Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2017
Вячеслав
Томилов
(1995) — родился в Екатеринбурге. Лауреат премии «Дебют» и премии журнала
«Звезда» (№ 9; 2015). С 2013 года живёт в Санкт-Петербурге. В «Урале»
печатается впервые.
Мне
давно ничего не снилось, и эта ночь не была особенной. Пожалуй, это в порядке
вещей. Когда ведешь привычную и прекрасную в своем постоянстве жизнь, тяга к
приключениям угасает, и больше не хочется сильных впечатлений. Тем более во
снах.
Хорошо,
когда вся утренняя суматоха сведена на нет месяцами отточенной привычки. С
автоматизмом умыться, причесаться, одеться, не торопясь, но все равно успевая.
Приятно не заметить, как заварил кофе, а минуту спустя обнаружить горячую
кружку и обрадоваться. Люди, которые много думают поутру, обязательно опрокинут
сахарницу или ошпарят руку кипятком, а я — нет. С утра своим конечностям я
доверяю больше, чем мозгу.
Я
уже одет, руки сами заперли дверь, протиснули под шапку наушники и включили
музыку. Главное, чтобы ноги оставались сухими и легкими, а голова чистой, без
сомнений и перхоти, а дальше не идти — парить к трамвайной остановке.
И
вот я уже среди толпы, до которой мне, впрочем, нет особого дела. И неважно,
как скоро придет трамвай и смогу ли я мечтательно посидеть у окна. Я спокоен,
потому что мысленно подпеваю выученным наизусть песням, которых никто, кроме
меня, не слышит.
Из-за
поворота выглянул вагон, люди сбились в кучу, как рыбий косяк. И я — в самом
центре. Когда дверь-гармошка сжалась, пассажиры суетливо запрыгали на
ступеньках и постепенно перетекли внутрь. Благодаря им я оказался внутри без
каких-либо усилий.
Как
хорошо, когда уносишься куда-то с музыкой и всякие мелочи начинают подыгрывать
мелодии: колеса безошибочно отстукивают ритм; утренний мрак за окном точно
попадает в настроение песни; светофоры и фары уплывают назад, совпадая с
длительностью нот, даже дождь старательно притаптывает в такт на лужах. И
ничего вокруг будто и не существует. Ни давки, ни кондуктора, ни заторов на
перекрестках — все стекает к хвосту вагона и там растворяется.
Сзади
все зашевелились, задрожали, как пузыри при кипячении. Мне не надо отслеживать
приближение нужной улицы — половине пассажиров со мной по пути. Кто-то пихнул
меня, пытаясь пробраться к двери, — очевидно пора на выход. Наружу я выхожу тем
же способом, как и внутрь, — по течению. Нужно только развернуться в нужную
сторону, а людской поток сам вынесет на нужный берег.
Когда
я выпал из трамвая, меня окатило волной городского шума. Уходящий трамвай
дребезжит и звенит как сумасшедший. Люди понеслись кто куда, толкая меня в
плечо и спину. Толпа ревет, как радиопомехи. Каждый перебалтывается на бегу —
сам с собой, друг с другом, с телефоном.
Хрупкая
на вид старуха чуть не сшибла меня с ног: «Дай людям дорогу, балбес! Встал
тут…» — и ее дрожащая голова вмиг растворилась в толпе.
—
И правда, чего это я? — спросил я себя, и тревожный ответ тут же ударил в
голову — музыка умолкла!
Пара
секунд недоумения, и я замечаю, как провод от наушников, который раньше вел в
карман, теперь безжизненно болтается из стороны в сторону, а на кончике —
заусенцы перекушенной медной проволоки.
Так
начался кошмар.
—
Это как же… — чуть было не начал думать я, но вовремя остановился.
Говорят,
человек на бегу соображает быстрее, но по пути до самых турникетов метро я так
ничего и не понял. Зато заметил, что идти в ногу со временем — это значит не
отставать от толпы и не выбиваться вперед, дабы не напороться на чью-то спину,
или чтобы сзади идущий не снял с тебя ботинок, когда наступит тебе на пятку.
—
Доброе утро… — поиздевался работник метрополитена и строгим жестом приказал
пройти через магнитную рамку. Взгляды его товарищей, холодные и равнодушные,
кажется, уже окрестили меня наркоторговцем, террористом, самым убогим и
безнравственным человеком. Я испугался. Отсюда меня и отправят в какую-нибудь
тюрьму на Дальнем Востоке.
Нет,
повезло. Эскалатор тащит вниз, как акула за ногу на дно. В этот раз спуск мне
показался бесконечным. Реклама и просьбы держаться за поручни чуть не свели
меня с ума, но в них есть хоть какое-то спасение от идущих по пятам мыслей:
«Перерезать наушники! Кому это надо? Зачем? За что? Я же не плохой человек. Или
плохой? Я сделал что-нибудь хорошее? А разве должен? Я всего-то курьер,
господи! Как же быть? Аванс нескоро, я этого не вынесу! Занять? Не у кого!
Боже, мне даже занять не у кого, как же я одинок!»
Я
с ужасом представил, как мою штанину зажует у самого конца эскалатора и я
никогда не доеду до офиса. От этой мысли меня будто из ведра окатило водой,
набранной где-то за Полярным кругом.
Обошлось.
Стою в электричке, туннель свистит, и время от времени моргают лампы. В тот
миг, когда на секунду гаснет свет, лица сидящих окрашиваются в цвета подсветки
своих телефонов, планшетов и прочих устройств, — все они так близко, и от этого
так страшно!
На
одной из станций зашла женщина с фотографией смертельно больного ребенка,
рыдала, дрожала, просила помочь — я ощутил какой-то неприятный зуд под ребром.
Вокруг полное безразличие к плакальщице, она говорила громче, надрывалась,
пытаясь привлечь хоть какое-то внимание к своим страданиям, но никто не поднял
глаза.
Я
спрятался за широкой спиной толстяка, чтобы не встретиться с ней взглядом, но
не вышло. Я поймал обиженный блеск в ее глазах. Она ушла, а я с этим самым
блеском так и ехал до пункта назначения.
Пора
выходить. Этот тучный парень загородил мне дорогу, пришлось напрячь все свои
душевные силы, чтобы заставить себя спросить его: «Вы выходите?» Он кивнул.
Двери
раскрылись, но он все так же держался за поручень, кивал и притоптывал ногой —
так он пританцовывал. Он меня не слышал. Поезд тронулся, а я остался в вагоне и
пожалел, что под рукой не оказалось ножниц.
Добираясь
до офиса, я столкнулся с десятками лиц, и все они выглядели так, будто нет и не
было большей трагедии для рода людского, чем это утро. Каждый настигнувший меня
взгляд заставлял чувствовать себя виноватым. Но отчего?
Я
хлопнул дверью с надеждой забыть уличный ужас, но только возмутил вахтера, мимо
которого я всегда проходил уверенно и без остановок. Он вскочил, свел свои
чугунные брови и строго спросил: «Вы куда?»
—
Я… работаю я здесь… курьер я.
—
Курьер, значит? — и медленно садится, не сводя с меня глаз. — Ну ладно, курьер…
Когда
я забирал бланки доставок, я спросил у менеджера:
—
Тут шесть адресов в других районах, мне проезд оплатят?
—
Угу, — буркнул он, не отрываясь от монитора.
—
Сейчас или вечером? — уточнил я.
—
Угу… — и я бросил попытки достучаться до него и добиться справедливости.
Я
забираю заказы и собираюсь уйти. Нет. Я замер у стеллажа с канцелярией. На
полке среди рулонов скотча и коробок лежат ножницы. Появилось необъяснимое
желание стащить их. Я не решился.
Каждая
минута рабочего дня расползалась чередой мыслей и сомнений.
Когда
я успел стать таким жалким? В какой момент все стало таким жутким? Зачем резать
незнакомым людям провода? Чем мне теперь защититься от подобных размышлений на
улицах и в транспорте?
А
люди? Только посмотрите на них! Кто-то уставился в книгу, захваченный чужими
мыслями, парочки оживленно разговаривают, а некоторые даже держатся за руки —
хорошо, когда можно разделить тяготы с ближним. Больше всего я завидую тем, кто
поглощен музыкой. Каждый из них — либо поэт, либо рыцарь, да кто угодно. Все
нашли, в чем раствориться, а я один и не занят ничем, кроме ожидания. Но чего
мне ждать?
До
самого вечера я ходил, придавленный шумом, задавал себе вопросы и боялся на них
отвечать. По возвращении домой я рухнул без сил в кресло и пообещал себе
никогда не выходить на улицу.
Без
шуток, я еще не сталкивался с большим насилием. Тот неизвестный не просто лишил
меня музыки, он, можно сказать, оборвал спасительный канат, который все это
время возвышал меня над адской бездной города.
Ночью
я долго не мог уснуть. Долго думал о пережитых унижениях и о том, сколько их
еще будет завтра, и на следующей неделе, и через месяц, потом начинал жалеть
себя. В конце концов, я начинал перемывать свои же кости до тех пор, пока мне
не становилось от себя противно, — с этим чувством я и засыпал.
Мне
снились кошмары. Я проснулся, и кошмар продолжился. Медленно встал. Конечности
меня не слушаются. Поставил чайник. Умылся. Хотел налить себе кофе и ошпарил
ногу кипятком. Забыл взять ключи и у самой двери вспомнил данное себе обещание
не совершать над собой насилия и остаться дома. Нет, нельзя.
Не
иду — ползу к трамвайной остановке. С каждым движением голова идет кругом. Из
школьного курса биологии я вспомнил, что над поддержанием моей жизни трудится
десять в четырнадцатой степени клеток. Оказывается, быть живым — это уже очень
сложно.
В
трамвае я опять завидую людям в наушниках, и снова из-за них мне трудно пробить
себе путь наружу. Тогда чувство зависти перерастает в злобу. Я ворчу, зная, что
меня не услышат, и иду напролом.
Во
второй раз не удалось скрыться от той женщины с фотографией больного ребенка, и
пришлось дать ей горсть монет. Я рассержен на остальных, потому что они смогли
защититься от ее просьбы своей напускной занятостью, а мне нечем отмахнуться от
совести и стыда
В
офисе все повторилось без каких-либо изменений. Охранник оторвался от
телевизора и поймал меня как вора.
—
Так, молодой человек, вы куда?
—
Курьер я.
—
Курьер, значит, ага… — и снова вернулся к экрану.
От
менеджера опять не дождаться внятного ответа, но в этот раз на пути к выходу,
когда я вновь замер у стеллажей, я все же прихватил ножницы.
И
кошмар закончился.
На
улице царила все та же суматоха, но я уже ничего не боялся. Я уже не испытывал
на себе тяжести чьих-то взглядов, и голова не шла кругом от каждого сделанного
шага. Я проскакал проспект, как раньше, — практически паря.
Я
запрыгиваю в трамвай и ухожу в самый его хвост, чтобы облокотиться и оглядеть
всех до одного пассажира.
Все
заняты! А какие серьезные лица! Мечтательная девушка смотрит, как солнце
отражается от стеклопакетных офисных зданий, и под
звуки какой-нибудь сентиментальщины, верно, мнит себя поэтессой. Молодые люди в
спортивных штанах тоже слышат композиции, которые уводят их кого куда — одного
прямо в космос, другого на улицы Манчестера, а третьего куда-нибудь во времена
первой конкисты.
А
что же я? Плавайте в своих иллюзиях еще пару-тройку остановок, и я вас разбужу,
обязательно разбужу.
Мне
повезло, к моменту моего преступления трамвай был забит до отказа. Всю дорогу я
прятал руки в карманах, впиваясь пальцами в ножницы. Я подошел к «поэтессе»
незаметно — в такой толпе все незаметно — и легким движением обрушил на ее
меленькую голову целую реальность. Все, милая! Ты свободна! Добро пожаловать в
ад!
Теперь
каждое утро я жду, когда снова запрыгну в транспорт. Поначалу я старался
запоминать каждого спасенного, но сбился в первую же неделю. Пару раз меня
ловили. Однажды я получил неплохую подачу от одного рельефного господина, но
это и вполовину не такой тяжелый удар, как тот, который нанес ему я, когда
осуществил свою миссию. Тогда в метро снова вошла та женщина, и я не удержался
перед желанием щелкнуть ножницами именно в тот момент, когда она будет
проходить мимо этого здоровяка. Она со своим плачем подходит к нему, а он
растерянно оборачивается, и глаза как у младенца — невинные, напуганные, а
она-то думает, что он ей сочувствует, и руку тянет. Я не сдержался и
рассмеялся. Тогда-то он меня и ударил.
Теперь,
когда я спускаюсь по эскалатору, мне кажется, что я все-таки сделал что-то
хорошее. Временами меня одолевают сомнения, особенно по ночам, и поутру ноги
сами волокут меня к магазину аудиотехники, но я сопротивляюсь.
Я
больше не чувствую себя униженным на работе. Кто-то сломал телевизионные
антенны на небольшом телевизоре охранника. Он пытался пожаловаться, но менеджер
только упрекнул его, сказав, что давно нужно было так сделать, ведь он все-таки
на работе. Вахтер развернулся и пробурчал: «На работе, значит…» — и, уходя,
добавил: — «Ну ты тоже… на работе». На следующий день в офисе не работал
интернет.
Совсем
недавно на моих глазах свалилась женщина от резкого торможения автобуса. Она с
глухим, но громким звуком ударилась головой о поручень, а потом упала навзничь,
раскинув руки. Ей кинулась помогать только кондукторша — а я не мог, я должен
был выискивать следующую «жертву», — потом, разумеется, почти все пассажиры
бросились на выручку, но какой-то тип среднего возраста самозабвенно
вглядывался в книгу.
Тогда
я подумал, что одними ножницами мир не спасти.