Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2017
Вячеслав Петухов (1958) —
родился в Перми. Окончил операторский факультет ВГИКа в 1981 году. С 1980 г.
работал на Свердловской киностудии оператором-постановщиком художественных
фильмов, режиссёром, сценаристом. Печатался в сборнике «Сказки нового
Екатеринбурга». В журнале «Урал» печатается впервые.
Говноеды
Памяти
тов. К. Маркса
За 100% прибыли буржуй
продаст мыло и верёвку,
на которой его повесят.
В стране вовсю эпоха развитого социализма, а в пригородной тюменской деревне этого не скажешь. Иван Некуров, сорокалетний местный механизатор, возвращался домой после получки. Ноги мужика не хотели никуда шагать, но последними усилиями воли их удавалось направлять в нужную сторону. Иван пел модную песню про речку Бирюсу и комсомольцев в Сибири. На вой выглянула из-за ворот супруга, от её взгляда муж поскользнулся и грохнулся навзничь.
— Валя, всё нормально… — Иван устало откинулся и уснул.
— У, шары залил бесстыжие. — Супруга расстегнула, нагнувшись, карман спецовки, забрала кровные. — Спи тут, лето — не замёрзнешь.
И супруг остался у ворот. Ничего удивительного, бывает в наших краях. Мой папа тоже, случалось, под забором храпел.
С другой стороны улицы появились два углана лет по десять.
— Смотри, Валерка, твой батя опять нахрюкался.
Пацаны подошли к лежащему Ивану, огляделись по сторонам, присели. Из кармана широких рабочих штанов торчало горлышко бутылки, заткнутое газетой. Сын почесал вихры на затылке, зыркнул по сторонам и тихонько вытянул бутылку, ещё наполовину полную. Валерка читать умел:
— Вермут. Виноградное вино. 18 градусов. Сахар 8%. Ого! Колян, сладкое!
— Пошли отсюда! Пока мать твоя не засекла, — поторопил друг Колька.
— Щас. Только курева возьму. — Сын пошмонал папашу по карманам. Нашлась пачка «Памира» и спички. Забрав только пару сигарет, Валерка вернул пачку на место. Пацаны шмыгнули в кусты и припустили вверх на пригорок, в своё излюбленное место подросткового разврата — заброшенную водонапорную башню.
В полумраке воняло многолетними испражнениями. Быстро преодолев три этажа, Колька с Валеркой залезли под крышу. На чердаке было суше и не так несло какашками.
— Из горла будешь? — солидно спросил Валерка.
— А чё? Стаканов всё равно нету, — согласился друг.
— Чё-то я очкую, Колян. Давай ты первый.
Друг Колька взял «бомбу» двумя руками за дно:
— Ну… Как там? За твоё здоровье! — Пацан хлебнул из горлышка, рассчитал плохо, бормотуха потекла по подбородку. — На, — закашлялся Колька, — твоя доля.
Валерка взял бутыль и так же смело опрокинул содержимое в себя. Дух перехватило, но он выдержал испытание мужества, не поперхнулся.
— Ух! Дрянь какая! Как её взрослые пьют! — икнул Валерка вермутовой вонью.
— Привыкли. И мы привыкнем. Давай покурим, что ли? — успокоил Колян.
Валерка дал другу мятую сигарету, себе взял вторую. Прикурили, осторожно потянули дым.
— Чё, не в затяжку, что ли? — спросил Валерка.
— Давай затянемся, — предложил Колька.
Затянулись по-настоящему, глаза полезли на лоб. «Памир» — он не «Мальборо». Развратники закашлялись, слёзы хлынули из глаз, и они рванули по углам блевать. Вывернуло их по-взрослому: вермутом и никотином.
— Какое говно, Колян. Я курить не буду. Никогда, — сказал Валерка, утирая краем рубахи все, что мокро блестело на лице.
— Привыкнем, — успокоил друг.
Через полчаса, уже в сумерках, они в обнимку пьяно ковыляли по деревне. Колька пробовал материться. А чего? Гулять так гулять. Валерка всё падал, но Колька был покрепче, друга не бросал.
Из окна дома выглянула девчонка — одноклассница этих тимуровцев.
— Люська! — гордо крикнул ей Колька. — Мы вермут пили.
За дочерью появилась её мать:
— Что из вас вырастет, оглоеды! Вот я мамкам вашим завтра всё расскажу!
Пацаны похабно захохотали.
— Давай, тётя Нюра. Вот мы тебе все огурцы поворуем, — крикнул Колька.
— Увижу тебя с ними — выпорю! — пообещала мать дочери.
Та с тоской посмотрела вслед друзьям.
***
Бывают, конечно, буржуи по происхождению. Но Валерий Иванович Некуров был, что называется, «селфмэйдмэн». Родившись в сибирской деревне на заре эпохи Брежнева, он имел все шансы не дожить до капитализма. Чего только стоили афганская война, перестройка-катастройка, спирт «Ройял», коллапс промышленности, развал Союза! Всего не перечислить. Но Валерий Иванович через кооператив, через тюремную решётку, через жадность свою и непомерный труд выбился в люди. На пятидесятом его юбилейном банкете гуляла вся областная администрация и плясали гопака солисты Мариинского балета. Поэтому своё мнение он ценил выше всех прочих. Не надо думать, что только эти детали составляли весь его облик. Человек он был хороший и даже богобоязненный. Просто он был русский человек, что, по Достоевскому, значит — чудовищно разный с разных сторон своей сущности.
Поздним вечером в начале апреля даже в тюменских деревнях становится хорошо. Ещё ночной заморозок не стёр весенние ароматы, нагулянные под тёплым солнцепёком. На мокрых проталинах проклюнулась мать-и-мачеха, берёзовые почки ещё не набухли, но уже пахнут, пихта хоть и ритуальное дерево, но, опьянённая весной, залила мир вокруг своим тревожащим дурманом.
Валерий Иванович подъехал на огромном автомобиле к своей деревенской резиденции, хлопнул дверью и потянулся, глубоко вдыхая родной воздух, а вместе с ним всю силу пробужденной жизни.
— Господи! Как хорошо! — вырвалось из его широкой груди.
Было поздно. В доме уже все (жена и младшая дочь) спали. Хозяин прошёл на кухню, достал из бара пузатую рюмку, плеснул двадцатилетнего французского коньяка на три пальца, с удовольствием выпил. А чего не выпить крепкому мужику в конце рабочей недели у себя дома? Валерий Иванович закусил куском сырокопчёного окорока из холодильника, тяпнул ещё грамм сто. Сел в кресло, покачался. Из окна напахнуло весной, в крови заиграли «Мартель» и пробудившиеся гормоны. Настоящий коньяк может делать чудеса. Владимир Иванович потерял самообладание и направился в спальню жены, думая осчастливить благоверную, за 30 лет совместной жизни испытавшую с ним множество метаморфоз различного характера.
Жена спала или делала вид, что спит. На широкой дубовой постели она занимала едва ли четверть. На месте, где положено было лежать Владимиру Ивановичу, на большой пуховой подушке развалился огромный лохматый сибирский кот Шухер. Глаза его изумрудной ненавистью светились в темноте. Кот не уходил. Валерий Иванович снял штаны и рубашку. В белой майке и трусах он стал в два раза шире, чем одетый.
— Кыш! — тихо скомандовал он коту.
Шухер знал, кто на самом деле здесь альфа-самец, и тихо, будто на цыпочках, удалился через окно на улицу.
Валерий Иванович забрался под одеяло и принялся, как бывало, беспокоить супругу.
— Ну, Люся, чего ты? — шептал он, прижимаясь. — Ты же не спишь.
Жена поддельно сонно отнекивалась:
— Я только-только задремала, весь день голова болела. Таблеток наглоталась снотворных. А тут ты.… Фу, коньячищем воняешь!
Муж нетрезво захихикал и проявил настойчивость, Людмила же совсем не была настроена. Это не так важно почему, ведь Валерий Иванович никогда не отступал.
— Мать, ну чего ты? — обиделся хозяин. — Надо, понимаешь.
Людмила вдруг взъерепенилась:
— Надо ему! Пошёл вон, козёл!
Супруга упёрлась в грудь мужа слабыми своими коленями и вдруг резко столкнула его на пол. Валерий Иванович грохнулся всем центнером. Даже больно оказалось.
— Дура!
Он собрал свою одежду и пошёл спать вниз, на диван. Вслед ему понеслись истеричные рыдания жены о лучших годах загубленной молодости.
— Чего ревёшь, идиотка? — громко зашипел Валерий Иванович. — Таньку разбудишь.
Так завершился прекрасный многообещающий вечер. Еще 200 грамм «Мартеля» (это уже снотворное), и хозяин забылся тяжёлым тревожным сном, сулящим дурное расположение духа к утру.
Так и случилось. Валерий Иванович всегда просыпался рано. В полседьмого он в рассветной мгле жарил шкварки, чистил картошку и вываливал её в вытопившееся сало. Вкус у него был с детства простой. И деньги тут не имели значения. Если вырос на чём — то потом не отвыкнешь: будешь вонять салом на весь царский дворец.
«Надо было в офис пойти», — подумал Валерий Иванович, поглядев на красную водонапорную башню, возвышающуюся неподалёку.
Эта башня — любовь и гордость Валерия Ивановича. Он приобрёл её так: лет семь назад его избрали депутатом местной думы — чтоб хоть откуда-нибудь деньги брать для бюджета. А главой администрации был его друг детства Колян Сургин — бывший бандит, четыре раза судимый, теперь вот уважаемый чиновник и местный торговый монополист. По правде говоря, Колян являл собой бесстыдный пример самой низменной олигархии. С приходом к власти нового мэра в большой деревне все четыре магазина стали его. До города 20 километров — за хлебушком не наездишься. Вот Колян и ценообразовывал как хотел.
Да, о красной башне. Эта штука стояла в деревне с начала ХХ века, вознеслась на общественные деньги, а через сто лет стала не нужна, стала пристанищем разврата и наркомании. Местный совет решил избавиться от древнего вертепа. Но как её снести? Она же не таджиками строена — крепкая.
— Дай денег на тротил, Валера, — обратился мэр к старому другу. — И бригаду.
— Нет! У меня другое предложение: я сделаю из неё достопримечательность. Отдайте её мне, — предложил благодетель, подумав.
Мэр сам решать не стал. Месяца три обсуждали с думой, в конце концов постановили: продать по цене кирпичей. Поштучно. Кто-то даже посчитал, сколько в башне штук кирпичей.
— Вот ты бизнесмен, Колян! — обиделся Валерий Иванович. — То помоги безвозмездно снести — не нужна. То — купи. С говна сливки снимаете!
— В бюджете денег нету, хоть продадим чего-нибудь, — не моргнул глазом старый друг.
— Знаю я, где вечно не хватает, — закончил разговор Валерий Иванович и купил башню.
Вложил в неё ещё пару миллионов. Теперь там библиотека, общественная приёмная депутата Некурова и его офис на верхнем этаже. Он иногда и живёт в башне, если что.
Картошка хорошо поджарилась. Валерий Иванович поставил сковороду на стол. В этот момент к дому подкатил белый «Мерседес».
«Ого, принесла нелёгкая», — подумал Валерий Иванович, увидев приближающегося Коляна Сургина.
Тот был в костюме и даже при галстуке. Колян протянул татуированную пятерню:
— Здорово, Иваныч. Я тебя по запаху вычислил.
— Присоединяйся, на двоих хватит, — ответил хозяин.
Мужчины сели друг против друга и ложками принялись есть прямо со сковороды. А чего им выпендриваться, они же знали, кто есть кто.
Из окна выглянула Людмила, сверху оглядела происходящее, сморщилась и закрыла форточку, чтоб не воняло.
Валерий Иванович поднял глаза, увидел, как задёрнулась штора. Налил по 100 грамм крайне дефицитного в наших широтах «Питьевого спирта».
Выпили.
Помолчали.
— Послушай, Колян, хотел спросить: ты с бабой своей как?
— А чего такое? — не понял друг.
— Ну, если она чего не так?
— А-а-а! В глаз ей, суке, и она — шёлковая. Я её кормлю, а она кобениться, что ли, будет? Проблемы у тебя с Люськой?
Валерий Иванович почесал нос:
— Да не даёт, говорит, что голова болит.
Колян сильно удивился:
— На фига тебе это надо, Валера? На баб денег не хватает?
— Дело принципа. Я ей муж, она должна. В церкви обещала. — Валерий Иванович завёлся, вспомнив своё падение с супружеского ложа.
— Тогда терпи, раз православный. Или разводись. Это легче, чем из партии выйти. Ты вон во всех партиях был, в каких надо. И ещё будешь. А тут — баба! — ехидно хмыкнул гость.
«На хрена я его спросил? Разболтает ведь», — подумал Валерий Иванович. От спирта и своей оплошности ему стало противно на душе. Захотелось отыграться.
Мужчины закончили завтрак.
— Ты чего? Просто так зашёл? — спросил Валерий Иванович гостя.
— Да нет! Извини, конечно… — Колян мотнул головой в сторону «Мерседеса». — Вон, понимаешь, разорился, не утерпел. Красота такая…
— Не слишком круто для деревни? — Валерий Иванович любил поговорить о скромности. — А чего не у меня купил? Краденая, что ли?
Колян сконфузился:
— Нет, конечно! Чего ты? Почти чистая, за долги взял, за полцены.
— Опять за старое, рэкетиришь?
— Зуб даю, за деньги. — Колян перекрестился. — Потому и пришёл. Машину купил, а торговать нечем. Дай лимон для оборота на месяцок, не больше.
Сильно хитрых Валерий Иванович не любил. Колян что-то оборзел совсем: башню за так не отдал, деревню вот ценами задушил, а денег ему дай на шару! В банк что-то не пошёл, жмот. Валерий Иванович задумался. Гость с надеждой заглянул ему в глаза: там было темно и непонятно.
— Чего, нету? — спросил Колян.
Валерий Иванович потянулся, зевнул и ласково улыбнулся:
— Для тебя всегда есть, Коля. — Хозяин похлопал гостя по плечу. — Какой базар, друг. Такая дрянь — деньги.
— Не скажи, Иваныч. Деньги решают всё. У тебя есть, а у меня нету. Народ без денег сидит — ко мне ползёт, халяву клянчит до получки. Я их жму. Вишь, какой кругооборот? Деньги — это всё.
Валерий Иванович по-доброму глянул на друга:
— Коля, а хочешь, я тебе миллион рублей подарю на полную халяву?
— Это как? — насторожился Колян.
— А вот: у тебя есть два пути. Первый — я щас принесу тридцать штук баксов и дам тебе под… э-э-э-э, скажем, десять процентов на месяц. Второй — это, если деньги, как ты говоришь, решают всё, бери вот этот гранёный стакан, иди к выгребной яме. Видишь, она под завязку полна, некому говновозку заказать, дворянки одни кругом. Открываешь, зачерпываешь полный стакан и пьёшь. Всё! Бабки твои, понял?
Колян нервно вскочил, бросился на выход, резко передумал — вернулся:
— Это ты мне?
— Тебе. Деньги ведь главное, — спокойно ответил Валерий Иванович. — Сам сказал.
— Я же сдохну! — возмутился старый друг.
— Это — вряд ли. Ты проглоти, а там — хоть блюй, хоть с собой уноси. Нет! Спиртом заполируй. Микроба, она спирт не любит, — засмеялся хозяин.
Колян задумался. Валерию Ивановичу даже показалось, что в голове старого жулика завертелись шарики, дым пошёл.
— Ну, нести бабки, что ли? — поторопил хозяин. — Мне тут некогда с тобой антимонии разводить.
— Давай! — махнул Колян рукой. — Только между нами, брат. Чтоб ни одна сука.… Сам понимаешь.
Валерий Иванович дёрнул себя большим пальцем левой руки за зубы и провёл им же поперёк горла.
На верху из детской выглянула дочь Танька:
— Мама, он дома?
Мать шёпотом ответила:
— Дома, в саду с дядей Колей сидит.
— Ну, ладно. Если что — я в город уехала, нет меня. — Танька закрыла дверь. Щёлкнул замок, и всё стихло.
Валерий Иванович принёс деньги:
— Вот они, зелёные. Тридцатка.
Колян отхлебнул из бутылки для куражу, занюхал. Пошёл к выгребной яме, открыл крышку.
— Тьфу ты, зараза какая!
— Брось, сейчас не лето. Ни мух, ни опарыша. Оно холодное с утра, свежак.
Мэр огляделся:
— О! Тут резиновые перчатки валяются. Я возьму, чтоб руки не испачкать?
— Это можно, — великодушно кивнул Валерий Иванович. — На костюм не набрызгай.
Колян нагнулся и зачерпнул по-честному полный стакан, выпрямился, поглядел на солнце через дерьмо. Из окон в узкие щели между штор за мужчинами наблюдали женщины. Колян с робкой надеждой бросил взгляд на друга детства.
— Слабо? — криво усмехнулся тот. — Деньги же решают всё.
Три пачки сотенных зеленели на столе. Гость, как ныряльщик, глубоко вдохнул-выдохнул и опрокинул жижу в широко разинутую пасть. Одним махом! Только чуть-чуть говна попало на золото зубов.
— Гы! — рявкнул могучий Колян, взял бутылку со стола, прополоскал рот спиртом. Допил бутылку на следующем вдохе и расслабился.
— Технично, — оценил Валерий Иванович. — Что да, то да.
Колян снял перчатки:
— Дай-ка мои башли. — Мэр сгрёб деньги привычным движением чиновника. Отхватил кусок сала побольше, закусил. — Что-то много я с тобой бухаю, Валера, а ещё и восьми нету. Привет семье. Я пошёл.
Колян вышел за ворота и уселся в свою новую игрушку. Немецкий мотор взревел всеми своими сотнями лошадей и вдруг дал задний ход — что-то там водила не туда переключил. Корма судна со всей Коляновой дури ударила в бетонный столб и, слегка покорёжившись, съехала в канаву. Раздосадованный Колян выпал из плохо закрытой двери, поднялся, покачался, обошёл вокруг машины.
— Зараза! — пнул он переднее колесо. — Руля ни хрена не слушается, брат. — Повернулся к другу: — Валера! Пусть «мерин» тут постоит. Я просохну — заберу.
И герой враскачку отправился восвояси.
— Настоящий русский богатырь! — вдогонку крикнул Валерий Иванович и захохотал. — Нас хрен чем напугаешь!
Колян опять упал, в этот раз, словно возмутился шуткой над своей персоной, с трудом поднялся, обернулся:
— Ржёшь, Валера? Эх, ты! Я-то тебя в 76-м не выдал: ты на своей водокачке прятался, а я по малолетке загремел на два года. — Колян горестно махнул рукой и поплёлся дальше, выписывая замысловатые кренделя ватными ногами.
Вдруг Валерий Иванович почувствовал взгляд жены, полный ненависти. Ответил ей вопросительно и долго. Понял про себя всё — и сразу ему стало тоскливо и гадко, словно он сам только что выпил дерьма. Валерий Иванович бросил взгляд на безнадежно пустую бутылку.
— Хватит! — сказал сам себе мужчина и загрустил, уставившись на ещё голые, без листьев тополя и грачей на них. Вдали сквозь дождевые тучи, озарённый утренним солнцем, блестел купол старой церкви. Пошёл снег, крупный и сырой, вместо дождя. — Весна… — прошептал Валерий Иванович, запахивая полы старой телогрейки.
Он почему-то вспомнил, как в семнадцать лет отправился покорять Ямал с другом Андрюхой. Как там в пятидесятиградусный мороз таскал железо на буровой. Денег платили много, да разве в них было дело? Столько лет назад… Силы полно ещё, но где смысл?
«Эх, скотина я какая! — подумал про себя мужчина.— Выпендрился, а ещё в церковь хожу. Надо как-то меняться, что ли? Ладно… Попробую…»
На втором этаже дома Танька осторожно прокралась в спальню матери:
— Что он делает?
Людмила полулежала на постели и поправляла маникюр. Кивнула дочери в сторону окна:
— Плачет вон в саду. От умиления.
Дочь выглянула наружу, после нырнула на родительское ложе, прижалась к матери.
— Как ты знаешь, что плачет?
— Нагадил опять. Ты же видела — Коляна заставил говна выпить. Теперь совесть мучает.
— Ма, мне восемнадцать исполнится — я уйду от вас. Я сама хочу жить, одна.
— Куда ты уйдёшь?
— Пусть он мне квартиру купит в Тюмени, ты ему скажи.
— А кто тебя кормить будет? Работать, что ли, собираешься?
Дочь непонимающе уставилась на мать:
— Что он, на дочь денег не найдёт?
В саду муж и отец устал грустить (он привык всё делать быстро). Валерий Иванович утёр слезу — бизнес не ждёт.
— Реву, как баба. Шестой десяток — климакс, ядрёный корень, — решил он и пошёл в дом.
Закончив одеваться, позвал жену:
— Люся! Я уезжаю.
Людмила спустилась вниз с выражением «лучшая в мире жена» на лице:
— Валера, я домработницу уволила.
— Чего такое?
— Опять воровка оказалась. Ты там в Тюмени новую найди, почище.
— Ладно. Сама-то не можешь, что ли?
— Не хочу! А ты куда? Надолго?
Валерий Иванович поцеловал её в щёку.
— В Ханты, к Мареку. На неделю, не больше. — Он вышел в прихожую, сунул ногу в туфлю, что-то чавкнуло и завоняло. — Тьфу, ты! Вот гад! — взревел хозяин. — Убью я твоего кота. Опять в ботинки навалил.
Разъяренный Валерий Иванович снял носки и босиком выскочил наружу. У двери стояло корыто с дождевой водой. Он потоптался в нем обеими ногами и так, оставляя мокрые следы на асфальте, зашлёпал к машине. По опыту он знал — вонь кошачью долго не отмыть.
Заботливая жена спросила вдогонку:
— Куда ты без обуви?
— А! В городе заеду, новые куплю. Эти ты выбрось.
Огромный автомобиль взревел и унёс его, так что он не услышал хохота и улюлюканья семьи. Женщина постепенно успокоилась, оглядела двор и сад, позвала нежным голоском, каким говорят только с кошками:
— Шухер, Шухер! Киска, иди домой, мой маленький, мой сладкий.
Верный кот выглянул из прошлогодней травы, коротко мявкнул и затрусил мелко в дом. Татьяна нарезала ему ровными кубиками отцовского окорока холодного копчения, налила полную миску сливок. Скоро кот спал на хозяйской подушке, оттопырив все свои четыре грязных лапы.
Людмила достала из сейфа шкатулку с драгоценностями и уселась у зеркала. Из шкатулки вынула шикарный бриллиантовый перстень, серьги и колье. Всё это она с любовью напялила на себя. Настроение пошло на поправку, как-никак муж отвалил минимум на неделю.
А муж ехал по родной деревне и думал. Нет, не про выброшенные на дерьмо деньги. Хрен с ними — миллионом больше, миллионом меньше. Думал про себя: какой он ещё слабый человек! Низменные страсти ещё бушуют! Колян — дурак дураком, а за больное место ухватил. Есть два пути: развестись, конечно, можно. А как тогда жить дальше? Любовь, она разная бывает. Люська его тоже любит, что поделаешь, надо её терпеть. Кроме жены и верного друга, никто уже не помнит, кто он на самом деле.
Валерий Иванович ехал в Ханты-Мансийск. Там его основной нефтяной и прочий бизнес. Старый еврейский друг Марек был очень крутой банкир. Предстоял непростой разговор о кредите. Хотелось взять побольше и подешевле. Ну, да Марек — старый пройдоха, он не подведёт. Тут Валерий Иванович вспомнил, что в багажнике у него есть кроссовки, и остановился обуться. Машина затормозила как раз у церкви.
— Это хорошо, — решил бизнесмен, зашнуровав обувь. — Надо зайти.
Тем более что старый сельский храм он восстановил на свои кровные ещё шестнадцать лет назад, когда уверовал и воцерковился. В храме шла служба: молодой розовощёкий и почти безбородый отец Иоанн что-то сурово проповедовал. Увидев благодетеля, он приостановил свою речь и с широкой улыбкой закивал ему, кстати, построившему безвозмездно и каменный поповский дом.
Валерий Иванович поклонился батюшке, выпрямился величаво, расставив ноги, среди старушек. Как истинный православный, он очень боялся своего богатства, боялся, что оно погубит его бессмертную душу. И куда он тогда? Нормальные парни — те в рай, а он, как последний лох, к чертям, задницей по раскаленным сковородам елозить? Так не пойдёт! Валерий Иванович повздыхал, покрестился раз семь, вспомнил некстати о предстоящей встрече с Мареком и пошёл на выход. Опять остановился весь в сомнениях. В конце концов, купил на 150 рублей толстую жёлтую свечку и поставил её за здравие Коляна у образа Николая-чудотворца, чтоб, не дай господь, не подох старый разбойник после сегодняшнего завтрака.
Людмиле наскучило развлекаться с драгоценностями, захотелось чего-нибудь на завтрак:
— Танька, ты хоть яичницу сваргань, что ли.
— А чего опять я? — заныла дочь.
— Иди-иди, я вчера макароны готовила.
Танька нехотя отправилась вниз.
Людмила сняла с себя украшения и уложила в шкатулку. Попыталась закрыть. Не вышло — слишком много добра. Вздохнув, женщина высыпала всё на постель и принялась укладывать снова, теперь аккуратнее. Из кучи на простынях что-то упало на пол и укатилось под кровать. Людмила, чертыхнувшись, сползла вниз на поиски. Из пыли и какой-то забытой на полу одежды она наконец выудила вредное кольцо. Это оказалось почерневшее тоненькое серебряное колечко с искусственным рубином. Как такое могло находиться среди платины и бриллиантов? Но Людмила знала как. Когда-то один будущий миллионер заманил её (так он думал) на чердак водонапорной башни и с неимоверными усилиями соблазнил-таки, гад, её, невинную, среди окурков и пустых бутылок. После он ещё просил ждать его из армии и подарил ей это, тогда дорогое, кольцо с красной стекляшкой.
Людмила надела сей знак первой любви на мизинец, посмотрела в окно через выпуклый прозрачный камень и вдруг заплакала, сидя на полу.
— Ма! — донеслось снизу. — Ну, ты где?!
— Сейчас, сейчас. Только приберусь, — крикнула в ответ мать, пряча кольцо в шкатулку и утирая слёзы рукавом.
P.S. Чего только не бывает
в жизни!
Лучшая собака в мире
Это случилось давным-давно, ещё в старые добрые советские времена. Почему я записываю эту историю только сейчас — лет через тридцать после того, как я её узнал? Наверное, потому, что я стал старше и научился видеть чудеса в самых простых вещах, боюсь даже и сказать: угадывать Бога. Раньше не до того было.
Первая встреча случилась году в 81-м, зимой. Было обеденное время, рядом оказалась хорошая большая столовая с соцназванием «Комбинат питания». Я отправился в зал самообслуживания на первом этаже, набрал на целый рубль гору еды, такую, какую я съедал на обед в молодости, лет до тридцати пяти. Мест, не занятых рабочими и служащими, было немного, мне досталось местечко почти у двери. Ел я всегда быстро — это мне здорово пригодилось в армии, но испортило пищеварение в поздние годы. Тогда я об этом ещё и не думал. И вот, когда я съел половину своего обеда, в дверь зала вошёл большой, грузный дед в крытом тулупе. Он глянул на меня, на свободное место рядом, деловито скинул тулуп на стул у моего столика, сказал куда-то вниз:
— Зина, подожди здесь.
И ушёл за едой. Тут же появилась небольшая серая очень спокойная собачка. Она деловито прошла под стол и села, поглядывая по сторонам своими блестящими любопытными глазками.
Я собак вообще-то не очень… Я больше котов люблю. Но собачка была спокойная. Пусть сидит. Подошёл парень с подносом, оглядел свободное место рядом со мной, собрался сесть. Из-под стола негромко зарычала Зина.
— Занято, — кивнул я на тулуп, и парень ушёл в другое место.
Хозяин собаки вернулся через пять минут, устроился обедать рядом со мной. Следом пришла работница столовой — то ли уборщица, то ли посудомойка. Она принесла жестяную банку из-под селёдки, полную мясных объедков, поставила её под стол Зине. Дед и его собака стали неспешно кушать. Тётка недолго постояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, и ушла — присесть-то было некуда. На прощанье она сказала:
— Подходи, если что.
— Спасибо, — ответил дед, хлебая борщ.
Под столом негромко чавкала его собака. Я не мог сдержаться и поглядывал время от времени под стол. Старик перехватил мой взгляд, спросил с сильным татарским акцентом:
— Что, не мешает Зинаида?
— Нет-нет! Пусть. Она культурная собачка. Место знает.
Старик грустно улыбнулся:
— Конечно, знает. Жену мою покойницу тоже Зиной звали. Собачонка вот эта приблудилась — я её и назвал так. Говорю с ней, как с человеком. Всё легче, — зачем-то объяснил старик.
Я закончил еду и ушёл в хорошем настроении. Из-за большого окна столовой с улицы я ещё раз поглядел на старика и его Зину под столом.
Прошло лет семь. Я ехал в трамвае. День был рабочий. В те годы в городе не было людно среди дня — народ ходил на производство. А я был свободен и ехал в центр. На очередной остановке неспешно и достойно в трамвай вошла пожилая дворняжка с седой умной мордой, села в хвосте вагона в уголок, чтобы никому не мешать.
Кондукторша — тётка тоже преклонных лет — поглядела на собаку:
— Здравствуй, Зина.
Собака, не вставая, повиляла, похоже, хвостом в знак ответного приветствия. Хвоста не было, конечно, видно, но можно было догадаться: виляла. Я сразу вспомнил собаку и деда.
— Я её знаю, Зину! — похвастался я кондукторше, улыбаясь.
— Кто ж её в 20-м маршруте не знает! Она каждый день в это время ездит, — улыбнулась в ответ тётка.
Зина сидела в уголке, никому не мешая. Глазки её ярко блестели. Вся она была полна достоинства и спокойствия. Мы доехали до «Комбината питания», который уже назывался кафе «Рассвет». Я вышел из трамвая за Зиной. Мы подождали на перекрёстке, пока не загорится зелёный светофор, и пошли обедать.
В кафе работали официанты. Зина разместилась под столом у двери. Я сел на стул. У меня сразу взяли заказ, но раньше, чем мне, обед принесли собаке. Та же женщина, что и семь лет назад, принесла жестяную банку, полную недоеденных котлет.
— Здравствуй, Зина! — поздоровалась тетка.
Под столом Зина ответила хвостом, задев мою ногу.
— Я эту собачку давно знаю! — сказал я. — А где её хозяин?
Женщина села рядом, вытерла руки о фартук, глядя под стол:
— Помер Тимур Салимыч. Три года уже, как помер. Он у нас в подвале на Комсомольской жил, и она с ним. Дворник Тимур-то был. Вот помер. Она в дворницкой его одна живёт теперь — мётлы караулит. Никто её не гонит — люди-то понимают. Они оба хорошие были. Теперь вот она одна осталась.
Собачка под столом перестала есть. Женщина наклонилась, погладила Зину по седой головой:
— Ешь, ешь, хорошая моя. Каждый день ходит, привыкла с хозяином-то.
Мне принесли мой обед. Так мы с Зиной и пообедали. Потом она ушла на свой 20-й трамвай. Я видел из окна, как она села и уехала обратно в подвал.
Я всегда вспоминал Зину, когда ездил на двадцатке в город, но больше не встречал её.
Как-то ещё года через три я опять попал в кафе «Рассвет». Времена были мрачные, ельцинские. Угрюмая, сырая осень. В зале малолюдно. Посетители выпивали, кто чего. Я взял пару чебуреков и пива, сел за столик у двери. Знакомая тётка лентяйкой затирала грязные следы на потёртом гранитном полу. Я окликнул её. Тётка подошла.
— Чего тебе, уважаемый? — спросила.
— Здравствуйте. Вы Зину помните?
Тётка грузно села рядом, близоруко прищуриваясь, разглядывая меня:
— Зину-то? Помню. Я и тебя помню. Мы с тобой тут виделись, про Тимура Салимыча говорили.
— Точно! Ну, как собачка-то?
Тётка пожала плечами:
— Как-как! Никак… Жизнь, дорогой, она ведь не вечная. Зина, по-собачьи-то, долго пожила. Самая лучшая собака на свете была. Я её пятнадцать лет знала. Слова плохого она не заслужила. Веришь, я её каждый божий день вспоминаю! Прошлой весной в марте, наверное, пришла Зина на обед. Она уже очень пожилая была, грузная. Я покормила её, котлеток дала. Мы маленько посидели, и она пошла. У неё же расписание: она точно знала, когда её двадцатка придёт. Наверное, совсем старая стала Зинаида, замешкалась на светофоре. Её большой машиной и задавило сразу насмерть. Не мучилась, слава богу. Господь хорошим собакам, значит, тоже лёгкую смерть даёт. Вот как оно бывает. — Тётка вытерла слезу фартуком. — Я её в парке похоронила на конечной двадцатки ейной. Она всю жизнь на этом маршруте проездила. Хожу иногда к ней.
Прошло ещё лет двадцать. Теперь, наверное, и тётки этой нет. Недавно ехал на трамвае. Там, на углу и кафе «Рассвет» снесли. Хорошо хоть, что я ещё есть и помню пока Зину, самую лучшую собаку в мире, и всех, кто с ней был.