Александр Снегирев. Я намерен хорошо провести этот вечер
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2016
Александр Снегирев. Я намерен хорошо
провести этот вечер. — М.: Эксмо, 2016
Р. Сенчин однажды заметил: «Александр Снегирев довольно популярный автор… Но вот критики к нему по большей части относятся без большого интереса… Критикам вроде как нечем посмаковать [грамматическая ошибка автора. — А.К.], негде употребить свою ученость, пресловутый вкус, негде применить инструментарий».
Да отчего же негде-то? Тут как раз поприще до безобразия широко. И повод всякий раз найдется: А.С. внедряют агрессивно, как яровизацию озимых во времена Лысенко, — конъюнктура, сами понимаете, благоприятствует. Даже при отсутствии нового товара под маркой «Снегирев» издатели тащат на прилавок лежалый, малость подкрашенный и подлатанный. Сборник малой прозы «Я намерен хорошо провести этот вечер» процентов на 70 сделан из хорошо забытого старого… Но давайте-ка по порядку.
Бог воззвал прошедшее
Этой зимой, просматривая в Сети фотки новоиспеченного букероносца, я отметил неутешительную деталь: если человек в джинсах повязывает галстук, то налицо серьезные нелады со вкусом. А что вы хотели? — герой нищего времени другим не бывает.
Четверть века назад Вик. Ерофеев, выдав советскому худлиту свидетельство о смерти, вдохновенно пророчествовал: «Возникает другая, альтернативная, литература… с безусловной опорой на опыт русской философии от Чаадаева до Флоренского, на экзистенциальный опыт мирового искусства». Настрадания предсказамуса сбылись с точностью до наборот: допрежь прогнозов недурно бы матчасть подучить. Екклезиаста, к примеру: «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; Бог воззовет прошедшее».
Волей-неволей придется повторить: все русские революции минувшего столетия были восстаниями обывателя против элиты: сначала дворянской, а потом — номенклатурной. Потому контекст 90-х и нулевых до оскомины напоминал контекст 20-х: разрушение культурного слоя. «Основной тезис таков: революция, в отношении духовного быта, есть организованное упрощение культуры, и особенно русская революция, и особенно русской культуры. И лозунг: это упрощение есть величайшее завоевание, подлинный прогресс», — громогласно постулировал Левидов. Писано это в 1923-м, но вполне годится и для 2003-го. Ибо подлинный прогресс отечественной словесности в обоих случаях налицо. Классика: «Семен Михайлович Буденный / Скакал на сером кобыле», «Коза кричала нечеловеческим голосом». Современность: «Монументальное чело с мрачным лбом», «Преувеличь сутулую харизму». Найдите пять отличий, если можете.
Но победивший класс вовсе не чужд высоких потребностей, лишь бы не пришлось поднимать глаза выше плинтуса. Ну, вы понимаете: Никас Сафронов, Стас Михайлов, Ирина «Ах» Астахова… И Снегирев, вестимо, — как же без него?
Стратегия успеха
Проект «Александр Снегирев» не слишком отличается от подобных. Все они строятся по маяковской схеме: делают из мухи слона, а после продают слоновую кость. Муху с птичьим псевдонимом вывели лабораторным путем в колбе «Дебюта». Александр Архангельский еще лет десять назад снайперски точно окрестил ситуацию на площадке литературного молодняка «растлением малолетних» — но это так, к слову. Ибо регалии мало что решают: стократ лаурированный Шишкин известен узкому кругу снобов. Залог писательского успеха в другом. Впору снова вспомнить 20-е. Чуковского, например: «Необходимо помнить о шкале читательской восприимчивости. За пределом ее сколько чудес или ужасов ни нагромождай, до читателя они не дойдут». И опять-таки Левидова: «Литература… займет ее подлинное место: не поучения, не обличения, а только и исключительно развлечения».
Вообще, успешный писатель обязан ублажить среднестатистического читателя, поскольку таковых большинство. Правила просты. Не быть умнее аудитории. Не обременять публику открытиями эстетического, философского или психологического свойства. Микшировать трагедию до мещанской драмы, а комедию до ситкома. Уволить без выходного пособия метафоры и разные прочие синекдохи как отягощающий фактор восприятия. Не оставлять интеллектуального или эмоционального послевкусия. Редуцировать все и вся. Словом, стать литературным фаст-фудом: развлекать, как и было предписано. Прошу простить за громоздкую цитату, но очень уж она к месту:
«Тут отлить
захотел Антоха. Он встал, легко, как стриптизер,
освободился от оранжевых штанов и остался в белых обтягивающих трусах шортиках…
Я почувствовал такую гармонию со всем миром и с этой речкой, что тоже снял
штаны и встал рядом… Всепоглощающая энергия дружбы охватила даже Витьку, нашего
сдержанного на эмоции друга. Он тоже было взялся за молнию на ширинке, но тут
мы заметили влюбленную парочку. Влюбленные заметили нас… Первым очнулся Антоха. Он вспомнил, что работает директором по кастингу на
телевизионном шоу “Первое свидание”. В его обязанности входило снабжение шоу
приятными молодыми людьми… Он кинулся к парочке… Штаны Антоха
так и не подтянул. Антоха кричал:
— Эй,
подождите! Я из «Первого свидания»! Вас покажут по телевизору!..
Впереди
скакали влюбленные, за ними шкандыбал Антоха, сверкая попкой, обтянутой белыми трусами, и путаясь
в оранжевых штанах. Процессию завершали мы с Витькой, оглядываясь по сторонам
на всякий случай» («Зайчик, который живет под снегом»).
«Взвешен и найден легким», — что у пророка Даниила хула, то на литературной барахолке однозначный комплимент…
Прыжок хромой кошки
Малая проза Снегирева — обычно нудный, как старая бормашина, нарратив, похожий то ли на фильмы братьев Люмьер, то ли на фольклор Крайнего Севера:
«Костян сидит спокойно и получает удовольствие от
разглядывания очереди. Вот дама в норковой накидке кокетливо просит у мужчины с
портфелем чистый лист бумаги. Она забыла написать заявление. Вот пенсионерка в
брюках и в короткой оранжевой дубленке… Вот седая круглолицая дама в
длиннополой шубе уговаривает внука по телефону, чтобы тот явился за паспортом
лично» («Д.Р.»).
«В искусстве метод не может быть целью, метод рождается из задачи», — сказал А.С. в одном из интервью. А задача здесь, сколько могу судить, такова: настойчиво фиксировать простейшие житейские действия: пришел, увидел… нет, «победил» — это уже чересчур. Шаг влево, шаг вправо равны самоубийству. За пределами вынужденного минимализма у Снегирева сами собой творятся чудеса и леший бродит. В «Нефтяной Венере» герой на скорости 120 кэмэ ухитрился разглядеть на обочине дороги щенков и даже возраст вычислил — месяц. В «Вере» вермахт с какого-то перепуга открыл госпиталь в сельской церквушке — ни дорог, чтоб медикаменты подвезти, ни лишнего метра, чтоб пищеблок организовать. В «Двухсотграммовом» совершилось диво под стать евангельскому: 200-граммовой рыбешки хватило, чтобы накормить пять человек.
Примерно из тех же самых резонов автор исповедует и стилистический минимализм. «Слог Снегирева внешне довольно легкий, без наворотов и изысков», — отметил Р. Сенчин. Воистину так: всем прочим конструкциям А.С. предпочитает повествовательные, простые, неосложненные: «Подсчет голосов близится к концу. С председательшей истерика. Наверное, от усталости» («Выборы»). И правильно, между прочим, делает: при попытках высказаться хоть на йоту сложнее у автора обостряется застарелая алекситимия: «Над большею частью дыр на корточках кавказским полукругом сидели молчаливые усачи с мрачными лицами в пиджаках» («В Баку»). Лица, стало быть, в пиджаках? — оригинальный у бакинцев прикид, Андрей Бартенев и тот выглядит дилетантом. «Господь набрал полный рот зеленой краски и сбрызнул мир, как хозяйка сбрызгивает белье перед глажкой» («Я намерен хорошо провести этот вечер»), — белье? зеленой краской? — кошма-ар… «Катя в приступе экстаза воскликнула» («Д.Р.»), — у Кати приступообразный эпилептоидный экстаз? И так далее…
К. Друговейко — видимо, тоже в приступе патологического экстаза — сравнила снегиревскую прозу с легким и мускулистым прыжком крупной кошки. Всецело солидарен. Правда, не без оговорок: во-первых, кошка мелкая, а во-вторых, хромает на все четыре конечности.
Апофигей безмыслия
Настаиваю: неологизм Ю. Полякова применительно к нашему герою следует писать через «и». Никак иначе.
Попытка нащупать у А.С. хоть какое-то подобие идеи неизменно приводит к беспримесному апофатизму. «Снегирев пытается работать “поверх барьеров” авангардизма, “чернухи”, лакировки, самолюбования, макабра, попсы и прочей мути», — объявил в свое время Е. Попов. Если разобраться, так себе комплимент. Переведем фразу с литературно-критического русского на разговорный и получим искомое: поверх всех возможных смыслов.
Смертный приговор смыслу Снегирев вынес по наущению своего любимого протагониста — «городского бездельника». Тридцатилетний недоросль под разными именами кочует из текста в текст, чтобы активно околачивать груши: мастурбировать в солярии («Нефертити»), делать обрезание ради получасовой эрекции («Авиэль»), до одури пить кофе на избирательном участке («Выборы»), мочиться с друганом посреди улицы, соревнуясь, у кого струя длиннее («Зайчик, который живет под снегом»). Других занятий нет и не предвидится. В итоге вместо содержания имеем содержимое с обилием ненужных деталей:
«Один мужчина из комиссии, сжимая кулачки, шипящим шепотом доказывает бледно-зеленой даме правоту своего варианта подсчета голосов. Мужчина походит на паука: уши без мочек, зубы меленькие, а волосы мышиные и скорее даже пух, а не волосы. Еще у него виднеются трусы. То есть не сами трусы, а их, трусов, очертания, проглядывающие сквозь брюки, обтягивающие зад. Трусы как у женщин. Врезаются в попу и подбирают яйца. Свободы никакой, одна скованность. Не доверяю я людям в таких трусах» («Выборы»).
«Плесень и нечистоты делали помещение, в котором я оказался, весьма живописным. Вдоль стен зияли пробитые в полу дыры. Они походили на дыры в храме огнепоклонников, только крупнее. Края дыр украшали какашки разной давности, судя по степени их разложения. Отдельные какашки в беспорядке были разбросаны по полу» («В Баку»).
После снегиревской публикации в «Антологии прозы двадцатилетних» В. Бродский недоумевал: «Смесь анекдота с сочинением “Как я провел лето”… Совершенно невозможно понять, что это — запоздалое довлатовское эхо или просто перенесенное на бумагу блогерство; похоже, Александр Снегирев и сам это не вполне понимает». Автору уже крепко за тридцать, но на методу это никак не повлияло.
Арифметика нам в помощь. В заглавном рассказе сборника «Я намерен хорошо провести этот вечер» (2010 год) 4 989 слов, без малого авторский лист. 549 из них приходится на описание бюста рыжей иностранки. Далее следует пассаж об ушедшей молодости — 284 слова. На размышления о свадьбе бывшей подруги отводится 679 слов. На посещение общественного сортира — 110. Добрая треть текста позади — и?.. Вряд ли имеет смысл продолжать, поскольку любой эпизод здесь окажется той же неправильной дробью с количеством слов в числителе и количеством фактуры в знаменателе: в идейно аморфной среде любая мелочь разрастается до размеров события, как детский мячик в вакууме раздувается до размеров футбольного. Издательская аннотация сулит «острую боль несвершившегося и утраченного» — любопытно, в какой микроскоп тут ее разглядывать? Впрочем, смысловой вакуум допускает любую интерпретацию.
Правда, А.С. иногда подбрасывает читателю нечто вроде moralité библейского масштаба и библейской же мудрости: «Папа говорит, что под снегом живет зайчик и что надо пúсать аккуратно, чтобы не обжечь зайчика» («Зайчик, который живет под снегом»).
Организованное упрощение культуры, товарищи. Применительно к шкале читательской восприимчивости. В эпоху повальной редукции публика иного попросту не переживет.
А напоследок я скажу…
Если ненароком обжег нашего зайчика, то приношу свои извинения. Но есть и у меня оправдание: я из рук вон скверно провел этот вечер. Со снегиревской прозой по-другому не бывает.