Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2017
Феликс Чечик
— родился в Пинске (Беларусь). Окончил Литературный институт им. А.М. Горького.
Автор нескольких поэтических книг и многочисленных журнальных публикаций.
Лауреат «Русской премии» за 2011 год. С 1997 года живет в Израиле.
***
Ну, вот и чудесно,
хоть несколько вздорно:
и слову не тесно,
и мысли просторно.
Ну, вот и прекрасно —
медово и млечно,
и всё не напрасно,
хотя и конечно.
***
— Подогретого из чайника
«Жигулёвского»? — А то!
И бесследно тает паника,
как снежинки на пальто.
А потом, потом «Особая»
и озноб от слова «ёрш».
Белоснежными сугробами
иероглифы подошв.
Довид Кнут
Собственноручно — никому
и никогда не доверяя,
я сделал из рассвета тьму
и беспросветный ад из
рая.
Израиль ни при чём. Я сам
—
иду непонятым и пьяным
по необъятным небесам,
как если бы обетованным.
***
Снежные ноты рек,
вьюжный клавир лесов.
Заперта, как на грех,
музыка на засов.
***
Как на дереве раны —
отметки
заросли на дверном
косяке.
Детки выросли. Птицы из
клетки
улетели поближе к тоске.
От любви материнской подальше
и отцовской тяжёлой руки.
Из советского рая и
фальши —
нюхать клей, забивать
косяки.
Из
Пинска — с любовью
1
город детства моего
город юности и снова
липовое колдовство
заколдовано кленово
и каштаново смотри
на влюблённых у сарая
и танцуй на раз-два-три
и вальсируй умирая
2
«Настойка боярышника» —
шестьдесят
копеек, и жизнь хороша!
Прикаянно
на облетающий сад
бессмертная смотрит душа.
Завидует сад, и завидует
плоть
осеннему спирту её.
Аптека закрылась,
подшился Господь,
да каркает вороньё.
3
Пустоту не объегоришь,
сосчитав до десяти.
Расставаний наших горечь
аскорбинкой подсласти.
Слишком рано. Очень
поздно.
И неволя, и покой.
Аскорбиново-глюкозно
счастье тает за щекой.
4
картонку а лучше фанеру
под задницу чтобы с горы
где страх не знаком
пионеру
и боль не страшна до поры
пока он летит по
наклонной
не тающей плоскости как
бескрылая птица из оной
действительности в
облаках
5
непроявленности
плёнки
снисходительная ложь
где как в детстве из
колонки
ледяную воду пьёшь
прояви великодушье
и навечно закрепи
умирая от удушья
в обезвоженной степи
6
прекрасное средство
забыть что живу
по улицам детства
пройти наяву
где кладбище слева
а справа роддом
и глядя на небо
вдруг вспомнить о том
7
груши яблоки и вишни
абрикосы сливы не
возвратились просто вышли
ненадолго в тишине
в темноте и не вернулись
посторонние по ту
белый свет июльских улиц
и кислятина во рту
8
Во двор зайду — в котором
время
остановилось навсегда:
сараи, лавочки, деревья
и полуночная звезда.
Зайду последний раз
впервые
загладить старую вину
и молча медсестре Марии,
несуществующий, кивну.
9
Ничего ни убавить,
ни прибавить к тому,
что приходит на память
и уходит во тьму.
На стрижей засмотреться,
на балконе куря,
где обуглила сердце
молодая заря.
***
А собственно, зачем?
А собственно, о чём?
И несмотря, что нем,
беседой увлечён.
Об этом и о том,
как если бы во сне,
беседую с листом
в октябрьской тишине.
***
Слова не бросая на ветер
и угол сменив на овал,
закладкой на сто двадцать
третьей
странице «Улисса» лежал.
Лежал, забывая про
чувства,
не чувствуя боли и зла.
На сотой странице у
Пруста
его Пенелопа ждала.
***
и до конца завода
двойную жизнь ведя
остановлюсь у входа
как спрячусь от дождя
и вымокну до нитки
от слёз твоей любви
пока ползут улитки
на пастбища свои
***
Позднее лето,
как бабочки смерть?
Можно на это
и так посмотреть:
нет, не последний,
а первый, да-да,
бабочки летний
полёт навсегда.
***
представляю но с трудом
как по улицам петляя
я найду на пресне дом
без вергилия-гиляя
ни с того и ни с сего
дом на живова 12
пусть не царское село
но зато как матерятся
пролетарии труда
и колхозницы трёхгорки
не сгорая со стыда
и не знающие порки
дом на живова куда
наконец-то успокоясь
как на станцию «Беда»
прибывает скорый поезд
прибываю прибыл при
и меня встречает песней
дом на живова замри
и умри и не воскресни
***
удивительно для
октября в самом деле
побелела земля
и запели метели
предсказуемо что
будет помнить об этом
только полупальто
нафталиновым летом
***
Не сосчитали по осени,
сбились в районе пяти,
взяли и в небо
подбросили,
и приказали — лети.
«Не рассуждай над
приказами,
а доверяй, как врачу!»
Над тополями и вязами
я желторото лечу.
Липами над и осинами
вынужденный променад.
Сломленный и
обессиленный,
я возвратился назад.
Жил, будто раны зализывал,
страхи нанизывал и
больше не бредил
безвизовым
небом любви.
***
пощади меня
не срывая зло
вечного огня
млечное тепло
что там впереди
пан или пропал
только пощади
времени пропан
***
не печалюсь я напрасно
ни о чём и ни о ком
беззаботно и прекрасно
я живу под каблуком
созерцаю в лужах тучи
хочешь вой а хочешь вей
и не знаю жизни лучше
подкаблучности
своей
***
Перестать суетиться
на скончании лет,
как вечерняя птица,
что не сыщет ночлег.
Перестать и как будто
жить, не зная границ,
просыпаясь под утро
от молчания птиц.
Октябрь.
Станция «Лось»
Стояла тишина, пока
я в облаках витал
и видел только облака
и осени металл, —
точнее — ржавчину её
безмолвья посреди,
но очень скоро вороньё
накаркало дожди.
***
Никому, конечно, кроме
нас, любимая, с тобой, —
птицы утром в полудрёме
не молчат наперебой.
На рассвете, как вначале,
превращаясь в пух и прах,
спим и слушаем молчанье
просыпающихся птах.
***
и когда я из дому вышел
чтобы
сигарет купить молока и
хлеба
во дворе стеной стояли сугробы
несмотря на август почти
до неба
что хотел купил но домой
обратно
я не смог вернуться из-за
метели
но зато я встретил
родного брата
наяву впервые на самом
деле
мы давно не виделись с
ним ещё бы
никогда не видели мы друг
друга
и растаяв стали водой сугробы
и дроздом запела седая
вьюга
хорошо нам было вдвоём
покамест
не решила вновь зима
возвратиться
за окном лютует метельный
август
и летают бабочки в минус
тридцать
зачерствевший хлеб молоко
прокисло
но бычок в заначке чем не
награда
за любовь земную что
круче смысла
и роднее брата