Стихиii
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2016
Константин Кравцов — учился в художественном училище в
Нижнем Тагиле, работал художником-оформителем, журналистом, сторожем,
дворником, реставратором, преподавал гомилетику в Ярославском епархиальном
училище и основы религиоведения в Ярославском государственном университете.
Окончил Литературный институт. В
Вербное
Взираешь, Кифа, как они горят,
Имперские орлы на месте святе,
На храм дивишься,
деревенщина, на град
Царя Давида? Вербы те да
гати,
Забытый тот славянский
звукоряд…
По веткам свежесрезанным,
осляте,
Ступай, куда глаза твои
глядят.
Причастье вольное и ты,
пустыня-мати, —
На этом языке не говорят.
Но всяк язык исполнен благодати,
Когда рябит от горлиц и
ягнят
И время уклоняться от
объятий.
Алтари
твои, Босх…
Алтари твои, Босх, дураков корабли
И коньками изрезанный лед
за бортом,
А под ним — земляка
твоего патрули
Геркуланум обходят
дозором, Содом.
И сгорают дотла — тили-бом, тили-бом! —
Алтари твои, Босх, дураков корабли,
И все мечется кошка
какая-то в домике том…
Аллея
Ангелов в Донецке
Из уст младенцев,
накрытых огнем из систем
Залпового огня в Горловке
и Донецке,
А если они умолкнут —
камни возопиют.
И уже вопиют: имеющий уши — слышит,
Имеющий очи — видит
Ангелов нисходящих и
восходящих
То с пятилетней Полиной,
Убитой в Троицын день в
Славянске,
То с восьмилетней
Полиной,
Раздавленной БТР
В селе Константиновка.
Из уст младенцев,
заставляющих смолкнуть
Кимвалы бряцающие и звенящую медь
Века сего, из уст
младенцев, ибо
Их есть Царство Небесное,
и кто, кроме них, достоин
Славить Тебя, грядущего
во имя Господне
На годовалом осленке?
Пальмы
Твоей Палестины, плакучие ивы Донецка,
Прутья цветущей вербы,
ракитника, тальника,
Ив, давших имя реке
Геликон…
Из уст младенцев, из уст
Прохлады речной, и лишь
этим
Узким путем, только этой
тропой,
Выводящей к источнику вод:
Где ива — там и вода,
Где вода — там и ива под
грузом
Умолкнувших лир и
псалтирей.
Из младенческого «агу» и
пенья
Летящих по небу полуночи
Ангелов,
Нисходящих и восходящих
То с пятилетним Ваней
Ермиловым,
То с шестилетним Сашей,
И снова Рахиль плачет о
детях своих
И не может утешиться, ибо
их нет.
Оседают в ночи гирлянды
Белого фосфора, но и это
—
Свет, светящий во тьме,
ибо Твое есть Царство,
Твое и четырехлетней Полины,
Арсения, Вани, Саши и
Киры,
Убитой осколком мины
Вместе с матерью —
Двадцатилетней Кристиной.
Где вода — там и ива, где
ива — там и вода,
Ивовая аллея, явленная
воочию
Имеющим очи, помнящим, что не в буре,
Не в «Смерче», не в
«Урагане» —
В голосе тонкой прохлады,
Не в ветре, а в ветерке…
Псалом
136
Там, в Вавилоне, при
реках —
Там мы сидели в слезах,
вспоминая Сион;
Вербы, псалтири на
вербах, но нет, не споем
Песнь Господню на чуждой,
Чужой нам и чуждой земле,
Как просили в насмешку
надсмотрщики наши —
О, нет! Но пусть буду я
проклят,
Когда позабуду тебя, мой
Иерусалим,
Пусть присохнет язык и
отсохнет рука,
Если я о тебе позабуду,
Иерусалим,
Если я, веселясь, о тебе
позабуду, а Ты,
Ты, Господь, не забудь
Тех, кто до основанья,
кричал, разоряйте его —
О, воздастся тебе,
Вавилона злосчастная дочь!
И да будет он
благословен,
Кто о камень отродье твое разобьет,
Кто воздаст тебе, дочь
Вавилона, за все,
Что ты сделала с нами, с
Иерусалимом моим.
Старый
Надым
…как птичий перелет.
Павел Васильев
Прожектора заиндевелый
зрак
И эти тьмы и тьмы сходящих в ров,
Что, на последний вызволены зов,
Не Бога ищут в небе, а
барак,
Июньской тундры жиденький
покров.
Арктический приметишь
василек,
И кто, скажи, на свет его
извлек,
Зачем звездам числа нет,
бездне дна?
И эта пустошь ягельного
сна,
Где шпалы облаками
затекли
И нет границы неба и
земли,
Зачем тебе привиделась
она?
Куда, ответь, сдирая,
словно бинт,
Отслаивая плоть, из
склизких ям
Уводит нас воздушный
лабиринт,
Оставив на помин
лицейский ямб
И мерзлоту, и птичий
перелет?
А то еще — обдорская луна,
И из пустого
все не перельет
В порожнее
курящегося льна
Страна забвенья. Что тебе
она?
За нитью нить, как в
птичий перелет,
Сквозь изумруд
светильников твоих,
Стези небесных птиц и рыб
морских…
И кто его поймет, кто
разберет,
Откуда он из нити, из темна,
Приходит, воскрешенная
вода,
Уходит, оставаясь
навсегда?
Томск
Памяти Николая Клюева
Проступит даль забеленною
кровью,
Занявшиеся жатвой небеса
Сойдут на землю, ждущую
зимовья,
Где прозревают краски,
голоса.
Там для рубах небесного
покроя
Впотьмах исходит нитями
зерно,
Ни снег не скрипнет, ни
веретено,
Но на стекле растущие
левкои
Впрядает солнце в мерзлое
рядно.
Зауралье,
реставрационные работы
Встал и ту ж минуту, при
освещающей лампаде
написал последнюю сию
строфу.
Державин
Ты завершаешь земную
природу
Сном лесосплава в краю
бессловесном:
Выйдя из вод, он уходит
под воду,
Мир Твой,
оборванный тундровым лесом.
Спишь, по ночному бредя
переходу,
Грезя морошкой, и, как червленица, —
Всюду брусника красна нищеброду.
А спозаранок блестит
черепица
Нарвы, течет в
благодарную оду
Свет непонятный, по
стенам лучится.
Так проступает орнамент
по своду,
К Пасхе отмытому: просеки, лица…
После
субботы
Все белей известняк
незнакомых оград,
И все явственней известь
тех ям, где должны
Разлагаться, кто с
виселиц снят, и обряд
Не про них погребальный, кому не нужны
Притиранья твои, твой
полуночный сад,
Мотылек для порочных
услад, кто сошел,
Срамотой своей, выставленной напоказ,
Подтвердив правоту
приговора, в шеол.
А что он говорил, будто б
жертвой за нас
Искупительной стал, так безумен он был,
Одержим Вельзевулом, что
ясно как день
Всем, кто сведущ в
Законе, а то, что прослыл
Как Мессия, — чего еще от
деревень
Галилеи языческой ждать?
Никого
Днем с огнем в этих
дырах, кто б грамоте знал.
Но не слушаешь ты. Унесли
моего
Господина. В зияющий
смотришь провал,
Раньше всех прибежав.
Запевают не в лад
Петухи издалёка,
загробная тишь
Чуть синеет с востока,
летучая мышь
Мельтешит взад-вперед над
уступами крыш,
И пылают жаровни у
храмовых врат.
Кто унес и куда? Все
стоишь и стоишь,
Волокнистый плывет наугад
аромат
Бесполезного нарда из
склянки твоей,
Словно кто-то из мертвых
почувствовать рад
Запах мокрых волос твоих,
запах ветвей
И прогорклой земли,
словно месяц нисан
Тем острее пронзит, чем
покойник мертвей.
Ждешь кого-то? Кого? Вот
ушел Иоанн,
Петр ушел, озадачен.
Никто ни о чем
Не сказал, а во гробе — мерещится, в нем
Кто-то есть, вот и голос.
Но что тебе он,
Этот юноша в белом? То
бредит распад
Слабой психики бабьей,
как нас просветят
Кандидаты наук, только
этот расклад,
Разговоры про
выдумщиков-рыбаков —
Из гипотез не самых
безумных, каков
Нарратив, третье
тысячелетье подряд
Оставляющий шанс. И как
брачный альков —
Приведенный тобой в наши
гноища сад,
Беззаконный, сырой,
охраняемый лишь
Светляков кутерьмой,
голошеньем цикад.
Смотришь в первую из
распахнувшихся ниш,
Обернешься, спиною
почувствовав взгляд,
Говоришь и не ведаешь, с
кем говоришь.
Однокурсник
Мне сказали: «Займи эту
нишу».
Денис Новиков
И гад морских
подводный ход, но тише:
Темна, темна во облацех вода.
Скажи, что детский сон
твой — эта ниша,
Урод в семье, орясина, балда.
Кому какое дело, что ты
слышишь,
Какая еще жатва и страда?
Всего-то дел: затяжка
«Беломора»,
И вот, глядишь, прозяб, в конце концов,
Стишок-другой из сора, из
позора.
И что, как не бесстыдство мертвецов —
Поэзия? Бретельки и
ключицы,
Безделица, игрушка,
самопал,
Но никакая тварь не
отлучит нас,
Как римлянам тарсянин написал.
Займи, тебе сказали, эту
нишу:
Покойник вышиб дно и
вышел вон
И, словно стекла
ландышами, вышил
Обличием Своим субботний
лен.
Что тише той воды,
которой шел Он?
Текли в туман невзрачные
сады
И озирали узники шеола
Сандалий затекавшие
следы.
Писать бы так, чтоб, как
в сороковины
Псалтирь читается, читали
нас, пока
Лесов оранжерейные
витрины
Горят средь вод, и Кама
ли, Ока
Уносит куст болярыни Марины
И напрямик толкует
облака.
Интернет
Ну, снег и что? Не
счесть, поди, аварий.
Виси себе в сети незнамо
где.
Повсюду ночь. И плевелы
аграрий
Все сеет в ней, зловещей,
при звезде
И там и сям в волокна
полушарий
С козявками в светящейся
слюде,
Рыбешкой золотой в
грошовом кляре.
Поговори со мной о
ерунде:
О воробьях — две штуки за
ассарий —
О вкривь и вкось пошедшей
борозде,
О ком-нибудь из лузеров и парий,
Что из лесу вслепую по
воде
С мороза вышли в Дантов планетарий:
Туда, откуда далее —
везде.