Сергей Сумин. Письмена листвы (гербарий для посвященных). Тексты 1994–2015 гг.
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2017
Сергей Сумин. Письмена листвы (гербарий для посвященных).
Тексты 1994—2015 гг. — Тольятти: Библиотека альманаха «Графит», 2016.
Сергей Сумин уже известен на
Урале: он регулярно посещает уральские мегаполисы — особенно хорошо им освоен
Челябинск. Он поэт, журналист, издатель –несколько лет издает в Тольятти
литературный альманах «Графит» (где с удовольствием печатает уральских поэтов)
и приложением к «Графиту» выпускает книги волжских авторов. «Письмена листвы» —
это сборник мини-новелл, или, скорее, стихотворений в прозе. Сам автор любит
называть свои тексты «афоризмами», хотя это, конечно, не афоризмы — слишком
расплывчаты и нежны.
Если пытаться коротко
охарактеризовать тольяттинского литератора, то, конечно, Сумин — несколько
странный автор, стоящий как бы наособицу среди своих многочисленных волжских
собратьев. И дело здесь не в текстах или в степени одаренности. Сумин — это
застывшие девяностые, причем девяностые в одном из тех своих проявлений, о
которых (парадокс, но, тем не менее) порой не хочется вспоминать. Это
девяностые самодеятельных поэтов, да и профессиональных часто тоже, которые «до
полной гибели всерьез» считали то, чем они занимаются, значимым, серьезным,
родным и любимым. Ничего у них не сложилось — ни со значимостью, ни с
серьезностью, ни с родным (врожденным, а не приобретенным), ни уж тем более с
поэзией как любимым делом. Но они продолжают жить и писать (не знаю, что тут
главнее, видимо, и то и другое — такое вот двуединство).
От такого зависания в 90-х — уже один шаг до признания: «Незаменимых нет.
Человек, которого хотя бы раз посетила мысль, что в общем-то без всего на свете
можно обойтись: без жены, без любви, без работы, без денег, без друзей, без
веры, — уже готов, пожалуй, к признанию жестокой мысли, что и мир без него
легко может обойтись». Исходя из этого, Сергей Сумин — поэт в классическом,
традиционном понимании этого слова, когда призвание ставится выше социальных
связей и житейского успеха. В то же время, то, что он пишет, — это не манифест,
а, скорее, палимпсест: ситуации смутно знакомы, история пишется на старых
листьях и листах, читателя ненавязчиво подводят к состоянию дежавю
и радуются его узнаванию-вспоминанию.
Тексты Сумина лиричны и
лаконичны, что, в общем-то, и отличает стихотворения в прозе от иных
разновидностей поэтического жанра. Вот, например, он говорит — от имени
Робинзона Крузо: «Внезапная яркая радость сегодня поутру… Только не нужно
думать, что я счастлив здесь».
Провозгласив, что «стихи
похожи на сны, только дневные», он создает образ поэта-сказочника, литератора андерсеновской ментальности. Поэту-мечтателю, видящему сны
наяву, доступны откровения: он знает, что стихотворение нельзя объяснить,
только понять. Он свободно читает то, что пишет ему листва, видит высший
промысел и вершину красоты — в женщине, остановившейся среди комнаты и
утирающей пот со лба. Поэт говорит о стихах, но слышится, что о жизни:
«Некоторые стихи похожи на недолгое расставание перед разлукой. Это слова,
которые говорят перед отходом поезда, перед последним гудком, и они обычно
самые важные». Текст не всегда совпадает с жизнью, где-то он параллелен ей,
где-то обозначен пунктиром — высоко над: «Мы — как облака, бегущие по небу, — не
имеем ни конца, ни начала. Человеческая индивидуальность — туманность воздуха,
очертание невесомого облака: малейшее дуновение ветерка, и оно растворится в
бесконечности, вернется к бесформенности.
Сергей Сумин любит вечные
темы, и его короткие тексты, зачастую состоящие из одной-двух фраз, — квинтэссенция
таких тем. Он может, перемежая меланхолию с назидательностью, произнести:
«Научись не цепляться за то, что уходит, и откройся всему, что идет тебе в
руки, что видишь впереди», но впечатление некоего резонерства, возникающее от
такой фразы, пропадает, стоит только прочитать: «Наша подлинная суть неощутима.
Ее нет ни в нашем уме, ни в нашем облике, ни в наших словах, ни в наших
поступках». Вечные темы произрастают в вечности, меланхолия оборачивается маркесовской отрешенностью — вселенским одиночеством, а еще
— страхом и примиряющими с ним всепрощением и всепониманием.
«Письмена листвы» сейчас действительно — гербарий для посвященных, для
собратьев по цеху.
Сумин — автор талантливый,
но талант этот оказался не очень востребованным. В отличие от в чем-то схожего
с ним по внутренней поэтике казанца Дениса Осокина, удачно вписавшегося сначала
в «Дебют», потом — в российский кинематограф и получившего вследствие этого
известность на общероссийском уровне, Сумин — локален до чрезвычайности, и его
многочисленные литературные контакты и культуртрегерство — вплоть до
организации ежегодного поэтического фестиваля в Тольяттти
— эту ситуацию переломить не могут. Возможно, дело еще и в том, что Сумин — чистый
лирик, в его творчестве отсутствует какая-либо цель — этнографическая,
историческая, социальная. А бессюжетное созерцание и описание все-таки гораздо
менее востребовано, чем созерцание и описание с сюжетом из жизни простого
человека со своими тайнами, которые, в свой черед, неизбежно будут разгаданы.
Это как бы такая карма:
огромный город Тольятти, известный более всего своим автомобильным гигантом — Автовазом, не замечает и не признает своих писателей,
вытесняет их на периферию, маргинализирует. И от
этого не то чтобы страшно, но неуютно, говоря откровенно. Сумин, вынужденный
зарабатывать на жизнь репетиторством и редактированием вузовской многотиражки, при
ином раскладе мог бы гораздо больше сделать для литературизации
родного города. А пока — он путешествует: по Уралу и Сибири, по Петербургу и
Москве, везде представляет свой альманах «Графит» и книги — свои и других
волжских авторов. И в этом — тоска по признанию, по-хорошему правильная и
сентиментальная. Лет через пятьдесят о таких как Сумин будут говорить как о
подвижниках. А пока путешествует такой вот сентиментальный культуртрегер по
российским библиотекам и прочим культурным центрам, собирает свою небольшую, но
верную аудиторию и не думает о том, что будет лет через пятьдесят.