Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2017
Игорь Муханов — поэт, прозаик, собиратель
волжского, бурятского и алтайского фольклора. Автор книг «Сказы и байки
Жигулей», «Дождь из цветов» (бурятские буддийские притчи), «Хвала засохшему
дереву», «Небесное в земном» и др. Член правления Союза писателей Республики Алтай,
лауреат национальной премии в области литературы, учреждённой Традиционной
буддийской Сангхой России, и ряда других премий.
Живёт на Алтае.
Поэма о Времени
Я живу то с минутной, то с секундной стрелкой. Значит, я изменяю часам. А
когда я живу с часами, изменяю суткам. И это уже серьёзное нарушение
хронологического этикета, не так ли?
Время превращается в звёздный песок, который падает метеоритным дождём на
землю. В лужах отражаются старики, видят себя безусыми юнцами и улыбаются. Они,
подружившись с Вечностью, сделались волшебниками минут. И видят не дерево у
дороги, а как оно меняется, от ростка до сложной ветвистой конструкции, как при
замедленной съёмке.
Мы целовались с тобой вчера. И я ревную тебя ко вчерашнему дню, если мы
не поцелуемся в дне сегодняшнем. Так давай же целоваться всегда, не замечая
времени. Его неумолимого воздействия на всё окружающее.
Ты красишь губы по утрам, как ставишь метки на дереве. 30 000 меток, и
жизнь прошла… О, эта красная буква «О», когда ты услышала об этом!
Но если бы секунды не переходили в минуты, а те — в часы, каждое действие
длилось бы до бесконечности. Ты вышла бы из дома и шла, шла, шла, а я бы
смотрел и смотрел на тебя из окошка.
Время необходимо, поскольку оно сортирует наши дела. Ставит на них
пометку — число, месяц и год и размещает в поисковой системе «Яндекс». А вдруг
наши дела кому-нибудь понадобятся?
Я сплю на циферблате из звёзд, где цифры — знаки Зодиака. И мне снятся
события, которые происходят в другой галактике, в её спиралевидных коридорах.
Я, как многостаночник, обслуживаю сразу три станка: прошлое, настоящее и
будущее.
Я просыпаюсь в других мирах, когда засыпаю. Миры благосклонны ко мне,
поскольку знают: однажды, проснувшись навсегда, я получу их гражданство.
С понятием времени возникает множество проблем, но без них жизнь
невозможна. Утром солнце вкладывает в нас свои фотоны, как патроны. Иди и
стреляйся с людьми, журнальными статьями и тротуарами. Обмен солнечной любовью.
Иногда, устав от работы, ты держишь время за щекою, как леденец. Ты ласкаешь
его язычком, и время начинает таять, становясь тобою.
С утра идёт снег, густой и неторопливый. И каждая снежинка поблёскивает
на свету своей геометрической структурой. Просто на небе ремонтируют часы,
заменяют старые шестерёнки на новые.
Продукты новейших технологий — компьютеры, смартфоны и айфоны, сверкая
пластмассой корпусов, становятся прошлым, а мечты поэтов — будущим. Потому что
время в этом случае движется в двух противоположных направлениях, как машины на
автотрассе.
Будущее зависит от нас самих. И какими должны быть наши мечты, чтобы в
будущем не существовало криминальных структур, лживых президентов и борьбы за
золото, вызванной желанием остановить время? Да, стрелки часов можно сделать
золотыми, но время с их помощью не остановишь.
Можно заполнять время не количеством, а качеством. Мечта — это дырка в
пространственно-временном веществе. Когда люди уйдут в интернет, в его
электронные структуры, Земля вздохнёт своими нефтяными болотами. И пригласит из
параллельных миров тех, кого мы по привычке зовём небожителями. Они восстановят
планетную ДНК, порядком испорченную генетиками, заменят самолетостроение
телепортацией, а электронную связь — телепатической. И приложат все усилия к
тому, чтобы время превращалось в культурные ценности, а не в золото.
А мы с тобой пишем с утра картины, создавая с их помощью религию Красоты.
Религию падающего снега и высоких Алтайских гор, которые послужат алтарём для
будущего человечества.
Влюблённая берёза
Можно рисовать на спинах прохожих, если ты художник. Конечно, глазами и
ни в коем случае не мелом или углём. И если уж рисовать, то только хорошее.
Цветы и бабочек на лугу, можно солнце. Я люблю разговаривать с незнакомыми
прохожими своими рисунками.
Вот, рисую на спине солнце, и прохожий замечает:
— Как тепло!
Рисую ветку сирени, и прохожий улыбается. И спрашивает себя:
— А не влюбиться ли мне в берёзу, растущую под моим окном?
— А почему бы и нет? — поддакиваю я ему и рисую сердечко.
Дальше — непонятное беспокойство… И я бегу к берёзе, отмеченной знаками
любви, посмотреть, как та поживает.
Дома — в основном «хрущёвки» — проплывают мимо, как корабли. Повсюду
сугробы, голые ветки, ожидание весны. А та берёза распустила свои листочки и
ждёт чирики воробьёв, чтобы сыграть свадьбу с
пролетающим облаком!
Внутренний голос просит меня отвернуться. И я отворачиваюсь, как в бане,
в которой плавает в облаках пара обнажённая женщина. А берёза уже пишет на моей
спине:
— Здравствуй, человек! Приходи завтра на мою свадьбу. И не забудь
захватить с собою весну и своё творчество. Пускай весна приноравливается к
ускорению прогресса природы, к магии любящих деревьев!
Антарктида
Я увидел в пустыне Гоби, до которой добирался из своей алтайской
деревушки 7 недель, корабль. Он лежал на боку и грелся на солнце, как пляжник.
— Чего ты тут делаешь, корабль, без воды и без дельфинов, выпрыгивающих
утром из воды, чтобы поздороваться с солнцем?
— Я плыву в своих снах в сторону Антарктиды, — ответил мне корабль, и
паруса на его мачтах вздрогнули от радости.
— Ха-ха! — засмеялся я и лёг рядом. — В таком случае, я — твоя шлюпка. И,
работая руками, как вёслами, плыву следом за тобой!
— Ты не плывёшь, — ответил корабль, — а ёрничаешь, поскольку лишён
чувства доверия и видишь только настоящее!
И корабль заскрипел своими деревянными рёбрами, пытаясь повернуться на
другой бок.
— В таком случае дай мне воды, которую ты видишь, и покажи бурю, которая
качает тебя, как поплавок!
— Залезай в мои сны, как в трюм, — предложил корабль, — и поплывём в
Антарктиду вместе!
И тут я подумал о том, стоит ли продолжать разговор? Тот же нереальный
мир, интернет, глюконавтика. А вокруг на сотни
километров — пустыня. И она видит сон, в котором я разговариваю с кораблём!
На обратном пути, лёжа в спальном мешке, я смотрел на звёзды. Они были
большими, как конский глаз, и перемигивались между собою. А где-то в Индии спал
Далай Лама и видел, быть может, в своём сне мировую
духовную революцию. Рядом с моим алтайским домом, за Теректинским
хребтом, спал в своей резиденции Путин и видел евроазиатскую Россию. Бог,
сотворивший эту планету, видел её покрытой яблоневыми садами, над которыми
летали люди, ставшие ангелами. И каждый житель планеты, спавший в этот час,
что-нибудь видел. Новые вещи, например, которые вносят в его дом, или любимых
женщин. Арабы видели руины на том месте, где ныне находится Белый Дом, а
президент Америки Обама видел Сибирь и в ней города, носившие сплошь
американские названия.
— И что мне приснится этой ночью? — подумал я с тревогой.
Во сне я увидел великана, стоявшего возле корабля. Великан отнёс его к
океану и бережно спустил с ладони. Плыви куда хочешь, деревянный верблюд!
Когда я вернулся в свою алтайскую деревушку, меня встретил воробьиный
грай. И первое, что я увидел по телевизору, была новость о том, что возле
берегов Антарктиды обнаружен корабль. Неизвестно кому принадлежащий, с
колючками из пустыни Гоби на борту.
Свеча и солнце
Зачем зажигать свечу, если светит солнце?
Но это твоя, пускай и маленькая свеча. Она смешна в своей детской
незавершённости, она не отгоняет даже тени с лица, но в её округлом животе
живут прообразы будущего.
Вот мама, раздвигая руками солнечные лучи, как жалюзи, глядит на меня и
улыбается. Она ещё не родилась в моей свече, но скоро родится.
Вот старший брат проплывает на облаке, играя на скрипке. Смычок уже
пахнет сосновой смолой — скоро и брат мой родится.
Вот мои деды и прадеды, знакомые и друзья. Они сидят на фитиле, как на
дереве, среди пожара листьев. Между нами лишь плазма и больше ничего. Плазма
иного существования.
— Вы тоже видите меня? — спрашиваю я, затаив дыхание.
Сидящие дружно кивают головами. И я вижу себя самого, отраженного в их
глазах пером жар-птицы.
Я думаю, Диоген, когда зажигал на солнце свечу, не искал идеального
человека. Он искал друзей, убежавших от его резких фраз в поле, в душистую
солому. И солома загоралась от поднесённой Диогеном свечи, а друзья разбегались
ещё дальше, черней трубочиста.
Вот Александр Македонский у ночного костра. Он слышит музыку сфер,
которые вращаются, подчинённые одному центру. И учит огнём города основам
македонской гармонии.
Я думаю, свечи в христианских церквях не чувствуют себя одинокими. Возле
них и прихожане начинают светиться. И выходят на улицу, и чувствуют солнечные
лучи, как ребятню, катящую с пригорка обручи веселья.
Так зажигайте свои свечи в солнечный день. Красные, жёлтые, голубые —
огню всё равно. Лишь бы по ту сторону свечи вас ждали добрые дела, вами
совершённые.
А солнце прячется за высокие горы, как охотник. Оно хочет выстрелить в
тебя лучом, но боится. А вдруг и ты стал уже бессмертным?
Стихи-младенцы
Как чувствуешь порою взгляд человека, идущего следом за тобой, так
чувствуешь и взгляд стихов, только что записанных тобою в компьютер. Они, как
младенцы, пришедшие в этот мир, внимательно изучают своего родителя…
К какой категории существ он относится?
Сколько у него рук и ног?
Чем в этом мире занимается?
И так далее.
Рифма
Что-то вроде ускорителя, помещенного на конце строки, или старухи
сводницы, опытной настолько, что готова поженить соловья — с деревом, богатого лысаря — с красавицей и любовь — с морковью.
Рифма является семенем для ростка, имя которому — аллитерация. Музыка,
заключенная в рифме, разливается по всему двустишью, превращая его в сонату,
исполненную без помощи музыкальных инструментов. Чувствуя себя второстепенной,
мысль покидает такое произведение, прихватив с собой здравый смысл и кучу
намечавшихся возможностей.
Но если рифма устранена, здравый смысл торжествует. Он приобретает
благодатную почву для своего произрастания, видоизменяясь и ветвясь, превращаясь
порой в полезную людям философию.
Так, между двумя крайностями — музыкой с одной стороны и философией с
другой — и поживает госпожа рифма, оберегая строку стихотворения от пагубного
влияния обеих.
Завещание
Похороните меня в слове, когда я умру. В простом русском слове, ничем не
отличающемся от других слов. Разве что внутренним теплом и внешней горечью…
Если вы наблюдали, как распускается весной тополиная почка, вы поймёте, о чём я
говорю.
К слову, ставшему моим последним пристанищем, станут приходить
восклицательные знаки и дубасить в него, как в барабан. «Есть ли там кто?» —
спросят восклицательные знаки. И я отвечу им с улыбкой: «Аз есмь!»
А в вышине, под стать вышине поэтического вдохновения, будут пролетать
облака. В лесу, образованном из суффиксов и падежей, будут скакать завсегдатаи
моих черновиков — орфографические ошибки. И я, научившийся понимать эту жизнь
глубже, буду любить их так же, как точки и запятые, расставленные в нужных
местах.
Считайте эту запись моим завещанием, друзья. Похороните меня под буквами,
как под камнями древнерусского кургана. В простом русском слове, мало чем
отличающемся от других. И пусть моим последним пристанищем станет слово
«любовь».