Роль самодержавия в подготовке Великой российской революции
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2017
Валентин
Лукьянин
— кандидат философских наук, публицист, литературный критик, автор нескольких
книг, посвященных истории и культуре Екатеринбурга, и множества статей и
исследований, опубликованных в различных российских изданиях. В 1980–1999 гг.
был главным редактором журнала «Урал».
Можно, конечно, порассуждать о том, было ли у нас в 1917 году две революции, Февральская и Октябрьская, как считалось в советские времена, или то была одна великая ломка, продолжавшаяся с последних дней зимы до поздней осени; но это был бы спор о словах. События 1917-го, как бы мы их ни называли, явились в совокупности своего рода тектоническим сдвигом планетарного масштаба, неким подобием Лиссабонского землетрясения 1755 года в социально-политической сфере. Но если разрушенный до основанья великий и грешный город мореплавателей и торговцев был заново отстроен за 15 лет, причем стал даже благоустроенней и краше, чем до катастрофы, то сломанный Великой российской революцией мировой порядок возродиться так и не смог: мир (а не только Россия) стал другим уже навсегда.
С момента разрушения советского строя события 1917 года стали трактоваться у нас — с изрядной примесью социального мазохизма — как исторический конфуз, погубивший не только привычный жизненный уклад в родном отечестве, но и репутацию России в мировом сообществе. Ибо страна, якобы в нарушение «естественных» законов, свернула на гибельный путь социального прожектерства и тем самым обрекла на немыслимые лишения и отсталость не только себя, но и другие страны, так или иначе оказавшиеся в зоне катастрофы. Как бы стыдясь перед миром советского прошлого, власти «новой» России пытаются переиграть историю заново — войти второй раз в ту же реку, представить бывшую «родину советов» наследницей Российской империи. С этой целью резко понизили статус рокового перелома: была великая революция — стал криминальный переворот. «Красный день календаря», более семидесяти лет напоминавший о главном, как считалось, событии отечественной истории, спрятали в тень другой, смутно памятной даты, как прячут за декоративный щит ленинский мавзолей в дни победных парадов. Восстановили старые названия городов, вернули двуглавого орла (с уже ничего не символизирующей короной), восстановили храм Христа Спасителя и построили в Екатеринбурге, на месте гибели последнего российского императора и его семьи, Храм-на-Крови.
Фигура сметенного революцией «государя императора» (теперь уж только так!) стала вдруг ключевой для трактовки «переворота»: в ней усматривают олицетворение якобы бесспорных достоинств «России, которую мы потеряли», а в трагической судьбе «августейшей» семьи — квинтэссенцию тех разбойных деяний, в результате которых была порушена «Святая Русь», а ее руины отданы на поругание большевикам. Николай II ныне канонизирован, в его честь совершаются церковные ритуалы, а «в миру» проводятся разного рода научные «слушания», конференции и иные акции в память и во славу. А самомалейшее подозрение в посягательстве на репутацию «помазанника Божия» вызывает истерику промонархически настроенной толпы — примеры свежи в памяти читателя.
А как вы думаете, откуда взялись эти настроения в год столетия революции, отвергнувшей неспособного к управлению страной самодержца, а вместе с ним и самодержавие на редкость единодушно? По-моему, это та же самая проблема, что и почитание Сталина внуками и правнуками репрессированных по воле «вождя народов» советских людей! Ответ ищите не в темных закоулках «загадочной русской души», а в социально-политических реалиях нынешнего дня.
Так или иначе, даже элементарная потребность осознать свою позицию в этой противоестественной ситуации, а более того — чувство собственного достоинства, не позволяющее бездумно отдаваться во власть безумствующей толпы, понуждают трезво оценить социально-исторический катаклизм, постигший Россию в 1917 году. Что это было? Почему случилось? Какой урок из произошедшего столетие назад стоит нам извлечь сегодня, чтобы нарастающий общественный раздрай не привел страну к еще большим бедствиям?
Прежде всего необходимо четко разграничить два события, казалось бы, неразрывно вплетенные в общую историческую канву, но на самом деле происходившие в разное время, вызванные разными причинами и имеющие разный смысл. Я имею в виду отречение Николая II от престола — и, почти полтора года спустя, трагедию в подвале Ипатьевского дома. Когда их соединяют в едином сюжете (а нынче только так и делается), то, по законам монтажа (говоря языком кинематографистов), второй эпизод определяет тональность восприятия первого, то есть мрачной трагедией начинает смотреться и сам акт отречения. На самом деле это была, кажется, единственно возможная в той ситуации попытка вывести страну из исторического тупика, и что ж теперь «клянчить и пенять», если она оказалась запоздалой и потому провальной. Ну, а казнь императорской семьи — это хоть отдаленное, но прямое последствие погружения страны в тот исторический омут, куда опустил ее самодержавный строй и откуда не нашлось цивилизованного выхода.
Невесть из какого исторического подполья явившиеся вдруг монархисты утверждают, что царская власть — от Бога1. Это напоминает мне короткий диалог с молодым «батюшкой», который в публичном выступлении горячо убеждал слушателей, что Екатеринбургу никак не обойтись без храма в честь его небесной покровительницы. Я спросил его спроста: а почему он считает, что святая Екатерина — покровительница нашего города? Оцените его ответ: «Ну как же, документы ж есть!»
Документы (на этот раз вполне надежные) гласят, что Московское царство образовалось не в результате чудесного акта творения («И увидел Бог, что это хорошо!»), а в силовом, порой кровавом, противоборстве удельных русских княжеств. Унаследовав сильнейшее на ту пору княжество Московское, молодой и амбициозный князь Иван Васильевич пожелал упрочить свое положение, приняв титул царя, и митрополит Макарий, превысив (как сочли тогда многие и русские, и иноземные коллеги московского князя) свои полномочия, венчал его на царство. Так появился первый русский царь Иван IV Грозный, и он же дал четкое идейное обоснование своей самодержавной власти: «Земля правится Божиим милосердием, а последнее нами, государи своими, а не воеводы и судьи», «Жаловать своих холопей мы вольны, а казнити вольны же»2. Вот вам и божественная природа, и вся законность царской власти в момент ее зарождения. Того же уровня была и законность власти большинства последующих русских монархов вплоть до 1917 года.
Так что свергнута была власть не «от Бога», не законная, а традиционная. Традиционная — это, конечно, очень важно, ибо традиция — ключевое условие обеспечения общественной стабильности. Но стабильность в жизни общества имеет свойство рано или поздно оборачиваться стагнацией. Поэтому общество живое, развивающееся не только уважает традиции, но и не позволяет им закоснеть. В одних случаях оказывается достаточным заменить «осла» «слоном» (или наоборот), в других приходится идти на реформы, порой и «непопулярные», а в третьих дело закономерно доходит до революции. Революция, конечно, — крайняя мера, но иногда без нее не обойтись.
По-моему, очень точную формулу предложил американский экономист Джон Гэлбрейт: «Всякая успешная революция — это удар ногой в прогнившую дверь».
Насколько прогнившей была к 1917 году российская «дверь», весьма предметно и убедительно написал ученый и публицист С.Г. Кара-Мурза в давней уже (2002 года) книге «Гражданская война 1918–1921 гг. — урок для XXI века». Воссозданная им на основе многочисленных источников картина удручает: всем было плохо, всех тяготило положение в стране — и крестьян, разуверившихся в царе-батюшке, и поместных дворян, и промышленников, и военных, и интеллигенцию, и даже высший свет. Коррупция, распутинщина, тотальный сыск и доносительство, подмена морального авторитета насилием. Верх цинизма — провокатор Азеф, работавший на охранку и возглавлявший террористическую организацию.
Автор несколько раз ссылается на мнения А.И. Гучкова: дескать, моральные принципы правящего сословия и верховной власти были подорваны настолько, что их авторитет упал так, как никогда еще не было в истории России; «Режим фаворитов, кудесников, шутов»; «Россию даже после победоносной войны ожидает революция»3.
Согласен, для нынешних монархистов свидетельства Гучкова не авторитетны: у него с императором была сильнейшая взаимная неприязнь. Муссируется даже версия, будто российская монархия пала в результате заговора, где лидер конституционных демократов был едва ли не центральной фигурой. Но точно не Гучков ходил по петербургским заводам, устраивая демонстрации и стачки, точно не он призывал к неповиновению воинские части петербургского гарнизона…
Словом, «дверь» точно была прогнившая, и не суть важно, кто олицетворял «ногу», о которой говорит Гэлбрейт, то есть кто устраивал заговоры, кто кого провоцировал, кто предавал, кто составил ударную силу, а важно, что вся Россия после отречения императора радостно нацепила красные банты. Есть легенда, будто в том числе даже и некоторые члены «августейшей» фамилии.
А вот почему «дверь» российской государственности к 1917 году оказалась прогнившей? Этот вопрос обычно застенчиво обходят апологеты «России, которую мы потеряли» и энтузиасты романовских радений, а мне он представляется ключевым.
Ответ на этот вопрос в самой общей форме можно сформулировать просто: Хозяин недосмотрел. «Хозяин земли русской».
Но в таком ответе скрыт другой вопрос, поглубже: а что Николай II мог поделать, если ему досталось тяжелое наследство? Впрочем, это даже не один вопрос, а два: насколько эффективно руководила страной самодержавная монархическая власть, династия Романовых, в течение трех столетий до рокового 1917 года? И насколько эффективным главой государства был последний из династии?
Сразу оговорюсь, что монархия как форма правления сама по себе ни хороша и ни плоха. Все дело в том, как она «работает» в конкретных случаях. Преодолеть общественный раздрай, поддерживать традиционный, налаженный строй жизни — это, безусловно, хорошо. Своевольно, не считаясь с реальными интересами подданных, решать назревшие вопросы (или, напротив, по недостатку интеллекта или политической воли уходить от их решения), — это из рук вон плохо. В некоторых странах демократической Европы монархия оказалась на высоте положения, а потому худо-бедно существует по сей день (хотя прежней власти нигде не имеет). А российское самодержавие страной всегда управляло плохо. Неискоренимые пороки самодержавного правления накапливались, индуцировали друг друга, приобретали характер определяющих черт российской жизни. Назову наиболее очевидные из этих черт — и вряд ли кто-то из нынешних поклонников императорской династии Романовых сможет в этом плане меня оспорить.
— Коррупция (извечное «Воруют-с!») — неизбежное и неистребимое следствие «самовластья».
— Экономическая архаика (а как иначе, если все хозяйство держится на рабском труде?), а ею порождается техническая отсталость.
— Следствием технической отсталости явились и низкий уровень жизни населения, и слабая обороноспособность (поражение в крымской войне, затем в японской, в ряде других военных конфликтов), и ставка в ключевых вопросах внутренней и внешней политики на силовые методы. Отсюда и полицейский режим в стране, и репутация «европейского жандарма», которая отнюдь не способствовала упрочению международного авторитета России. Знаменитые «два союзника — армия и флот», названные Александром III и недавно опять упомянутые в этом же качестве В.В. Путиным, отнюдь не могут быть предметом государственного бахвальства. Это провал.
— Идеологическая беспомощность (опора на веру вместо здравого смысла, «старцы» и «угодники» вместо социальных мыслителей). По этой причине, а вовсе не по вине «образованцев» (как считали авторы знаменитого сборника «Вехи», а потом их мысль подхватил Солженицын) для страны был характерен интеллектуальный разброд.
Так что наследство Николаю II досталось действительно тяжелое.
Но у него была отличная возможность наладить жизнь в стране, ибо страна обладала несметными природными ресурсами и богатым человеческим капиталом. Даже не вопреки, а в осознанном противодействии с архаичным мироустройством и «извечными ценностями» выросла дееспособная интеллектуальная элита: не пресловутые «образованцы», а целая плеяда ученых мирового уровня, выдающиеся литераторы (Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов), мощная команда управленцев во главе с С.Ю. Витте. Прояви «хозяин земли русской» государственный ум и волю — Россия действительно могла бы возглавить содружество развитых держав, а сам он вошел бы в историю, по меньшей мере, равным Петру Великому.
Но не случилось: император предпочитал верность «извечным ценностям» и всячески противился переменам.
Приведу лишь один пример того, как это проявлялось в государственной политике.
Камнем преткновения для самодержавия в крестьянской стране стал крестьянский вопрос, а корень вопроса заключался в крепостном строе. Что крепостной строй — «чудище обло, озорно, стозевно и лаяй», убедительно показал еще Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву», и за столь откровенную оценку краеугольного камня российской государственности «великая» самодержица Екатерина назвала писателя «бунтовщиком хуже Пугачева» и сослала в Сибирь. Неудобный власти обличитель отбыл в Илимский острог, но «чудище»-то осталось, и о том, что для вступления на путь цивилизованного развития России необходимо от него избавиться, задумывались и Павел I, и Александр I, однако найти относительно безболезненный способ решения этой действительно сложной — с точки зрения вековых российских традиций — проблемы они не смогли.
При Николае I крестьянский вопрос приобрел уж вовсе нестерпимую остроту. «Крепостное право есть пороховой погреб под государством», — докладывал царю в 1839 году А.Х. Бенкендорф. Но тот понимал ситуацию не хуже своего шефа жандармов, однако выхода не видел. «Нет сомнения, — высказался он на заседании Государственного совета в марте 1840 г., — что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно, еще более гибельным». Выход, однако, искали, паллиативные меры принимали…
На отмену крепостного права решился, в конце концов, Александр II, и апологеты самодержавия назвали его реформу Великой, а самого реформатора — Освободителем. Но насколько непродуманной, непоследовательной и, в сущности, бездарной была эта реформа, нынешний читатель может представить себе, прочитав книгу А.Н. Энгельгардта «Письма из деревни» (кажется, это была последняя книга, которую в своей жизни читал Маркс, причем на русском языке). Так что крестьянский вопрос продолжал оставаться подвешенным.
Самый прозорливый и ответственный экономист в истории дореволюционной России С.Ю. Витте (у него бы поучиться нынешним экономическим стратегам!) считал неустроенность российских крестьян на пороге ХХ века ключевой и совершенно неотложной проблемой, от решения которой зависло будущее страны. В октябре 1898 года Витте написал о том обстоятельное, хорошо аргументированное письмо «хозяину земли русской», который пребывал тогда в Крыму. Вот короткие выдержки из этого письма, дающие некоторое представление о его стержневой идее:
«Ваше величество имеете 130 млн подданных. Из них едва ли много более половины живут, а остальные прозябают».
«Крестьянина наделили землею. Но крестьянин не владеет этой землею… При общинном землевладении крестьянин не может даже знать, какая земля его».
«Государство при настоящем положении крестьянства не может мощно идти вперед, не может в будущем иметь то мировое значение, которое ему предуказано природой вещей, а может быть, и судьбою»4.
(Узнаете идеи, которые нынче приписываются Столыпину и которые Столыпин действительно пытался реализовать, когда полыхнул пожар первой русской революции? Но слишком поздно он этим занялся, к тому же действовал полицейскими методами, естественными для самодержавной России, но вызывавшими крайне негативную реакцию всей российской интеллектуальной элиты, а самого Витте — в первую очередь.)
Однако цитирую дальше:
«Боже, сохрани Россию от престола, опирающегося не на весь народ, а на отдельные сословия… А, собственно говоря, ядро вопроса совсем не в земельном кризисе, а тем паче не в кризисе частного землепользования, а в крестьянством неустройстве, крестьянском оскудении. Там, где овцам плохо, плохо и овцеводам».
«Одним словом, государь, крестьянский вопрос, по моему глубочайшему убеждению, является ныне первостепенным вопросом жизни России».
Не письмо — крик души. Причем с ясным пониманием существа проблемы и конкретными предложениями о путях ее разрешения. И что же? А ровно ничего: «Какое произвело это письмо впечатление на государя, мне неизвестно, так как государь затем со мною по этому поводу не говорил»5.
В воспоминаниях С.Ю. Витте немало и других примеров того, сколь безответственно относился Николай II к решению государственных проблем. Витте — монархист, и во всем его литературном наследии не найти и намека на осуждение монархии как формы государственного правления. И все его упоминания о Николае II выдержаны в весьма почтительных тонах. Но случалось, что и он не мог сдержать эмоций: «Наш же нынешний “самодержец” имеет тот недостаток, что когда приходится решать, то выставляет лозунг: “Я неограниченный и отвечаю только перед богом”, а когда приходится нравственно отвечать перед живущими людьми впредь до ответа перед богом, то все виноваты, кроме его величества: тот его подвел, тот обманул и проч.»6
Возможно, кто-то сочтет это суждение С.Ю. Витте предвзятым, поскольку первый министр, конечно же, не мог не испытывать досаду, когда император не поддерживал его предложения или слишком вяло на них реагировал. Но в упомянутой выше книге С.Г. Кара-Мурзы собран целый букет отзывов о деловых качествах царя. И.Л. Горемыкин, четыре года прослуживший министром внутренних дел: «Помните одно: никогда ему не верьте, это самый фальшивый человек, какой есть на свете». Министр внутренних дел П.Д. Святополк-Мирский: царю нельзя верить, «ибо то, что сегодня он одобряет, завтра от этого отказывается»; «все приключившиеся несчастья основаны на характере государя». И далее в том же духе. А пять лет назад «Вестник УрО РАН» опубликовал очень обстоятельную и убедительную, на мой взгляд, статью профессора С.В. Рыбакова «Как ужасно самодержавие без самодержца…»7.
Это название — цитата из документального повествования В.В. Шульгина «Дни», но в нем сфокусировано мнение широкого круга людей, которым довелось близко общаться по государственным делам с Николаем Александровичем Романовым — «хорошим человеком» и совершенно бездарным «Хозяином Земли Русской».
В этом плане очень интересна еще книга «Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы», составленная исключительно из материалов, опубликованных в эмигрантских изданиях8.
Из этого чрезвычайно драматичного коллективного повествования очевидно, сколь безвыходное положение к началу 1917 года сложилось в стране и сколь беспомощно выглядел в этой ситуации самодержец. Он даже не вполне осознавал, что страна придвинулась к краю пропасти. Нынче постоянно цитируемая фраза из его дневника: «Кругом измена и трусость и обман!» — это неадекватная реакция на попытки окружавших его в тот момент людей, искренне озабоченных спасением самодержавия и России, и его самого. Когда же он начинает наконец осознавать, сколь далеко зашли события, его первым побуждением было направить в выбивающийся из повиновения Петербург карательную экспедицию генерала Н.И. Иванова, но этот замысел оказался уже неосуществимым.
Из всего сказанного, думаю, ясно, почему радикально преобразовать тяжелое наследство, доставшееся ему от предшественников, император Николай II не смог. Действительно несмываемые следы его царствовании в истории России — это Ходынка, опрометчиво начатая и бездарно проигранная война с Японией, 9-е января, столыпинщина, ну а потом — закономерно! — мировая война, отречение, трагедия в Ипатьевском доме.
Вот почему я считаю, что именно российское самодержавие и самодержец Николай II несут первостепенную ответственность за то, что «дверь» российской государственности в 1917 году оказалась гнилой и рассыпалась при давно ожидаемом обществом ударе «ногой».
Конечно, это никак не оправдывает внесудебную расправу над незадачливым правителем, а тем более над его семьей, но и не дает повода оплакивать его как носителя идеи русской государственности, загубленной революцией. Он сам спровоцировал бурю, он же ее и пожал.
1 См., например: http://www.tzar-nikolai.orthodoxy.ru/ost/mnk/10.htm.
2 http://www.ourhistoria.ru/ourhs-499-1.html.
3 См.:
http://myhistori.ru/blog/43286462487/O-legitimnosti-tsarskoy-vlasti.
4 Здесь и далее: Витте С.Ю. Избранные воспоминания. —
М.: Мысль, 1991. С. 529–532.
5 Там же. С. 533.
6 Там же. С. 541.
7 Рыбаков С.В.
«Как ужасно самодержавие без самодержца…» // Вестник УрО
РАН. Наука. Общество. Человек. 2012/2 (40).
8 Она вышла в Ленинграде в 1927 году. У меня под рукой ее
репринт, изданный в 1990 году в Москве фантастическим тиражом 100 000
экземпляров.