Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2017
Алексей Дьячков — окончил строительный факультет
Тульского политеха. Работает инженером-строителем. Стихи публиковались в
журналах «Урал», «Новый мир», «Арион», «Волга», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Сибирские огни». Автор двух
книг стихов: «Райцентр» (М., 2010) и «Государыня рыбка» (М., 2013). Живёт в
Туле.
Дважды два
Мы пытались от скуки себя
беречь —
Речи слушали, детский
хор.
И еще не закончился вечер
встреч,
Потянулись на школьный
двор.
Побрели, узнавая и свет,
и хлам
Града, сползшего с круч
кремлем,
Где в известке с палатами
скромный храм
Сотни лет зарастал
быльем.
Нас вели по району дворы,
углы
Арок, скроенных без
лекал,
Чтоб в знакомый с детсада
проулок мы
Завернули, а там — река.
На окраинной пустоши пес
скулил.
Мальчик гипсовый дул в
дуду.
Сигарета, которую я
курил,
Быстро кончилась на
ветру.
И уставшая мама звала
домой,
И отец мне отбой кричал.
Я стоял с запрокинутой
головой,
Ничего им не отвечал.
Упражнение
В кустах безымянная речка
дана.
Названья не знаю — трава
и трава,
В которой без паруса
лодка не спрячется.
Печально здесь, но, слава
Богу, не плачется.
Даны погруженье,
бессмертие, мир.
С утра горемыка воскрес,
наловил
Блестящих карасиков в
сеть волейбольную.
Он к вечеру не умирает
тем более.
Мерцанье на свемовской пленке дано.
Как будто я в прятки
играю давно.
Пожухла трава, дело
движется к осени.
Все чаще теперь нахожу
самого себя.
Мы встретимся снова, я
крикну: «Привет!»
Как спички и соль, не
найдется ответ.
Захлюпает дождь, и разъедутся
дачники.
Останется высохший клевер
в задачнике.
Колхикум
Как тянется мысль
новобранца к окурку —
Срывается знамя в зенит.
С фасада осыпалась вся
штукатурка,
От ветра фрамуга звенит.
Грустят на линейке
отличницы школы,
На зайчика щурится глаз.
На солнце сентябрьском
избавь от мужского
И женского, Господи, нас.
Лиши нас стыда, не
испытывал муку
От пекла чтоб осенью я,
Чтоб было о чем говорить
нам друг другу
На лестнице с бюстом
вождя.
Дождемся огня в сонном
воздухе улиц,
Позора, визитов к врачу
Под взглядами наглыми
местных распутниц —
«Та девка и этот,
молчун».
Дождемся родительских
ссор, попечений,
Скандалов, угроз пацанов.
И медленных слез у
причала учебных
И легких моторных судов.
Смола
И лодка без весла, и
речка, чтобы плавать,
Я плакать завязал, и
узелок на память.
Уставшие сады, корзины
добрых дел.
Еще я не забыл, что я
сказать хотел.
Без вспышки осветит
конфорки шумной пламя
Улов в густой сети и арку
с голубями,
Любви короткий век, без
рамки твой портрет,
Средь Вавилонских рек тьму
беспросветных лет.
Пусть писем короб пуст, и
полон дом печали,
Трясется мокрый куст на
берегу песчаном.
Перед собой в углу
лампаду держит бог.
Я так тебя люблю, как
никогда не мог.
Что будут жизнь и смерть,
опять боюсь, как в детстве.
Не смею врать себе, на
все, прошу, ответь мне.
Сложиться, не дышать,
сердечный приступ, боль
Под одеялом ждать,
накрывшись с головой.
Еще одно прости, супруга,
пес безухий,
Попутчица в пути, в
автобусе старухи.
В предчувствии грозы над
дамбой воздух сер,
Шиповника кусты, из мела
пионер.
Аля куля
Нельзя куролесить, и
плакать не велено.
Во тьму погрузился район.
Снег падает-падает
медленно-медленно
В окне незамерзшем моем.
Со всем зоопарком
оставлен за старшего —
С собакой, со свинкой
своей,
Чтоб был выполненьем заданья
домашнего
До вечера занят весь
день.
Чтоб пел, как сиял у реки
без названия,
Не слыша слова камыша.
Легко предавался воды
созерцанию,
Конфетной оберткой шурша.
Как эхом дворы
откликались и грозами,
Как гнулись деревья
леска.
Когда в провода под гудки
паровозные
С носка сдутый мяч
запускал.
Чтоб солнце, играя,
скользило по наледи,
Чтоб финиш физрук
засекал,
Чтоб я, задремав на
кушетке, без памяти
Любил мягкий ход
сквозняка.
Чтоб долго трубил,
огорчая и радуя,
Гуляющий лагерь отбой.
И медленно снег
пританцовывал, падая
В окошке, распахнутом
мной.
Состояние
Белый лед сковал лужи на
отмели.
Лес хоронят без слез и
обид.
И оркестр по окрестностям
попурри
Неживого Шопена шумит.
Вспоминает подросток о
матери.
Вспоминает о солнце
зрачок.
А старик вспоминает
старательно,
Помнить нужно все время о
чем.
Он глядит на кусты ивы в
наледи,
Хмурь сезонную, крупку
проток,
Терпеливо за нитку из
памяти
Страха весь потянув
узелок.
Смерть, как детство,
такая далекая.
Грусть причинная —
вестник утрат.
Лес осенний обманывать
елками
И сосною расколотой рад.
Диспансер
Сосед в тихий час
выползает из рамки,
Коленки ладошками трет.
Слюною
пугает и кровью из ранки
И речь, как собачку,
ведет.
Зачем я ходил в детский
сад спозаранку
И манку с комочками ел?
Запомнил зачем серый свет
коммуналки,
И зелень, и сурик, и мел?
Что в складках известки
мы прятали с мамой,
Что знали — боялись
сказать?
Стеснялась при людях быть
бабушка старой,
А дед продолжал воевать.
Я видел, как облако
движется мимо,
Как ветки дрожат из-за
штор.
Наказан был дедушкой
несправедливо
И заперт в чулан ни за
что.
Давно отыграл гармонист
тили-тили,
Невесты вернулись назад.
И маму, и бабушку
похоронили
И сдали меня в интернат.
На стенах барака
пустырник разросся.
Сентябрь цедит воду
сквозь лес.
А дед под убогой березой
погоста
Яичко вареное ест.
Восстание
Перестал быть слышен
репетиции
Рокот — не читают, не
поют.
Не шуршат деревья в парке
птицами.
Не гремит раскатами
салют.
Выйдя, смял привычно
шапку пьяница.
На площадке осенью
сквозит.
День проплыл, и скоро в
шепот скатится
Голос, повторяющий:
«Спаси».
Бог, Твои любовь и
неучастие
Тяжелее, чем свободы
крест.
Дай апрель, безденежное
счастье мне.
Дай любому облако и лес.
В тихий час о радости не
спрашивай —
Я печаль читаю между
строк.
Разбуди вожатого
уставшего,
Детский целлофановый
хлопок.
Отъезд
Прости-прощай пустых
карманов крошево,
Осенних дезертиров
косяки,
Охотничьи угодья
краснокожего —
Полынь, ветрянка, донник,
васильки.
По описи — пустырь,
барак, околица.
И шерсти золотой разбух
комок.
В последний раз для нас
погода портится —
Не дождь идет, а человек
продрог.
По склону расползлась
заварка чайная,
Сентябрь холодный
продолжает лить.
Нельзя себе позволить
впасть в отчаянье
И старым языком
заговорить.
Сил наберемся, чтоб на
воздух выползти.
Подступит ночь, пейзаж во
тьму качнув.
К ролям приступим и
добьемся искренности
Безвольным повтореньем:
«Почему?»
Сислей
Не мог отдышаться и лег
на песок.
Ракушка и дерево
наискосок.
Под шум волн неровных,
продольных
Заполз муравей на ладонь
мне.
Лесок выгорал средь травы
и камней.
И солнце темнело все
ближе ко мне,
Сходила на нет его
ярость.
И дерева тень удлинялась.
Я шел вслед за тенью.
Веранду, и стул
Плетеный, и дачу увидел,
листву
Куста у ограды раздвинув.
И сам я явил себя миру.
Растрепанный мальчик,
костлявый, худой.
Обрюзгший, беззубый
старик с бородой.
И мать, отпуск взявшая
ради
Меня. И отец на веранде.
В который из дней, что,
как лес, далеки,
Себя представляя, лежу у
реки?
С волнением жду
переправу,
И детство, и папу, и
маму?
Последний сентябрь
Он по субботам ловит лист
в прицел,
Пережидает ливни на
крыльце.
Прислушивается к словам
за дверью,
Теряя время, совесть и
терпенье.
В пространстве с кулачок
величиной
Пивком живет Адам и
ветчиной,
Программой «Время» о
конце эпохи,
Тоской, воспоминанием о
Боге.
Где хор притих, устал
незваный гость.
На плоскости алтарь,
творенье — холст.
Заляпаны и лес, и речка
кровью,
Где храм — одно сплошное
Подмосковье.
Река, река, а лес —
пушистый мох,
На землю глядя с высоты,
как Бог,
Я наблюдаю точки электричек
И светлячков в коробках
из-под спичек.
Суббота
Желательно, конечно, чтоб
река,
Еще песчаный пляж,
пустынный берег.
Чтоб след инверсионный
пролегал
Над кем-то, кто в кустах
оставил велик.
В бору сосновом солнце,
рыжий гусь.
Смола течет куда? — скажи
на милость.
И тишина, и слово будут
пусть,
Чтоб время, как
парашютист, спустилось.
В деревне у дороги хор
продрог…
Чтоб патефон, как змей,
шипел упорно.
Состава проносящегося
вздох
Сметает тополей листву с
платформы.
На снимке лист оставшийся
зернит.
Обрадовать землю в овраге
нечем..
Клуб дыма поднимается в
зенит,
Он помнит дом и пахнет
старой вещью.
От сладкой гари скорбно
на душе.
Считаешь дни и чувствуешь
усталость.
В вагоне, разогнавшемся
уже,
Осознаешь, как мало их
осталось.