону и вовсе впитал декабристские идеи. Да и в
незавершенной повести «Негр, или Возвращённая свобода» он, иносказательно
проводя аналогию между мастеровыми уральских заводов и невольниками-неграми,
высказывался за освобождение крепостных, так что, в конце концов, по доносу был
арестован, на пять лет заключён в Бобруйскую крепость, а потом сослан в Минск,
где и затерялся.
Ещё через почти столетие, в 1915 году, за публикацию революционных стихов
Павла Блиновского в Екатеринбурге закрыли
художественно-литературный и сатирический журнал «Рубин». Из Казанского
ветеринарного института за участие в студенческом движении был исключён и
выслан в родную Пермскую губернию поэт, драматург и прозаик Николай Новиков
(что отнюдь не помешало ему в 1916 году в составе Русского экспедиционного
корпуса отправиться во Францию и там погибнуть под Верденом). А Павел Заякин-Уральский от стихов, продолжающих традицию Некрасова
и Надсона, и вовсе пришёл к сотрудничеству с большевистской «Правдой»,
вступлению в Красную Армию и работе в Оренбургском пролеткульте.
События вековой давности, перевернувшие страну, развели по разные стороны
военно-идеологического фронта и литераторов. К примеру, успешный коммерсант
Петр Певин, издававший газеты и журналы не только в
Екатеринбурге, но и в Санкт-Петербурге, много потерпел как от царской, так и от
колчаковской цензуры. И тем не менее ушёл на восток с армией Верховного
правителя…
В Иркутске вместе с сыном — скорее всего, тем же путём — оказался в 1919
году после семи лет работы в Екатеринбурге и опытный журналист Вячеслав Чекин.
Будучи, как гласит словарь, человеком широких демократических взглядов, к
большевистскому режиму он отнёсся настороженно и неодобрительно. Но из Иркутска
в 1921 году был направлен Наробразом в Ярославль, и
его след растаял уже там. А сын известного екатеринбургского спичечного
фабриканта и мецената Василий Логинов, который в годы учёбы на юридическом
факультете Санкт-Петербургского университета публиковался в столичной и
уральской прессе, получил известность как профессиональный литератор в
китайском Харбине.
Иных Гражданская война просто пронесла через Урал — как, например, Лидию
Лесную, которая после своего поэтического дебюта в Петрограде в 1915 году
получила прозвище «Северянин в юбке». В Екатеринбург она приехала в 1918 году
из Тифлиса, в 1919-м была уже в Омске, потом три года в Барнауле, так что в
Петроград вернулась лишь в 1923 году.
Дорогу в Екатеринбург или через него столичные литературные гости
проложили, впрочем, значительно раньше. Чтобы вновь не ссылаться на Татищева и
его спутников, можно было бы сразу упомянуть декабристов. Однако словарь,
обойдя их вниманием, переходит сразу к Фёдору Достоевскому, который, напомню,
проследовал дважды — в 1849 году в Тобольск по этапу и без малого десять лет
спустя на обратном пути из Сибири. Впрочем, самым известным для горожан
остаётся, пожалуй, краткий визит (по пути на Сахалин) Антона Чехова, который
оказался Екатеринбургом весьма недоволен.
А в ноябре 1915 года здесь трижды выступил Константин Бальмонт. Сюда же
добавим выступление футуристов с участием Давида Бурлюка,
в котором участвовал екатеринбуржец Давид Виленский,
прозванный «главарём сибирских футуристов». Прошло оно 21 декабря 1918 года —
при Колчаке. А всё остальное было уже после Гражданской…
Вышли мы все из подполья?
Вне газет и журналов, которые тогда были самыми тиражными носителями
литературных новинок, в начале XX века из екатеринбуржцев издавались немногие.
Одним из таких редких примеров после Мамина-Сибиряка можно назвать Ивана Колотовкина, у которого в 1905 году вышла книга «За горами
и другие рассказы». В периодике большинство зарабатывало и на хлеб насущный:
авторов, живущих только на литературные гонорары, можно было пересчитать по
пальцам, и жили они отнюдь не в Екатеринбурге.
Новое время изменило и эту сторону жизни. Говоря о нём, сегодня часто
подчёркивают лишь стремление власти взять литературу под полный контроль. Но
ведь именно тогда в регионах России и других республик СССР были
целенаправленно созданы сообщества профессиональных писателей, позволявшие
сосредоточиться именно на литературном труде.
Как это происходило в Екатеринбурге—Свердловске, словарь позволяет
проследить весьма подробно. Всё-таки людей и материала побольше, да и век пока
что на памяти у многих…
Представленная в книге чехарда различных литературных групп и объединений
первого десятилетия Советской власти показывает, что власть в конечном итоге
подхватила и возглавила стремление, идущее снизу. При этом тесная связь с
другими столицами не только сохранялась, но и крепла: как, например, в случае с
Уральской литературной ассоциацией — «Улитой», учреждённой по инициативе Бориса
Малкина. Присланный из Москвы заведовать губполитпросветом
Малкин, как считается, использовал при её создании опыт «ЛЕФа». Но в марте 1922
года был отозван обратно, а без него ассоциация распалась.
Подобные попытки, начатые пролеткультовцами
летом 1920 года, впоследствии только множились, пока дело не дошло до создания
единого Союза советских писателей. И не факт, что всё определялось только
стремлением посадить всех литераторов под один политический колпак.
Предположить можно, например, и желание преодолеть идейные и культурные
«перегибы» классово ориентированной РАПП, филиалом которой была Уральская
ассоциация пролетарских писателей.
Мозаика словарных статей позволяет представить и роль «Истории фабрик и
заводов» как мегапроекта, который в условиях индустриализации поддержал это
развитие, и утраты во время репрессий, и влияние «десанта» писателей,
эвакуированных в Отечественную на Урал из Москвы и Ленинграда, а также с
Украины. Некоторые подробности существенно уточняют иные канонические образы —
например, «дедушки Бажова», который не только преследовался в 1930-е годы, но и
сам подчас обвинял коллег в протаскивании враждебной идеологии в советскую
литературу.
Понятно, что во второй половине XX века продолжилась и тема
взаимоотношений литературы и власти. История местной цензуры, свидетельствует
словарь, пополнялась фактами давления и запретов едва ли не до самого конца
1980-х годов и упразднения Главлита. Как присущее Свердловску и отчасти
сегодняшнему Екатеринбургу литературное направление весьма подробно
представлена фантастика. Справедливо выделена детская литература, которая
поднялась в городе в последние годы на основе, заложенной Владиславом
Крапивиным.
Закономерно внимание авторов к бардам и рокерам, которыми в своё время
прославился Свердловск. Весьма подробно описана новая драматургия
постсоветского Екатеринбурга, связанная с деятельностью Олега и Владимира Пресняковых, а также Николая Коляды и его последователей.
Представлены литобъединения как в том числе система подготовки новых
литературных кадров.
Отчасти переходит на вторую половину XX столетия и тема столичного
воздействия. Сначала это шестидесятники, в том числе, например, Евгений
Евтушенко и Андрей Вознесенский. Затем — представители сначала подпольного, а
затем победившего андеграунда — начиная с Александра Ерёменко, который «оказал
серьёзное влияние на многих поэтов и на литературную ситуацию в городе в
целом».
В разные русла
Открытость Екатеринбурга новым веяниям можно считать городской традицией,
которая началась как минимум с футуристов. На стиль модернистских группировок
ориентировалась и «Улита». В современном же изводе андеграунд, по мнению авторов
соответствующей статьи, развивался здесь с 1960-х годов, а круг молодых поэтов
и прозаиков, которые легализовали его и сделали как минимум локальным
мейнстримом, сложился в 1980-е. И, согласно тому же мнению, именно благодаря
этому «рубеж 1980-1990-х на Урале стал временем культурного взрыва».
Однако даже «Улита» была отнюдь не едина. Один из её участников,
репрессированный впоследствии поэт и прозаик П. Гончаров (полное имя автору
словарной статьи, видимо, неизвестно), убеждал коллег, что «машина не даст
достаточных эмоций для вдохновения» и будущая поэзия будет питаться явлениями
деревенской жизни. Одному из современников это позволило подчеркнуть, что автор
и некоторые другие «улитовцы» выбирают темы для
творчества не по трафарету.
Именно так: речь отнюдь не о столкновении тогда модернистов, а теперь
постмодернистов и «почвенников». Такое примитивное противопоставление не может
описать вполне ни прежнюю, ни сегодняшнюю ситуацию. Но выработать иной
адекватный инструмент описания, видимо, ещё только предстоит. Во всяком случае,
русла других литературных течений в словаре, на мой взгляд, очерчены не столь
явно, как контуры бывшего подполья. Хотя эти течения и в те годы, и сегодня
представлены вполне яркими авторами.
Не нашли, похоже, чёткого отражения и принципиальные изменения в
отношениях с властью, которая не так давно отпустила литературу на вольные
рыночные хлеба, в результате чего прежняя система создания, публикации и
распространения произведений обрушилась, а новая, похоже, не всегда устраивает
даже столичных издателей-монополистов. После этого в положении, требующем
особого анализа, например, оказалось целое поколение авторов, вошедших в
литературу на рубеже 1990-х годов. Не менее традиционной, чем андеграунд, для
Екатеринбурга можно считать поэтическую школу Бориса Марьева
и Юрия Лобанцева — но вопрос о её судьбе, судя по
словарю и другим элементам филологического дискурса, в поле зрения нынешних
исследователей отсутствует начисто.
Большего прояснения и различения и, возможно, менее «навороченных»
определений требует и представление самого молодого литературного поколения.
«Ориентируется на аутентичную традицию в современной поэзии… характерно
сочетание постконцептуалистических тенденций… и неоавангардных приемов, многосубъектность…
бриколаж… сложные игры с прецедентными текстами…» Не
слишком давно дипломированный филолог, не исключено, поймёт эти термины и без «Гугла», но ведь словарь, судя по аннотации, предназначен и
широкому читателю. А ему наверняка будут понятнее, например, характеристики стихов
Александра Костарева («характерны лиричность, исповедальность»)
или Алексея Кудрякова («лирический герой — мыслящий субъект, ощущающий
трагичность бытия»).
От споров авторы словаря, разумеется, воздерживаются — как и в
большинстве случаев от субъективных оценок. Однако в некоторых случаях они
всё-таки звучат. Например, Владимир Буйницкий, по
мнению авторов статьи о нём, «не вписываясь со своей медитативной лирикой в
хаос социальных потрясений, был крупнейшим уральским поэтом 1920-х». В
советских писателях и литературе он при этом видел «плод политики принуждения»,
в связи с чем год смерти — 1937-й — представляется неизбежностью. А то, что все
свои книги этот автор издавал за свой счёт, может и вовсе служить основой для
современных параллелей.
Неожиданно большой — на три с лишним страницы — представляется статья об
одном из лидеров местного неформального искусства Евгении Малахине
— «Старике Букашкине». Он, конечно, не был чужд
рифме, но вряд ли эту фигуру можно считать настолько представительной для
Екатеринбурга литературного.
Дополнительных изысканий, очевидно, требуют и словарные статьи о
некоторых писателях, чей жизненный путь завершился не так давно. Например,
указание последнего года жизни известного фантаста Семёна Слепынина
— только года — полностью воспроизводит информацию из сетевой Википедии, что
вряд ли подобает академическому изданию. Существенно расширить, очевидно, можно
и перечень известных писателей, которые побывали в Свердловске проездом, но,
увы, не выступали в нём, ибо следовали под конвоем через вокзал или пересыльную
тюрьму.
Отдельные огрехи, которые требуют внимательного редакторского глаза и о
которых говорили уже многие рецензенты, выглядят на этом фоне второстепенными.
Тем более если довериться сведениям о том, что собранный вчерне материал долго
дожидался финансирования, а когда деньги появились, времени существенно
«освежить» рукопись не хватило. Тоже, кстати, одна из типичных особенностей
современного литературного процесса.
Необходимость вручную, туда-сюда шелестя страницами, по-своему
группировать рассыпанные по алфавиту словарные статьи по различным периодам и
темам заставила сожалеть об отсутствии электронной версии словаря. Но главное
всё-таки не в этом.
Главное, что «Екатеринбург литературный», говоря не слишком художественным
языком, позволяет ещё с одной стороны показать столицу Урала как центр не
только финансового, но и культурного капитала. И реальная поддержка развития
города в этом качестве — и литературы в нём — помогает сделать его местом для
жизни не только потребителей или исполнителей, но и творцов.