Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2017
Дмитрий Подборонов ( 1973) — родился в п. Диксон. Окончил Саратовский политехнический институт. Живет и работает в Саратове. Ранее не публиковался.
Иногда пролитые слезы способны
освободить давно томящуюся душу.
Пролог
Самолётик белой стрелой поднимался все выше и выше, очень скоро превратился в точку и наконец совсем скрылся из виду. Словно и не было. И только оставленный в прорезанном небе след, как память, ещё очень долго указывал его путь.
— А вот это похоже на черепаху, большую, сказочную. Посмотри! Шея, голова, а это панцирь. А вот ещё. Посмотри вон на то облако. Это же твой плюшевый медвежонок. Вот ушко, туловище, лапка, ещё одно ушко. Неужели не видишь? А вон маленькие облака летят следом. Видишь? Рваные, словно перьевые, похожи на два крыла, оставленных кем-то.
— Кем, мама?
— Ну, не знаю. Может, ангел сошёл на землю, а крылья оставил. Ему они на земле ни к чему, только мешать будут.
— А зачем ангелы спускаются? Им что, на небе плохо?
— На небе им хорошо, там их дом. А спускаются, чтобы людям помочь. Может, плохо кому сейчас, больно, заболел или помощь потребовалась, и ангел поспешил к нему, чтобы утешить.
— Ты тоже ангел, мама?
— Я не ангел, я твоя мама. А своего ангела ты встретишь когда-нибудь. Обязательно встретишь.
1
Однообразный пейзаж, разъевший глаза, как кислотой, старому сидельцу: депрессивная проржавевшая решётка, взметнувшаяся в голубые небеса, калитка, сотканная из колючей проволоки, и растрескавшийся от времени асфальт локальной зоны, сквозь который здесь и там пробились травянистые ростки. Невесело, серо, ветрено. Построенную на холме колонию продувает всеми ветрами. Ветер здесь всегда, в любое время года. Он неизменно холодный, неприятный, тревожный. Заключённые ругают его, прячутся в свои зэковские бушлаты. Но нет, он всё равно задувает под поднятый ворот, лезет в рукава, рвётся за пазуху. Не спасает от него даже высоченный забор периметра, опоясавший двухэтажные бараки. Кутаются, спасаясь от него, все: осуждённые, вертухаи, вольнонаёмные. Даже случайно залетевшие голуби сидят под крышей нахохлившись, жмутся друг к другу. Но те, по крайней мере, свободны.
— Архипов! После поверки в канцелярию!
Славка позвонил в мятую, пошарканную железную дверь. Магнитный замок щёлкнул, дверь открылась, натужно завыла сирена. Славка прошел по полутёмному коридору. Вторая дверь открылась сама, под такой же завывающий, глухой электрический сигнал. Он вошёл внутрь и на секунду ослеп от внезапного яркого освещения.
— Осуждённый Архипов. Статья двести двадцать восьмая, часть вторая; двести девяносто пятая; тридцать пятая, пункт пятый. Cрок — десять лет.
— Ну что, Архипов, на свободу с чистой совестью? — спросил его, не оборачиваясь, старший контролёр.
— С чистыми помыслами, — тихо отозвался Славка.
— Это хо-ро-шо, — произнёс контролёр нараспев и полез в стол, ища какие-то бумаги.
— Так, Архипов, Архипов… А! Вот, нашёл. Распишись здесь и здесь. С этим к секретарю, он тебе справку об освобождении даст, потом на склад, и… гудбай, мой друг, гудбай!
Славка расписался и вышел.
— Вот и полетели на волю птенцы ельцинские, — произнёс задумчиво старший контролёр, когда дверь за Славкой закрылась, — теперь станет весело на гражданке.
— Да ладно! Этот вроде ничего, нормальный. Режим не нарушал — поддержал разговор второй.
— Нормальный?! Ты его дело читал? Наркоту продавал тоннами, оказал вооружённое сопротивление при аресте. А теперь сам подумай. Его закрыли, когда ему исполнилось двадцать шесть. Сейчас ему тридцать с гаком. Ничего не умеет. К гадалке не ходи, через год — наш клиент.
— Может, ты и прав.
— Конечно, прав. Была бы моя воля, я бы их всех за Полярный круг, на рудники до конца дней. И не было бы никаких проблем. А теперь… было тихо, да на свободу вышло лихо.
Получив у секретаря справку, прозванную лагерным контингентом «портянкой», Славка прошёл узким коридором КПП к заветной двери с маленьким решетчатым окном. Дверь открыли. Он, набрав полную грудь воздуха, на секунду замер, как бы сравнивая с тем воздухом, которым дышал там, за забором, потом выдохнул и, не оборачиваясь, пошёл в сторону автобусной остановки.
2
Домой Славка добрался уже затемно. Тихо, чтобы не потревожить тишину пустой квартиры, он открыл дверь, разулся и включил свет в прихожей. Дома было удивительно чисто, без пыли. Спасибо соседке Галине Петровне. Мебель по-прежнему стояла на своих местах. Те же обои на стенах, кресло в углу — всё было так же, как десять лет назад. Не было только мамы. Славка открыл старый полированный шифоньер. Из аккуратно сложенных рядов постельного белья он извлек почтовый конверт, немного денег и письмо, написанное на тетрадном листе. Почерк был материн, но не аккуратный, а какой-то корявый, и само письмо — сумбурное, эмоциональное. Наверное, когда мать писала его, заливалась слезами.
«Милый мой сыночек Славочка, решилась написать это письмо. Вдруг не суждено нам больше свидеться. Чувствую себя в последнее время неважно. Сердце мое болит и ноет. За тебя переживаю, Славочка. Как ты там? Славочка, мой милый, женись, живи честно. Если будет такая возможность, отблагодари Галину Петровну. Она мне много помогала…»
Славка отложил письмо. Ходики на стене смотрели на него пристально своими кошачьими глазами. Часы показывали пять сорок. Он выставил время, потянул вниз за гирьку и запустил давно не двигающийся маятник. Ходики весело затикали, и хитрые кошачьи глаза забегали из стороны в сторону, не отрывая своего взгляда от Славки.
— Здравствуй, мама, — почему-то сказал Славка часам.
Он вышел на балкон. Двор изменился. Это можно было разглядеть даже при тусклом свете подъездных фонарей. Детская площадка обветшала. От качелей простыл и след. Остатки лавочек торчали из земли уродливыми обрубками. Деревья разрослись и стали высоченными, а там, где рос куст махровой сирени, кто-то устроил парковку для машин.
Но сам дом оставался прежним: сорокапятиподъездная многоэтажная высотка, растянувшаяся на целый квартал. Дом улучшенного быта. Удачная попытка конструктивно изменить советское жилье.
Дом был построен цифрой девять, его так и прозвали в народе — «девятка». По проекту, на цокольных этажах должны были разместиться продуктовый магазин, прачечная, парикмахерская, а также клуб по интересам. По замыслу архитектора, в клубе должны были проводить свой досуг жильцы этого дома. А в огромном дворе, всё по тому же замыслу, хотели построить небольшой кинотеатр на триста мест. Кинотеатр построен не был. В последний момент кто-то решил, что это излишество. Но строители все равно постарались и облагородили дворовую территорию: посадили деревья и разбили газоны, построили огромную детскую площадку, место для занятия спортом, несколько беседок и даже небольшой открытый плавательный бассейн. Уличные фонари, стилизованные под старину, освещали всю домовую территорию. При их свете двор представлял собою еще более удивительное зрелище. Жильцы дома любовно прозвали его «уголок Парижа». И это правда: собою двор больше напоминал французские улочки где-нибудь близ Монмартра. Казалось, стоит выйти через арку, и перед глазами предстанет величественная базилика Сакре Кер.
Интересно было здесь жить. Иногда люди, знакомясь друг с другом, с удивлением узнавали, что живут в одном доме, только одни в третьем подъезде, а другие в каком-нибудь тридцатом.
Они жили все в одном доме по соседству. Группировка «Зоопарк» — так они себя называли. «Зоопарк» — потому что все входящие в неё имели звериные прозвища. Вначале они просто занимались спортом, посещали одну «качалку», которая находилась в подвале их дома. Занятие спортом их сплотило. Вечерами всей компанией посещали новомодный видеосалон.
Фильмы о лихих парнях, палящих во врагов из своих кольтов, готовых на риск, оставляющих каждый раз полицию в дураках, завораживали. Было и кое-что общее: крутые парни также были выходцами из рабочих семей. И зоопарковцам тоже захотелось получить место под солнцем. Промышляли они в основном мелким разбоем: раздевали хорошо одетых юношей прямо на улице, выбирая для этого мелкого гоп-стопа другие районы города. Однажды к ним подошел кооператор и предложил защитить его от разросшегося на рынке рэкета.
Главным в «Зоопарке» был Слон — здоровенный, накачанный детина. Он был большим, прямолинейным и упертым, точь-в-точь как одноименное животное в африканской саванне. Действовать Слон решил так же прямолинейно. Однако в первой же схватке за рынок адепты группировки были банально избиты, а следующим вечером во двор «девятки» въехал кортеж с вооруженными оппонентами. Слегка намяв бока и поставив на колени почти весь состав «Зоопарка», новые знакомые при помощи цепей и кусков арматур объяснили, кто теперь здесь главный. Напоследок за пару выбитых зубов был наложен неподъемный штраф. Когда кортеж бандитов уехал, у Слона случилась истерика. Тут-то и вмешался Славка, который всё это время сидел на лавочке и наблюдал за происходящим, точно из зрительного зала. Славка предложил Слону помощь, пообещав, что уладит конфликт. Славка не входил в группировку, но знал всех этих парней. Слон недоверчиво выслушал его, но махнул рукой, мол, сможешь — так делай, будем благодарны.
Потом Славка часто вспоминал этот эпизод и сам не мог понять, зачем он во все это влез. Наверное, не понравилось ему, как бесцеремонно вторглись пришлые в тишину любимого двора, а может, просто стало жаль незадачливых гангстеров, с которыми вырос и даже учился.
На следующий день Славка смело постучал в двери штаб-квартиры конкурирующей банды. За облезлой дверью с надписью «Бокс-клуб» долго гремели замками и наконец его пустили внутрь. Славка с ходу объявил, что штраф, наложенный на его друзей, неподъемный и выплатить его нищей группировке будет нереально. Но «Зоопарк» — это как-никак двадцать тренированных рыл. Был бы у пацанов лидер поумнее, как знать, чем бы всё на рынке закончилось. И если кому интересно его мнение, то он, Славка, считает, что битва за рынок продолжится. А в новой войне, уже с наседающими вовсю азербайджанцами, поди знай, чью сторону займёт обиженный и побитый «Зоопарк». Оппоненты долго о чем-то шептались, потом объявили коллегиальное решение: им очень жаль, что такое недоразумение произошло промеж правильных пацанов. Пускай парни зла не держат, как говорится: на войне как на войне. Что касается штрафа — пусть обо всем забудут. Ну а чтобы закрепить вечный мир, братва приглашает в выходные за город на пикник: «поедим шашлыков, сыграем футбольный товарищеский матч да решим, как жить дальше».
Слон был счастлив. Благодаря Славке, открывались новые радужные горизонты. Славку торжественно приняли в группировку, но только без прозвища. Он так и остался для всех Славкой Архиповым.
3
Вскоре после этих событий ему принесли повестку из военкомата. Косить от армии он не стал и отправился на два года в далёкий Забайкальский край.
Пока Славка отдавал долг родине, в новой войне за рынок погиб Слон. Занявший его место Скворец объявил новой доктриной старый гоп-стоп. Хватит умирать за чужие идеалы. Они прекрасно жили и раньше, промышляя разбоем, только тогда у них не было оружия, а теперь, со стволами, — сплошные перспективы. И принялись зоопарковцы грабить мирных дальнобойщиков прямо на трассе. Вначале все складывалось удачно. Совали обрез в лицо уставшим водителям, укладывали их на землю, а потом спокойно обыскивали кабины. Иногда вместе с найденными деньгами забирали часть груза. Но однажды они, что называется, нарвались. Колонна из трех машин, которую они решили ограбить, перевозила какой-то государев груз. Конвой сопровождала вневедомственная охрана. Когда одну из машин остановили, охрана без разговоров открыла огонь на поражение. В живых остался один Скворец. Во время следствия тот ловко свалил вину на павших товарищей, убеждая следователя, что он просто нанятый водитель и понятия не имел, о чем замышляли его наниматели, но ему никто не поверил. Суд приговорил Скворца к четырём годам.
К тому времени, когда Славка демобилизовался, группировка сильно поредела. Кто-то отбывал наказание, кого-то убили, другие либо взялись за ум, либо перешли в другую, более удачливую банду. Но главное — у «Зоопарка» больше не было лидера. К вернувшемуся Славке потянулись ходоки.
Славка строил совсем другие планы. Он собирался вернуться на родной комбинат, на котором работал до армии, поступить в институт на заочный факультет, затем, если повезет, построить квартиру в кооперативе и, наконец, жениться. Все эти планы он придумал еще в армии. Только, когда он уходил служить, был еще Советский Союз, а вернулся в новую Россию, о которой не знал ровным счётом ничего.
Оказалось, на родном комбинате не платят зарплату вот уже восемь месяцев, да и на других предприятиях города дела шли не лучше. К тому же заболела мама. Она часто страдала от болей в спине. В этот момент у нее кружилась голова и она чувствовала сильную слабость. Обследование выявило нефролитиаз, если говорить простонародным языком — камни в почках. Случались приступы, и тогда она, подолгу болея, оставалась дома. Само собою, не хватало денег. Славка брался за любую работу, даже разгружал ночами вагоны, но однажды, сорвав на очередной разгрузке спину, решил все-таки принять предложение почти исчезнувшего «Зоопарка».
Собрав оставшийся коллектив во дворе дома, Славка заявил, что он готов выполнить их просьбу, но у него есть ряд условий. Во-первых, они больше не будут называть себя «Зоопарком», потому что с растерявшими авторитет никто дел иметь не станет. Во-вторых, внутри банды отныне царит жесткая, армейская дисциплина. Он поделил всех на тройки: один старший и двое подчиненных. Старший отчитывался о проделанной работе каждый день. На работе запрещалось пить, принимать иной дурман, а также умышленно провоцировать милицию и тем самым привлекать к себе внимание. В-третьих, всё заработанное делится поровну, каждый отдает в общак две третьих от дохода на нужды группировки. Не выделяться. Крупные покупки делать не чаще чем один раз в полгода. И наконец, последнее: Славка — главный, а главнее Славки — сходняк, который будет собираться раз в месяц и все судьбоносные решения станет решать путем голосования. Те, кто останется в меньшинстве, обязаны принять позицию большинства без обид.
Условия приняли единогласно. Теперь встал вопрос: чем они будут заниматься?
Славка проходил службу в населённом пункте Кяхта. Танковый полк, в который он попал, дислоцировался недалеко от посёлка. Вдоль единственной дороги стояли огромные ангары ремонтной службы. Общее увлечение срочников полка, разумеется, в свободное от службы время заключалось в курении дикорастущей конопли, произрастающей прямо на территории части. Нужно было просто зайти за ангар и сорвать с двухметровых стеблей немного листьев и ошелушить маковку с семенами. Возможно, когда-то давно караваны из Монголии случайным образом занесли семена этого растения, а может, виной был сильный юго-западный ветер. Тем не менее дикорастущая конопля Кяхты ничем не уступала, по мнению курящих, знаменитому продукту из Чуйской долины. Некоторые фанаты зелья, которые были не сильны в географии, утверждали, что Кяхта есть продолжение этой самой долины. Армейское командование, конечно же, боролось с этим пагубным пристрастием. Заставляли вырывать несчастные ростки с корнями, но вся эта возня больше напоминала борьбу с ветряными мельницами. После первого дождя в условиях кяхтинской жары настырные ростки снова и снова вылезали из земли, заполоняя всё свободное пространство.
Вот и пришла Славке в голову смелая идея трафика. В пользу этого занятия выступал тот факт, что поставками ганджубаса в город занимались лишь приезжие лица из Северного Кавказа. Они привозили свой товар в очень маленьких количествах: столько, сколько могло поместиться в ручной клади. Оно и понятно. Чтобы доставить груз из Средней Азии, нужно было пересечь границу. Автомобили обязательно досматривались, поэтому курьеры добирались поездом, а на подъезде к пункту таможенного досмотра в условленном месте выбрасывали сумки через окно.
А здесь никаких таможен, досмотров и собак-анашистов. Правда, расстояние от родного города до Кяхты было почти вдвое длиннее, чем до самой Средней Азии, но зато привезти за одну поездку можно намного больше, что само по себе должно было окупить затраты. Кроме того, собрать поспевший в августе урожай можно без особого труда. Достаточно заплатить местным колхозникам, давно не видавшим денег, сущие копейки — и они припрут тебе хоть целую тонну.
Вначале Славка обошёл всех дилеров, которых знал. Спросил у них, сколько они готовы взять товара у него в случае успешной доставки. Затем, взяв с собой братьев Волчков, отправился в дорогу. Загрузив доверху старый «жигулёнок», они привезли почти тридцать килограмм конопли, скупленной за бесценок у местных любителей покурить. Анализ, сделанный знакомым лаборантом, показал, что алкалоидов в привезённой конопле столько же, сколько в селекционной афганской.
Следующим рейсом они вернулись в Кяхту уже на КАМАЗе. В нанятую фуру загрузили трубы большого диаметра. По фальшивым накладным, трубы предназначались для Кяхтинского муниципального образования, а когда возвращались из Кяхты, то по другим накладным предназначались консервному заводу, на котором Славкина группа арендовала склад. В этих самых трубах и перевозили наркотики. Забивали их под завязку, а концы труб закрывали специально изготовленными заглушками.
Дела пошли в гору. Прибыль от предприятия росла, а вместе с ней росло благосостояние. Сначала Славку все это радовало. Он приобрёл хорошую квартиру, купил автомобиль, в частной клинике подлечил маму. Произошли перемены и в личной жизни. Однажды, заглянув в новомодный стриптиз-бар, он не смог оторвать глаз от смазливой стриптизёрши. Очень скоро он сделал ей предложение, а потом Алиса (так её звали) родила дочку. Таня, Танечка, Татьяночка — называл её Славка. И всё изменилось. Впервые взяв дочь на руки, он подумал о том, что скажет ей, когда она вырастет и спросит однажды: «Что ты делаешь? Чем занимаешься?» Стало Славке не по себе от своего занятия. На очередном сходняке он пытался убедить всех, что разумно постепенно свернуть деятельность, вкладывая в легальные проекты, но его никто и слушать не хотел.
За два года они здорово развернулись. Построенный на окраине города склад был забит под завязку гашишем. Там же организовали фасовочную линию, где наркотики упаковывали в коробки из-под сока. Оптовая торговля расширилась до масштабов целой страны. Курьеры загружали коробки с соком и, не таясь, по выписанным путевым листам везли товар по своим городам. Само собою, для охраны разросшегося бизнеса пришлось нанимать больше людей. Главой службы безопасности поставили только что освободившегося Скворца.
Он первым заявил, что глупо бросать налаженное дело, которое приносит такие доходы. Его поддержали все. Славка пытался объяснить, что деятельность таких масштабов рано или поздно привлечёт внимание. Они и так хорошо заработали на этом. Общая кубышка вот-вот лопнет от денег. Сейчас, когда благоприятный момент, имеет смысл вложить деньги в строительство или торговлю — это обеспечит им и их детям легальный достаток.
Всё было напрасно. В глазах бывших друзей он видел только жадность, и тогда Славка заявил, что уходит. Никто из собравшихся не проронил ни слова. Один лишь Скворец, по-видимому выразив общее мнение, сказал:
«Что ж, это целиком твое решение. Мы его принимаем. Очень хорошо, что ты решил уйти сам. Братву давно уже тошнит от твоих напридуманных правил. Парни хотят жить сейчас, а не потом, когда выпадут зубы. Хорошо, что ты это понял. Что касается нас, то твои заслуги мы помним, и ты всегда можешь рассчитывать на нашу помощь».
И Славка ушёл. Ушёл без сожаления. Тогда ему даже показалось, будто упал груз с его плеч. Однако он всё же на всякий случай отправил свою семью подальше, в Сочи. Пусть отдохнут, а ему нужно подумать и решить, в какой из проектов вложить деньги.
4
В это же самое время парни, что занимались трафиком из Средней Азии, в очередной раз подсчитывали понесенные убытки. Для Славки и его бывших друзей проблема состояла в том, что эти вежливые, опрятно одетые, чисто выбритые ребята, приехавшие в этот город из Северного Кавказа, были сплошь джихадистами. На вырученные от продажи наркотиков деньги они покупали всё необходимое для воюющих в горах земляков. Мириться с конкурентами они больше не собирались и предприняли решительные шаги. Это только в кино вооруженные до зубов абреки без разбору стреляют направо и налево, в реальной жизни всё происходит прозаичнее. Они просто наведались к местному участковому, который давно уже сидел у них на зарплате, и спросили у него, знает ли он, что на его земле сопленосые детишки наркоту тоннами продают? А если знает, то почему до сих пор ничего не сделал? И как он думает, что грозит ему, если, не дай бог, информация дойдет до ушей высокого милицейского начальства? Нужно срочно принять меры, а что касается их, они свернут деятельность и на время уедут из города.
Участковый, который давно засиделся в лейтенантах, понял, что это шанс для него получить наконец долгожданное повышение. Вверх по инстанции сообщил: так, мол, и так, есть оперативная информация, на окраине города торгуют канабисом и гашишем в особо крупных размерах. В короткое время был создан штаб для разработки бывшей Славкиной группировки. И завертелось. Подключили РУБОП. Рубоповцы, привыкшие не церемониться с бандитами, тотчас взяли «языка».
Пьяный Барсук выходил из кабака, нетрезво мотаясь из стороны в сторону. Его тихо и незаметно похитили, закинув в проезжавший мимо микроавтобус. Потом он долго висел, подвешенный за руки, в подвале всё того же РУБОПа. Вспомнив все моменты своей молодой жизни, Барсук пришел к выводу, что ему совсем не хочется садиться в тюрьму. Мобилизовав на помощь свои малочисленные извилины и сочинив легенду поправдивее, он позвал своих похитителей. Пришёл один, в маске. Барсук сказал, что готов к сотрудничеству, но он очень боится одного человека. Человек этот, со слов Барсука, убивает, не раздумывая. Он сначала стреляет, а потом уже думает. И достанет этот человек Барсука везде, даже в колонии, потому что у этого человека очень большие связи. А зовут его Слава Архипов. И не верьте, если скажут, будто он отошёл от дел, — это хитрая уловка, не более. Вот если бы они как-нибудь огородили от него, тогда да, он, Барсук, расскажет всё, что знает. Кстати, на Западе такая программа называется «защита свидетелей». А ведь он, Барсук, как раз свидетель, не так ли? И, в знак доброй воли, тот поделится информацией. Вот прямо сейчас одна фура, груженная канабисом, подъезжает к Уфе.
«Ладно, — сказали ему — пойдешь по делу свидетелем».
Брать Славку приехал спецназ внутренних войск. Курьеры с задержанной фуры давали показания и не знали, что после сходняка Славка ушёл в отставку. Кто главный? — Архипов, конечно. Какой он человек? — Жёсткий, требовательный, умный. Может ли убить? — Конечно. В этом деле сантиментов быть не может. Сдали почти всех. Почти всех арестовали. Почти.
Бывалый Скворец своим волчьим нюхом почуял неладное. Он поднялся на крышу, чтобы оглядеться. В этот момент ОМОН атаковал склад с трёх сторон. Скворец поджёг гашиш, выпустил из автомата весь рожок в сторону наступающих и навсегда ушёл в бега. Гашиш занялся быстро. Плотные клубы белого липкого кумара закутали в пелену нападавших. Атаку пришлось прекратить. Омоновцы задыхались, кашляли, некоторые, опьянев, садились на землю и красными, ошалелыми глазами смотрели на новый, вдруг из ниоткуда появившийся странный розовый мир. Может, гашиш и сгорел, но оставалась ещё целая фура с анашой. Её умело подшили к делу, и настала Славкина очередь. Потом Славка часто размышлял об этой цепочке событий, состоящей из случайностей, форс-мажорных обстоятельств и человеческого фактора, и никак не мог понять, почему он остался в живых.
Милицейское начальство в эйфории потирало руки. Ещё бы! В кратчайшие сроки, без потерь и без выстрелов накрыли целую наркосеть. Кто-то постарался и уже отправил на самый верх хвастливую весть. Чтобы не омрачать праздные кабинеты и исключить новый прокол, такой, какой произошёл на складе, решено было использовать спецназ.
Его приехали брать в воскресенье утром. Снайпер занял позицию на крыше дома напротив. Первая штурмовая группа стояла под дверью, готовая её ломать. Вторая на альпинистском снаряжении спустилась с крыши, повиснув рядом с окнами квартиры. Все замерли в ожидании сигнала.
Славка в эту секунду орудовал разводным ключом в квартире этажом выше, где проживала одинокая глуховатая старуха. У нее потекла труба в ванной. Нависла прямая угроза затопления Славкиной квартиры. Славка чертыхался, ползал под ванной, пытаясь подтянуть подтекающую резьбу.
Когда взорвали шумовую гранату и послышался звон битых стекол, он выскочил на бабкин балкон посмотреть, что происходит. Штурмовая группа ворвалась в пустую квартиру. Снайпер через прицел увидел знакомое лицо с ориентировки. Лицо находилось совсем рядом с альпинистским тросом, на котором всё ещё свисал спецназовец, и у этого лица было что-то в руке. Это был разводной ключ, но снайпер подумал, что нож. Не раздумывая, тот нажал на спусковой крючок.
Оттого ли, что снайпер выстрелил поспешно и, нажимая на курок, не попал в ритм сердцебиения, или Славка в тот момент слегка выпрямил спину, только пуля, пройдя рядом с сердцем, оставила ему шанс на выживание. Он упал, харкая кровью, и потерял сознания. Его привезли в госпиталь безо всякой надежды.
И всё же он выжил. Потом был долгий курс реабилитации. Сначала в госпитале, потом в тюремной больнице.
В тюремной больнице его, худого и обескровленного, выхаживала медсестра с редким для этих мест именем — Патимат. Ей было около сорока. Вытянутое лицо, тонкий длинный нос и черные как смоль глаза, которые, казалось, смотрели сквозь него. Невозможно было понять, какие у нее волосы. Они, каким-то сложным образом уложенные, всегда прятались под разноцветным платком. Она, почему-то проникшись к Славке, отпаивала того принесёнными из дома травами. Вкус их был горек, Славка морщился, но Патимат почти насильно вливала варево ему в рот. Наблюдая за всем этим, постояльцы той же палаты непременно отпускали пошлые, колкие шуточки, но Патимат смиряла их таким взглядом, после которого смешки умолкали, а смеющиеся расходились и уже более не осмеливались шутить над ней. Точно дрессировщик и тигры.
— Скажи, Патимат, — спросил ее однажды Славка, — почему я ещё жив?
— Это знает только один всевышний, — сказала она, подумав. — Может, ты что-то должен ещё сделать на этом свете?
Уже будучи в колонии, Славка получил ещё один удар. С ним развелась Алиса. Она продала квартиру, автомобиль и, выскочив замуж за какого-то бюргера, с которым познакомилась случайно, забрав дочь, уехала жить куда-то под Мюнхен. Его лишили дочери. Он отчётливо понимал, что больше никогда её не увидит. Никогда. В целом свете осталась одна мама.
Оставалось сидеть полгода, когда мать умерла. В последнее время у нее часто болело сердце. Славка знал об этом и корил себя. За него переживала мать, за него болело её сердце. Только по наивности своей верил он в то, что все её боли уйдут сразу же, стоит ему только вернуться домой.
В тот день она возвращалась с рынка, неся в руках две большие сумки. Лифт не работал. Она поднялась по лестнице, тяжело дыша, и прямо у дверей собственной квартиры ей стало плохо. Её обнаружила соседка. Мать присела в общем коридоре на ящик, в котором хранилась картошка, да так и померла.
Получив известие, он долго сидел в оцепенении, не веря, что матери больше нет. А потом к нему пришла пустота. Тяжёлым комом поселилась она где-то в животе, и не мог Славка ни есть, ни пить. Она расплодилась, расползлась, растеклась по нутру, по венам, по аорте. Чёрным дёгтем добралась до Славкиного сердца и поразила его. Он больше не хотел спать, не хотел говорить, не хотел жить. Опасное состояние для тех, кто находится за решёткой. С таким настроением люди вешаются, вскрываются или, того хуже, в безумном исступлении бросаются на проволочное ограждение запретки.
Он стоял и смотрел на высокий, оплетённый ощетинившейся «егозой» забор. Затем, разбежавшись, высоко подпрыгнул, ухватившись руками за тонкие кольца острой стали. Маленькие бритвенные ножи «егозы» впились в него, разрывая ладони глубокими порезами, из которых тотчас полилась кровь.
— Стреляй, вертухай! Стреляй, сука! Вот он, я, — чёрная мишень на заборе. Стреляй. Дай длинную очередь. Чудес не бывает, ты не промахнешься. Тебя похвалят, поощрят, поедешь в отпуск, к маме. Стреляй. Я так хочу… Господи! Молю тебя, забери меня. Там, при встрече, объясни мне, почему терзаешь меня. За что?
Славку вовремя заметили. «Семейники» бросились его стаскивать.
— Мёрзни, мёрзни, дубак! Не смей вскидывать автомат! Пожалей! Не видишь, ему просто плохо. Мы снимем его, уберем, укроем. Только не стреляй!
Его буквально отодрали от забора. Подняли на руки и отнесли за бараки. Он корчился, вырывался, наконец свалился на землю. Ему вывернули руки, а он хрипло выл, лёжа на земле, пуская из разбитого рта кровавую, загнанную пену.
Пришёл доктор, вколол ему четыре кубика успокоительного, а двое расконвоированных, уложив на носилки, оттащили в лазарет.
Славка лежал, привязанный бинтами к больничной шконке, безразлично смотря в окно. За окном ветер весело играл с листьями тополей. Он собирал их в кучку, затем вихрем поднимал в воздух, все выше и выше. Озоруя, перевернул ведро у санитарки-вольняшки и покатил его по асфальтовой дорожке. Она заохала, побежала вслед, пытаясь поймать ведро, а ветер, задрав подол, обнажил весь санитаркин срам. Весёлый, одобрительный хохот пронёсся по лазарету. Не смеялся только Славка. Ему было и не грустно, и не смешно. Ему вообще было все равно. Он был, как здесь говорят, «под вальтами». Вот так бы и остаться на всю жизнь в этой химической нирване, без чувств и эмоций.
А в колонии одни разговоры — о Славке: «Слыхали, в третьем отряде у пацана крышу сорвало. И это за полгода до «звонка»! Да! Жаль парня. Вот и ещё одного поломала зона».
Славка провёл в лазарете оставшийся срок. Отпущенный ему срок заключения подошёл к концу. Завтра про него все забудут, потому что жизнь здесь, за колючкой, скоротечна и измеряется только лишь данным судом сроком заключения.
5
Он вернулся с балкона, зашторил окно и лег, не раздеваясь, на неразложенный диван. Славка закрыл глаза. Ходики, как метроном, равномерным тиканьем погружали его в сон. Тик-так, тик-так, тик… так…
Он плыл в потоке Млечного Пути по бескрайнему космосу, осторожно огибая планеты, сторонясь комет, которые, беззвучно пролетая мимо него, оставляли за собой широкий перламутровый, светящийся шлейф. Где-то очень далеко взорвалась сверхновая, наполняя весь этот безграничный космос радужным фейерверком. Он плыл. Планеты сменялись звездными скоплениями, а те — далёкими, далёкими галактиками. Галактики живыми спиралями, хаотично раскиданные, освещали ему путь, словно зажжённые уличные фонари. И было ему во всём этом безмятежном вселенском бассейне легко и спокойно.
— Слава! Славочка!
— Мама! Мама, где ты?
— Я здесь, мой сыночек.
— Мама, здравствуй.
— Здравствуй, мой милый. Вот мы и встретились.
— Мама, мне нужно тебе сказать…
— Не нужно ничего говорить. Я всё знаю.
— Но как же я теперь, мама?
— Всё будет хорошо. У тебя теперь всё будет хорошо. Только живи честно.
— Обещаю, мама.
— Мне пора, сыночек мой.
— Подожди, мама! Подожди!
Славка пытается догнать, схватить её за руку, но всё время ловит только воздух.
— Помни, ты обещал мне. Ты обещал…
Славка вскрикнул и проснулся. Он был мокрым от пота. Сняв сырую майку, он вышел было на балкон, но, тотчас замерзнув, вернулся. Накинув на себя покрывало с дивана, вышел на балкон вновь.
Двор спал. Он был неподвижным и равнодушным. Ни малейшего звука или шороха. И только доносимый издалека, почти рассеянный звук автомобильной сигнализации нарушал эту молчаливую идиллию.
Славка посмотрел наверх. Соседский балкон был пуст и тёмен. Когда-то здесь, этажом выше, жила Вика. Его соседка, его друг, его первая любовь. Они учились в одном классе. Вместе ходили в школу, вместе из школы, гуляли, играли, учили уроки. Она училась вокалу и пела в хоре. Он посещал шахматный кружок, который находился рядом с музыкальной школой. Его занятия в кружке заканчивались раньше, и он терпеливо ждал, когда закончатся её уроки сольфеджио. Потом они возвращались домой, по пути заглянув в любимое кафе-мороженое. Чаще всего покупали одну порцию на двоих. Славка ставил мельхиоровую вазочку-креманку в центр стола, и они по очереди маленькими ложечками ели мороженое. Когда мороженое было съедено, они еще долго сидели за столиком, обсуждая меняющихся посетителей.
Где же она теперь? Помнит ли это кофе? Помнит ли его?
Вика уехала почти сразу после выпускного. Она всегда мечтала стать артисткой и твердо решила поступать в институт культуры в Москве.
Она пришла к нему перед самым отъездом. Славкина мать тогда работала в ночную смену. Вика пришла и осталась у него до утра, а утром он поехал её провожать на вокзал. Он долго стоял на перроне и смотрел уезжающему вагону вслед. Поезд умчал её. В её Москву, на встречу с её мечтой.
Что с ней стало? Наверное, гастролирует сейчас с какой-нибудь эстрадной труппой по Европе, а может, вышла замуж за седовласого мэтра и, родив тому детей, посвятила себя семье. Интересно, сложилось бы у них? В одном можно быть уверенным: если бы она была рядом, то все было бы по-другому.
Через несколько дней, прочитав в газете объявление о приеме на работу, Славка отправился на собеседование. Хозяин внимательно разглядывал его и долго ничего не говорил. Наконец спросил:
— Давно откинулся?
Это удивительно, но люди всегда точно угадывают в человеке бывшего зэка. Вы можете не иметь выделяющихся татуировок, можете иметь респектабельную одежду, но на вас всё равно укажут пальцем и скажут: «Да он бывший зэк!» Всему виной осанка. Бывший сиделец всегда прячет шею, сильно втягивая её в плечи. Такая ссутуленная, съежившаяся фигура почти у всех освободившихся, словно находятся они в каком-то напряжении, ожидая удара со стороны, словно холодный ветер, что напускал на них мурашки там, за забором, продолжает неприятно забираться под ворот здесь, на свободе. И теперь хозяин точно определил в Славке «бывшего».
— Только что — озадаченно ответил Славка.
— Ладно, возьму, — сказал, поразмыслив, хозяин — но с испытательным сроком.
Небольшое предприятие занималось изготовлением пластиковых окон. Дела шли неплохо, заказов хватало, и хозяин принял решение расширить производство. Заложили строительство ещё одного цеха, а пока цех строился, хозяин подбирал людей.
Испытательный срок Славка выдержал с честью. Острый ум помог ему быстро освоить нехитрую технологию. Он даже представил пару своих предложений относительно того, как рациональнее организовать работу в коллективе. К работе отнёсся со всей серьёзностью. Без всякого принуждения оставался сверхурочно. Правда, на это была и другая причина: Славке совсем не хотелось возвращаться домой. Навязчивые, порою страшные мысли рождались в его голове, когда он коротал вечера в полном одиночестве. А тоска по матери вовсе сводила его с ума. Он пробовал залить эти мысли, утопить их, полагая, что станет легче, но давно забывший про алкоголь организм наотрез отказывался его принимать. Славку рвало, а последующий за пьянкой похмельный синдром целые сутки колотил в лихорадке. Теперь он изматывал себя на работе, чтобы только хватало сил добраться до кровати и упасть.
На него обратил внимание хозяин, приняв его изнуряющий график за рвение и потрясающую работоспособность. Он назначил Славку бригадиром, а спустя какое-то время предложил возглавить только что построенный цех.
6
Прошло больше года. Славка по-прежнему допоздна задерживался на работе. Проводить вечера дома ему всё так же не нравилось, но одиночество, как раньше, больше его не напрягало. За это время он просто с ним свыкся.
Он сделал ремонт в квартире. Поклеил самостоятельно обои, избавился от старых межкомнатных дверей, которые помнили ещё строителей, заменил старую сантехнику и обновил мебель. Квартира преобразилась. Старые ходики после окончания ремонта вешать обратно не стал, но и не выкинул. Он аккуратно завернул их в несколько слоев старых газет, перетянул бечевой и убрал на антресоль. Он помнил материн завет — по возможности отблагодарить Галину Петровну. Славка заменил её облупившиеся, разбухшие, старые деревянные окна на современные, изготовленные из пластика. Он не взял с Галины Петровны ни копейки. Соврал ей, что окна ему ничего не стоят. На самом деле он купил их в своей фирме с небольшой скидкой.
Однако несмотря на то, что Славка стал прилично зарабатывать, одевался он неряшливо и расхристанно. Он производил впечатление закостенелого холостяка, потерявшего вкус и оставившего любые попытки наладить личную жизнь. Каждодневная одежда была стара и скупа на яркие цвета. Чёрные замусоленные джинсы, ботинки, которые пора было выкинуть, тёмная куртка из плотной мятой ткани, сутулая фигура — он напоминал помоечного, больного галчонка, всклокоченного, равнодушно ожидающего своего конца.
Пасха выдалась ранней. Скованные морозом снега, казалось, обосновались навечно. Весной и не пахло. И, хотя днем солнце норовило по-апрельски припечь стылую землю, ночью сильный мороз вымораживал так, что к утру не оставалось никаких следов вчерашнего таяния. Но люди и не замечали мороза. Наступил праздник. Людям не до глупостей. Сегодня — пасхальный сочельник.
Славка стеснительно перекрестился и, медленно ступая, прошёл в глубину храма. Хор, состоявший из девочек-подростков, красиво пел «Воскресение Христово видевши». Храм был полон прихожан разных возрастов. К Славкиному удивлению, молодых людей было куда больше, чем пожилых. Он смущённо огляделся — не смотрит ли кто на него. До Славки никому и дела не было. Все взоры были устремлены на амвон. Пока батюшка читал нараспев пасхальную молитву, Славка с интересом разглядывал стены храма. Нет, он, конечно, заходил сюда и раньше, но было это мимолётно, по пути, из любопытства — что же там происходит, за этими арочными дверьми? Сейчас он рассматривал всё это благолепие с какой-то придирчивой осторожностью, тщательно выискивая изъяны и обращая внимание на любые мелочи. Колонны были разукрашены невиданными райскими цветами, словно они были убраны специально для праздника. На стенах — изображения архангелов, святых, апостолов, Богородицы и самого воскресшего Иисуса. На высоком купольном своде расположился весь небесный пантеон, в центре которого, раскинув руки, восседал на золочёном троне седовласый Бог-Отец. Его слегка усталое лицо не казалось Славке суровым или бесконечно угрюмым. Верховный Бог смотрел на людей с высоты так, как смотрит отец на своих детей, немного строго, но с добрым сердцем и любовью.
«Что же ты от меня хочешь?— думал Славка, не сводя глаз со светлого лика Бога-Отца, — хоть бы знак какой подал мне».
Глубоко погрузившись в раздумья, он совершенно забыл о том, что идет служба и вот прямо сейчас тысячелетний обряд потребует от всех присутствующих участия.
Кто-то потормошил его за рукав. Молодой мужчина, возможно церковный староста (впрочем, Славка даже не пробовал разобраться, кто есть кто), протянул ему хоругвь.
— Возьмите это, — сказал он Славке.
Он не требовал и не просил, это было что-то другое — то, от чего нельзя отказаться. И Славка взял. На длинном, почти трехметровом древке была закреплена латунная пластина, начищенная почти до зеркального блеска, испещрённая маленькими, прорезанными насквозь крестиками, а по центру с разных сторон находились лики святых.
Следуя за толпой, Славка вышел из храма. Не понимая, что происходит, он всё же обратил внимание на то, что процессия выстроилась в определённом порядке. «Христос воскресе из мёртвых», — запел батюшка. «Смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», — вторил ему хор девочек-подростков. Разом зазвонили колокола и колокольчики, шарахнув по головам своими «до» и «ля». Звуковая вибрация сотрясла на секунду всё тело. «Христос воскресе из мертвых», — продолжал батюшка. «Смертию смерть поправ», — торжественно вторила ему вся процессия.
Под переливный колокольный звон они обошли вокруг церковь. Перед тем как снова войти внутрь храма, Славка остановился и поднял голову. Чистое ночное небо было сплошь усыпано звёздами. Где-то там, высоко-высоко, скрытый от людского взора, на золоченом троне восседает Бог Отец. Он прямо сейчас смотрит на Славку своими бесконечно добрыми глазами, и Славка чувствует это. Славку трясет, но не от холода. Он еле сдерживает себя, чтобы не рассмеяться. Наконец успокаивается и произносит еле слышно, обращаясь к небу:
— А ты, оказывается, ещё тот юморист…
7
Каждый день по дороге на работу или возвращаясь домой Славка проходил один и тот же маршрут. Он выходил из подъезда, пересекал по диагонали двор и через проходную арку выходил на широкий проспект. Окно находилось рядом с той самой аркой и всегда было затянуто воздушно-белой тюлевой шторой. Или нет? Теперь он точно не смог бы ответить. В этом окне второго этажа, уютно расположившись прямо на подоконнике, сидел странный ребёнок. Возраст ближе к подростковому, лет двенадцать или около того. Собственно, ребёнок был абсолютно обычным. И одет в обычную, теплую, фланелевую пижаму. Необычным было отсутствие волос на голове. Голова была гладкой, бледно-желтой, безо всякого намёка на растительность. Таким же бледным было его лицо. Подросток рисовал, уперев небольшой планшет в согнутые колени. Он рисовал углем, орудуя им, как заправский художник.
«Почему я не замечал его раньше?» — подумал Славка.
Он ещё какое-то время наблюдал за ним, потом, спохватившись, что может опоздать, поспешил на работу.
Вечером, возвращаясь домой, Славка остановился и вновь посмотрел в то окно. Подросток сидел там же, на подоконнике, но не рисовал. Он смотрел через стекло на людей, проходящих через арку, на въезжающие и выезжающие автомобили, на гуляющих детей, на Славку, смотрел так, как смотрят на чужой, недоступный мир. Словно из застеклённого аквариума. Его бледное лицо казалось грустным, усталым, а глаза — сонными и поблёкшими.
Славка поднял руку и помахал ему, решив, что подросток смотрит сейчас на него. Подросток, привлечённый этим жестом, перевел взгляд на Славку, но никак не ответил.
— Привет, — поздоровался Славка, но спохватился, подумав, что тот его не слышит.
Подросток кивнул.
— Постой, ты меня слышишь или читаешь по губам?
Подросток дотронулся до губ.
— Читаешь, значит. Где научился?
Подросток снова никак не отреагировал.
— А! Понял! Ты, наверное, долго болел. Видел я как-то, как дети в больнице общались между собой через стекло медицинского бокса. Там научился?
Тот кивнул.
— Сколько тебе лет? Двенадцать? Тринадцать? Значит, двенадцать, — прояснил Славка, заметив едва уловимый кивок головы.
Славка замолчал, и они какое-то время просто разглядывали друг друга.
— Знаешь,— вдруг продолжил Славка, — у меня есть дочь, ей тоже сейчас двенадцать. Исполнилось месяц назад. Она живет далеко, в другой стране. Я даже не знаю, как она сейчас выглядит. У меня осталась только одна фотография. Там ей один годик. Она сидит за столом, а перед ней маленький тортик с единственной свечкой. Она там смешная такая.
Славка снова замолчал, затем продолжил:
— Я её фотографию отдал в фотоателье. Её увеличили. Я повесил фотографию на стену, рядом с портретом мамы. Глупо, наверное, она ведь совсем меня не помнит. Да и говорит наверняка только на чужом языке. Скучаю ли я по ней? Нет… Не знаю… Возможно. Когда вспоминаю, она вроде как из очень далёкого далека, будто и не со мной всё это было. Я просто знаю, что она есть. Вот и всё.
Он посмотрел на подростка.
— Её Таней зовут. А тебя как?
Подросток написал свое имя и прислонил лист бумаге к стеклу.
— Аня? Так ты… девочка? Ой, прости. Я подумал… Просто у тебя нет волос… понимаешь?
Аня кивнула.
— А я вон там живу. Вон, видишь, почти напротив подъезд. Там на седьмом этаже я и живу. Меня зовут… Даже и не знаю, как тебе удобно будет меня называть. Слава? Вячеслав? Мне всё равно как, только без приставки «дядя». Ну что, будем знакомы?
Аня кивнула и еле заметно улыбнулась.
— Слушай, а ты рисуешь? Я видел, как ты рисовала утром. Можешь мне показать?
Аня скрылась в комнате. Спустя минуту вернулась с толстой, увесистой папкой.
Она рисовала, и у нее был явно талант. Картины были настоящие, по-своему состоявшиеся. По-своему, потому что написаны они были детской, ещё не окрепшей рукой. Она имела взрослое восприятие окружающего мира, но при этом оставалась ребенком. В каждой её картине ощущался подростковый максимализм и детское ожидание какого-то чуда. Самодеятельное творчество. Кажется, такое направление называется «наивное искусство», впрочем, ни Славка, ни тем более Аня понятия не имели, что данное художество имеет какое-нибудь название.
Она рисовала карандашом, акварелью и тушью. Картины, созданные чёрной тушью, были мрачными, депрессивными, с сюрреалистичным сюжетом. Но всё же светлых и радостных картин было куда больше. Натюрморты — радужные, собранные из фруктов, утренних бутербродов и бабушкиных блинов. Портреты детей из больницы, удивительно живые, немного грустные, такие же безволосые, как и сама Аня. Дальше пошли увиденные или запомнившиеся пейзажи. Запечатлённый кусочек двора, подсмотренный из окна. Славка узнал его сразу. Здесь же оказался и местный дворник Ибрагим, добросовестно убирающий вверенную территорию. И когда только успела?! Потом появились животные — желтогрудые синицы и наглые воробьи, собаки и много-много кошек. Славке понравилась одна картина. На ней кот и кошка сидели рядом, равнодушно отклонив в стороны головы, а симпатию выдавали переплетённые хвосты. Кошка почему-то была бледно-розовой, а кот — синий, с чёрными, тигровыми полосками.
— Мне нравится вот эта картина, — указал на влюблённых кошек Славка.
Аня кивнула, ей она тоже явно нравилась.
— Послушай, Аня, а у тебя есть дома животное?
Аня покачала головой и с сожалением вздохнула.
— Кажется, понимаю. Наверное, нельзя. А тебе кто больше нравится, кошки или собаки?
Аня снова показала знакомую картину с кошками.
— Я подарю тебе завтра.
Аня отрицательно покачала головой.
— Нет, нет, такого кота тебе можно будет держать дома.
Славка огляделся. Он так увлёкся разговором, что не заметил, как стало темнеть.
— Уже поздно, пора прощаться. Ну что, до завтра?
Аня улыбнулась и помахала на прощанье.
На следующий день Славка с интересом прохаживался по длинным рядам «Детского мира». Тысячи пластмассовых глаз смотрели на него с заставленных магазинных стеллажей. Он и не предполагал, что столько разнообразных, всевозрастных игрушек можно встретить в одном месте. Куклы, звери, сказочные персонажи, солдатики и монстры всех мастей. Говорящие, ходящие, кричащие, поющие и повторяющие. Фарфоровые, пластмассовые, силиконовые и тряпичные. Многообразие, собранное со всего мира на любой вкус и кошелёк.
Он нашёл, что искал, в отделе мягкой игрушки. Серый тряпичный кот в интеллигентном пенсне и с шарфом на шее. Кот этот был удивительно схож с теми котами, которых рисовала Аня.
Славка упаковал игрушку в коробку, положив туда же купленную красную розу. Получалось, будто кот дарит цветок.
Он привязал к коробке бельевую веревку, а конец смотал в клубок.
В окне никого не было. Славка бросил маленький снежок и негромко позвал.
Аня выглянула.
— Открой окно, — попросил Славка.
Она скрылась в комнате, но вскоре появилась, уже одетая в уличную куртку, с медицинской маской на лице. Открыла окно.
— Лови!
Славка бросил ей клубок верёвки, и она втащила привязанную коробку.
— Спасибо, — поблагодарила Аня.
Она открыла подарок и достала игрушку. Снова скрылась. Вернулась с вазой. Поставила вазу с розой на подоконник. Опять убежала куда-то. Наконец вернулась, приложила лист бумаги к стеклу. На листе был написан длинный номер мобильного телефона. Славка достал свой телефон и набрал цифры.
— Спасибо! — радостно прокричала в трубку Аня.
— Да не за что, — смущённо отозвался Славка. — Как кота назовёшь?
— Платон.
— Почему Платон?
— Потому что он в очках. В очках — значит, умный. А если умный, тогда Платон.
— Ну, Платон так Платон! — усмехнулся Славка, слегка удивившись Аниному умозаключению.
Они проговорили довольно долго. Когда стемнело, ненадолго прервались, но потом, когда Славка поднялся к себе домой, они продолжали.
8
Аня заболела два года назад. Всё началось с обычной ангины. Небольшую температуру сбили быстро. Врач прописал антибиотики и полоскание горла. Она пошла было на поправку, но потом её состояние стало ухудшаться. Когда пошла кровь носом, родители забили тревогу. Её положили в больницу, где и установили страшный диагноз — острый лейкоз. А дальше — химиотерапия, стеклянный бокс, ставший домом, врачи, диеты, лечение, лечение, лечение… После достигнутой ремиссии — новое осложнение, снова лечение. Теперь для её выздоровления требовалась пересадка костного мозга. Тут-то и выяснилось, что найти донора сложнее, чем искать иголку в стоге сена.
Во-первых, очень сложно подобрать донора, совместимого с организмом нуждающегося в трансплантации. Здесь учитывается даже национальная генетическая близость. Чем больше процент совместимости, тем выше вероятность, что клетки приживутся. Всё это двенадцатилетняя девочка узнала после того, как врачи отказали в донорстве её папе. Оказалось, что у неё с родным отцом очень низкая совместимость.
Во-вторых, в стране, в которой мы живем, отсутствует донорский банк костного мозга, и более того, нет единого реестра костных доноров. Потому и обращаются больные через всевозможные фонды в иностранные реестры, преимущественно в немецкий или в израильский. Цена такого донорства вырастает до запредельной.
Анины родители готовились к этому. Когда Аня только заболела, они продали квартиру, в которой жили. Её папа и дедушка, решив, что полученных с продажи денег будет недостаточно для лечения, уехали работать на Север. Они трудятся на горно-обогатительном комбинате. Возят руду с карьера на огромных машинах. Звонят ей по телефону раз в неделю. Папа ещё ничего, а вот дедушка, когда говорит с ней, часто плачет. Анина мама сейчас в Москве. Обивает пороги фондов и клиник, пытается найти донора. Живет Аня с бабушкой. Раньше бабушка работала педиатром в поликлинике, но, когда Аню положили в больницу, она уволилась, чтобы сидеть со своей внучкой. Бабушка очень строгая, следит, чтобы Аня правильно питалась, заставляет соблюдать распорядок дня, рисовать разрешает не более двух часов в день, с перерывом.
— Это чтобы я не переутомлялась, — объяснила Аня.
— А где рисовать научилась? — спросил её Славка.
— В детской школе искусств. Я там училась, пока не заболела, — печально ответила Аня.
Он хотел сказать ей что-нибудь ободряющее, но комок в горле, что так некстати возник, не дал Славке выдавить ни слова. Он молчал, пытаясь проглотить его. Молчала и Аня.
Неловкую паузу прервала бабушка. Славка услышал, как она спросила, видимо, зайдя к Ане в комнату:
— Анечка, с кем это ты так долго разговариваешь?
— С моим другом, ба!— ответила Аня.
— Через полчаса ты должна быть в постели. Прощайся со своим другом, поговорите завтра. Не забудь почистить зубы.
— Хорошо, ба! — пообещала Аня.
— Это была твоя бабушка? — спросил Славка.
— Да, — ответила Аня.
— Строгая какая!— притворно удивился Славка.
— Да она добрая! Просто хочет, чтобы я поскорее выздоровела, — заступилась за бабушку Аня.
— Ты поправишься. Всё будет хорошо. Ещё вернёшься в свою любимую школу искусств, в свой класс, к своим друзьям. И донора тебе мама найдет. Она не может не найти. Она же мама, — попытался подбодрить ее Славка.
— Мне немного страшно,— помолчав, сказала Аня. — Что, если пересадка мне не поможет? И потом, это, наверное, очень больно?
— Я не знаю, — честно признался Славка.
Ему захотелось что-то сделать для Ани, что-нибудь, что отвлекло бы её, успокоило. Его впервые за много лет назвали другом. Назвали искренне, не ожидая ничего взамен. И Славка вдруг почувствовал себя нужным, нужным этому ребёнку. Какое же это счастье — чувствовать себя нужным.
— Знаешь, Аня, я однажды читал один рассказ. Не помню автора. Там девочка заболела, и её папа в надежде, что дочь поправится, привёл ей слона. Представляешь? Настоящего, живого слона! Она увидела его и выздоровела. А хочешь, я приведу тебе слона? Настоящего, живого! — торопливо выпалил Славка, сам до конца не понимая, где он возьмёт этого слона.
— Слона? — прыснула Аня. — Нет! Он же замёрзнет!
— А мы на него валенки наденем, — предложил Славка.
— Слон в валенках?— Аня рассмеялась.
— Да! Это, пожалуй, перебор, — согласился с ней Славка. — Слушай, а тебе самой чего бы хотелось? Может, хочешь чего-нибудь?
— Я? Не знаю! — задумалась Аня. — Хотелось бы в цирк сходить. Я любила бывать в цирке, давно, до болезни. Мы ходили вместе с мамой и папой. Там здорово. Ой! Там однажды был такой смешной клоун…
Она не успела рассказать. В комнату снова заглянула бабушка.
— Аня, ну в чём дело?— строго спросила она.
— Мне пора спать, — сказала Аня Славке.
— Спокойной ночи, — попрощался Славка. — Поговорим завтра.
Аня повесила трубку, а Славка предался размыщлениям. Он прокручивал в голове весь разговор, наконец, всё обдумав, решил, что ему нужно будет сделать.
9
Вахтанг Шалвович вышел из гримёрки в прекрасном расположении духа. Напевая себе под нос мелодию из оперетты, он прошёл по заставленному реквизитом коридору, заглянул на репетиционную арену, где на манеже работали акробаты, остановился возле зеркала. Рассматривая себя, он поправил тонкие, набриолиненные усы, провел рукой по волосам и, абсолютно удовлетворённый увиденным, сделал «комплимент».
Причин для радости у Вахтанга Шалвовича было две. Вечером позвонил его сын и объявил, что у него родилась двойня, а это означало, что цирковая династия, основанная ещё дедом Вахтанга Шалвовича, будет продолжена. А вторая причина состояла в том, что новая программа под названием «Акробаты-аристократы» вот уже которое выступление подряд имела полный аншлаг. Всего лишь восемь месяцев назад он собрал трупу акробатов, набрав в свою команду выпускников цирковых училищ, и вот первый результат. Ему удалось в кратчайший срок создать коллектив, способный выполнить любые, самые амбициозные задачи. Новая акробатическая программа, что называется, выстрелила. Вахтанг Шалвович специально решил её обкатать перед тем, как труппа отправится в Китай, на престижный фестиваль циркового искусства.
Он налил себе кофе и, помешивая ложечкой в небольшой чашке, стал важно прохаживаться по цирковому закулисью. Около конюшен Вахтанг Шалвович заметил странного парня, явно не из цирковых. Тот неуверенно озирался по сторонам, словно вор, только что проникший на запретную территорию. Сам невысокий, сутулый, в какой-то мятой куртке. На фоне выкрашенных светлых стен казался нелепой кляксой, поставленной кем-то на белом полотне бумаги.
— Здесь посторонним нельзя находиться, — произнёс Вахтанг Шалвович, не сводя глаз со странного гостя.
Слово «здесь» Вахтанг Шалвович произнёс через «э»— «здэсь». Он говорил по-русски очень хорошо, без акцента, но иногда, чтобы обозначить свои кавказские корни, вставлял гортанное «э».
Парень подошёл к нему, и тут Вахтанг Шалвович, внимательно рассмотрев, увидел, что тот уже не молод. Лоб был прорезан строгой возрастной морщинкой. Такие же возрастные морщины тонкими лучами расходились от уголков глаз, а волосы — тёмные, торчащие — были пронизаны сединой.
Парень переминался с ноги на ногу, силясь что-то сказать, но, видно, не знал, с чего начать.
— Там девочка в окне, — начал он сбивчиво, — у нее волос нет на голове. Она болеет. Понимаете, ей очень страшно… Ей должны делать операцию… Она очень любит цирк и хотела ещё раз увидеть представление. Помогите ей.
Вахтанг Шалвович сперва ничего не понял, но потом, всё осознав, нахмурился и помрачнел.
— Она тебе кто? — спросил Вахтанг Шалвович.
— Никто. Просто ей больно, понимаете? Больно и страшно, — ответил он.
Парень засуетился, полез в карман и, достав пачку зелёных купюр, протянул Вахтангу Шалвовичу.
— Вот. Если этого мало, я найду ещё.
Вахтанг Шалвович нахмурился ещё сильнее.
— Убери это, — сказал он, — я поговорю с труппой.
Аня ела вишнёвое варенье, отправляя в рот ложку за ложкой. Отпила из кружки горячего, сладкого чая с чабрецом, попробовала пирожок и отложила. Вся эта приторно-сладкая смесь показалась ей слишком терпкой, и она, решив, что бабушкины пирожки с повидлом будут уже перебором, решительно отодвинув их в сторону, сказала: «Не хочу!»
— Анечка, ну не капризничай! — взмолилась бабушка.
— Ба, ну я правда не хочу. Можно я пойду посмотрю телевизор?— спросила Аня и, не дожидаясь ответа, ушла в свою комнату.
Она включила телевизор, но вдруг услышала, как её тихо и неясно позвали с улицы: «Аня!» «Может, показалось?» — подумала она. Зов повторился снова. А потом прокричали хором: «Аня! Аня!»
Аня выглянула в окно и обомлела. Во дворе, прямо под её окнами, вдруг появилась импровизированная цирковая арена. В центре арены в строгом смокинге с элегантной бабочкой стоял настоящий цирковой шпрехшталмейстер. Завидев в окне Аню, он поклонился и объявил: «Дамы и господа! Только сегодня и только на этой арене для вас выступает цирковая труппа под управлением народного артиста России Вахтанга Магибиани».
Невесть откуда грянул оркестр, и начался парад-алле.
Из всех подъездов огромного дома, привлечённые музыкой и действом, стекались люди. Они заняли места вокруг арены, как положено, оставив проход для выступающих артистов.
— Ба, иди скорее сюда!— закричала бабушке Аня.
— Что там, Анечка?— спросила бабушка, подойдя к окну.
— Цирк! Это мой друг их привел, — сказала Аня, не оборачиваясь.
Началось представление. На моноциклах в «манеж» выехали жонглёры. Они крутили педали и на ходу бросали друг другу сначала булавы, а потом и кольца. Кольца так быстро менялись, что казалось, они невесомые, просто парят в воздухе. Жонглёров сменили дрессированные собаки. Пудели — начёсанные, остриженные — высыпали на «арену» с веселым лаем. Молодая дрессировщица рассадила собак по тумбам, а затем заставила их ходить на задних лапах, танцевать, прыгать и даже решать несложные математические примеры. Следом за дрессированными собаками появился клоун с плюшевым косматым львом. Клоун пытался заставить льва выполнять команды, щёлкал кнутом и даже целился во льва из огромного пистолета, но ленивый лев филонил и при первой возможности пытался удрать. В конце репризы изо льва выскочила девушка-клоунесса, и шпрехшталмейстер объявил: «Сегодня на манеже клоуны Бориска и Ириска».
Наконец появились акробаты. Они выбежали все разом, в быстром темпе исполняя сальто и пируэты. Вынесли подкидную доску и трамплин. Верховые акробаты, без страховки, в колонне, безупречно продемонстрировали непростое сальто-мортале. Прыжки с использованием трамплина — резкие, вычурные — сорвали немало аплодисментов. Кульминацией акробатического номера стал великолепно выполненный очень сложный прыжок с одной колонны на другую. После поклона артисты передали Ане большую корзину с фруктами, а Вахтанг Шалвович счёл своим долгом лично преподнести огромный розовый букет.
Всё это время Славка находился в стороне, изредка поглядывая на импровизированный манеж. Он занял такую позицию, чтобы можно было видеть Анино окно. Аня, однажды заметив его, приветливо помахала рукой. Потом, похоже, показала его бабушке: вон он, мой друг. Бабушка посмотрела на Славку и кивнула.
Славка позвонил Ане вечером.
— Тебе понравилось? — спросил он.
— Очень! Большое спасибо! — радостно заголосила в трубку Аня.
— Да не за что,— ответил Славка. — Я ничего не сделал.
— Сделал-сделал! Нам Вахтанг Шалвович рассказал, как ты уговаривал труппу приехать сюда, — заспорила Аня.
На самом деле после Славкиного рассказа Вахтанг Шалвович сам решил устроить благотворительное выступление, а коллектив это решение одобрил.
10
Какое-то время Славка не звонил Ане. Он был сильно занят на работе и приходил домой слишком поздно. В один из дней Аня прислала короткое смс: «Приехала мама. Завтра еду в Москву. Мама нашла донора».
Славка ответил: «Удачи. Держу за тебя кулаки. Что за клиника?»
Аня: «Клиника им. Рогачёва».
Славка: «Счастливого пути».
Она уехала. Славка как-то пытался дозвониться и узнать, как она, как добралась, как устроилась, но телефон абонента был «выключен или вне зоны действия сети». Ему оставалось лишь наблюдать за окном второго этажа, не появится ли в нём Аня снова. Он даже представлял, как однажды увидит её, румяную, улыбчивую, с намеченным ёжиком волос на голове. Но не было ничего, кроме белой тюлевой шторы.
Наконец пришло долгожданное тепло. Грязными потоками побежала талая вода по дорогам, размывая снега, обнажая асфальт и землю. Пошёл дождь. Он быстро доконал всё стылое и замёрзшее, превратив зимний белый мир в серое, слякотное нечто. В это время нет никакой разницы между весной и осенью. Одинаково мерзко, и кажется в этот момент, что сволочная весна не подарит ни тепла, ни солнца.
Славка шёл по знакомым рядам «Детского мира». Он зашёл сюда просто так, без цели. Прогуливался, брал в руки то одну игрушку, то другую. Покрутив, возвращал обратно.
В отделе мягкой игрушки он остановился у высокого стеллажа. На нём возвышалась гора из игрушечных мышей. Мыши были разные: большие и маленькие, толстые и длинные, но непременно из серого синтетического меха. Мышей было великое множество. Они, беспорядочно сваленные, являли собой бесконечную кучу-малу. Славка остановился в раздумье. Что это? На мышей такой спрос, что их разбирают как горячие пирожки? Поэтому игрушки не выставлены подобающим образом, или, наоборот, кто-то свалил их, чтобы завтра выбросить как пропавший, залежалый товар?
Он покрутил в руках двух одинаковых мышей. Они — смешные, с длинными носами — показались Славке под стать коту Платону. «Надо бы их купить, — подумал Славка, — чтобы Платону не было скучно».
И тут он заметил, что под однообразной серой массой что-то белеет. Он просунул руку и вытащил на свет ослепительно белого ангела — рождественская ёлочная игрушка, забытая продавцами под мышиной ветошью.
Ангел распростёр крылья, словно собирался воспарить, но его сложенные в ладонях руки говорили о том, что он весь погружён в молитву. Глаза были закрыты, а детское личико казалось умиротворённым.
Славка взял ангела и направился к кассам.
Он возвращался домой, неторопливо шагая по оттаявшему тротуару. Шёл медленно, стараясь не наступить в лужу, перепрыгивая их то и дело. На землю спустился туман. Бледно-молочной пеленой закутал дома и деревья. Славка поёжился. Стало сыро и зябко. Он заторопился и спешно вошел в знакомую арку. По привычке посмотрел в Анины окна и замер. Окно было завешено плотной бежевой портьерой. Он даже не поверил сперва, решив, что это туман под окнами. Но нет, всё окно закрывала тяжёлая портьера, настолько плотная, что ни единый лучик не проходил сквозь нее.
Славка почувствовал, как неприятно заныло в животе. Предчувствуя случившуюся беду, он рванул к подъезду, где жила Аня. Напугал двух девушек, выходивших из него, которые отпрянули в страхе, решив, что он ненормальный. Славка вбежал внутрь. Двумя прыжками оказался на втором этаже, хотел было позвонить в звонок, но передумал. Он несильно надавил на дверь, и она, оказавшаяся незапертой, открылась.
В комнатах горел свет, было тихо. Славка прошёл вперёд и сразу всё понял. Зеркало в прихожей было накрыто тёмной тканью. Он почувствовал, как задрожали колени, прошёл в комнату и сел на мягкое кресло.
Немного придя в себя, огляделся. Небольшая комната. Обои — однотонные, спокойные. Из мебели — шкаф в углу, кровать, мягкое кресло, большой письменный стол. Вся мебель в один тон. На столе — маленький телевизор, стопка книг, какие-то бумаги. С краю стола примостился кот Платон.
Это была Анина комната. Строгая в своем убранстве, без излишеств и вычурности.
Славка ещё раз скользнул глазами по столу. Нашёл толстую папку. Ту самую, с Аниными зарисовками и картинами. Открыл её. Достал самую первую. Во весь лист была нарисована оконная рама. А за окном — цирк с акробатами, клоунами, дрессированными собаками и благодарной публикой. И Славка там тоже был. Он, выглядывая из-за дерева, наблюдал за происходящим и улыбался. Улыбался? Неужели в тот момент он и вправду улыбался?
И за окном вдруг пошёл дождь. Крупные капли зашлёпали по акварели, размывая краску и оставляя на картине разноцветные кляксы. Дождик капал и капал. Вот одна упала на рисованного Славку. И он стал больше походить на ворону, чем на Славку. А дождик все капал, и капал, и стекал.
— Так вы и есть тот самый Анин друг?— вдруг услышал он за своей спиной.
Прислонившись к дверному косяку, запахнутая в паутину шали, стояла Анина бабушка. Она грустно смотрела на Славку красными, воспаленными глазами.
— Вы, наверное, очень любите детей? — спросила она снова.
Славка замешкался. «Что я здесь делаю? Меня тут не должно быть, — подумал он.
— Простите, — сказал он ей, — но я не могу… Не могу!
Он двинулся к выходу, стыдливо вытирая слёзы на ходу. Остановился на лестничной площадке. Ему вдруг стало невыносимо душно. Он рванул ворот, попытался вдохнуть полной грудью, но у него ничего не получилось. Ему показалось, что в подъезде стоит удушливый, смрадный запах. «Скорее на улицу, — подумал он. — Нет, домой. В кровать. Зарыться в подушку, укрыться с головой, чтобы ничего не видеть и никого не слышать».
Славка выбежал из подъезда, чуть не сбив молодую женщину с ребёнком. На ходу извинился и собрался было уже бежать, как вдруг его окликнули:
— Слава!
Он обернулся. Позади его стояла Вика. Она почти не изменилась. Немного поправилась, впрочем, её это совсем не портило. Да вот ещё взгляд стал мудрее. Взгляд женщины, не девочки.
— Вика? Ты здесь? Ты же в Москве?— спросил удивлённый Славка.
— Вот, вернулись. Давно уже. А я все думаю, где ты? Почему до сих пор не встретился? Мне сказали, что ты освободился. Мы теперь живём здесь, в этом подъезде, на десятом этаже. Вон, вон те наши окна, видишь? Квартиру родителей пришлось продать. Здесь у нас поменьше, но нам с Егоркой хватает, правда, Егорка? Знаешь, когда я продала родительскую квартиру и встал вопрос, в каком районе будем жить, я не смогла изменить этому дому. Пусть Егорка растёт в нашем дворе, как мы когда-то. Ой! У нас в подъезде такое горе — девочка со второго этажа умерла от рака. Представляешь, сначала было пошла на поправку, но потребовалась пересадка костного мозга. Положили в клинику для больных онкологией. Там ей вдруг стало хуже. Впала в кому и через несколько дней умерла. Так жалко. Мы все за неё так переживали. Сюда специально для неё даже цирк приезжал. Кто-то из соседей попросил, чтобы они выступили. Мы так хотели, чтобы она выздоровела. Господи, ну почему такое с детьми происходит?
Вика замолчала, пристально изучая Славкино лицо.
— Слава, может, поднимемся к нам? Поговорим, чаю попьем. Нам ведь есть что рассказать друг другу?
— Вика, я обязательно зайду, но не сейчас. Сейчас не могу. Я правда не могу.
— Понимаю, — вдруг погрустнев, сказала она.
Славка посмотрел на Егорку. Погладил того по меховой шапке. Егорка поднял на него взгляд, и Славка увидел, что он очень сильно похож на Вику. Те же большие круглые глаза, тонкие губы и чуточку вздёрнутый нос.
Славка вспомнил про ангела, которого купил сегодня в магазине. Тот благополучно лежал в кармане куртки. Он достал его и протянул Егорке.
— Это что, ангел? — спросил Егорка.
— Ангел, — ответил Славка.
Он ещё раз погладил Егорку по шапке, взглянул на Вику и, развернувшись, пошагал домой.
Вика долго смотрела вслед, уперев взгляд в его спину, в его походку, давно позабытую, но вдруг снова ставшую родной.
— Мам, а почему у ангела платье? Он что, девочка? Разве ангелы бывают девочками? — спросил вдруг Егорка.
— Бывают, Егорка. Ангелы всякие бывают.
Вика, повернувшись, посмотрела на сына.
— Ну что, гулёна, пойдём домой? Ноги, наверное, уже промокли?
Она взяла сына за руку и повела к подъезду. Перед тем как войти, еще раз взглянула в ту сторону, куда ушел Славка, и затаённо улыбнулась.