Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2017
Борис Телков — прозаик,
очеркист, автор 30 книг. Лауреат Всероссийской литературной премии имени П.П.
Бажова, лауреат премии губернатора Свердловской области. Живет в Нижнем Тагиле,
работает редактором молодежного журнала «МАКАР».
Здесь пил Диего
Два-три слова перед…
Здесь пил Диего
Эту корявую надпись, сделанную углем — вероятнее всего, головней от потухшего костра, — я увидел на бетонном волнорезе на пляже неподалеку от Туапсе.
Я не знал никакого Диего, но мне понравилась то, что он нацарапал на стене. От этих трех слов веяло чем-то романтическим, складывающимся в небольшой рассказ о любви. И не важно, что Диего — это какой-нибудь студент Дима, вероятнее всего, раздолбай, который приехал на юг с Урала на последние деньги с друзьями или возлюбленной, и на берегу моря ночью они жгли костер — длинные искры вспарывали беспросветно черное небо, — ребята купались голышом и пили из полторашек дешевое местное вино. Наверно, утром ему было плохо от этого недобродившего молодого вина, может быть, потом они даже поругались с девушкой и расстались навсегда, но он успел сделать эту надпись на волнорезе, которая взволновала меня ощущением чего-то прекрасного и даже трагического.
Не исключаю того, что для многих людей фраза «Здесь пил Диего» не более чем вариант надоевшего «Здесь был Вася». Такие же три кратких слова, одно из них то же самое. Можно с уверенностью сказать, что лжеиспанец написал ее с той же целью, что и Вася, — оба хотели оставить память о своем присутствии. И тем не менее какая разница между этими вариантами! Опять же, возможно, только для меня…
Короче говоря, поймав ощущение, получив творческий толчок, через пару месяцев под барабанную дробь осеннего дождя по оконному карнизу я написал рассказ о любви. Да! Там не было никакого Диего, и вся моя грустно нелепая история происходила далеко от южного моря, сыпал хлопьями снег, и никто не пил терпкого испанского вина, а только водку. И все же Диего — не Дима! — незримо присутствовал в нем своим жарким прерывистым дыханием и невнятным шепотом…
В общем-то вот и все, что я хочу сказать по поводу этой книги. Тут собрано то, с чего — опять же для меня! — начинается рассказ, повесть или роман. Потом, возможно, сама исходная фраза или история растворится, исчезнет из рассказа, но свою миссию она уже выполнила…
Я — маленький. Мы с отцом вышли из дома, он держит меня за руку. Я ступаю неуверенно, ноги мои заплетаются, скручиваются в косичку. Яркий мир слепит глаза, все вокруг интересно. Засмотревшись на проехавшего велосипедиста, я спотыкаюсь о брусчатку и лечу носом вперед. Каменная мостовая стремительно приближается, и когда я уже зажмурился в ожидании удара, вдруг резко взлетел вверх, в небо. Я — спасен! Я висел на папиной руке, как на парашютных стропах.
— Ну, что же ты, а? — слышал я откуда-то свыше насмешливый голос.
С тех пор прошло много-много лет… Порой мои ноги так же заплетаются, как и в детстве, я неуклюже брякаюсь о землю и в те пару секунд полета надеюсь, что меня спасет от падения всесильная рука и раздастся отеческий голос:
— Ну, что же ты, а?
***
В детстве в нашем поселковом магазине продавались трюфели. Эти шоколадные пирамидки стоили баснословно, по-моему, что-то около 8 рублей за килограмм. Их никто не покупал, зато все дети (думаю, и взрослые) ими любовались. Это было лакомство из какого-то другого, сказочного мира. Возможно, даже из коммунизма.
Я тоже истекал слюной, глядя на них, а покупал арахис или морские камушки.
Прошло несколько десятков лет. Теперь я могу позволить себе эти трюфели хоть каждый день, но не хочется. На моем рабочем столе, как и в детстве, морские камушки. И бутылка газировки «Лимонад» или «Дюшес», которые я пил в своем детстве. Именно та, советская, «стеклянная», а не нынешняя, пластиковая.
И еще о любимых напитках. Жарким летом, наигравшись вдоволь во дворе, я забегал в огород и припадал губами к нагревшемуся под солнцем водопроводному крану. Конечно, можно было пойти домой и зачерпнуть из ведра ковшиком колодезной воды, но в те годы она казалась мне невкусной, зато по этой, чуть ржавой, теплой, сладковатой от привкуса железа, я скучал всю зиму. Остерегаться бактерий, разных кишечных палочек никто в нашем поселке и не думал. А ведь воду качали напрямую, без всяких очисток из пруда…
***
Эта фраза нашла приют лишь в моих ушах.
***
Вот проехал мимо из самого моего детства автобус — пузатый старина «ЛАЗ», громко попердывающий и источавший на всю улицу запах бензина и масла. В детстве все машины так вкусно пахли!
***
В детстве меня все шпиняли за то, что я смотрю исподлобья. И мама, и родственники, и учительница в школе говорили мне, что это неприлично. За свой взгляд я не раз имел проблемы с поселковыми пацанами. В юности, когда познакомился со своей будущей женой, ее маму раздражало, как я смотрю на нее…
Потом, с годами окружающие перестали обращать на это внимание. Либо я исправился, либо все уже смирились, дескать, старую собаку новым фокусам не учат. Почему я об этом вспомнил? Не знаю, но если бы сейчас кто-то мне сказал: «Ты что, Борька, глядишь исподлобья?», было бы приятно, словно получил весточку из далекого прошлого.
***
Школьная развлекаловка 70-х годов. Мальчишки цепляли девчонкам сзади на юбку прищепку с длинной ниткой. Нитку незаметно набрасывали ей на плечо и спрашивали:
— Что это такое на плече?
Девчонка дергала за нитку и задирала, таким образом, сзади сама себе подол.
Организатор этой неприличной акции кайфа от сделанного не ловил, потому как должен был быстро-быстро убежать от разъяренной тигрицы. Зато какой тайный, стыдливый восторг, чуть ли не обморок испытывали те пацаны, которым удавалось на долю секунды увидеть мелькнувшие тощие девичьи ягодицы в розовых или синих панталонах.
Нынешним тинэйджерам и активным пользователям ПК этой радости не понять.
***
В пору моего детства, а это конец 60-х — начало 70-х годов, у мальчишек в дефиците были:
1.
Подшипники. Они шли на изготовление
самокатов. Это были колесики для них — два сзади, помельче, и один, большего
диаметра, впереди. Сделавший самокат сталкивался с другой проблемой — где
кататься? Асфальтированных дорог в поселке не было, поэтому выносили мозги бабушкам,
грохоча по брусчатке.
2.
Трубки всех диаметров. Лучше
толстостенные. Взрослые пускали их на самогонные аппараты, а мы, дети, из них
делали «поджиги» и «дуры». Это самодельное огнестрельное оружие было не совсем
безобидным, поэтому, как его изготовить, рассказывать не буду. Им пользовались
местные хулиганы — пуля (шарик от подшипника, обрубок гвоздя) влегкую пробивала
консервную банку.
3.
Цветная изолента, синяя, а еще лучше
красная. Это для пижонов. Ею обматывали все — ручки ножей, рогаток,
велосипедные рули и т.д.
4.
Круглая авиационная резина — страшный
дефицит. Без нее приличную рогатку не сделаешь.
5.
Противогаз. Его разрезали на полоски и
тоже использовали как резину для рогаток.
6.
Карбид. Взрывчатое вещество. Тоже не буду
рассказывать, а также про марганец, алюминиевую пудру.
7.
Свинец. Шел на грузила для удочек, а также
из него выливали кастеты и наладошники как оружие при разборках с городскими
пацанами. Умельцы из свинца выливали пистолеты и красили в черный цвет. От
настоящего трудно отличить, особенно при нападении и в темноте. Милиционеры такие
пистолеты изымали, а владельцев ставили на учет.
8.
Сухой лед, выпрошенный у продавщиц
мороженым. Мелкие пацаны его «курили»: сворачивали из газетки цигарку, насыпали
туда крошки льда и пыхтели «дымом».
9.
Увеличительное стекло. Очень нужная вещь. Через
него можно рассматривать грязь под ногтями или же выжечь имя любимой девочки на
парте.
10.
Китайские кеды. Лучшая в мире обувь. Так
нам, голодранцам, казалось.
11.
Гудрон. Его тупо жевали вроде жвачки. Зубы
черные, вкус отвратительный. Правда, некоторые кулинары разжеванный кусок
обваливали в сахаре, но это ненамного и ненадолго улучшало его вкус. В чем кайф
от жевания гудрона, теперь я, нынешний, не пойму. Но жевали практически все.
***
На акациях появились стручки. Вдруг вспомнилось, что в детстве мы их очищали от горошин, надкусывали край и использовали стручки как свистульки. С конца июля по сентябрь стоял пронзительный свист по всему поселку. Умельцы даже наигрывали на такой свистульке мелодии. Нынешнее поколение, кажется, незнакомо с такой забавой. Зачем? Все вплоть до губной гармошки можно купить в магазине. Пропадает мальчишеская «рукастость», когда из ничего делается игрушка, потеха.
Попробовал, уже взрослый, сделать себе свистульку из стручка. Не получилось. А ведь раньше мы их делали на бегу…
***
Поэт Владимир Хаин рассказывал, как однажды в 60-х годах тагильские литераторы поехали в Свердловск на совещание молодых писателей. Никакой еды с собой не взяли (про выпивку Владимир Иосифович ничего не сказал) и по дороге съели хаинский кочан капусты. Тогда я постеснялся спросить Владимира Иосифовича, для чего он взял капусту с собой на совещание. Наверное, все-таки была выпивка.
В те же годы тагильское литобъединение часто ездило в лес на пикники. Однажды какой-то шутник или завистник каким-то образом забросил щеголю Хаину окурок в галифе, а потом все литераторы гурьбой сдергивали с него, стонущего и матерящегося, штаны.
Примерно во второй половине 80-х мы выступали с Хаиным в книжном магазине. Я читал жалостливый рассказ «Ромка», который занял первое место на городском конкурсе, а Владимир Иосифович — стихи про стройку. Мне достались жидкие хлопки, зато Хаина, одетого в спецовку, сжимающего мозолистой рукой буханку хлеба, едва ли не кинулись подбрасывать под потолок. После выступления он мне доверительно пророкотал: «Когда работаешь на публику, главное, старик, голос, интонация. Хочешь, я прочту тебе телефонный справочник и ты зарыдаешь?»
Хаин постоянно актерствовал. На одном из заседаний студии «Ступени» он дремал, слушая начинающего поэта, потом вдруг, побагровев, вскочил: «Как?! Вы не знаете, что такое аллитерация?..»
***
Прошлым летом, сколачивая на даче забор, проткнул ногу ржавым гвоздем. Почти насквозь. Выкатилась багровая бусинка крови, и все. Сколько я ни тискал грязную ступню, кровь больше не выделялась…
Нечто подобное у меня было в детстве, когда я на первой своей рыбалке в селе Петрокаменском наступил на плоту на гвоздь. Так же совсем не было крови, а через день я уже лежал в больнице без сознания с диагнозом заражение крови. Местная земля была слишком жирная, и любая царапина в тех краях долго заживала.
Как сквозь сон, помню, надо мной склонилась пожилая медсестра и прошептала:
— Вот и третий…
Потом я узнал, что тем летом уже умерли в селе два мальчика из приезжих.
Хожу на пятке по дому и невольно вспоминаю тот случай. Все вспомнилось живо, до деталей, и даже походка стала та, которой я топотал по бревенчатой больнице сорок лет назад.
***
Слышал, будто бы в Коктебеле стояла парковая скульптура: человек, сидящий на скамейке и что-то строчащий в блокнот. На постаменте подпись: «Лучший отдых — это наблюдение».
Вроде про писателей, а вроде и нет…
***
Наконец-то весна вспомнила о своих обязанностях. Снег частично сошел, образовались огромные лужи, которые за ночь затягивало толстой коркой льда. По утрам школьники с ранцами за плечами радостно бегали по этим ледяным стеклам, катались и топали ногами. Стоял такой грохот, как будто они резвились на жестяной крыше.
***
— Давайте говорить и не понимать друг друга!
***
Женщина в маршрутке звонит по телефону:
— Мама, срочно поймай Владика, помой его, подстриги все ногти и уложи спать!
***
В маршрутке все пассажиры сидят в наушниках, с закрытыми глазами. Полная потеря интереса людей к себе подобным. Раньше мужчины переглядывались с женщинами, а сейчас — бум-бум-бум! Поехали!
***
Ко мне в кабинет однажды через форточку залетел воробей. Отложив работу, я принялся его ловить. Кому случалось заниматься подобным сафари, могут мне только посочувствовать. Все, что могло упасть на пол, оказалось на полу, а что могло разбиться, разлетелось вдребезги. Перепуганный воробей нагадил на клавиатуру. Если бы меня в тот момент спросили, кого я больше всего ненавижу, и предоставили список из величайших негодяев мира и воробья, пернатому икнулось бы в первую очередь. Сначала я его хотел только поймать и выпустить в окно, но через полчаса я уже жаждал крови, и побольше.
Когда же я все-таки поймал воробья и выкинул его в форточку (живым!), мне вдруг ни с того ни с сего стало грустно. Мои ладони пахли птицей. Это ни с чем не сравнимый запах, похоже пахнет лишь макушка мальчишки, который весь день носился по улице, попадал под дождь и грелся на солнышке.
Я вспомнил, что в далеком-далеком детстве у меня был свой снегирь. Он жил у нас в гостиной, домом его был огромный фикус, который рос в кадушке и занимал полкомнаты. Снегирь еще затемно будил нашу семью протяжным свистом и садился на плечо тому, кто первый входил в комнату. Птичка прожила у нас года два, потом ее съела кошка. Помню, я со слезами собирал в спичечный коробок разлетевшиеся по всему дому красные перышки. Какое-то время я хранил этот коробок, иногда раскрывал его и нюхал, как пахнет мой снегирь.
***
В маршрутке женщина с козьими глазами смачно, не торопясь облизала гибким языком свои пухлые губы, и мужики, сидящие напротив и наблюдавшие за этим процессом, как по команде, проглотили слюну.
***
Юг. Дворник-женщина метет дорожки в парке дома отдыха, а рядом на бетонном бордюре сидит сын-подросток, длинно плюет себе под ноги и с тоскливой ненавистью смотрит на мать. Ему кажется, что все люди в мире созданы для отдыха, а они с матерью для работы.
***
Любимый собутыльник и очень близкий мне человек по фамилии Мамин-Сибиряк…
***
На стене длинного дома сталинской постройки надписи: «Карина»… «KARINA»… «Я люблю тебя Карина»… «Ай лав ю Карина»… «Сука ты крашена»… И все одним почерком.
***
Над стаканом горячего чая струился, играл пар, как северное сияние.
***
По улице важно вышагивал черный от солнца и грязи бомж с тростью в руке.
***
Из разговора двух женщин.
— Когда вдруг начинаешь жить одна, без семьи, самое трудное — готовить только для себя, на одного человека.
***
Конец июня. Засуха, пекло. После выходных на работу женщины приходят с обгорелыми плечами и поломанными ногтями. Дорвались до земли.
***
На крыше туалета осиное гнездо, похожее на вязанную из серых ниток пятку носка. В дырку этого носка влетала оса, чем-то шуршала деловито и вылетала прочь.
***
Зарос так, что стал похож на старого юношу или юного старика. Наконец решился пойти в парикмахерскую — не люблю я это дело. Пока стригут, нравится, даже засыпаю от массажа головы. Приятно, когда женские пальцы перебирают твои волосы. Потом с неделю не могу привыкнуть к своему новому облику, даже впадаю в легкую депрессию.
Вспомнил, что меня в детстве стриг маленький аккуратный старичок в нарукавниках и фартуке. На кресло он ставил потертый коричневый ящичек и лишь после усаживал меня. Я очень волновался и даже слегка побаивался машинки. Нет, не электрической, как сейчас, а простой, механической: при первом прикосновении она казалась ледяной и иногда не стригла, а выщипывала волосы. Меня всегда стригли под полубокс. Мне нравилось это название прически, казалось, она придает мне мужественности, кроме того, я очень гордился тем, что мой юный в те годы дядя занимался боксом. Еще помню, что в приемной комнате из эбонитового радио, висящего на стенке, всегда вполсилы играла какая-то бравурная музыка, а из окна сквозь листья тополя ярко светило солнце. Напротив входа в парикмахерскую была детская площадка с металлическим стендом, где был нарисован розовощекий улыбающийся крепыш в сатиновых трусах, вытирающийся полотенцем, а над его головой надпись: «Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья!»
Неужели я ходил в парикмахерскую только летом?
***
Смерть приходит, когда ты счастлив.
***
Последний
рабочий день перед 8 Марта. Рабочим его можно назвать очень условно. С утра
мужчины кучкуются, заговорщицки озираются по сторонам, шуршат бумажными
купюрами. Женщины пришли нарядные и томно вздыхают.
К
магазинам цветов то и дело подъезжают машины. Только в преддверии 8 Марта можно
увидеть очередь, полностью состоящую из мужчин…
У киоска
«Роспечати» стоит старичок. Кажется, он вылез наружу из 70—80-х годов. На нем
кроличья шапка, пальто с каракулевым воротником, на ногах суконные боты. От
него едко пахнет дустом.
Дедок
плохо слышит, поэтому почти просунул косматую седую голову в окошечко киоска.
За ним выстроилась нервная очередь.
Разговор с
продавщицей.
— Девушка,
с праздником тебя… Грустно, наверно, тебе тут сидеть…
— Спасибо,
дедушка, я привыкла.
— У тебя
открытки с Восьмым марта есть?
— Есть.
— Красивые?
Покажи…
Продавщица
разложила перед ним веер открыток.
Дедок
долго их разглядывает, шевелит синими губами.
— Да-а,
красивые…
Потом
печально, даже обреченно:
— Эх,
только я ничего не вижу. Хотел открытку послать, а подписать-то уже не смогу…
Продавщица
успокаивает старичка:
— Дедушка,
а сейчас открытки давно никто не подписывает. Там все уже написано!
— Да? А
кто написал-то? — удивляется покупатель.
— В
типографии.
— Хм… Надо
же!.. А они что, всех людей знают? — заподозрил что-то неладное дедок и еще
глубже проник в киоск.
— Да нет,
дедушка! Так… общие слова.
— Да?..
Старичок
задумался, вздохнул, потом аккуратно выложил на тарелку горсть мелких монет:
— Подыщи,
милая, открытку для Полины Григорьевны. И чтобы слова там были хорошие…
***
Всю ночь гулял шальной ветер. В весенней мгле стоял тонкий стеклянный звон, словно кто-то ронял спички на пол, — то осыпалась с сугробов льдистая накипь.
***
История из того времени, когда с прохожих сдергивали норковые и даже кроличьи шапки. 90-е годы…
Один мужик, в прошлом мастер спорта по бегу на длинные дистанции, поздним вечером возвращался с работы домой. Вдруг кто-то подкрался сзади и сдернул с него шапку. Мужик обернулся и увидел вора, убегающего по аллее. Он — за ним! Бывший спортсмен мог легко догнать его, но он решил его помучить. В течение получаса он бежал за ним, не отставая, но и не приближаясь ни на шаг. Погоня закончилась тем, что воришка-неудачник, практически бездыханный, рухнул на снег. Жертва пару раз пнул его в недвижимый (чуть не написал «бездыханный») зад, забрал шапку и пошел домой. Сколько раз он ни оборачивался, вор продолжал лежать на тротуаре.
***
Случилась эта неприличная история лет двадцать назад, как раз в то время, когда ни у кого из нормальных людей в стране не было денег.
Появился в ту тяжелую пору у моего отца странный друг. Никогда не было, а тут — бац! объявился. Жил он на другом конце поселка, и звали его Сашка. Не знаю, как друг друга нашли эти два нелюдима и молчуна, но только мой одинокий отец каждый вечер запирал дом на клюшку и шел к нему в гости. Они молча играли в карты и смотрели телевизор. Сашкина жена выставляла на стол чугунную сковороду жареной картошки с мясом — супруги держали скотину, поэтому могли позволить себе такую роскошь. Иногда отец приносил с собой чекушку спирта неизвестного назначения, купленную в поселковом «комке».
Так они сидели за столом до одиннадцати часов вечера, похожие друг на друга, как братья: оба худые, носатые, со всклокоченными седыми волосами, держащие в жилистых руках потрепанные карты. За весь вечер они произносили не более двух десятков слов…
Перед тем как расстаться, они выходили на крыльцо покурить, и тогда Сашка говорил отцу:
— Заезжай завтра за навозом… Там набралось уже с пару тележек.
Привезти этот самый навоз вскоре превратилось в нашем доме в обязаловку. Пока Сашка не умер, отец возил этот самый подарочный навоз со мной и с моими сыновьями. Когда у нас не было возможности приехать к нему в поселок, он в одиночку катил тележку, надрывал жилы.
Короче говоря, мы покрыли весь наш огород толстым слоем этого шоколада в надежде на невиданный урожай. А в итоге наши грядки затянул такой густой цеплючий травостой, какой не увидишь и в поле. Семена всех злаков, которые съели коровы, оказались у нас в огороде. Естественно, что добрые растения не выдержали с ними конкуренции, впали в депрессию и самоликвидировались.
Мы никогда не держали скотину, поэтому не знали, что навоз прежде, чем стать удобрением, должен вылежаться, перегореть.
Потом мы продали «фамильную усадьбу», купили отцу квартиру. У дома за несколько лет дважды поменялись хозяева. Прошлым летом я проходил по родной улице, заглянул в огород нашего дома и не увидел никаких посадок, лишь полусгоревшую баню, со всех сторон затянутую «травой по пояс».
Одним словом, навоз и удобрения — это разные вещи…
***
Как недавно выяснил, у библиотекарей тоже есть определенная специфика работы: нередки случаи, когда читатели зажимают и тискают их меж книжных стеллажей. Ученость возбуждает.
***
1986 год. Поэт Леонид Шкавро
вел семинар на областном совещании молодых писателей в доме отдыха «Шарташ». О
нем ходили мрачные слухи как о самом безжалостном критике, поэтому еще до
начала работы совещания поэты сложили афоризм: «Путь в литературу вымощен
шкаврами».
На этом же совещании поэт
Женя Туренко был разгромлен «мэтрами», вечером напился портвейна, ходил по
коридору корпуса в белых носках, громко читая свои стихи. Около полуночи дверь
нашего номера с грохотом распахнулась: на пороге стоял рыжебородый богатырь
Евгений Зашихин, тогда, по-моему, еще критик с «Урала», держащий на руках, как
утопшего мальчика, бездыханного Туренко. «Ваш?» — грозно спросил критик. «Наш…»
— чуть помедлив, сознались мы с Овсепьяном, мирно попивавшие «портвешок».
«Забирайте, а то убью — спать не дает и Львом Толстым себя называет…»
Лишь
только Зашихин ушел из комнаты, Женя вскочил и вновь куда-то убежал в своих
белых носках.
Через
час Женя вернулся в уже грязных носках и, обессиленный, рухнул на свою кровать.
Мы с Овсепьяном под винцо продолжали разговор о том о сем…
Вася
вспоминал свою службу в Морфлоте.
—
Наше судно стояло у берегов Италии. Антенна телевизора поймала местную
передачу. Показывали бои без правил. Ужас, кошмар! Представляешь, один другому
ка-ак врезал! Тот упал, а этот сначала попрыгал на нем, потом раздвинул ноги и
ка-а-ак даст ногой по яйцам!!!
Женя
испуганно вскакивает с кровати:
— Это на каком семинаре было?!
***
Девочка у кассы:
— А для маленьких людей сколько билет стоит?
***
Воспоминание из 90-х.
30 апреля — последний рабочий день. С завтрашнего дня — майские праздники. Я — начальник дорожного участка, а мои рабочие — старушки и алкаши. У тех и других уже праздничное настроение: бабушкам не терпится пристроиться к какой-нибудь очереди за продуктами, мужикам откровенно хочется выпить. Перед началом смены я их строго-настрого предупредил, чтобы не нарушали дисциплину. Они дружно кивали головами.
Я уехал в управление. Возвращаюсь через час и вижу желтые дорожные куртки в длиннющей очереди в ларек. В бешенстве направляюсь туда. Я не дошел метров тридцать, как меня заметили. Испуганный шепот по очереди:
— Боря… Боря идет! Бежим!
Паника, толкотня. Мои рабочие выскочили из очереди… а следом за ними ломанулись и все остальные. Площадь вокруг ларька опустела. Я стою один.
Все. Боря пришел.
***
90-е годы. Всюду «блошиные» рынки. Возле трамвайной остановки выстроился ряд торгующих всякой всячиной. Среди старушек возвышается огромного роста бородатый мужик в брезентовом плаще и болотных закатанных сапогах. Этакий Иван Сусанин. Перед ним тазик, накрытый ситцевой тряпкой.
Мужик глухим басом:
— Покупайте пирожки… Пирожки!
И зловеще добавляет, посверкивая глазами из-под мохнатых бровей:
— Они еще теплые…
Прохожие от этих слов шарахаются в сторону.
***
Один известный екатеринбургский бард, женский сердцеед, когда в очередной раз имел большие проблемы по поводу уведенной чужой жены, воскликнул, рвя на себе остатки седых волос:
— Ну, когда же придет эта… эта… импотенция! Да сколько можно страдать!!!
***
В полупустой маршрутке ехали две пьяненькие женщины лет под пятьдесят. Кажется, с кладбища — на их головах были черные косынки. Тетеньки лениво переговаривались меж собой, порой задремывали. На одной из остановок в маршрутку вбежал бодрый мужичок с пучком саженцев в руках. Одна из женщин некоторое время рассматривала садовода, потом хмуро сказала подруге:
— А мне мужик нужен…
— Да тише ты! Что люди подумают?
— А мне по хрен, что они подумают… Мне все равно мужик нужен.
Мужичок, видя, что женщины подвыпившие и способны на все, спрятался за своими саженцами. Сидел тихо, как в кустах.
Некоторое время ехали молча. Потом — снова:
— А мне мужик нужен.
— Поняла, поняла, потом поговорим… Винца возьмем и перетрем.
— А че потом-то? Давай сейчас!
— Да неудобно!
— Неудобно ей… А у меня проблема!
— Знаешь, не у одной тебя проблема. Сиди и молчи. Как я.
— Че молчи-то сразу? У меня баба пропадает!
Пауза. Обе тупо смотрят друг на друга.
— Не поняла что-то… Постой, какая еще баба?
— Живая!
— Понятно, не мертвая. Ты про себя сейчас?
— Тьфу! Про облепиху в саду. Ей мужик облепиха нужен. Понимаешь, баба у меня живет, дышит, красивая такая, а мужик, с-сука, умер…
— Да-а… — после непродолжительного молчания, с горечью и обидой: — Что-что, а это они могут.
Садовод, поняв, что разговор идет о саженцах, высунулся из-за кустов и улыбнулся женщинам.
Когда он вышел на своей остановке, одна из них сказала:
— Хороший, наверно, мужик…
— Да-а, садовод…
***
Начало 90-х. Пирушка на
квартире у Жени Туренко. Читаются стихи, опрокидываются рюмки. Пьяненький
хозяин, выудив с книжной полки какой-то томик, пристает к каждому с тихим
осторожным вопросом: «А вы читали корейскую поэзию? Нет? Н-ну, извините…» И так
по кругу…
Наконец, нарвавшись на эрудита,
он радостно восклицает: «Как здорово, что вы читали! Не правда ли, такая
херня?!..»
***
Дунул ветер, и зонт из гриба превратился в рюмку.
***
Особенность нынешнего Нового года — после праздника во дворе ни одной выброшенной живой елки.
***
Владимир Чугунов, поэт, один из основателей поэтической студии «Ступени». Добрейший человек.
Незадолго до смерти Чугунова мы — я, Аникин и Жеребцов — побывали в гостях у поэта. Андрей тогда собирался издавать журнал «Провинциальные страницы». Хозяин дома сидел на диване в рабочей спецовке и угощал всех кофе с коньяком по-болгарски. Он показал нам множество фотографий, читал стихи, а когда мы собрались уходить, проводил нас в домашних тапочках до первого этажа. Махал нам вслед рукой. Уже на вокзале острый на язычок Жеребцов пошутил: «Чугун долго не остывал…» Вот и остыл.
***
Выступал в детской библиотеке. Библиотекарь о нынешних школьниках:
— У-у, знаете они какие! Им язык в рот не клади!
И еще…
Школьник пишет: «Пиздчая бумага».
Другой читает стихи:
— Вам — хорошо, а ему каково?
В слове «каково» делает ударение на «а».
***
Все, что мне помогает писать, мешает жить.
***
Поздним вечером возвращался после пьянки домой. Подстывшая снежура хрумкала под ногами и тонко позвякивала, как хрусталь. Я шел в темноте по ледяному хрусталю.
***
Дачный поселок Капасиха. В автобус, собирающий дачников, толкаясь, лезут бабушки и дедушки с бутылями артезианской воды. Она у них в руках, в рюкзаках и чуть ли не в зубах. Взбираясь на подножку, они громко пукают от напряга и ругают молодежь, если она успевает раньше них занять сиденье.
***
Двое беседовали, стоя на тротуаре, по которому ползали вылезшие неведомо откуда дождевые черви. Один человек говорил другому жесткие вещи, а тот стоял и смотрел на его ботинок, из-под которого торчал червяк.
«Знает ли он, что стоит на червяке? Может быть, сказать, чтоб отошел?» — мучился тот, кого отчитывали.
Под конец разговора, когда были сказаны очень обидные слова, первый с наслаждением крутанул ботинок и размазал полчервяка в слизь. «Значит, знал…» — обреченно подумал виноватый и почувствовал себя этим червяком.
***
У выкопанного чеснока белоснежно-фиолетовые, бугристые головки. Какая-то игра плоти.
***
Сквозь щели меж досок в дачный туалет падал солнечный свет. В его потоке медленно клубились пылинки, как звезды в космосе…
***
Из разговора:
— Ой, моя шапка пахнет вашей туалетной водой!
— Почему?
— Она лежала на полке рядом с вашей кепкой.
И радостно-мечтательно:
— А вечером мне муж синяк под глаз поставит… Точно-точно!
***
На улице темно. Окна в маршрутке заиндевелые. Пассажиры в наушниках и с закрытыми глазами. Страна глухих.
***
Окна в деревенских домах от солнца закрывают газетой. Бумага со временем желтеет, текст блекнет.
***
Не знаю, как вам, но лично мне осень нравится. И не только ее повядшая виноградинка, бабье лето. Но и моросящий дождь, и первый снег тоже. В отличие от других времен года, в осени нет никчемной суеты. Все как в еврейском анекдоте:
— Ша, ребята! Уже никто никуда не едет…
Зима чересчур бодрит. Она как тренер:
— Та-ак, не спать, не спать, еще один кружок! Побежали, а то замерзнете…
И бежишь, прикрыв, как Умка, нос варежкой от одной заиндевелой маршрутки до другой.
Весна будоражит, бурлит пузырями надежды. И все радужные, как мыльная пена. А что в итоге?
Про лето вообще говорить не хочется. Оно наступает тебе на пятки. Шепчет гадости:
— Посмотри, все отдыхают, а ты один работаешь. Какие деньки пропадают, а?
Сплошной невроз какой-то.
Осенью хорошо тупить, особенно по утрам или перед сном. Любоваться загаром. Своим, а еще лучше чужим. Пойти спать, но до постели так и не добраться, а в трусах и футболке сидеть на кухне и потягивать чай из любимой кружки. Ни мысли, ни чувств, ни желания. Лишь движение чая в пустоте тебя. Или стоять с полчаса босыми ногами на прохладном линолеумном полу, шарить глазами по книжным полкам и думать, что же такое интересненькое почитать на ночь. Потом взять книжку и уснуть на первой же странице.
Осенью невольно возвращаешься в прошлое. Даже самые неприятные былые мгновения уже не ранят сердце, а так, лишь слегка волнуют душу. Нахлынувшие воспоминания напоминают случайно найденную коробку с детскими игрушками, на которых сохранились почеркушки и следы твоих еще режущихся зубов…
Осень надо переживать душевно, по-пушкински. Если грусть — то светлая, если бессонная ночь — то преисполненная вдохновения (каждый понимает в меру своих способностей), а если выпитая бутылка вина — то с заезжим другом…
Зимой, когда все дороги в округе были переметены, а оттого гости редко навещали опального поэта в его имении, Александр Сергеевич охотно выпивал с Ариной Родионовной. Выпьет кружку-другую, сказки послушает. Выпивала ли при этом няня — неизвестно. Думается, да. А сколько ей было в ту пору лет?
Р.S. Кажется, я был несправедлив к зиме. Что-то в ней есть такое…
***
У женщин нет
достоинств, у них — прелести.
***
Утром на печи, еще теплой со вчерашней топки, грелись осенние мухи.
***
В деревенских магазинах вечный запах хлеба и тройного одеколона.
***
На банкете Х.
так набрался, что его вставная челюсть, оставленная перед сном на журнальном
столике, даже утром продолжала благоухать свежим перегаром.
***
Девочка трех лет самозабвенно бегает по кладбищу:
— Ой, какие красивые домики, как здесь хорошо!..
***
«Повидло» — есть что-то в этом слове подлое.
***
Вспомнилось… Поздняя осень. Площадь перед железнодорожным вокзалом в Екатеринбурге. Всюду лужи, грязь. Впереди легкой прогулочной походкой идет бомж. Он подбирает возле урны выброшенный кем-то пластиковый стаканчик, зачерпывает им воду из лужи с плавающими в ней окурками и как ни в чем не бывало продолжает путь, прихлебывая из стаканчика. Типа, курортник на Минводах.
***
К середине апреля снег на городском пруду потемнел. Белыми шнурами обозначились тропинки, протоптанные с одного берега на другой.
***
В середине апреля заморосил первый весенний дождь, который к вечеру потяжелел до хлесткого града, к ночи косо полетели хлопья снега. Утром деревья стояли, будто облепленные гипсом.
***
Удивительная вещь: ехали на пьянку в машине, и всем было так тесно, что не могли вздохнуть полной грудью, а когда возвращались ночью домой тем же составом, играли на гитаре, горланили песни, размахивали во все стороны руками и хотели по пути подсадить голосовавшую на обочине девушку.
***
Пожилая женщина разносила пенсию по домам и всегда боялась, что на нее когда-нибудь будет совершено покушение.
Как-то шла она с полной сумкой денег по адресам. Вдруг заметила, что за ней увязался какой-то парень: куда она, туда и он. Женщина страшно испугалась. Когда она проходила мимо мусорных контейнеров, ей со страху пришла в голову мысль прикинуться нищенкой. Подобрала палку и стала копаться в отбросах. Парень постоял, посмотрел на нее и ушел. Только бедная женщина облегченно вздохнула, как из кустов выскочила настоящая бомжиха и вцепилась ей в волосы:
— Сука, ты почему по чужим контейнерам шаришься!
Женщина кое-как отбилась от нее и едва спасла свою сумку с деньгами.
***
Поездка в поезде стала иной. Люди стали меньше общаться. Почти исчезли знаменитые «вагонные споры», откровения попутчику или попутчице под чай или под водочку. Все вертят в руках смартфоны или сидят перед ноутбуками, нетбуками — смотрят кино. Даже по ночам светятся экраны. Никто не интересуется пейзажем за окном или соседом.
Даже не с кем выпить. Копец! Сейчас хоть поставь на стол бутылку коньяка, никто не посмотрит, а раньше на запах уже слетались.
***
В конце восьмидесятых, во времена повального увлечения роком, поэт Гриша Алексеев носил на лацкане пиджака круглый значок «Доктор Рок». К сожалению, употребление алкоголя совместно с «колесами» не довело этого талантливого человека до добра…
Вкрадчивый, как дурной запах нечищеных зубов, шепоток: «А вы знаете, что Доктор Рок того-с… попивает, а?» — «Что? Попивает? Да этого не может быть, с-сударь!!! Вы оболгали последнего битника города, немедленно извинитесь! Попивает, ишь ты… Вздор все это! Доктор Рок пьет в полный рост! Да-с, милостливый государь!»
***
В начале бесснежного декабря на Театральной площади установили новогоднюю елку. Она стояла среди асфальта, стыдливо поджав ветви, как голый человек, вместо бани попавший на педсовет. На дворе + 1, от мчащихся по проспекту машин в воздух поднималась пыль. Как-то не верилось, что до прихода дедушки с внучкой осталось чуть более двух недель. Думалось, что нынче северным гостям лучше отправляться в путь не на санях, а на телеге.
Прошло еще десять дней. Белые хлопья так и не закружились в воздухе, а… снежный городок появился. Вернее, ледяной. Вывод: у нас в России, когда захотят, могут выкрутиться из любой сложной ситуации. Особенно если это касается праздника. Это святое. Пусть даже никто не думает омрачить нам веселье!
***
Порой поезд неожиданно и резко дергается, будто носильщик, подбрасывающий груз, чтобы ухватиться поудобнее.
***
Несколько лет назад прошел слух, что в Европе похитили скульптурку писающего мальчика. Все в шоке! Спорят, как им это удалось.
Эка невидаль! Поинтересовались бы лучше, как в Нижнем Тагиле в середине 19 века воришки сняли с пьедестала бронзового Демидова, работу французского мастера Бозио. Вот фрагмент из письма ссыльного революционера Адольфа Янушкевича, пребывавшего в Тагиле на должности помощника заводского библиотекаря и садовника: «Несколько дней тому назад здешние воры проявили небывалое проворство. На публичной площади стоял красивый памятник, посвященный памяти Николая Никитича Демидова. Воры сумели в довольно светлую ночь, орудуя рядом с будкой, где сторожа спали, снять его с пьедестала и унести огромный бронзовый памятник, весящий не менее 30 пудов! Случай помог привести к тайнику, где памятник был спрятан… Видел я сам беднягу…».
А лет пять тому назад достойные потомки тех крепостных воришек убрали с гранитного земного шарика двухметрового чугунного вождя мирового пролетариата. В самом центре города.
Можно сказать, что тырить памятники — это фирменная тагильская забава.
***
Морозный декабрь. Народ достал из шкафов старые свитера, у всех в офисе немного дачно-походный вид.
***
Однажды где-то около полуночи, когда я уже спал, позвонил развеселый, пьяный Женя Туренко и заплетающимся языком спросил, как зовут новую секретаршу нашего председателя Союза писателей. Спросонок я никак не мог вспомнить ее имя. Страшно разозлился на Туренко за прерванный сон, проворочался почти до утра, невольно пытаясь вспомнить имя этой злосчастной девчонки.
Часов в пять утра озарение: «Наташа!» Тут же звоню Туренко. Он, кажется, только-только рухнул в постель, еле промычал в трубку хриплым голосом:
— Але?
— Женя, тебе до сих пор интересно, как зовут секретаршу Блинова?
— Какую секретаршу?.. Кто это?..
— Это я, Женя. Не узнал?
— Какой кошмар! С ума сошел?! На кой черт мне секретарша?!
— Не знаю. Но ее зовут Наташа. Может быть, тебя еще чье-то имя интересует? Я полежу, повспоминаю…
— Да пошел ты!.. Да что же такое делается… — заканючил Женя. — Только заснул!
***
Я всегда читаю надписи на заборах и стенах домов. Сегодня на одной стене среди матерных слов и бездарного граффити обнаружил надпись, сделанную неуверенной детской рукой: «Папа врун».
***
1 октября. Холодно, 2—3 градуса, небо с синими студеными лужами и черными, тяжелыми, будто снеговыми тучами. Несколько раз на дню осыпался дождь.
День пожилого человека. У клубов и дворцов толпятся нахохлившиеся старички и старушки. Пахнет дешевыми духами времен Лени Брежнева, потом и мочой. Вечером пенсионеры побредут по домам с воздушными шариками и гвоздичками в руках. С ужасом думаю о том, что когда-нибудь и меня пригласят на такой «праздник».
Надо будет прихватить бутылку водки и пару пластиковых стаканчиков…
***
Колесики колбасы на раскаленной сковороде выгнулись и превратились в колпачки розовых лифчиков.
***
Директор одного из уральских преуспевающих заводов. Экстремал во всем.
Ездил на свое дочернее предприятие в соседнюю область на служебной машине
на скорости не менее чем
Разговор с шофером.
— Почему мы едем со скоростью
— Так успеваем еще…
— Остановись-ка…
Машина останавливается в лесу. Директор берет пакет и идет в лес. Полчаса собирает грибы. Приходит к машине:
— Ну, как у нас со временем?
— Если подбавим газу, то успеем!
И они мчатся со скоростью
***
Лев Исаакович Раудштейн звонит кому-то. Настаивает на встрече. Тот, похоже, отнекивается, ссылаясь на занятость. Лев Исаакович резонно замечает:
— Работа — не жид: в Израиль не убежит.
***
Супружеская пара решила познакомить холостого друга семьи со знакомой незамужней девушкой. Пришли втроем к ней в гости, попили, поели. Потом супруги незаметно перебрались в соседнюю комнату, оставив молодых наедине. Сначала было тихо, потом слышат:
— Смотри!
— Ничего себе…
— Раздвигай, раздвигай… Так, хорошо, вставляю…
— Осторожнее! Не порви… Да не туда, не туда!
Несколько секунд офигевшие супруги не решались заглядывать в комнату через замочную скважину. Любопытство все же победило… Они увидели, как молодые люди пытаются вставить в семейный альбом девушки выпавшую фотографию.
***
Восторженно о новом ректоре:
— Молодой! Красивый! Лысый!
***
Летом по утрам на всех вокзалах пахнет морем.
***
Ночью поезд тронулся так тихо, осторожно, что возникло ощущение, будто бы кто-то выдергивает из-под тебя матрац.
***
Очередь в магазине, где продавались петарды. Зашел папа с сыном. Малыш попросил купить петарду. Папа громко объяснил сыну:
— Понимаешь, это деньги, выброшенные на ветер. Во всех смыслах. Во-первых, они взрываются в воздухе, и — все! у тебя больше ничего нет. Во-вторых, знаешь, чем отличаюсь я, стоящий рядом, от тех, кто купил за две тысячи петарду и поджег ее? Я любуюсь фейерверком на халяву.
Очередь через некоторое время поредела в два раза.
***
Летом у женщин соленые соски.
***
Поезд остановился на какой-то глухой станции. Бревенчатые избы, зеленая церковь. По улицам едут телеги. В огородах копают картошку. Топятся бани. По перрону сам по себе гуляет козел.
Разговор пассажира с аборигеном в ботах, продающим тайком самогон на перроне.
— Мужик, это что, деревня?
— Да ты что! Это город.
— Да какой же город?! Смотри, вон козел ходит по перрону!
— Город, город. Ну, может быть, поселкового типа…
— Хорошо, хрен с тобой. А что у тебя в бутылке?
— Самогончик.
— А чем это он пахнет?
— Лимончик бросил.
— Отравишь небось…
— Да ты чо?! Хочешь, отхлебну?
— Ага, из моей-то бутылки… Давай ее сюда, горожанин!
***
По пути на дачу поселковое кладбище. Прямо у дороги мраморный памятник, на котором выбит портрет иронично улыбающегося мужчины. Его видно издалека. Этой улыбкой он встречает и провожает всех проходящих мимо. Ну-ну, дескать, поживите еще пока…
***
Бредут по заснеженной аллее двое старичков, он и она. Тихо обсуждают что-то свое:
— Моя пенсия и твоя пенсия — вот и получается много денег… Проживем!..
Трогательно так, что плакать хочется.
***
С годами слово «слабительное» не вызывает стыдливый смешок, а уже неподдельный интерес.
***
М.С. — доктор наук, безумная женщина. Всех называет уменьшительно-ласкательными словами, шепелявит, от всего в восторге. Полностью лишена чувства юмора. С удовольствием выслушивает любое мнение, но всегда остается при своем.
Было решено сделать ее научным редактором издательства. Нужно придумать название фирмы.
— Да, да, мои хорошие, я так и вижу название нашего издательства… Что-то вроде — «Образование», «Магистр», «Академия»… Жаль, что такие названия уже есть!
— М.С., а не слишком ли это помпезно для небольшого издательства? Может быть, что-то более остроумное и даже ироничное? Оно лучше запомнится.
— Да, да, лапушка, я обожаю все ироничное. Например: «Знание», «Наука», но они тоже уже существуют…