Арсений Ли. Сад земных наслаждений
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2017
Арсений Ли. Сад земных наслаждений. — М.: «СТиХИ»,
2016. (Серия «Срез»).
Есть некоторое количество сквозных литературных практик, существующих
будто вне времени. Одна из них — конечно же, написание текстов по мотивам ранее
созданных произведений. Самых разных текстов: от школьных сочинений по
картинкам до уважаемых жанров западных и восточных поэтических школ.
Вот и эта книга Арсения Ли может показаться сугубой данью уважения
одноимённому триптиху Босха. Совпадения практически буквальны: левая створка,
центр, правая створка, философский гризайль закрывшихся дверок… Более того,
озеро в центре босховской картины и озёра во второй
части книги Арсения — они ж не зря похожи? Да и сама композиция — от детства с
его мелкими, кажется, но ведь подлинными катастрофами вроде украденных салазок
через полнокровную и даже с некоторым избытком жизнь ведёт туда, куда и
надлежит вести жизни. А потом створки закрываются, наступает время осмыслять.
Очевидная лёгкость стихов тоже работает на восприятие книги, как
иллюстрации. Кабы не один нюанс: «Сад земных наслаждений» включает в том числе
и тексты, написанные двадцать лет назад. Многовато для трибьюта, кажется? То
есть, Босху-то всё равно, но вот потратить двадцать лет своей жизни, жизни
весьма одарённого человека, на палимпсест — многовато ж? С этого момента
начинаем подозревать за автором некую тонкую, исчезающую почти, цель.
Условились. Но пока рассматриваем все варианты.
Вторая очевидная ассоциация представленных нам стихов Арсения Ли — музыкальная.
Симфония ведь также состоит из четырёх частей. Здесь, скорее, мы имеем дело не
с классическим построением симфонии, а с таким, каковым оно было у поздних
романтиков — у Брукнера, например. Там ведь тоже
развитие по спирали, когда тема финала соотносится с темой первой части. На
совсем ином витке, конечно.
Понятное дело: всё сказанное выше суть в определённой мере банальные
красивости. Ну кто, скажите, не сравнивал стихи с картинами и музыкой? Конечно,
в применении к поэзии Арсения Ли такие сравнения имеют более существенные
основания, чем во многих иных случаях, но остаются они всего лишь сравнениями.
По воле автора, по велению ли чего-то иного стихи сложились в такую вот
картину или мелодию. Но искусство поэзии при всём сходстве с музыкой или живописью
отличается тем, что у них разные пределы атомизации:
разбирать отдельный мазок или аккорд бессмысленно, а внимательно читать стихи,
вглядываясь в образы и строки, — необходимо.
здесь в пригороде диком и пустом
покой и воля дремлют под кустом
не слышно шума и не видно смысла
собачья стая сушит языки
река лежалая прокисла
приходишь называешь всё кругом
крапива соловей в крапиве дом
соломой крытый Ева рядом дети
мир оживает вверенный тебе
но немы как и прежде струи эти
В этом тексте поэтика Арсения Ли отражается так, как в перевёрнутой
чайной ложке отражается интерьер кухни: деталек не
видно, кое-что искажено, кое-что скрыто, но общий стиль понять можно. Что здесь
главное? Верно: называние. Это попытка Адама перейти даденное ему, попытка не
только именовать, но и вдыхать жизнь. Безуспешная, конечно. И осознающая свою
безуспешность.
Но нельзя ж было не попробовать?
Вообще, именование может иметь три цели:
1) Даровать вещи жизнь (нам не дадено);
2) Обозначить владение вещью (хорошо, но утилитарно);
3) Осознать существенность вещи, а с нею — и существенность бытия. Если
хотите, его твёрдость. Насколько твёрдой, конечно, может быть, например, вода в
своём обычном агрегатном состоянии.
Конечно, номинативность как основа поэтики —
вещь опасная. Во-первых, у нас уже был (вернее, есть) Афанасий Фёт, но главное
— сложность ономатетики в принципе. Мало ведь дать
правильное имя, надо ещё и правильно его дать. У Арсения это получается, да и
парадоксальным образом. Его стихотворения часто имеют обратный ход. Например:
Сельские этюды
Рафаэлю Мовсесяну
1
Нас жалует Господь и милует природа,
но осень скорая забыться не даёт,
а роза в головах пустого огорода
ещё цветёт…
Естественным кажется иное направление мысли: вид розы заставляет подумать
о природной и Господней милости, отсюда рождается строка и так далее. Но нет
же. Оказывается, можно и наоборот. То есть нельзя, но можно.
Аналогичным образом часто в стихах Арсения Ли оборачивается вспять и
время.
Традиция
Валентину Короне
Мы, неучи, восхищались старой советской профессурой,
Которая восхищалась старой советской профессурой,
Которая восхищалась старой царской профессурой,
По вине которой всё и случилось.
Опять же: ничто не мешает написать это стихотворение в обратном порядке:
дескать, была царская профессура, наделала такого-то и такого-то, мы её тем не
менее любим… Тоже возможный ход, но получилось вот так. И получилось отлично.
Могло ли не получиться? Да запросто. Если б мы знали точный рецепт
стихотворения, так написали б его сами. Можно разложить произведение на
элементы, а дальше? Узнать, откуда рождается стихотворение, всё равно не
удастся.
А вот попробовать определить происхождение поэтики можно: «Ага, Арсений
Ли — кореец. Значит, эта лапидарность, стих, прикидывающийся верлибром, но
верлибром не являющийся, оттуда, с Дальнего Востока!» Вот и нет. Конечно, была
в корейской поэзии такая форма, как сиджо. Краткое
высказывание, немного похожее на японскую танка. Наверняка Арсений знает о сиджо. Однако с истоками всё не так. Его стиль имеет
отношение к иной исторической родине, к месту жизни, к Уралу.
Парадокс? Вроде опять да. И опять — парадокс кажущийся.
Да, мы привыкли к текстам поэтов Уральской поэтической школы. Кто-то их
любит, кто-то нет.
Так вот: с этой школой поэзия Арсения Ли соотносится ровно никак. Но при
этом без Урала стихи его были б совсем иными. Точнее, это был бы иной тип всё
той же тоски по мировой культуре. Сравнительно недавно, каких-то двадцать лет
назад, об этой тоске в применении именно к Рифейским
горам писал Борис Рыжий: «Родина поэзии — Рим. Культура. Именно по культуре
тосковал Овидий, тем не менее сочиняя латинские стихи и не собирая антологий
творчества некультурного народа».
Теперь снова переворачиваем картинку. С Уралом, где Арсений прожил 4/5
своей сегодняшней жизни, его стихи соотносятся на 1/5 часть. Прочее очевидно:
классика, немного филологии, много дизайна и попыток улучшить мир. Чуть
политики (опять-таки — в греческом смысле термина «политика»), много любви к
детям. Много созерцания. И остаётся ещё 1/5 часть: тишина. Даже и немота. В
этой поэтике тишина и немота синонимы, но за каждым из этих слов спрятаны ровно
противоположные смыслы. Наблюдаем, к примеру:
Τερψιχόρα
Черты грубы и неумелы
как будто делал ученик,
но тела, ветреного тела
неподражаемый язык.
Пляши, безмолвная подруга,
не узнаваема никем.
Ни имени, ни даже звука.
Я нем.
Тут обещано очень многое. Тут — немота от преждевременности говорения.
Тут лучше молчать, чем лепетать.
Далее следует длительный разговор, но в финале этого разговора опять
немота:
Год неволи сознательной —
Сытый, беспомощный год.
Пожалей себя, клерк, —
Поканючь — не везёт, не везёт.
Всю неделю бездумно
Шагай, выдавай на-гора,
Набирайся по пятницам.
Глядь, и суббота прошла.
Фантазируй о бегстве бездумном
В чужую страну.
Жди зарплаты,
таись и немотствуй,
Готовься ко сну.
Здесь вновь не вечное безмолвие смерти, но какая-то тяжеловатая немота.
То ли начнёшь заново разговаривать, то ли липкое ожидание получки тебя сожрёт.
То же самое — с тишиной. Можно привести построчные доказательства, но поверьте
на слово, если пока ещё не видели этой книги: тишина в системе образов поэта
Арсения Ли порождает строку и жизнь, тишина же и убивает. А между тишиной и
тишиной — краткая петелька причастности к бытию.
Вот так. Створки сада иногда закрываются, чтобы беречь этот сад. Книга
получилось цельной, следующая будет не менее цельной, однако совсем другой. Но
будет. И надеемся — не через двадцать лет.