Константин Куприянов. Новая реальность. — «Знамя», 2017, № 2
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2017
Читать повесть Константина Куприянова «Новая реальность» — всё равно что решать сканворд. В скандинавском кроссворде одно угаданное слово тянет за собой другие, расставив буквы-манки. В повести Куприянова один верно замеченный ключ открывает путь к разгадкам прочих «загадок» писателя, делая понятным принцип, по которому написана повесть.
Ключом к пониманию «Новой реальности» мне послужило слово «городок».
Оно возникает хитро, на первой же странице, зашифрованное в простом на первый взгляд пассаже: «…Андрею, как и обещали, дали должность в главной (и единственной) газете в городе. Тут многое было в единственном экземпляре: не только газета, но также и радио, кинотеатр, библиотека, даже рынок. А еще дорога для въезда и выезда из городка».
Местопребывание главного героя, с которым (и с местом, и с персонажем) читателю ещё только предстоит знакомиться, автор определяет двояко: подряд следуют солидное «город» и легкомысленное, уютное «городок». Казалось бы, разница невелика. Но почему же всё-таки она обозначена?
Зацепившись мыслью за слово «городок», я вспомнила одноименную телепередачу. Художественно-публицистическим допущением, лежащим в основе телевизионного «Городка», было существование «отдельно взявшегося» (цитирую Владимира Вишневского) пространства, жившего и развивавшегося по своим законам. В этом пространстве причудливо отражались элементы знакомой жизни, облечённые в утрированную, порой абсурдистскую форму.
Нечто подобное предпринял и Константин Куприянов, поместив своих героев в условия жёсткой автономии и полной — в физическом смысле — безвыходности. Только у сценаристов «Городка» выдуманный анклав был смешным. У Куприянова он страшный. В его городок эвакуируют столичных жителей в добровольно-принудительном порядке. Объяснение: дабы спасти их от войны со всеми державами, которая вот-вот разразится. Эвакуация свершается во благо людей, и она суть временная мера. Но оказанное благодеяние эвакуированные должны отрабатывать. «Пребывание в городе временное, все сложности — не навсегда, вы рано или поздно вернетесь в родные дома, все пойдет по-прежнему», — фокальный герой Андрей Городков обязан писать всякий день не менее трёх статей такого содержания под разными псевдонимами в газету «Городничий». В городке бывшим московским снобам приходится столкнуться с аскезой быта и скудостью культурного пласта, а потом и с неприкрытым контролем со стороны внутренней службы безопасности. Из городка невозможно уехать, при этом, как читатель очень скоро убеждается, его насельники и не стремятся к этому, так как способны существовать (возможно, стоило бы написать «функционировать») только в этой дикой «новой реальности». В остальном же прозрачные намёки, карикатуры на типичные фигуры современного общества и богатые культурные и социальные аллюзии те же, что были «отработаны» телевизионным шоу.
Стоит вычислить первую глобальную апелляцию текста Куприянова, и дальше пойдёт как по маслу. Общество тотальной слежки, отсутствия информации (в городок не проведён интернет, сюда не доходят центральные СМИ, разумеется, для пользы жителей) и полномерного искажения правды на страницах газеты вызывает в памяти культовый роман Оруэлла «1984». Обращение к Оруэллу прозаик не скрывает, но подчёркивает эпиграфом: «Человечество стоит перед выбором: свобода или счастье, и для подавляющего большинства счастье — лучше». Честно говоря, повесть многословно повторяет оруэлловский афоризм.
Второй прототип текста Куприянова, быть может, не так бросается в глаза, скрываясь в громадной тени «1984», — но и его не упомянуть невозможно: «Град обречённый» Стругацких. Очевидны как параллели между романами Оруэлла и АБС, так и сходство между «Градом обречённым» и городком Куприянова. Там и там поселения созданы в местах, не приспособленных для жизни; там и там они строго ограничены — у Стругацких мистическим оврагом, у Куприянова «обыкновенной» непроходимой тундрой; там и там вновь прибывшим жителям городка дают работу, не интересуясь их желаниями. Правда, персонажам Стругацких некая машина присваивала всё новые профессии, меняя им не только роды деятельности, но и социальные страты, а целью масштабного эксперимента было в числе прочего наблюдение за тем, как люди приспосабливаются к чередованию занятий. Иерархия же городка Куприянова чётко структурирована, его элиту составляют сотрудники внутренней безопасности, «специалисты по настроениям», приблизиться к этому слою можно только через дружбу с одним из небожителей, они же тюремщики (что и делает Городков примерно на середине повести, сведя приятельство с так называемым врио главного редактора газеты Сергеем Владимировичем). А задача службы внутренней безопасности формулируется Сергеем Владимировичем проще и грубее, без разных там интеллигентских мерехлюндий: «Сюда свезли всяких либерастов со всей России, чтобы сделать из них нормальное общество». То есть эксперимент, как и у Стругацких, присутствует, но его суть не в психологических опытах над людьми, а в их полной перековке. Тут уже можно поминать Октябрьскую революцию 1917 года и последующую стратегию большевиков…
Те, кто сопротивляется перековке, исчезают — яркий штрих, восходящий к «1984», где инакомыслящих и даже просто мыслящих «распыляли». Сергей Владимирович уверяет Городкова, что непокорных просто ссылают в ещё более заполярный город, но стоит ли ему верить?.. Однако в «Новой реальности» пропадают и рядовые обыватели, не тянущие на возмутителей спокойствия, — квартирная хозяйка Городкова и её юная дочь Стелла, случайная любовница московского гостя, — а это уже «кивок» на «Град обречённый» и Красное здание, пожирающее горожан без разбору.
Заметна перекличка повести Куприянова и с современным литературным произведением — «Северным Берлином» Григория Аросева («Новый мир», 2016, № 11), который я не так давно рецензировала для «Урала» (2017, № 6). Но при очевидном сходстве сюжета, развивающегося на территории фантастического города, это повести-антагонисты. Если персонажи Аросева, оказавшиеся в Северном Берлине — гетто, с точки зрения приличной публики, — начинают думать над своим положением, сопротивляться «обстоятельствам непреодолимой силы», в итоге действовать, а в целом духовно расти, то у Куприянова всё наоборот. Сотрудник «Городничего» Андрей, на первых порах мечтавший, как вернётся в Москву, заняться привычными журналистскими расследованиями, тосковавший по возлюбленной Лене, с течением не такого уж долгого времени нравственно опускается и духовно черствеет. Его деградация прописана автором в тонах уныло-серых. Андрей не сопротивляется эвакуации в городок, а прибыв туда, вскоре не может выйти на сеанс «мысленной связи» с покинутой подругой, оставшейся в столице совсем одинокой, не находит силы духа написать ей ответное письмо. Что там письмо — он со спокойной совестью «сдаёт» Сергею Владимировичу эвакуированного Петра, шапочно знакомого по Москве коллегу, и спит с его женой, а потом даже не интересуется её судьбой. Журналист становится штатным сексотом и еженедельно приносит «шефу» записи чужих разговоров и т.п. Когда Андрей наконец берётся за письмо Лене, то бесстрастно фиксирует, что «разучивается думать», но его это почти не пугает, и что его всё меньше трогает происходящее с ним и внутри него. Он уже не видит других, лучших своих сущностей, чем «развеивал тоску» поначалу, — такой, как есть, Андрей себя вполне устраивает. В финале повести его даже не волнует, что городок открыли и объявили о праве всех эвакуированных вернуться в родные пенаты. Он не хочет никуда уезжать и зовёт к себе Лену. Если Северный Берлин — город для тех, в ком душа жива, то городок — идеальное место обитания «мёртвых душ».
Кстати, мёртвые души не для красного словца притянуты — в середине повести появляется картина, привезённая из Москвы Олесей, женой Петра. Судя по описанию полотна, это вылитый «Остров мёртвых» Бёклина.
Духовное вырождение Андрея изображено убедительно. Вот только жаль, что автор дал ему фамилию Городков и тем самым, как и эпиграфом, выдал собственную интригу. Центральный персонаж (надеюсь, понятно, почему я называю его фокальным, а не главным героем?) был изначально плотью от плоти зловещего городка. Апатия души, сон разума и отказ от свободы — высшее счастье Городкова, заявленное на стадии эпиграфа.
Возможно, автор хотел заранее подготовить читателя к мысли, до которой доходит Андрей своим обленившимся мозгом: «…Весь наш народ выражен этим городком — твердый, непоколебимый, упрямый. Мы населили собой даже ледяные пустыни, понимаешь? Разве нас смогут одолеть? Тут мало приходит информации о войне, но я думаю, что все враги, как всегда, обречены. …Городок — это все мы»? Но конец повести и без того прочитывается из её начала. Слишком много аллюзий рассеяно по тексту, слишком лобовые намёки и явные переклички позволяет себе автор. Действие «Новой реальности» происходит в явно не случайных сумерках, пасмурности или темноте. Эта авторская задумка пагубно воздействует на читательский интерес, убивая в нём порывы возмутиться, испугаться, проявить «милость к падшим». По крайней мере, со мной вышло именно так.
Ядовитую антиутопию Игоря Сахновского «Свобода по умолчанию» читать захватывающе интересно, поскольку там острейшая социальная сатира тесно сплетена с авантюрным романом. Стоит ли говорить, что со «Свободой по умолчанию» «Новая реальность» тоже содержит ряд перекличек?.. Правда, у Сахновского сложнее сконструировано само общество тёмного будущего…
Неудавшийся побег Андрея из городка также имеет множество литературных прообразов — от провального перехода через границу Остапа Бендера до нелепой попытки уплыть с Соловков на катере в «Обители» Прилепина. Определение принципу, по которому сделана повесть, просится «заимствование». Ну, хорошо — продолжение традиций.
«Новая реальность» сделана профессионально, но это коварный профессионализм хорошо начитанного, умеющего управляться со стереотипами и «уже сказанным» писателя. Эта вещь в самых важных моментах повторяет давно признанные литературные шедевры, и нельзя отмахнуться от чувства вторичности креатуры Куприянова. И наконец, она насквозь публицистична, даже памфлетна.
С одной стороны, это не вина, а беда автора — вторичны обстоятельства, порождающие такого рода социальную фантастику. С другой стороны, только ли на время и внехудожественные обстоятельства списывать такие лобовые ходы и приёмы, как ренегат Городков, работающий в городке в «Городничем»? Или всё-таки предъявлять авторам антиутопий запрос на сочинительство, работу фантазии, тонкость изложения? Помнится, ещё Даль определял писателя как сочинителя!
Возможно, издатели и публикаторы, движимые благими антитоталитарными намерениями, прикрывают глаза на литературную ходульность иных произведений. Для «Знамени», делающего упор на гуманистический пласт современной литературы, «Новая реальность» — вполне характерная публикация по содержанию. А вот по форме — на страницах этого журнала встречалось и лучше.