Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2017
Георгий Цеплаков — культуролог, кандидат философских наук, маркетолог, преподаватель.
Критические статьи печатались в журналах «Урал», «Новый мир», «Знамя», «Russian Studies in Literature» (США). Живет в
Екатеринбурге.
Деньги нашей любви
…Тратить все свои, все твои деньги
Вместе!
Мумий Тролль
1
У нас с тобою есть немного наличности
в твердой валюте.
Истинная ценность.
Может быть, ее не мега-много,
но для меня она ценнее Центробанка.
Это Деньги Нашей Любви.
Нет, конечно, я понимаю,
не всё в мире измеряется деньгами,
но уж если совсем без денег
в этом мире не получается,
поговорим об абсолютных деньгах
нашей земной любви.
Деньги Нашей Любви…
Радость из-за угла!
Новые красные-прекрасные купюры,
они разделены на небольшие суммы
и перехвачены тонкими цветными
резинками для денег.
(Помнишь, из таких обычно в детстве
извлекали дребезжащие звуки?).
Знаешь, кстати, кто изобрел резину?
Сначала некто Макинтош.
Это был, имей в виду, плащ, а не компьютер.
Потом некто Гудьир, который
никакого отношения не имел
к покрышкам,
как, впрочем, они оба
не имеют никакого отношения
к нам обоим.
2
Эти резинки для денег выдаются
бухгалтериям тугими клубками.
Мы размениваем любовь на мелочи,
а скучные бухгалтеры плюются,
дым пускают круглыми клубами
из сигарет, сигар и трубок сразу.
Над ними, над нами и не по разу
Макинтош и Гудьир смеются,
пьют шампанское маленькими глотками.
Мы с тобою любим друг друга,
как дауншифтеры,
как оловянные солдатики.
Любим просто и пылко,
бескорыстно, чисто, как дети.
Мелочь нашей любви и сейчас
двигается в полой копилке.
На целой круглой планете
никого нет счастливее нас.
Возьмись с одного края,
а я с другого, где тонко.
Не отпускай там.
Пусть победитель смеется
тому, что резинка рвется,
больно и звонко
бьет по рукам
держащих дрожащих.
Мы с тобою вдвоем
улыбнемся,
не побоимся разрыва,
эта боль не страшна нам.
Мы лишь крепче возьмемся
и рассуем
торопливо
деньги нашей любви
по глубоким карманам.
***
Вопрос, который задал мне сын,
когда я читал ему вслух «Гарри Поттера»:
— А где учатся волшебники до Хогвартса?
А в самом деле.
До того, как они научаются разбираться
в Вингардиум Левиоса,
Экспеллиармус
и прочих безоарах,
в обычной британской школе
кто-то ведь учит их грамоте, счету,
таблице умножения, окружающему миру…
С кем-то они делают гербарии
из листьев обычных берез и кленов,
наступают на первые грабли
еще до полетов на метлах,
кто-то ставит им первые оценки,
раскладывает все по полочкам
еще до того, как они начинают
мериться палочками.
Да и мир взрослых магов — не лучше.
Не будет ошибкой утверждение,
что мировоззрение взрослых волшебников
ничто — без знания Шекспира и Диккенса, сестер Бронте,
Трэверс, Толкиена, Льюиса, Конан-Дойла, Ницше… как минимум.
Кто учил Альбуса Дамблдора родной речи? Вопрос.
Мы никогда не узнаем также,
кто учил Гарри Поттера спеллингу,
краеведению, основам православной культуры и светской этики,
теме дружбы в творчестве Чехова и Толстого
и общественно полезному труду.
Однако первая безымянная
учительница явно
владела профессией.
И когда была традиционная линейка,
унылая, без распределяющих шляп и торжественных ужинов,
в простой английской униформе
коричного или синего цвета,
мы не узнаем, кому завидовал Рон Уизли,
когда не ему доверили нести знамя.
Однако это вселяет надежду.
Гарри, Рон, Гермиона и все-все-все
продолжат обучение,
ведомые красными паровозами,
а нам остаются,
точнее,
нам и нашим детям
легионы безымянных героев,
воспитывающих будущих волшебников,
независимо от того,
прилетит сова или нет
в одиннадцать.
Поднимем же бокалы
за тех, кто не боится
делать ошибки вместе с первыми шагами
нас и тех, кто идет за нами.
За тех, чьи неизвестные
имена не забываются,
за тех, кто был, есть и будет,
независимо от козней министерства.
Когда встретите их на улице
или, например, в социальной сети,
подойдите,
зайдите на их страницу,
поставьте лайк и тихонько скажите:
— Спасибо, учитель!
Вот так, мой мальчик.
Конец недели
Милый друг, это вовсе не странно.
Ты опять совершенно права.
Этот мир — кубик Рубика
В руках обезьяны,
Леденец за щекою Льва.
И судьба наша головоломка,
Наша память так же хрупка,
Вот и всадники едут
рысью негромкой,
И поступь коней легка.
Это детей за окном
Катают на лошадях.
Давай выключай свой комп,
Светящийся серый гроб,
Навсегда. На три дня.
На пятницу, на субботу, на
Воскресенье, на весь уик-энд.
Всё умрет, не придет весна,
Всё отложится на три дня,
До январских календ.
В этой комнате все замрет,
Рыбы в банке, цветы в горшках.
Стул не скрипнет, чай не всплакнет
У чайника на устах.
В понедельник опять искусство
Постигать, посещая офис,
И какое-то злое чувство
В эту пятницу, будто пропись
Строгой учительницы самой
В предпоследний день последнего класса:
«Приходи завтра в школу с мамой».
Ощущенье последнего раза.
Неожиданно кончился пир.
Кубик собран, шарик улетел.
Обезьяна дописала «Войну и мир»,
Лев зевнул, леденец захрустел.
Все, что можно разлить, разлила
Аннушка, пазл вышел из пазов.
Радужная картинка рождена:
Нет, не судьба, любовь.
***
грудные клетки: empty cabinets1
и кодовым замкнуты замком.
шифр известен тому или той,
с кем я, к сожалению, незнаком.
или знаком, но не знаю,
что это она или он.
сердце: сейф, где привычен мрак,
видит зрак, но не виден знак.
потому что он пол, а не полон.
мир — не простой супермаркет,
как можно подумать, мир — пассаж.
in-and-out space. вход и
выход
реальны, а не мираж.
вход и выход мира расположены
по обе стороны для прохожих,
для похожих нужд и
где-то между, и мой empty cabinet
спрятан и замкнут снаружи.
empty cabinet, чистая комната,
из которой весь вымели сор.
отчего же мне в ней не томно-то?
отчего же мне в ней так тёмно-то?
для чего же я в ней как вор?
огорожен и огорошен, вслушиваюсь:
что творится внутри грудной клетки?
там чувства изложены
на бумаге, но не ложны.
малой ценности,
скрепленные скрепкой.
и вот accident: в клетке
заперт ребенок.
как на кустарной фабрике
белую бумагу эмоций
он переводит по-черному
на самолетики и кораблики.
ему все равно, что дверца
сердца нескоро откроется.
он ждет, раздувая ноздри,
ждет и вовсе не беспокоится.
самолетик желает воздуха,
кораблик — воды и воздуха.
1 Англ. Здесь скорее: «пустые комнаты».
Погружение: до и после
1
тяжестью цепкой
полнится воздух,
камень о камни
высечет звезды.
водные ткани
вспороты острым.
крабы как братья,
рыбы как сестры,
днище качнулось,
окружности вторя,
и улыбнулось
тяжести море.
2
днище не дно: под ним
толща синей воды,
блеск пузырей, не слов,
бульканье плавников,
бурые водоросли,
мертвые корабли.
между днищем и дном
времени хмурый дом:
вода как стекла твердь
и быстрый песок, смерть,
все ниже, все ближе ко дну.
возьму и переверну.
нашим песочным часам
я замереть не дам.
3
море — пересоленная уха.
галька — каменный чугунок.
пляжники — сгорающие головешки.
одни приходят,
другие уходят.
дождь — несоленые слезы.
4
я три раза нырял,
я один раз тонул,
видел дно, но всплывал,
вверх хотел, но тянул.
один раз в девять лет
на бездонном пруду,
погружаясь, успел
все понять, все поду-
мать сырая земля,
я к тебе не пойду.
мать-и-мачеха, ил,
это невыносимо,
лишь отец меня спас,
проплывающий мимо.
5
Погрузиться после дайвинга в суши-бар,
как после эротического сна в кошмар.
Не ластами, палочками всегда
здесь машут, и вместо воды еда.
Море сгинуло, высохло здесь:
человек, сухопутный пес,
ест останки на берегу.
Берег вымок, не весь, не весь:
влаге, соли не удалось
заглотить его целиком. И я не могу.
Буду скатом подводным, нырну
в голоса, в глубину.
Утону прямо здесь в немоту,
в маску, в ласты, и в уши беруши.
Пред барменом руками всплесну:
«Sorry, лучше без осибори».
Он кивнет и другим унесет
мою порцию суши.
И отлично. Хватает вполне
мне порции моря.