Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2016
Михаил Пегов — окончил исторический факультет Нижегородского государственного
университета и Всероссийский заочный финансово-экономический институт (Москва).
Печатался в журналах «Урал», «Дружба Народов», «Волга». Лауреат и финалист
некоторых сетевых конкурсов/премий: лауреат конкурса «Звёзды ВнеЗемелья», 2011, финалист «Конкурса рукописей детских
повестей» ИД Мещерякова и «Лавочки детских книг», 2011, конкурса «Звездный
ветер», 2012, премии «Живая литература», 2012. Живет в Нижнем Новгороде.
Моему сыну Вове на день рождения
I
— …Рома, ты — теленок, рохля, размазня…
Ариадна, как обычно, говорила то, что думает, и в глаза собеседнику.
Впрочем, на этот раз собеседник спрятал от нее свои глаза, закрыл лицо руками.
Не от стыда, ни в коем случае, а из-за полного отсутствия сил. Просто моя не
проснувшаяся толком голова без опоры неминуемо падала на клавиатуру. А всё
потому, что Ариадна позвонила в несусветную рань, в половине шестого. Разбудила
и категорично потребовала включить компьютер — пожелала посредством скайпа выразить несчастному младшему брату свою
безграничную любовь.
— …Рома, ты меня слушаешь?
— Угу, — я слабо качнулся в направлении монитора. — Весь во внимании.
На самом деле соображалось мне туго. Я не выспался. Но Ариадну не
интересовало, во сколько я накануне лег. Тем более она не придавала значения
тому, что в момент нашего с ней разговора ее полуголый заторможенный брат
находится в сумеречной европейской части России.
Я — в России, а она — на берегу Индийского океана. Там, где рассвет
наступает раньше на два с половиной часа. То есть у нее, в отличие от меня,
было уже целых восемь утра. Восемь утра плюс чашка дымящегося кофе, а также —
судя по глазам и голосу — отличное боевое настроение. Хотя боевое настроение у
Ариадны всегда.
— Ты разбудила меня, чтобы оскорблять? — процедили мои зажатые ладонями
губы. Попробовал убрать руки от лица, но его тотчас как магнитом потянуло к
столу.
— Я разбудила тебя для нашей общей пользы, — без капли раскаяния сообщила
Ариадна.
Мог и не спрашивать: всё, что делает моя любимая сестра, всегда для
пользы. Иногда для ее собственной, изредка для моей, но чаще — для общей.
— Рома, мне нужно было на тебя посмотреть! В девять мы с Гришкой уезжаем
в Бангалор и дальше в джунгли. Что там со связью, не
знаю.
— Скатертью дорога. Только зачем тебе на меня смотреть? Не насмотрелась
за шестнадцать лет?
— Не нудите, ваше высочество.
— Ваше сиятельство.
— Пардон, обмишурилась, не велите казнить, ваше
сиятельство! — съязвила Ариадна. — Но я должна видеть, в каком вы состоянии, вы
все-таки на моем попечении, милый князь.
— О-о-о.
— Никаких «О-о-о»! Ну-ка встань, поработай конечностями, покажи, все ли
кости целы. Не важно, что я далеко, все равно я за тебя отвечаю. Перед совестью
сестры и перед мамой.
Разумеется, я не встал, никакими конечностями не поработал, но нудить
прекратил. Отчасти Ариадна была права, имелись у нее такие полномочия — за
младшим братом присматривать: беречь от хворей,
кормить, следить за тем, чтобы я хорошо сдал экзамены и прочее, прочее, прочее.
Весь этот Эверест ответственности на нее возложила наша мама, уезжая два месяца
назад в Америку.
— Ром, я реально беспокоюсь о тебе. Поэтому слушай сюда…
Дальше я узнал, что Ариадну беспокоили не столько мои конечности, сколько
мой «монашеский» образ жизни и мои планы на будущее. Как обычно. Конкретно
утром семнадцатого июня Ариадну волновали два предстоящих в моей жизни события.
Первое — это выпускной вечер по случаю окончания девятого класса, а второе —
визит к Борисоглебским.
Надо заметить, мои планы интересовали сестру регулярно и со страшной
силой. Ее внимание накатывало на беззащитного меня штормовыми волнами, на
которых я кувыркался, как кусок пенопласта. Жизнь Ариадны, а заодно и
попадавших в ее орбиту людей вообще бурлила, как камчатский гейзер, как
знаменитый норвежский водоворот Мальстрём.
Итак, выпускной. Согласно требованиям Ариадны там я должен был наконец-то
поцеловать хоть какую-нибудь девушку и без удержу
танцевать. Медленные танцы всенепременно.
— Кому все это нужно, sister?
— Тебе это нужно, Рома. А за других не думай. Ты
еще слишком мал, чтобы думать за других.
— Мне это не нужно.
— Не хочешь девушку поцеловать? Врешь, хочешь. Ну, а после того, как
поцелуешься, сразу танцевать потянет.
Ладно, это был пустой разговор, а вот на Борисоглебских Ариадна мне в то
утро глаза приоткрыла. Сознаюсь, не сразу я сестриным речам поверил, да только
будущее их не опровергло.
Борисоглебские — это мамины знакомые, и вечером двадцать седьмого я
собирался к ним в гости. Обязательства заставляли.
Сей необычный визит был намечен еще весной. Только тогда планировалось,
что к Борисоглебским я пойду с мамой. Вернее, пойдет она и возьмет меня с
собой. А так как мама уехала, то отдуваться за нее и ее обещания предстояло мне
в гордом одиночестве. Отменять мероприятие Борисоглебские наотрез отказывались,
и мама взяла с меня слово, что я не проигнорирую этот великосветский раут.
И хотя идти в гости к малознакомым людям хотелось не очень, упрямиться я
не стал. Ведь жизнь у меня и без того — застоявшееся болото (по утверждению,
разумеется, безмерно энергичной сестры, чья жизнь, как известно, — гейзер).
— Рома, тебе не надо ходить к этим людям! — категорично заявила Ариадна,
наклонившись к камере так, что чуть не выскочила у меня из монитора.
— Были даны твердые обещания… — сквозь пальцы я завистливо смотрел на
чашку кофе в ее руке. — Если ты помнишь, у Борисоглебских будет герольдмейстер
из Франкфурта барон фон Риттер, а также другие важные люди. И поскольку мама не
может, я буду представлять наш род…
— Ты бредишь, Рома.
— Я спать хочу, а ты меня мучаешь. И кофе хочу.
— Так иди налей. Хотя стой! Не ходи. А то уйдешь
и уснешь на кухне. Рома, знаю я этих Борисоглебских, психушка
по ним плачет. Они реально помешались на дворянских корнях, герольдмейстерах и
прочей шелухе. Как мама в свое время. Только у мамы это прошло, слава богу, а у
Борисоглебских никогда не пройдет. Они — зомби. Причем были б какими-нибудь
Голицыными-Оболенскими, а то ведь, судя по фамилии, поповичи. Такие фамилии
безродным семинаристам давали. По названию первой попавшейся на глаз иконы.
Попала на глаза икона святых благоверных Бориса и Глеба, и пошлепал по земле
русской зачинатель рода Борисоглебских…
Мне уже по силам было поддерживать голову одной рукой, поэтому другой, свободной,
я сумел отмахнуться: «Ну и пусть».
Однако Ариадна не унималась:
— Рома! Не знаю, как они в дворяне записались, но сейчас у чокнутых на своем аристократизме Борисоглебских одна цель —
породниться с потомками Рюрика, то есть — с вами, князьями Телятевскими.
Женить они тебя, олуха небесного, на своей дочке хотят. Неужели до вас с мамой
это еще не дошло? Так что вот тебе мой совет, князюшка:
забудь к Борисоглебским дорогу. Пока не поздно. Пока не окрутили тюфяка эдакого!
— Как они меня женят? — искренне удивился я. — Мне до положенных
восемнадцати еще два года.
— Тоже мне проблема! Устроят Борисоглебские тебе с их дочкой
романтическое свидание в безлюдно-замкнутом пространстве, взыграет в вас на
этом свидании ретивое, и девочка окажется в положении. Что ты глазками
хлопаешь? Сам не заметишь, как все случится. Да даже если и не окажется, даже
если дальше робких поцелуев дело не зайдет, что с того? Борисоглебские пустят
по миру пошлый слушок, нажалуются дворянскому собранию, кагалу вашему, надавят
на маму, и ты, как честный человек тире дворянин, посватаешься да женишься. Женишься как пить дать. Женишься, чтобы девочку от позора
спасти. Ты же теленок телятевский, Рома. Рохля и
тюфяк. Глаз да глаз за тобой!
Я давно привык к тому, что Ариадна кроет меня на чем свет стоит, разит словом немилосердным. Она со всеми такая, прямая и
жесткая. При этом есть у нее сила и способность людьми управлять. Не помыкать,
потому что Ариадна человек порядочный и справедливый, а именно руководить.
Такие в революцию комиссарили, красноармейцев на
белогвардейские штыки и махновские пулеметы
поднимали.
Я другой. Я ее антипод. И если Ариадна сильная, то я, получается,
слабовольный. Мы с родной сестрой совсем не похожи. Кровь одна, а мы — как луна
и солнце, лед и пламя. Вот так — неполных три года
разницы и совершенно противоположные характеры.
Еще она брюнетка с орлиным носом, и у нее другая фамилия — Ааронзон.
А я — Телятевский, светловолосый потомок
древнего княжеского рода, Рюрикович! Ага, из тех самых, что от легендарного основателя
древнерусского государства варяга Рюрика род свой ведут. Мои предки-родичи — на
каждой странице учебника истории: Владимир Креститель, его жестокосердная бабка
Ольга, Ярослав Мудрый, Юрий Долгорукий, Дмитрий Донской… Всех перечислять
умом тронешься.
Только завидовать здесь нечему. Меня вообще пожалеть стоит. Потому что
мне ото всех этих самодержцев, покорителей, братоубийц и святителей гремучий
набор генов достался. Что-то от Александра Невского, а что-то от Святополка
Окаянного. Иной раз сделаю какую-нибудь глупость и теряюсь в догадках, что за
князь-боярин меня заразой слабоумия наградил? Или, напротив, совершу доблестный
полезный поступок, а важничать смысла нет — не моя в том
геройстве заслуга. Не моя, а давно умершего
добропорядочного родственника. Наследственность!
Хотя Ариадна говорит, что все это вилами на воде писано. И то, что Телятевские — потомки Рюрика, и что у меня гены особенные:
— Рома, во-первых, не факт, что ты Рюрикович. За сотни лет линии
настоящих потомков Рюрика прерывались многократно. Судачат,
будто Владимир Мономах и тот уже не Рюрикович был. К тому же все живущие на
нашей маленькой планете и так происходят от общего предка. Научно доказанный
факт. Следовательно, ваш горячо любимый Рюрик — это всеобщий родственник. И
нечего на него претендовать пуще остальных. Не уподобляйся Борисоглебским,
княжич!
Возможно, Ариадна и права. Только я все равно будто наяву вижу, как
дерутся во мне меж собой доставшиеся несчастному Роме Телятевскому
гены. Многочисленная рать неугомонных «рюриковичей»,
этакие крошечные мультяшные витязи в золотых шеломах, серебряных кольчугах и
алых плащах.
Когда-то наша мама совсем не задумывалась над тем, что принадлежит к
древнему княжескому роду. Ну, Телятевская и Телятевская. Ее родители, мои, к сожалению, покойные
бабушка с дедушкой, вообще всю жизнь коммунистами-атеистами были. Дед на заводе
инженерил, а бабушка в институте марксизма-ленинизма
преподавала. Князья называется!
Но однажды мама познакомилась с Борисоглебскими, и они за нее ухватились.
Как сказала Ариадна, «охмурили сектанты проклятые».
Борисоглебские, едва узнали, что мама из аристократов, стали ее на всякие
дворянские собрания водить, с такими же титулованными особами знакомить. Напели
ей, что она — богатство России и что ее долг стоять в ряду лучших сынов и
дочерей отчизны.
Ариадна над всем этим только посмеялась, а маме борисоглебские
песнопения по сердцу пришлись. Она и сама в ряду лучших сынов-дочерей отчизны
постоять не отказалась, и меня с собой прихватила. А я и не противился. Потому
что одному дома сидеть скучно, сестра в свободном полете, а друзей у меня кот
наплакал. Так уж сложилось. У «дворян» же — и развлечения, и новые лица. То
зимний бал, то литературно-музыкальный вечер, то журфикс в библиотеке искусств.
А на их художественную выставку я аж два раза ходил —
люблю живопись, сам рисую.
Наша мама — антикризисный менеджер. Думаю, что крутой, потому что ее
пригласили работать в Штаты, спасать одну транспортную компанию. Впрочем,
Ариадна иного мнения. И насчет маминой крутизны, и насчет транспортной
компании.
— Туфта, — сказала она еще в аэропорту, когда мы
только-только маму проводили. — Что ты, Ромочка, рот разинул? Натуральная туфта. Лапша
на твои детские ушки. Какая транспортная компания? В Америку наша мама подалась
личную жизнь устраивать. Здесь не получилось и не получится. Или ты в маме до
сих пор не разобрался?..
Нет, ну то, что «не получилось», — это очевидно. Спорить не стану. Мама
шестнадцать лет в разводе, но ни с одним достойным ее мужчиной за все эти годы
так и не встретилась. Несмотря на то, что мы с сестрой ей нисколько в том не
мешали. Правда, последнего из ухажеров, банкира по фамилии Засс,
надо признать, как раз Ариадна от нашего дома отвадила.
Не понравился он ей: мутный какой-то да еще из дворянского собрания.
— А куда, разрешите узнать, девалась первая половина вашей замечательной
фамилии? — спросила она этого невнятного банкира уже при первом знакомстве.
— Простите? — не понял ее Засс.
— Ну как?! Всем известно, что во времена царствования императора Николая
Павловича знаменитый вестфальский род Зассов, дабы не
пресечься ввиду отсутствия продолжателя мужеского полу, породнился с не менее
родовитыми выходцами из Мекленбургских земель
господами Ранцевыми. Поэтому у вас должна быть двойная фамилия Ранцев-Засс.
— В самом деле? — проявила интерес к разговору мама.
Не нашедший что сказать банкир только скользнул по лицам собеседниц
озадаченным взглядом. Видимо, так далеко в прошлое он еще не погружался. А не
встретившая сопротивления Ариадна продолжила:
— Да, мамуль, весьма поучительный анекдотец.
Полковник Засс выдал дочь за подчиненного ему офицера
Ранцева. И вероятно, сей рядовой в масштабах
российской истории случай не сохранился бы в памяти потомков, если бы не одно
обстоятельство. Обстоятельство, порожденное хрестоматийно-идиотским
вопросом: «Кто кого родовитее?» Господин полковник безумно кичился
своим происхождением, посему с пеной у рта настаивал на том, чтобы
новоиспеченная супружеская чета обзавелась двойной фамилией, в коей на первом
месте стояло неприменно-с «Засс».
Сначала «Засс», а потом «Ранцевы».
И — можете себе представить? — подначальный этому самодуру
службист Ранцев сдался! Хотя, говорят, тоже тот еще самовлюбленный фрукт был.
Слава богу, в эту феерию глупости вмешался его величество император, и
молодожены в итоге обрели относительно благозвучную фамилию «Ранцевы-Засс»… Так где вы потеряли
«Ранцева», господин Засс?
— Это не более чем анекдот, — выдавил из себя банкир.
— Исторический анекдот, прошу заметить. Между просто анекдотом и
историческим большая разница. Первый — выдумка, второй — почти
правда. Впрочем, вы, верно, из других Зассов, вообще
не наследивших в истории…
— Туфта, — повторила Ариадна в продолжение
нашего с ней разговора в аэропорту. — Про транспортную компанию, которая
загибается без ее гениального менеджмента, мама выдумала, чтобы не ранить наши
нежные души. Будто мы не видим, как она одна жить устала. Перестань морщиться,
Рома. Все еще не веришь, что мама сказала неправду? Господи! Милый мой
простодушный брат, кому в великих и могучих Североамериканских Соединенных
штатах нужны наши менеджеры? Думаешь, там своих не хватает? Не глупи, Рома.
Русские в Америку едут замуж выходить и посуду в
ресторанах мыть.
— А Сергей Брин? — возразил я.
— Кто это? — Ариадна скорчила недовольную гримасу.
— Сергей Брин — основатель Гугла…
— я оперативно пошарил в айфоне и зачитал: — Родился
в Москве в еврейской семье («Понятно!» — хмыкнула Ариадна), переехавшей на
постоянное местожительство в США в 1979 году, когда ему было пять лет…
— Рома, это — другое дело! Твой Брин был
младенцем, когда в Америку попал. Чистый лист — ни русский, ни американец.
Перевези любого карапуза в Штаты, и через десять-пятнадцать лет он станет
законченным янки. Проверено. Так что не рассказывай мне про Брина.
Ты еще Милу Кунис вспомни и Леонардо ди Каприо.
— Он-то при чем?
— Кажется, у него бабушка русская. Тоже, наверное, когда-то приехала
«транспортную компанию спасать».
Не знаю, может, Ариадна и права, и мама в самом
деле отправилась в Штаты устраивать личную жизнь. По крайней мере, когда
вернется, не сообщила. Пожала плечами, развела руками, поглядела вдаль и
сказала, что всё очень сложно. Потом еще раз пожала плечами, загадочно
улыбнулась и оставила нам кучу денег.
— Года на два при умеренных расходах, — равнодушно констатировала
Ариадна.
И все же, даже после того как Ариадна «разоблачила» Борисоглебских, идти
к ним в гости я не передумал.
— Рома, я тебя не отговорила?! — ужаснулась сестра. — Неужели тебя
настолько засосала пресловутая рюриковщина?
Неужели тебе в самом деле охота играть в безумные борисоглебовские игры? Очнись, братишка!
— Просто я не могу подвести маму. Она же обещала.
— Чего она кому обещала? Представлять на псевдовеликосветском
приеме княжеский дом Телятевских? Ржу не могу над
вами, аристократами. Рома, да мама уже начхала на этот
театр абсурда. Она скоро выйдет замуж за какого-нибудь Уилла
Смита и навсегда забудет, что когда-то была «княгиней».
— Насчет того, что она поехала в Америку замуж выходить,
— это только твои предположения. Вот вернется через неделю, будешь знать, —
здесь Ариадна от смеха чуть кофе не пролила. — Потом, зачем ей за Уилла Смита выходить? Можно за Джонни Деппа,
а фон Деппы — это российская дворянская фамилия, из Эстляндской губернии.
— Господи, Рома, сколько у тебя мусора в голове!.. Однако постой, постой!
Ну-ка посмотри мне в глаза! Уж не дура ли я, что
поведала тебе о матримониальных планах господ Борисоглебских? Уж не вздумал ли
ты сознательно на их крючок попасться, Ромашка?! Ты хоть видел их дочку на
выданье? Сколько ей лет? Как её вообще зовут?..
Нина. Нина Борисоглебская.
Я знал, что «дочка Борисоглебских» младше меня на год, и — да, я ее
видел. Однажды. Зимой. Мама показала. Мы куда-то мимо какой-то церкви ехали, и
мама, затормозив на светофоре, воскликнула: «Ром, гляди — Борисоглебские! Из
храма выходят. Нарядные! Праздник сегодня, что ли? Смотри-ка: вся семья в сборе
— сам, сама и трое ребятишек. Старшая, та, что с косой, — Нина, остальных не
помню, как зовут».
Толком Нину рассмотреть мне тогда не удалось. Единственно запомнилась
длинная темно-русая коса, а лица не разглядел. Из-за несуразного старушечьего
платка на Нининой голове. Намотают же некоторые на себя бог
знает что! Да, знаю, в церковь женщинам с непокрытой головой нельзя, но
ведь могла бы и посимпатичнее этого хиджаба что-нибудь найти.
— Пошарь в интернете! — фыркнула Ариадна. — Найди ее профиль. Фотки с
голыми ногами посмотри. Зимой-то, небось, она в юбке
до пят была?
— Угу.
— «Угу, угу»! Филин, птица лесная, дремучая! В
гости он собрался, а про хозяйку ничего не знает. Кто так в гости ходит? Может,
у нее конечности кривые, уши оттопыренные и глаза
косые?
— Не думаю. Не может быть.
— Ну, точно! — звонко хлопнула в ладони Ариадна. — Я его хомутом стращаю, а он намеренно в это ярмо голову сует! Уже ничего
плохого о его Нине не скажи! Понятно, зачем ты к Борисоглебским намылился!
Нашел легкий способ с девушкой познакомиться. Главное, самому ничего делать не
надо, и без того — завидный жених. Глава княжеского дома! Мама позицию сдала,
теперь он на трон вскарабкался. Все с тобой ясно, Рома Телятевский: нет у тебя девчонки, так ты готов с кем угодно
познакомиться, и с лопоухой, и с косой. Фу, как все запущено!
— Ничего ты не понимаешь!
Огрызнулся на Ариадну, а ведь она от истины не так далека была. О том,
чтобы жениться на Нине Борисоглебской, понятное дело, я не думал, но в целом
против брака не возражал. В принципе. И Ариадна это заметила.
Ну и что? Разве плохо иметь семью, быть мужем? Разве плохо найти свою
половинку, вместе с которой становишься чем-то «единым целым»? Вот мама свою
половинку не нашла и мыкается. Теперь уже по миру странствует в поисках личного
счастья.
— Рома, рано тебе жениться…
Черт возьми! Или у меня и вправду все на лице написано, либо Ариадна —
ясновидящая, умеет мысли читать.
— …Рано тебе семью заводить. Тем более по чьей-то указке, когда невесту
подсовывают. Может, и Нине ты не нужен, подумай. А то, гляжу, уже настроился
новую ячейку общества зиждить. К тому же, Рома,
оборотистые Борисоглебские быстро тебя стреножат. Примаком будешь. Знаешь, кто
такой примак? Тот, кто в доме родителей жены живет. Зачахнешь под чужой пятой!
Ты и так слабовольный, а без нашего с мамой присмотра… мы ведь вместе с тобой к
Борисоглебским жить не пойдем, не надейся… без нашего
присмотра вообще в безголосое ничто превратишься. Я вот сейчас тебе
нагрубила, но иначе никак! И вообще, Ромка, ты что же, думаешь так навсегда и
остаться частью этого тысячелетнего дерева-монстра?
— Какого еще дерева?
— Генеалогического! Какого еще? Вашего Телятевского
баобаба. Хочешь всю жизнь питаться забродившими соками его заскорузлых,
очерствелых корней? Хочешь быть неприметным сучком его толстого окаменевшего
ствола? Этот монстр как гранитный истукан, уже не гнется, не колышется, какие
бы ветры ни дули! Живой ли он, Рома?
— Ты тоже ветка этого монстра.
— Нет, я семечко. Я легкое семечко с молодым листочком-парусом. Я
отрываюсь и лечу. Может, скоро приземлюсь и стану изумрудным ростком, началом
нового деревца. Молодого и гибкого. А может, меня забросит в ручей, и я буду
бесконечно долго странствовать по миру, покачиваясь на волнах. Ручей, река,
море, океан. Я увижу свет. Потом прибьюсь к далекому берегу и прорасту. А ты?
Останешься серым сучком? Запрограммированным, подневольным. Неужели тебя
устраивает то, что все в твоей жизни предопределено, предназначено? Рома,
человек рождается свободным, никому ничего не задолжавшим!
Думаю, Ариадна никогда не устанет прорабатывать-исправлять своего
брата-тюфяка. Днем и ночью, очно и заочно, из любой точки земного шара.
По ее мнению, у меня избыточная масса недостатков: я
нелюдим, трусоват, некоммуникабелен, не в меру застенчив, скован, зажат,
колченог и, кажется, даже убог. И ходить-то я нормально не умею, и руки, куда пристроить, не
знаю, и краснею без повода. «Рома, — твердит она мне из года в год, — становись наконец мужиком. Все внешние данные для этого есть
— рослый, пригожий, голос приятный. Пока же ты ни то ни се, гадкий утенок.
Давай, брателло, соберись, проведи сам с собой
серьезную беседу и превращайся в лебедя. Уверенного, смелого. Девушкам такие нужны, поверь сестре, теленок ты мой нецелованный».
Я давно научился не переживать, выслушивая ее оскорбления. Конечно, палку
Ариадна перегибает здорово, но это у нее такой метод
воспитания: завести, разозлить, только не ради того, чтобы унизить человека, а
чтобы он сам возненавидел свои пороки.
Вот и в Индии она не угомонилась и оттуда продолжила выкручивать брата,
как мокрую тряпку:
— …Рома, ты — набор подростковых комплексов. Взрослей уже давай. Как мне
с тобой дальше жить?
— Ты со мной не живешь. Ты живешь с Гришкой.
— Не огрызайся! — Ариадна несильно стукнула кулаком по столику, на
котором был пристроен iPad. От этого ее загорелое
довольное лицо угрожающе затряслось. — Слушайся старшую сестру, может,
поумнеешь. Если я сказала, что ты со мной живешь, значит, так и есть. Ты все
отлично понял. Я — твой самый ближайший родственник. Из всех старших
родственников я нахожусь к тебе сейчас ближе остальных.
— Есть еще отец, — взбрыкнул я. Устал от затянувшегося свидания.
— Ха! — громогласно усмехнулась Ариадна. — Нет у тебя отца! Возьми
свидетельство о рождении и убедись в этом лишний раз, сиротинушка.
Права, как всегда, права. Права и бесцеремонна.
Отца, судя по свидетельству о рождении, у меня в самом
деле нет. Хотя он, естественно, есть, как и у всех не клонированных живых
существ. Я даже его знаю. Он даже у нас с Ариадной один и тот же. Да, да, один
и тот же, несмотря на все наши с сестрой различия. И он у нее в свидетельстве о
рождении записан, а у меня — нет. У меня вместо отца — прочерк.
Когда-то мой биологический отец был мужем моей мамы. И мама, как сейчас
Ариадна, носила фамилию Ааронзон. Только не сложилась
у них с моим биологическим отцом семейная жизнь. Настолько, видимо, эта их
совместная жизнь оказалась для мамы тяжела, что она от моего биологического
отца ушла. Ушла, несмотря на то, что вскоре должен был родиться я. Ушла, вернув
себе девичью фамилию Телятевская, которой и меня
наделила. А Ариадна осталась Ааронзон.
Сейчас мамин бывший муж и мой биологический отец — известный художник. По
сведениям Ариадны, «заслуженный, вот-вот народный». И
Ариадна с ним, в отличие от меня, хорошо знакома. Он даже ей материальную
помощь оказал, когда она в Индию собралась.
— Ты что, просила у него денег? — удивился я, узнав об этом. — Мама же
нам их столько оставила.
— То, что оставила мама, должно расходоваться строго по смете: питание,
коммунальные расходы, одежда в случае необходимости и, возможно, оплата
авиабилетов до Нью-Йорка. А мои прихоти из нашего с тобой семейного кармана
оплачиваться не будут! — сказала Ариадна. — Потом, я взяла у отца в долг.
— В долг?
— А что тут такого? Он, к слову, тоже удивился моему желанию взять у него
деньги не насовсем, а в долг. Даже засмеялся. Чем меня
нисколько не задел. Все родители одинаковы — не в состоянии воспринимать своего
ребенка всерьез. Даже если этот ребенок давно не ребенок. В общем, отец дал мне
деньги именно «в долг» и правильно сделал. Потом как-нибудь обязательно верну.
Вот так художник Ааронзон сделал еще одну
нехорошую вещь — оказал Ариадне финансовую помощь, без которой она, возможно, в
Индию не слиняла бы, меня бы одного не бросила.
Да, совсем одного! На утро семнадцатого я уже
несколько дней жил совершенно один. Один в большой, полной всевозможного добра
и продуктов квартире. Отца нет, мама — в Штатах, сестра — в Индии. Впрочем,
даже оттуда Ариадна доставала меня своими наставлениями.
— Тебе не пора в джунгли? — не выдержал я где-то в полседьмого. Право,
сколько можно?! Час сплошных проповедей. Сбежала, уехала к черту на кулички,
так дай отдохнуть от твоих нравоучений.
— Нет, есть еще минутка, — отрезала Ариадна. — Рома, братец, надо
исправляться, надо работать над собой. Ну что это такое? Людей сторонишься,
общаться с ними боишься… Я сейчас не про Борисоглебских, они — отдельная песня.
Скверно, что девушки у тебя нет. Нормальной человекообразной девушки без
паранджи. Да что там девушки, друзей-то настоящих нет. И гулять на улицу ты не
ходишь. Просто какой-то Маугли, воспитанный диваном.
Даже хобби завалящего у тебя нет!
— Я рисую.
— В час по чайной ложке! Один рисунок в месяц. Вот скажи: ты что, все
лето в городе просидеть собрался?
— Возможно. Не сбегала бы в свою Индию, осталась бы и занималась бы мной.
Заботилась бы по-настоящему. Не по скайпу, а вживую,
— огрызнулся я. — Заодно нашла бы мне компанию и подходящую девушку!
— А вот я что-нибудь придумаю! — раздраженно воскликнула Ариадна.
Кажется, я задел ее за живое, сильно задел. — Здесь, в Индии, и придумаю,
клянусь! И ты за то, что сейчас на меня зарычал, очень скоро получишь по
заслугам. Запомни! Посмотри на часы, на календарь, запомни время и дату, когда
ты так опрометчиво бросил вызов любящей тебя сестре! Хотела тебе подарок из
джунглей привезти — веселую обезьянку или кобру, танцующую под дудочку, но ты
подарков не заслуживаешь, ты заслуживаешь возмездия! Понял? Всё, Рома, бывай,
сдавай ЕГЭ, не поминай лихом, готовься к страшному!
II
Затем Ариадна пропала.
Первые три дня я был уверен, что из приютивших мою блудную сестру
джунглей просто невозможно дозвониться. Но когда на четвертые сутки от нее
пришло необычайно сухое смс «У меня все норм», понял: она реально крепко
обиделась.
А я, между прочим, волновался. В самом деле, искренне переживал за
сестру, потому что ее спутник Гриша на роль «каменной стены», защитника женщин
и детей никак не подходил. Гриша — это витающее в облаках недоразумение,
студент-философ и пустозвон. Что Ариадна в нем нашла, не представляю.
Откровенно говоря, я был зол на Гришу. Это же с ним моя сестра-опекунша
умотала в Индию.
— Кстати, почему в Индию? — спросил я у Ариадны, когда она объявила мне о
своем бзике рвануть за тридевять земель. Ни с того ни с сего, с бухты-барахты.
— Понимаешь, Ром, душно мне. Вяну, увядаю. Раздражает всё — и то, что
происходит, и то, что не происходит. Будто едкий дым обволакивает. Аж глаза слезятся, — ответила Ариадна. — Не хватает чистого
воздуха. Ферштеен? Хочу в пампасы, на волю!
— Пампасы в Южной Америке.
— Это цитата из «Золотого теленка». Ром, правда, я закисла в родном отечестве.
— Могла бы подождать, пока я не сдам ЕГЭ. Мне твоя поддержка не помешала
бы.
— Брось! Ты отлично справишься. Я верю в вас, Роман Телятевский!
— Это тебя Гриша подбил в Индию ехать?
— Вот еще! Чтоб я у Гришки на поводу ходила?! Не бывать этому. Наоборот,
я его за собой тащу. Может, пригодится. Знаешь, с ним интересно. Умеет красиво
говорить, поросенок. Нет, Ром, никто меня ни на что не подбивал. Сама
почувствовала, пора сменить обстановку. Боюсь, бешеной собакой начну на людей
кидаться. На тебя в том числе. Так вот, лучше в Индию, чем в сумасшедший дом.
— Там, куда вы едете, сейчас сезон дождей. Муссоны.
— Фигня. Не сахарные, не растаем. Не понравится, перекочуем в другое
место.
— Все равно, почему в Индию?
— Интересно там. Другая цивилизация в другом измерении. Люди по-другому
думают. По-другому друг к другу относятся. К тому же по-английски говорят,
переводчик не нужен.
Вот такая у меня сестра — безоглядно бросила все дела в этом измерении и
кинулась в другое.
Итак, после трехдневной паузы возобновилось наше с Ариадной общение.
Сначала путем обмена смс. При этом я не ленился и писал подробные
корреспонденции — пространные бюллетени о своем самочувствии и содержательные
жалобы на превратности русского лета. Ариадна же отвечала скупыми «Да», «Ок»,
«Хорошо», «Не знаю». Даже на мое провокационное послание с правдивым описанием
прошедшего выпускного, где я никого не поцеловал и ни разу ни под какую музыку
не станцевал, стойкая сестрица ответила одним емким словом: «Поздравляю».
Но вот в семь утра двадцать седьмого июня она прислала мне письмо по электронной
почте. Вау! «Вау» потому,
что прежде мы никогда не отправляли друг другу писем по электронной почте.
Кстати, по вине самой же Ариадны, заявившей однажды:
— Умер эпистолярный жанр, аминь!
Это она сказала, когда мама в прошлом году в командировку уезжала и
попросила нас регулярно писать ей на адрес электронной почты.
— Ууу! — загудела в ответ Ариадна. — Мам, давай
обойдемся эсэмэсками. Сэкономим время и эмоции. В наш
мобильный век принято довольствоваться телеграммами. Так что забудь про
электронную почту. Пользуйся ей на работе, а в быту пиши смс.
Однако спустя год что-то перевернулось в сознании Ариадны (не иначе
альтернативная индийская цивилизация руку приложила), и двадцать седьмого июня
моя ранее непоколебимая в своих привычках сестра воспользовалась услугами
электронной почты. Написала брошенному младшему брату пространное письмо
следующего содержания:
«Доброго утра тебе, княжич!
Насколько я понимаю, brother, ты
сейчас человек от всяких ЕГЭ освободившийся, так? У тебя наступили полновесные
каникулы, образовалась уйма свободного времени, верно? Значит, ты сможешь
выполнить одну мою маленькую просьбу, ага? Заметь, я ничего у тебя не требую,
просто спрашиваю.
А просьба, брат, такая: надо встретить прилетающего из Индии
человека. Хорошего человека. Я весьма заинтересована в его услугах, поэтому
прошу, даже умоляю: не выдумывай причин отказываться!
Этот хороший человек поживет у нас (да, Рома, именно у нас, а
не в гостинице) меньше суток и затем улетит обратно. О кей?
Убеждена, ты кивнул и сказал: «О кей!»
Значится так.
Твой гость прилетает СЕГОДНЯ (!), 27.06 в 19.25. Рейс из
Мумбаи. (Бомбей, Мумбаи — одно и то же, чтоб ты знал).
Человек это молодой, путешествует налегке, так что встреть
его на байке. С общественным транспортом не связывайся, ни к чему иностранца
отечественными реалиями стращать. И на такси не
траться. Тем паче что наш индийский товарищ узнает
тебя среди встречающих как раз по мотоциклетному шлему, который ты гордо
поднимешь над своей головой как флаг родины.
Байк, если помнишь, стоит в гараже у дяди Вани.
Можешь мне не звонить — телефон упал со скалы и умер. Новый сегодня не куплю, не получится.
Кажется, всё. Счастливо провести время, любящая тебя сестра
Ариадна Индийская».
Для того чтобы я прочитал ее письмо как можно раньше, Ариадна предварила
его пулеметной очередью громкоголосых смс одинакового
содержания: «Рома, проснись и открой электронную почту!» Причем с неизвестно
чьего номера.
Естественно, что, ознакомившись с бесцеремонным текстом ее послания, я
кинулся звонить на тот самый незнакомый (должно быть, Гришкин) номер. Но
дозвониться до сообщника нахальной сестры не
получилось. Сначала мне просто не ответили, потом абонент и вовсе стал временно
недоступен: «Try to call back later».
Ясно-понятно: для Ариадны мой звонок на «Гришкин»
номер послужил сигналом, что я прочел письмо, обсуждать же сложившуюся ситуацию
в ее планы не входило.
Разумеется, я не сдался и, безжалостно дубася по
клавиатуре, резво написал беспардонной сестре ответное послание.
«Какой гость?! Что за наглость?! — «возопил» я. — А если у меня другие
планы?! Ты могла меня заранее спросить?! Почему ты так легко распоряжаешься
моей жизнью?! Конечно, теперь я никуда не денусь и попрусь
к 19.25 в аэропорт! Ты меня знаешь, поэтому не переживаешь за своего «хорошего
человека». Ладно, бомбейский черт с тобой! Но в следующий раз все будет
по-иному. Не обольщайся!»
Отправив это угрожающее письмо на адрес электронной почты сестры, я пошел
пить кофе. Выпил его на кухне большими глотками безо всякого удовольствия и
вернулся к компьютеру. Тишина. Ответа на мою грозную ноту не последовало. Обмен
ударами не состоялся. Меня обыграли вчистую.
Конечно, тогда я думал бог знает что. Уверил
себя, будто всю эту канитель с индийским гостем Ариадна затеяла единственно
ради того, чтобы я не пошел к Борисоглебским. Ведь именно двадцать седьмого в
девятнадцать ноль-ноль мне предстояло явиться к ним на тот самый
«великосветский» прием.
Обладая способностями Супермена, я бы мог запросто нанести визит Нине,
засвидетельствовать почтение франкфуртскому барону фон Риттеру и успеть к полвосьмому в аэропорт. Увы, я не Супермен, не Спайдермен, не Бэтмен. Даже на
байке, даже нарушая скоростной режим и прочие правила, меньше чем за сорок
минут от Борисоглебских до аэропорта не домчаться.
При этом я почти не сомневался, что никого там не встречу, что «хороший
человек» из Индии — не более чем коварная выдумка сестры. И заранее бесился,
представляя, каким шутом гороховым буду выглядеть в аэропорту с поднятым над
головой шлемом. На девяносто с лишним процентов не сомневался, что никого не
встречу.
И все же мизерный шанс на то, что кто-то все-таки прилетит, оставался.
Почему? Ариадна никогда не шутила грубо, топорно. Все ее приколы всегда были
довольно изысканными, замысловатыми, многоходовыми, как красивые шахматные
задачи. Это и настораживало. Настораживало и злило.
Нет, не мог я не поехать в аэропорт, никак не мог!
Поэтому, умывшись и позавтракав, отправился за
оставленным у дяди Вани байком.
Перед тем, как податься в Индию, Ариадна загнала свой «Кавасаки» в гараж
дяди Вани Печекладова — нашего дальнего родственника,
мастера на все руки. Зачем-то попросила дядю Ваню поставить на байк противотуманки. Для каких целей они ей понадобилась, зачем
она на них потратилась, мне невдомек. В нашем городе густой туман — явление
редкое. За этим делом надо ближе к морю ехать. Может, Ариадна до того, как в
Индию улететь, собиралась к морю рвануть?
Печекладовы жили от нас недалеко, в трех остановках, поэтому я появился
возле их пятиэтажки очень скоро. И сразу натолкнулся на выходящего из подъезда
дядю Ваню.
— Здорово! — обрадовался он мне. — По мою душу?
— На пять минут, дядя Вань. Мотоцикл забрать. Ариадна просила. На днях
приедет, и он ей сразу понадобится.
— Хм, — нахмурился дядя Ваня. — Ром, а как же я тебе его отдам? Тебе
нельзя на нем ездить.
— Можно, у меня теперь права есть, — я достал из кармана свое
водительское удостоверение. — Вот!
Да! У меня имеются самые настоящие права. Я, можно сказать, крутой! А
что? Нечем гордиться? Полагаю, не многие из моих одногодок — владельцы
водительских удостоверений. Пусть и подкатегории А1.
Все необходимые для получения своих байкерских
прав экзамены я сдал на следующий день после того, как мне исполнилось
шестнадцать. Хитроумная сестрица обо всем позаботилась, договорилась. Деньги
заплатила и на кого-то знакомого надавила, чтобы он мое обучение задним числом
у себя в автошколе оформил. От меня требовалось только теорию вызубрить и
экзамены не проспать. А там — дело техники, с которой давно никаких проблем —
уже два года на байке езжу. Ариадна выдрессировала. Силой заставила
мотоциклетную науку освоить.
Сама-то она сто лет за рулем. Не помню даже, с какого возраста. Скорость
и колеса всегда любила. Уже в первом классе на скейтборде как ветер носилась.
— Между прочим, Рома, я подтянутая и жилистая аккурат потому, что с
малолетства скейтбордингом занималась, — не раз хвасталась передо мной моя в самом деле, поджарая сестра. — Посмотри, какие у меня
икры, ляжки и так далее!
— Пусть кто-нибудь другой на твои ляжки и так далее смотрит. Мне твои
разбитые локти с коленками все детство глаза мозолили.
— Тяжело в учении, легко в бою, дурачок. Было за что кровь проливать!
После скейтборда у Ариадны скутер появился, потом первый мотоцикл, потом
второй.
Меня же техника никогда особо к себе не тянула. Однако пришлось мотоцикл
постигать. Когда Ариадна со своего байка навернулась. Не с того, за которым я к
дяде Ване отправился, а с другого. Была у сестры между скутером и «Кавасаки»
«легкая» «Ява». Вот с нее она и упала. Ничего страшного, и сама не разбилась, и
«Яву» не угробила, просто набок завалилась, руку
вывихнула. Но прилично вывихнула, дальше ехать не могла. Хорошо это в нашем
районе, в соседнем квартале, случилось, я поблизости оказался. Ариадна меня
вызвонила, попросила подойти, помочь до дома добраться. Я, конечно, примчался,
да только как подступиться к бензиновому монстру, не сразу сообразил. Не
представлял еще, с какого боку к байку подходить, за
какие штуковины браться. Чем сильно Ариадну разозлил.
— Рома! На нас смотрят как на придурков! —
возмущалась она, удрученно вышагивая рядом со мной, волокущим ее железного коня
в стойло — в подземный гараж под нашим домом.
— Ты сама говорила, не стоит обращать внимание на посторонних.
— Мало ли что я говорила! Сейчас я чувствую себя посмешищем.
С тех пор Ариадна стала учить меня мотоцикловождению.
— Чтобы в следующий раз ты был в состоянии помочь мне по-настоящему, —
так обосновала данную трату своего и моего времени.
— По-настоящему? Я же дотащил твой байк до гаража.
— Попутно сам опозорился и меня опозорил.
— А ты не падай, езди аккуратно, — упрямился я — нисколько не горел
желанием передвигаться на двух колесах с мотором. Одно дело — неторопливый,
послушный велосипед и совсем другое — разгоняющаяся до ста километров «Ява».
— Аккуратно?! Да по нашим дорогам как ни езди,
навернешься. Даже с самоката. Яма на ямине, колдобина за колдобиной. Автомобилисты — снобы, пешеходы — бестолочи, каждый второй — Анна
Каренина, под колеса кидается.
— Может, хотя бы по дворам следует помедленнее ездить? И тогда моя помощь
тебе не понадобится.
— Может, вообще ползать начать? Ром, мы кто — люди или пресмыкающиеся?
В итоге научила водить мотоцикл. На тот драматический случай, когда
снова, не дай бог, упадет и что-нибудь очередное себе вывихнет. Подружила брата
с байком. А как подружила, принялась этой нашей дружбой активно пользоваться.
Нет, больше она, слава богу, сильно не падала, руки, ноги не травмировала. Зато
я стал ее службой доставки — на вокзал, с вокзала, в аэропорт, из аэропорта.
Плохо только, что я пару лет без прав ездил.
— Ром, у тебя ж «А1»! — дядя Ваня близоруко
поднес прямоугольник моего новенького водительского удостоверения к самому
своему носу. — «Легкие мотоциклы». До ста двадцати пяти кубиков. А у «Кавасаки»
— шестьсот пятьдесят! Разницу чувствуешь?
Вернув себе свои куцые права, я безрадостно посмотрел на небо.
— Не переживай так, Ром! — расстроился больше меня дядя Ваня. — Посуди
сам, как же я тебе «Кавасаки» отдам? Я тебе его отдам, а ты что же, по улице на
нем поедешь? Непорядок! А ежели что случится? Дороги
нынче мокрые, скользкие…
Не убирая с лица страдальческого выражения, он рассказал мне о том, как
сложно сейчас стало водить машину. Какие все стали нервные. Как прут напролом,
не соблюдая ни дистанции, ни интервала. Следом дядя Ваня неласково помянул
Ариадну, подкинувшую нам с ним хлопот, и которая, когда вернется из Индии, сама
должна будет забрать у него мотоцикл, не перекладывая такое ответственное дело
на плечи младшего брата.
— …Я ж из города отлучаться не собираюсь. Но ежели
она меня не застанет, ежели я на дежурстве буду, пущай ключ от гаража у супруги
или Андрюшки возьмет. У нас дома завсегда кто-нито толчется. Андрюшка гулять совсем перестал. Нынче с самого ранья в компьютер уткнулся. В игрушки играет. Вот тебе и
каникулы! Ты-то хоть каждый день на свежем воздухе бываешь?
— Каждый, — кивнул я. — А вы на какое дежурство
ходите?
— Да вот устроился охранником на мебельный склад. Нынче зараз на двое суток подрядился. Сменщик попросил за него
отдежурить. Тебя подвезти?..
Всю дорогу, пока мы с дядей Ваней шли от подъезда до его «Калины», я
искал выход из сложившейся ситуации, думал, на чем встречать «хорошего
человека» из Индии? Старая «Ява», на которой я теперь с полным правом могу
ездить, давно продана, общественным транспортом сестра пользоваться запретила.
Оставалось дорогое такси. Но тут мне в голову пришла…
нет, не то что бы замечательная, даже наоборот, отнюдь не похвальная, а дерзкая
и авантюрная, в духе Ариадны, идея…
— А? Что? Подвезти? — переспросил я. — Если только до остановки.
Выбравшись возле остановки из дяди-Ваниной
машины, я махнул своему законопослушному родственнику рукой, развернулся и
пошагал в обратном направлении.
Двенадцатилетний сын дяди Вани Андрюшка выдал мне ключи от отцовского
гаража без лишних вопросов. Потом снова к компу бросился — проходить двадцатый
уровень чего-то там.
«Надо будет «Каву» в гараж вернуть прежде, чем
дядя Ваня со своего склада возвратится, — рассудил я. — Это значит, времени у
меня — до завтрашнего вечера. Ничего, в полдень отвезу индийского гостя обратно
в аэропорт и — стрелой к Печекладовым. С Андрюшкой
договорюсь, подкуплю чем-нибудь сладким, не проболтается».
Покончив с проблемой транспортировки чужеземца, я задумался над тем, как
быть с Борисоглебскими. Было бы некрасиво просто не прийти к ним, даже имея на
то вескую причину.
Решил не врать, сказать, как есть: дескать, приезжает важный иностранец,
и я обязан его встретить. А дальше пусть Ариадна за мой прогул перед мамой
отчитывается, докладывает, где она этого иностранца откопала и почему сама его
не встретила.
Звонить Нининым родителям не захотел, посчитал, что будет лучше, если я
лично засвидетельствую им свое почтение. Сделать же это наметил после обеда,
даже чуть позже, с тем, чтобы затем сразу отправиться в аэропорт: «Часов в
пять. Если заехать к Борисоглебским раньше, они успеют маме позвонить,
наябедничать, а после пяти у них — запарка, последние конвульсии перед приемом,
однозначно не до меня».
Встретив меня раньше положенного, Нинина мама была немало удивлена.
Сначала ее поразил мой внешний вид — линялые джинсы и футболка. Хорошо
еще я кожаную байкерскую куртку (подарок Ариадны на
день рождения) снял и вместе со шлемом засунул в один из кофров, что
предусмотрительно прицепил к «Кавасаки».
Потом госпожа Борисоглебская узнала причину, по которой я приперся в неурочное время, и несказанно огорчилась.
Запричитала на всю прихожую:
— Роман! Как прискорбно! Я раздосадована.
При этом она пыталась меня как можно глубже в квартиру затащить, но я
ловко упирался, твердил на ломаном французском: «Увы, madame! К великому сожалению тороплюсь. Mille
pardons».
Вопреки уверениям Ариадны, чокнутой госпожа
Борисоглебская не выглядела. Это была красивая статная женщина с бриллиантами в
ушах и на шее. Я не спец в драгоценностях, но в том,
что рассыпанные по телу madame прозрачные камушки
были не стекло, уверен железно.
Наконец, утомившись от собственных ахов и охов, госпожа Борисоглебская
пропела в недра квартиры:
— Ниночка, выйди в переднюю, будь любезна. У нас Роман Телятевский. Жаль, ненадолго.
Появившейся Нине я был представлен торжественно и церемонно, как на
императорском военном параде: «Его сиятельство князь Роман Телятевский!»
У меня аж мурашки по спине побежали.
— Нина, — чуть слышно промолвила Нина.
— Роман, — кивнул я.
Она была и похожа на мать, и не похожа. Ее красота «дышала». Если госпоже
Борисоглебской больше подходила роль Снежной королевы, то Нина вполне могла бы
сыграть пушкинскую Татьяну. Или Людмилу, невесту Руслана. Ту, что «прелестна прелестью небрежной», «чувствительна, скромна,
любви супружеской верна». Только Людмила была блондинкой, а Нина темно-русая.
Кстати, с ушами и глазами у нее все оказалось на высшем уровне. За прямоту ног,
правда, я бы головой тогда не поручился — на Нине опять оказалась длинная юбка.
Представившись, мы замолчали. А что мне было говорить? Не объяснять же по
второму разу, почему я не могу присутствовать на предстоящем вечере. К тому же
все это и без меня специально для дочери озвучила госпожа Борисоглебская.
— …Неожиданный и очень, очень печальный поворот! — заломив руки, сказала
она. — Мы все так надеялись, что вы, Роман, будете у нас сегодня!
— Увы! — ее жестикуляция оказалась заразительной, и я так же взялся
экспериментировать с руками — наиглупейшим образом помахал ими над головой,
словно артист, призывающий публику не скупиться на аплодисменты.
— Ниночка собиралась поговорить с вами о Бродском и Пелевине. Мы с мужем
плохо разбираемся в современной поэзии, она же ей так увлечена!
В этот момент я не смотрел на Нину, но мне показалась, будто она метнула
в мать полный недоумения взгляд. Впрочем, тотчас безмолвно опустила глаза в
пол.
Я также промолчал, хотя до недавнего времени был уверен, что Пелевин не
поэт.
— Возможно, Роман, вы найдете возможность заглянуть к нам в другое, свободное
для вас время? — продолжала меж тем обрабатывать меня госпожа Борисоглебская.
— Да. Возможно, — промямлил я. — Так вышло. Если б завтра…
— Завтра вы свободны?! — ухватилась за нечаянно оброненное мной слово
Нинина мама.
— В общем-то… да.
— Какое чудо! Понимаете, как раз завтра мы с Ниночкой собирались в оперу.
Ах! Дают «Жизнь за царя». Прелесть! Мы так мечтали сходить. Забронировали ложу,
но я — к огромнейшему несчастью! — не могу! Неотложные дела. Ни я, ни Ниночкин
папа никак не можем!
И опять мне показалось, что в Нининых глазах блеснула маленькая молния.
Видимо, она чему-то удивилась. То ли тому, что родители не могут пойти в оперу,
то ли сам факт грядущего похода в театр был ей доселе невдомек.
— И если вы, Роман, завтра вечером свободны, — продолжила госпожа
Борисоглебская, — не составите ли в таком случае Нине партию?
«В оперу?! — ужаснулся я. Однако быстро успокоился: — А почему,
собственно, нет? Может, если я соглашусь, Борисоглебские не накапают маме о
моем прогуле «великосветского» приема?»
К тому же, откровенно говоря, Нина мне понравилась. Да и жалко мне ее
как-то стало. Стоит, потупившись, матери не противоречит, смотрит на меня то ли
с опаской, то ли с мольбой, типа: «Пойдем, Рома, в оперу. Меня одну вообще
никуда не выпускают». Это я, конечно, напридумывал,
хотя что-то похожее на лице моей новой знакомой все же читалось.
«Почему бы не сделать человеку хорошее? — решил
я. — С меня не убудет. На завтрашний вечер я не зафрахтован. Отправлю
индийского гостя обратно в его душный Бомбей и пойду с красивой девушкой в
театр».
В результате я дал согласие на оперный поход, записал на всякий случай
телефон Нины, договорился, что зайду за ней за полчаса до начала спектакля,
раскланялся и вырвался на свободу.
Возле аэропорта я появился вовремя и среди встречающих рейс из Мумбаи
оказался как раз тогда, когда объявили о том, что он совершил посадку.
Естественно, мотоциклетный шлем как опознавательный знак принимающей
стороны был только у меня. Кое-кто держал в руках листы бумаги с написанными на
них фамилиями, кто-то даже табличку на палочке, но шлема я больше ни у кого не
заметил. Умеет же Ариадна подставить! Очень хотелось отыскать ее и спросить:
«Скажи, так любящая младшего брата сестра, отчего бы мне эту каску вообще на
голову не надеть, а? Для полного сходства с идиотом». Сама-то Ариадна без
комплексов, и, что удивительно, в ее исполнении любые чудачества ни ажиотажа,
ни общественного порицания не вызывают. Может босой по улице
прогуливаться и туфлями жонглировать, а встречные прохожие будут только
улыбаться: «Ах, какая прелестно непринужденная девушка!» Я же постоянно
думаю о том, что все на меня косо смотрят. От этого рука тянется проверить, не
расстегнута ли ширинка и не торчат ли волосы на макушке.
Как только показались первые «мумбацы-бомбейцы»,
мой шлем взвился над толпой. Куда деваться?
«Кем может быть этот «хороший человек» из Индии? — гадал я, рассматривая
шагавших на меня людей. — Скорее всего, тем, кто оказал сестре и Грише услугу
стоимостью короткой поездки в Россию. Например, этот индус мог дать им свой
автомобиль. В прокат или даже насовсем. Ариадна
собиралась сразу по прибытии в Индию обзавестись автомобилем, чтобы
путешествовать по другой цивилизации «беспрепятственно и безоглядно». Да,
наверняка однодневным туром в холодную Московию Ариадна расплатилась за
какую-нибудь четырехколесную развалюху времен
Рабиндраната Тагора. И сбагрившим ей эту рухлядь окажется, вероятно, типичный
усатый индус лет сорока…»
Каково же было мое удивление… Черт! Да я офонарел,
когда передо мной замерла невысокая (на голову ниже меня) и хрупкая, как цветок
жасмина, девушка. Эфемерная индианка в скромном белом сари и легких — две
тонких полоски желтой кожи — сандалиях. На ее смуглом лице светилась детская,
наивная улыбка.
Вот тебе и усатый индус, владелец задрипанного
«Форда» тридцать пятого года!
В руках неожиданная индианка держала дорожную сумку Ариадны. Что ж, прочь
сомнения: «хороший человек» из Индии — это именно она, девочка в сари и
сандалиях.
— Roma?
Я кивнул и икнул. Заготовленное «Welcome to Russia»
застряло глубоко в горле. «Ладно, не паниковать! Стоять, не падать», — я
глубоко вздохнул, чтобы отогнать икоту, выдохнул и поприветствовал иностранку
на безупречном (зря, что ли, столько лет учил) английском:
— Good day.
— Good day! — радостно
согласилась гостья и, позвякивая тонкими серебряными браслетами, просунула
такую же изящную ручку в нутро сумки.
— Do you checked
luggage? — спросил я. — Is this all your stuff?
Индианка ничего не ответила, только еще шире улыбнулась и выудила из
сумки многократно сложенный лист бумаги. Таинственно встряхнула, словно это был
пакетик с волшебными пряностями, и протянула мне:
— Message.
— From whom? —
разворачивая «послание», глубоко вдохнул я. Мне и в самом деле показалось,
будто в воздухе повеяло кардамоном. «From whom?» От кого, от кого? Ясно от кого. От Ариадны.
Очередное «Вау!» Все-таки Ариадна кардинально
изменилась в своей Индии. Сначала — письмо по электронной почте, теперь — на
бумажном носителе. Новая ступень развития. Естественно, рукописных посланий от
сестры я также никогда не получал. Тем обиднее было бы получить от нее скучный
манускрипт тривиально-нравоучительного или климатически-описательного
содержания. Впрочем, Ариадна не была бы Ариадной, если бы «родила» подобный message. И, прочитав ее
сногсшибательное послание, я лишний раз убедился в том, что ни у кого другого
на всем белом свете нет такой удивительной сестры. Хотя начинался «пакетик
пряностей» излишне приторно:
«Дорогой братец, с комсомольским приветом к тебе твоя любящая
сестра Ариадна. Погоды у нас здесь, на берегу Индийского океана стоят
замечательные: беззаботный южный ветерок игриво ласкает кудри, нежные соленые
волны с тихим шуршанием накатывают на золотистый теплый песок…»
Впрочем, если сахарно-сиропное начало письма ничего угрожающего моей
размеренной спокойной жизни не предвещало, то его токсичное продолжение
перевернуло ее с ног на голову. Абзац с описанием чарующего индийского
побережья оказался ложкой меда в бочке рыбьего жира, потому что далее
решительно изменившимся почерком было начертано следующее:
«…Однако ну их к демонам Раваны,
ваши аристократические политесы, князь! Ближе к телу, как говорил Мопассан.
Рома, девушку, что стоит перед тобой, зовут Шати. На самом деле ее зовут как-то невыговариваемо,
но мы договорились, что для нас и для тебя она — Шати.
Итак, Шати — твоя, а ты — ее.
Офигел? Не торопись, дальше страшнее будет.
Нюхни нашатырю, он в аптечке в левом кофре. Ты ведь прицепил кофры к «Каве»? Разумеется, прицепил, умница моя!
Так вот, во-первых, Шати — твоя
гостья на одну ночь. Обратно в родную, полную чудес, непостижимую нами Индию
она улетает завтра, 28-го, в 13.10…»
Я вскинул глаза на электронное табло под потолком терминала, зафиксировал
время и дату, после чего продолжил читать Ариаднин message.
«…Да, да, посмотри на часы и отложи в памяти время ее отлета,
благоразумный ты мой. В общем, будь добр, доставь Шати
завтра к указанным 13.10 в аэропорт и посади на
обратный рейс. Дальше — не твоя печалька.
А сейчас, Ромашка, схватись за что-нибудь или лучше сядь — Шати тебе почти что жена. Мы здесь, в Индии, даже вашу
свадьбу справили. В роли жениха выступала твоя фотография. Во как! Не веришь
сестре? Хочешь знать, как тебя без тебя женили? Пожалуйста.
Где-то с неделю назад мы с Гришкой, нагулявшись по Бангалору, пустились в обратный путь на побережье. Езда по
джунглям, надо сказать, братец, увлекательное дело. Особенно если ты
переступишь через свой природный страх и свернешь с шоссе на поманившую тебя
проселочную дорогу. На одну из таких узкоколеек мы и зарулили.
В конце концов, невозможно узнать Индию, валяясь на пляже или
таскаясь за экскурсоводом по Bangalore
Palace. Нам хотелось увидеть настоящих сикхов,
махараджей, шерханов с бандерлогами.
Проплутав полдня по безлюдным джунглям и уже смирившись с тем,
что придется заночевать в машине, к вечеру мы выехали на берег преградившей нам
путь речушки. Мелководной, судя по изобилию цветущего в ней лотоса, но и
настораживающей чернотой своих тихих вод. В тихом омуте, сам знаешь, кто
водится.
«Завтра придется ехать обратно, — сказал Гришка. — А жаль.
Ничего страшного и интересного с нами за весь день так и не случилось. Ни
одного Каа не переехали, ни с одним сипаем не
сразились».
«Погоди скулить и разворачивать оглобли! — воскликнула
остроглазая я. — В ста метрах по правому борту — деревянный мост! Поспешим к
нему, возможно, на другом берегу нас ждут приключения!»
Мы рванули к мосту, форсировали по его горбатой спине черную
речку и, с надеждой встретить Ганешу, припустили по убегающий в заросли высоченного тростника тропе. Она привела
нас в деревню Шати, туда, где живет ее удивительное
племя. И мы расчудесно провели там некоторое время…
Честно, княжич, рука писать устала. Поэтому обо всех
умопомрачительных подробностях нашего тамошнего пребывания расскажу при встрече.
А пока — про Шати.
Значится так: любой попадающий в ее племя чужестранец
мужского пола обязан немедленно жениться на одной из местных девушек. Такова
воля богов, Рома! Представь себе. Уж если ты заперся в эту глухомань, значит,
тебе в этом помогали боги. Неспроста помогали. Не только по доброте душевной. А
для чего, спрашивается, для каких благих целей? Догадался? Правильно! Для того, чтобы племя Шати — благодаря
иноземцам — не выродилось из-за неизбежных браков между родственниками.
Давай не осуждай этих ребят! Их способ существования проверен
тысячелетиями. Живут же и здравствуют! И вообще, это — законы их предков,
очень-очень далеких предков. Таких далеких, что ваш
Рюрик пред ними дитя малое.
Интересуешься, каким способом мне удалось уберечь Гришу от
местных невест? Я его, понимаешь ли, обменяла на другого, более завидного
жениха — на тебя!
Прости, брат.
Ты только оцени, каких усилий мне это стоило! Знаешь, в каких
красках, какими звонкими эпитетами я тебя расписывала! И это при том, что Шатины сородичи практически не разумеют по-английски. Слава
Шиве, нашелся среди них один полиглот, толстенький лавочник, посредством него я
и вещала миру о твоих мужских достоинствах.
Дальше я придумала, как транспортировать выбранную тебе в
суженые девочку до России и обратно.
И вот четыре дня назад мы — я, Гриша, Шати и толстый лавочник как
официальное лицо племени — добрались до Бомбея, где на всякий случай прошли
полноценное медицинское обследование, а также путем немалых финансовых вливаний
в местный и отечественно-консульский бюрократический аппарат оформили Шати паспорт плюс визу. После купили ей билет на красивый
самолетик с милой русскому сердцу надписью «Аэрофлот» на гладком серебристом
фюзеляже. Обратную плацкарту тоже оплатили, так что не волнуйся.
Не волнуешься? И правильно делаешь.
Рома, Шати — очень хорошая девочка,
не обижай ее. И понять не старайся. Все эти однодневные браки — не нашего
европейского ума дело. Ну, вот так необычно существуют эти люди. В гармонии с
природой и совестью, между прочим. Такой у них многовековой уклад жизни,
религия такая.
Не напрягай мозг, не думай понапрасну, зачем ты нужен Шати. Ее саму не спрашивай, у нее английский на уровне
детского сада: элефант, гуд дей
и сенькью. И то — благодаря моим стараниям.
В общем, расслабься и получай удовольствие.
А для девочки, кстати, встреча с тобой — великий и, быть
может, самый светлый момент в жизни, не испорть его ей. Не оскорби чувства и
веру человека. И вообще, завидую тебе, Ромка! Ты будешь лично участвовать в
древнем индийском обряде!
Что еще? Вещичек у нее с собой нет, как и денег, так что
корми за свой счет.
Всё. Счастливого времяпрепровождения. Мне можешь не звонить.
Из принципа не отвечу. Поговорим дня через три. Намастэ!
Твоя заботливая сестра Мумбариадна.
P.S. Что-то я совсем вдали от родины
расклеилась, рассупонилась. Никогда таких длинных и нежных писем не писала. Все
о любви да о любви. Сплошные чувства. Кстати, Ромашка,
я ведь ничего толкового тебе на день рождения не презентовала. Шестнадцать лет,
не хухры-мухры, а я какую-то куртку подарила, родная
сестра называется! Давай будем считать моим настоящим подарком тебе эту встречу
с индийской снегурочкой. Все-таки общение с необычным
человеком — огромное счастье, не правда ли?
Интернациональные совет вам да любовь, ребятишки.
Остаюсь ваша всепланетарная сводница А. Ааронзон».
Пока я, потея и напрягая скулы, читал письмо моей ненормальной сестры,
индианка смирно стояла рядом, не решаясь поставить сумку на пол и не помышляя
сделать без моего ведома лишний шаг. Время от времени
я отрывался от письма и бросал на нее короткие изумленные взгляды, в ответ на
которые Шати счастливо улыбалась и хлопала длинными
черными ресницами. Ждала, когда я скажу, что делать дальше, в каком направлении
ей следовать.
И тут я очень сильно испугался. До дрожи в коленках. Испугался того, что
сейчас мне надо везти ее к себе домой, а там… Что будет там? «Что же ты
натворила, Ариадна?!» — со страхом думал я.
Потом попытался себя успокоить:
«А вдруг всё это розыгрыш? Вдруг Ариадна просто смеется над простодушным
братом, а я, простофиля, поверил тому, что она
написала. Может, этой Шати надо бегло показать
Россию, и только. Экспресс-экскурс по экзотической северной стране. Может быть,
какие-нибудь знакомые Ариадне индусы попросили сделать их дочке приятное, а? Ведь не могла Ариадна так быстро сварганить
девочке из джунглей паспорт и визу. Ладно, сейчас разберемся, развеем
сомнения».
— Welcome to Russia, Shati! — засовывая
злополучное письмо в карман, как можно жизнерадостнее сказал я. Усмирил коленки
и предложил гостье не откладывать в долгий ящик знакомство с Рашен Федерейшен: — I hope the trip
was good and you was
not tired. Maybe
we shouldn`t waste time and start the sightseeing immediately?
Ответа не последовало. Шати не поняла ни слова.
«Кажется, реально из джунглей. Катастрофа, — теперь у меня заныло под
лопаткой. — Что делать-то? Может, оставить ее здесь на ночь? Вот я попал! Черт!
Черт!»
— Go, — я протянул руку, чтобы взять у Шати сумку. Но она покачала головой: «Я сама» — и
приподнялась на носках, выказывая готовность выполнить любую мою команду.
— Ок, — сглотнул я и показал подбородком в
сторону выхода.
Стоя возле мотоцикла и подавая Шати шлем, я
подумал, что взбираться на байк и тем более ехать на
нем в сари будет неудобно. Ошибся. Гостья не растерялась ни при виде шлема, ни
при посадке на двухколесное транспортное средство. Дождавшись пока я закрою
кофры и сяду на «Каву», она
играючи, будто практиковалась в этом с малолетства, вскочила «в седло» и крепко
обняла меня своими тоненькими, волнующе позвякивающими браслетами ручками.
«Может, надо отвезти ее поужинать? — подумал я. — Только куда? В
индийский ресторан? А где у нас такой? Да и пустят ли
нас в ресторан? Это на мотоцикле в шестнадцать лет ездить разрешено, а пускают
ли шестнадцатилетних в рестораны, да еще после восьми, неизвестно. Выходит… едем домой?! Ой, как всё плохо!»
О чем еще я думал, пока мы ехали? Следил за дорогой, отвлекая себя от
предугадывания будущих событий. И продолжал тешить себя гипотезой, что все
происходящее — шутка и что, как только мы войдем в квартиру, Шати рассмеется и скажет: «Это была программа “Розыгрыш!”»
Подъехав к дому, я не стал высаживать гостью у подъезда, а вместе с ней
проследовал в подземный гараж. Не хотел лишний раз привлекать внимание соседей.
У нас, конечно, народ черт-те в чем ходит, но чтоб в
сари! Не припомню такого.
В полутемных катакомбах подземного гаража Шати
не понравилось. Она сразу как-то сжалась, затрепетала. Понятно: дитя природы,
бабочка, мотылек. Наверняка ей железобетонное подземелье преддверием ада
показалось. Пришлось спешно вывести на свет, на свежий воздух.
В ходе экскурсии по нашей стандартной квартире Шати
больше всего понравилась мамина комната, спальня. До меня не сразу дошло,
почему она раз за разом туда возвращалась. Притом что я настойчиво обращал
внимание гостьи на иные, казавшиеся мне более привлекательными объекты — на
просторную лоджию с велотренажером и хорошим видом, на кухню, оснащенную
удивительными гаджетами, даже на ванну с гидромассажем. Мне казалось, что жительницу
тропической тьмутаракани должно было заинтересовать
как раз техническое оснащение моего жилища. Однако Шати
все время тянуло в спальню. Потом до меня дошло, в чем дело. Она оценивала
помещения по наличию и качеству имевшихся в них лежачих мест, постелей. И если
в моей комнате стояла по-спартански узкая и жесткая почти что «скамья», а у
Ариадны сложенный диван, то в маминой спальне властвовала большущая двуспальная
кровать с толстенным ортопедическим матрасом. И вот когда осматривать в нашей
квартире было уже больше нечего, Шати в очередной раз
направилась именно к этому двуспальному монстру. Подошла, значительно («О,
господи!») посмотрела на меня и, взявшись за покрывало, стала медленно
стягивать его на пол.
— Ты здесь хочешь лечь? — воскликнул я. — Хорошо! Устала?
Do you want to go to bed?
Гостья заулыбалась и закивала.
— Do you want to sleep?
— у меня забрезжила надежда, что, притомившись, она
быстро уснет. — Ложись, не буду тебе мешать.
Я сделал шаг назад, собираясь ретироваться, но Шати
остановила меня легко понятным жестом — черпнула ладошкой воображаемую воду и
вылила ее себе на лицо.
— Хочешь умыться? Да-да, конечно. Пойдем. Помнишь, где у нас bathroom?
Запустив Шати в ванную, я стал показывать ей,
как пользоваться смесителем, как взбивать пену, где шампунь, где мыло. Руки у
меня немного тряслись, а внутренности горели, словно я напился кислоты.
Шати молчала и улыбалась. Наконец я показал ей на халат, сказал:
«Bathrobe» — и вышел. Она пустила воду, я прикрыл
дверь. Защелка не щелкнула.
«Непонятно, поняла ли она, что после ванны следует надеть халат?!» —
подумал я и кинулся к дивану Ариадны, чтобы вытащить из него большую махровую
простыню веселого оранжевого цвета.
Потом тем же аллюром вернулся и встал часовым на расстоянии двух шагов от
двери ванной комнаты. Простыню держал развернутой, раскинутыми в стороны
руками, так, чтобы — если что! — сразу накинуть ее на голую («Не дай бог!»)
гостью.
Но бог не внял моей молитве и дал. Индианка вышла из ванной, как я и
предполагал, без халата и без сари. В одних серебряных браслетах. Только я был
готов к этому и стремительно, как искусный птицелов, набросил на Шати свою оранжевую «сеть». Набросил и ловко замотал в нее не успевшую и ойкнуть гостью:
— Замерзнешь!
Шати замерла, спеленатая и удивленная. Кажется, я помешал ей
начать совершать древний индийский обряд.
— Хочешь есть?
Я раскрыл рот и замахал перед ним фантомной ложкой: «Ам,
ам, ам!»
Шати пожала плечами и с постной миной кивнула.
Я кинулся в свою комнату, к компьютеру, с целью узнать телефон доставки
какой-нибудь, желательно индийской, еды. Замотанная в простыню гостья пошлепала
следом, оставлял на полу маленькие мокрые следы.
— Тапочки! — развернувшись, я рванул в прихожую. Вернулся с мягкими
голубыми тапочками и присел на одно колено перед Шати.
На лицо гостьи вернулась улыбка.
— Сейчас закажу еду, — сказал я, одевая тапочки
на ее кукольные ножки, — и мы поужинаем. Я тоже проголодался.
Усевшись перед компьютером, я позвонил в первый попавшийся ресторан
индийской кухни и стал очумело заказывать то, что было
нарисовано на главной странице его сайта. Слава Шиве, меня остановили —
спросили о вкусовых предпочтениях. Я честно ответил, что буду пробовать
продукцию их заведения первый раз. В итоге мне составили «идеальное» меню, с
которым я полностью согласился.
— А когда доставите заказ? — заикаясь, поинтересовался я после того, как
стоявшая позади Шати положила мне на плечо свою
позвякивающую браслетами ручку. Оказалось, не раньше чем через час.
И не успел я распрощаться с ресторанным менеджером, как вторая рука
гостьи коснулась моей головы…
Маленькие пальчики индианки нырнули в мои волосы…
Уши раскалились, приятно закололо между лопаток…
Неожиданно стало до невозможности хорошо…
Я ощутил невесомость и, отрываясь от земли, краем глаза заметил, как
упала на пол оранжевая простыня…
Заказ привезли, как обещали, через час.
Ели на полу, возе кровати. Сабжди, бириани, алу гоби…
Потом пальцы Шати снова оказались у меня в
волосах, и я опять «полетел»…
Помню, утром, в начале седьмого, лежал на спине и смотрел в потолок. Шати тихо посапывала рядом, протянув руку к моему лицу,
едва не дотягиваясь до него. Я ощущал тепло ее темных пальцев, их диковинный,
но приятный аромат.
Я думал о том, что познал левитацию и что совсем повзрослел. Как того
желала Ариадна. И мне захотелось обо всем, что случилось, кому-нибудь
рассказать.
Завтракали опять на полу. Ели то, что не доели накануне. Сколько всего,
оказывается, я заказал!..
Я много говорил. Не мог молчать. Тишина смущала. Я рассказывал о нашей
семье: об Ариадне, о маме, обо всех Телятевских.
Говорил то на русском, то на английском. Шати не
прерывала. Иногда, услыхав знакомое слово, оживлялась, взмахивала позвякивающей
браслетами ручкой и счастливо кивала. Лишь однажды позволила себе заговорить. Я
в тот момент буровил что-то про князей-рюриковичей — princes Rurikids.
— You… — Шати нежно
дотронулась до моего запястья, — …russian prince?
Я улыбнулся и кивнул: «Yes». А что? Да, я —
русский принц.
Потом мы решили, что стоит прогуляться.
— Do you want to go
for a walk? — спросил я,
протянув руку в сторону окна.
Шати кивнула.
Надо было только подходяще приодеть мою неординарную девушку. Пораскинув
мозгами, я пришел к выводу, что кое-что из одежды моей сестры-сводницы будет Шати в самый раз. В шкафу Ариадны нашлись подходящие по
размеру женские джинсы, футболка и кроссовки. А когда Шати
собрала волосы в хвост, она и вовсе стала похожа на одну из моих одноклассниц
или подружек Ариадны. Разве что заметно смуглее их и красивее. Я даже
залюбовался ею. Это же моя девушка, черт возьми!
Оседлав «Кавасаки», мы вырвались из мрачного гаражного подземелья и затем
больше часа кружили по городу. Шати крепко обнимала
меня, а я, позабыв про правила, безоглядно носился по улицам, площадям, мостам
и эстакадам…
Когда вернулись домой, я включил музыку, что должна была понравиться Шати, а она запустила мне в волосы свои удивительные
пальцы…
Потом я отвез ее в аэропорт. Когда расставались, Шати
не поцеловала меня, только сложила ладошки, словно для молитвы: «Namaste, prince» — и, кротко улыбнувшись,
склонила голову.
Прощай, сказочная девочка из удивительной страны, будь счастлива, я тебя
никогда не забуду.
III
Из аэропорта я поехал ставить «Кавасаки» в печекладовский
гараж. Но на полдороге передумал: «В конце концов, почему я — вполне взрослый
мужчина — должен это делать? Байк не дяди Вани, а Ариадны, и она разрешила мне
им пользоваться».
Потом спросил себя: «Кстати, что дальше, взрослый мужчина? Останешься в
городе? А что, если вообще не слезать с байка, ехать
куда глаза глядят, останавливаться на ночь в гостиницах маленьких
провинциальных городков, а рано утром снова и снова ехать и ехать…»
На душе у меня было легко, светло, и жизнь казалась удивительно простой.
Простой и замечательной.
«Может, тоже рвануть в Индию? — неожиданно озарила меня очередная шальная
мысль. — И Ариадна перестанет называть меня “Маугли,
воспитанный диваном”».
Но потом я вспомнил, что для поездки в Индию нужна виза.
«Тогда — в Штаты? Американская виза у меня имеется, мама сделала, чтобы
мы с Ариадной могли в любой момент сорваться и приехать к ней. Действительно,
не махнуть ли в Штаты? Решено! И не обязательно сразу к маме. Можно на
Ниагарский водопад или в Голливуд. А уже потом к маме. Только сначала нужно
сделать два важных дела. Два безотлагательных дела. Одно уж точно больше
откладывать нельзя».
Во-первых, позвонил Нине Борисоглебской:
— Слушай, ты действительно мечтаешь послушать эту самую «Жизнь за царя»?
— спросил я без предисловий. А чтобы Нина не подумала, будто я отказываюсь
провести с ней вечер, добавил: — Могу предложить альтернативу — давай сходим не
в театр, а в гости к одному недалекому от искусства человеку. Или все-таки в
оперу?
— Можно в гости, — согласилась Нина.
— А не жалко, что билеты пропадут? Вряд ли мы их кому-нибудь толкнем.
— Не жалко.
— Вот и славно. Только ты родителям не говори, что мы в оперу не идем,
ладно?
— Ладно.
— О кей. Полшестого буду у вас.
Полшестого я стоял лицом к лицу с госпожой Борисоглебской и уже с тайным злорадством наблюдал за ее реакцией на мой внешний вид.
Я опять был в джинсах и футболке. Да, согласен,
в оперу так не ходят. «Но какое дело господам Борисоглебским до того, в каком
виде я хожу по театрам? — думал я. — Если не нравлюсь, пусть не отпускает Нину
со мной».
Но госпожа Борисоглебская Нину со мной отпустила. А когда дочь появилась
в прихожей, спросила:
— Роман, на чем вы поедете? Может, вызвать такси?
— Не стоит. До театра нас довезет мой знакомый, — соврал я. — Он у
соседнего дома припарковался. А вот обратно мы поедем на такси. Как спектакль
закончится, тут же приедем, не переживайте.
— Что вы, Роман, что вы! Когда вы с Ниной, я спокойна. Не торопитесь! Я
даже буду рада, если вы задержитесь. Погуляйте, полюбуйтесь вечерним городом.
Сейчас стоят такие вечера! А вы — люди молодые. Ах!
Она сладко заулыбалась, а мне сразу вспомнились угрозы Ариадны: «Устроят
Борисоглебские тебе с их дочкой романтическое свидание!..»
— Жучков на тебе нет? — шепотом спросил я Нину, едва мы сели в лифт.
— Что?
— Нас не прослушивают? Ладно, забудь. Не передумала насчет оперы? Точно
не идем?
— Не идем.
— Правильно. «Жизнь за царя» — не про нас. Кстати, что там поют, можно в
интернете глянуть. Подготовиться, если твои родители спросят.
— Я уже посмотрела.
— Супер. Расскажешь потом.
Мы вышли из подъезда, и я показал глазами наверх:
— Смотрит?
Нина поняла, что я спрашиваю про ее маму, и утвердительно кивнула.
— Бывает. Моя мама раньше тоже все время смотрела, когда я из дома
выходил. Нам туда, за угол, там наше средство передвижения.
— Ты на… «коне»?! — поразилась Нина, увидев «Каву».
— Ну, мой конь не белый! — рассмеялся я — сообразил, что к чему, а заодно
вспомнил, как Шати назвала меня принцем.
— Это… неважно. Я всегда мечтала…
Она не договорила, и я не стал пытать, о чем же она «всегда мечтала».
— Поехали? — я протянул Нине шлем. — Сказать куда?
Она улыбнулась и помотала головой: «Нет!»
Отец жил в желтой сталинской шестиэтажке, там,
где и положено жить «заслуженному, вот-вот народному художнику» — в центре
города, на одной из тех именитых улиц, по которым экскурсии водят. Мы подошли к
подъезду, в котором, согласно старой эмалированной табличке, находилась его
квартира № 21.
— Сюда, — сказал я и нажал на нужную кнопку домофона.
Дверь открылась моментально и без вопросов. Заготовленная речь:
«Здравствуйте, это — Рома Телятевский» — не
понадобилась. Хм, а если бы мы были ворами?
Лифт я проигнорировал, даже не посоветовавшись с Ниной. Сразу шагнул на
широкую гулкую лестницу. Хотя и сосчитал, что квартира «двадцать один»
находится на последнем этаже.
Просто немного оробел. Предстоящий визит, на который я совсем недавно так
твердо настроился, уже страшил. Если днем увидеть отца и
поговорить с ним вживую было для меня крайне важно, то к вечеру я
засомневался в необходимости такой встречи. Честно говоря, опасался общения с
этим человеком. Комплексовал — вдруг разочарую, буду
неинтересен, косноязычен, смешон. Да и отец тоже вполне мог разочаровать меня!
Поднимаясь по лестнице, я по мере сил отгонял тревожные мысли, забивал их
пустой болтовней. Нина послушно шла сзади, по-прежнему ни о чем не спрашивая.
— Как ты думаешь, художники или, скажем, музыканты, писатели, в общем,
творческие личности должны жить среди обычных людей или обособленно? — между
четвертым и пятым этажами я остановился и испытующе взглянул на свою спутницу.
Нина, пожав плечами, виновато улыбнулась.
— Я тоже не знаю, — кивнул я. — Кстати, человек, к которому мы идем,
художник. Заслуженный художник Ааронзон. А еще — мой
отец, с которым я сейчас встречусь первый раз в жизни. Вот такие дела.
Какой он, мой отец, как выглядит, говорит и даже улыбается, я знал от
Ариадны. Все-таки она с ним общалась, ходила к нему домой, на выставки.
Между прочим, рассказывать об отце я ее никогда не просил. И так видел в
интернете его фотографии, его картины. Считал, что обижу маму своим вниманием к
этому человеку. Она, наверное, не напрасно вычеркнула господина Ааронзона из своей и моей жизни.
Хотя алименты отец платил всегда, и мама от этих денег не отказывалась.
«Не обязан был платить, — просветила меня Ариадна. — Наша гордая мама ни на что
не претендовала. Но он платил. И на меня, и на тебя, безотцовщину».
Это были своеобразные алименты — деньги от продажи специально написанных
для того картин.
— Я все узнала, — сообщила однажды мне моя сестра-разведчица. — Суммы
каждый раз приходили разные, но немаленькие. Кругленькие суммы. В прошлом году,
чтоб ты знал, на твой счет упало полмиллиона.
Также от Ариадны я знал, где живет отец и номер его мобильного. «Запиши
на всякий случай, — настояла она перед отъездом в Индию. — Вдруг понадобится.
Отец все-таки. Может, встретитесь наконец. Он все лето
будет в городе — в сентябре у него выставка».
И я позвонил ему. Долго настраивался, проговаривал первую фразу, думал,
как представиться. Ничего не придумал, поэтому поступил как обычно — стиснув зубы,
прыгнул в омут. Схватил телефон и быстро, словно опасаясь, что мне кто-то
вот-вот помешает, набрал отца.
Он ответил сразу, будто ждал моего звонка.
— Да, алло, — услышал я его хрипловатый голос и выпалил: — Добрый день.
Это — Рома Телятевский.
На том конце «провода» повисла пауза, но недолгая.
— Здравствуй, Рома! — опомнившись, поспешил сказать отец. Он в самом деле, как и говорила Ариадна, слегка картавил.
Впрочем, тембр голоса у него был красивый, как у диктора. — Рад тебя слышать.
Честно признаюсь, рад… Постой! Ничего плохого не случилось? С Ариадной? С
мамой?
— Нет, — ответил я. — Я просто так позвонил.
— Отлично, — выдохнул отец. Похоже, он нервничал. И это, как ни странно,
меня успокоило. — Хорошо, что ты позвонил! Я-то сам все время боялся. Думал,
позвоню, а ты меня на три буквы!
— Нет, — я не знал, что сказать на такие его откровения, поэтому выпалил:
— Можно я зайду? Я на днях уезжаю. Не знаю насколько.
— К маме в Америку? — проявил знание нашей внутрисемейной ситуации отец.
— Ну…
— Да неважно! Заходи, конечно. Слушай, я рад. Записывай адрес… — он
торопливо продиктовал мне адрес, который я знал и так. — И рисунки свои
захвати.
— Рисунки?
— Ариадна говорила, ты рисуешь. Когда придешь?
— Сегодня в шесть. Вы не заняты?
— Да если б даже!.. Приходи, не вздумай передумать. Буду ждать.
Дверь отцовской квартиры была приоткрыта, и я замешкался…
Честно, меня сильно волновало то, как «художник Ааронзон»
поведет себя в первую минуту нашего свидания: полезет целоваться или просто
по-мужски пожмет руку. Меньше всего мне хотелось, чтобы отец при этой почти
случайной и, главное, не им организованной встрече принялся хлопать меня по
плечу, обниматься-радоваться: «Эх, Ромка! Какой ты большой! Давно же мы с тобой
не виделись! Зато теперь заживем душа в душу!» С чего
бы это, спрашивается.
— Ладно, — беззвучно, пересохшими губами прошептал я и, отворив дверь
ровно настолько, чтобы в нее мог войти человек моей комплекции, шагнул в
квартиру.
В полумраке длинной неосвещенной прихожей я не сразу разглядел молодую
стройную женщину. Она стояла вполоборота ко мне, лицом к висящему на стене
зеркалу, почти соприкасаясь с ним. Не знаю, что она там видела в полутьме, зато
ее профиль поразил меня неимоверно. Увидев его, я даже позабыл про свои
переживания насчет грядущей встречи с отцом. Изумился и едва не вскрикнул от
удивления, настолько эта женщина была похожа на Ариадну! Спадающая на глаза
челка, четко очерченный маленький подбородок и — самое главное — тот же ястребино-орлиный нос!
Я обалдел. Спустя пару-тройку секунд, конечно, очухался, потому что, присмотревшись, заметил: стоявшая в
прихожей женщина была и выше Ариадны, и не брюнеткой, а рыжей. Это была жена
отца. Варвара. Конечно, я знал о ее существовании, однако о том, что они с
Ариадной так похожи, меня никто не информировал.
Появление беззвучно просочившегося в квартиру гостя было замечено
Варварой не сразу. Я даже хотел было кашлянуть, чтобы привлечь ее внимание,
только не решился. Впрочем, не прошло и полминуты, как Варвара повернулась ко
мне.
— Здравствуйте, я — Роман Телятевский, — громче
обычного сказал я и зачем-то церемонно полонился. — Я
договаривался…
Однако с кем и о чем я договаривался, договорить мне не пришлось.
Предлагая не сотрясать криками воздух, Варвара загадочно поднесла к своим губам
тонкий указательный палец: «Тсс!» Потом, вытянув шею, посмотрела мне за спину.
— Это — Нина. Она со мной, — прошептал я, опомнившись. Спешно обернулся к
застрявшей между лестничной площадкой и квартирой спутнице, потряс перед ее
лицом кистью руки, дескать: «Входи! Входи!» — и, пропустив вперед, закрыл за
нами дверь.
На тишайшее Нинино «здрасьте» Варвара также не
сказала ни слова, лишь едва заметно кивнула и, плавным жестом поманив нас за
собой, направилась в глубь квартиры.
Первый раз в жизни я оказался в мастерской художника… и был поначалу
разочарован.
В моем представлении это необыкновенное помещение, где происходит чудо,
где рождаются произведения искусства, должно было выглядеть несколько по-иному,
не так, как у отца.
Абстрактная мастерская абстрактного художника виделась мне гигантским,
многоуровневым ангаром. Вместе со своим содержимым она обязана была производить
ошеломляющее впечатление. Как, скажем, какой-нибудь звездолет из
фантастического фильма. Да, наверное, именно так: мастерская художника
представлялась мне чем-то средним между «Энтерпрайзом» и авиационным ангаром. С
пандусами, лестницами, ширмами-перегородками, многометровыми скульптурами и,
разумеется, множеством картин. Готовых и незавершенных. В рамках и без. На стенах, на мольбертах, даже на полу.
Ну, хотелось мне, чтобы у меня самого была подобная ангар-мастерская!
Чтобы было где размахнуться и создать «во-о-от такущее» полотно! Полотнище. Могучее, эпохальное,
вроде «Воззвания Минина к нижегородцам» или «Явления Христа народу». А то и
вовсе — новую панораму Бородинской битвы!
Конечно, я знал, что отец не скульптор и в его мастерской точно не будет
бронзовых коней, мраморных дискоболов и гипсовых девушек с веслами. Я также
знал, что он не баталист, и вообще, свои фантазии мне следовало усмирить еще на
подходе к его заурядной шестиэтажке
— где тут место для ангара-звездолета? Да только «на подходе» я был занят
душевными переживаниями, поэтому не подготовился. Вот и оказался удрученным
отцовской мастерской. В первую очередь — ее сравнительной простотой: ни ярусов,
ни пандусов. Вообще ничего замысловатого, нескрываемый аскетизм. Это потом я
понял, что в настоящей мастерской не должно было быть ничего лишнего,
отвлекающего от работы, сперва же, не разобравшись,
капризно сморщился: «Как все просто!»
А насчет размеров… Все-таки это была очень
большая комната. Не меньше школьного класса. И высокая. Только оказавшись в
ней, я заметил, какие в этом «обыкновенном» доме потолки — метра четыре точно!
Порхавшая возле люстры бабочка казалась недосягаемой, как ангел на
Александровской колонне. Поднебесье! То-то мы так долго поднимались на шестой
этаж.
Здесь многое было крупнее обыкновенного. Большой мольберт, большое
плетеное кресло, большой письменный стол в углу. Даже единственный в комнате
стул и тот оказался барным, высоченным.
Про окна и говорить нечего! Два громадных окна, сцепившись друг с другом
открытыми створками, занимали почти всю боковую стену. И через них в мастерскую
лились тонны солнечного света, превращая ее в кают-компанию опустившегося на
дно медового океана корабля. По потолку плавали громадные солнечные «рыбы» и
нечеткие, похожие на кораллы тени далеких деревьев.
Теплый ветер гулял вдоль белых стен, на которых и у которых были
развешаны-расставлены картины. Не очень большие, но и не мелкие. Нормальные.
Те, что стояли рядом с дверью, были мне по пояс. Думаю, все их можно было
назвать портретами. Везде присутствовали люди. Лица, фигуры в необычном
ракурсе, переплетенные мужские и женские конечности, глаза, губы…
И всё на картинах было таким же ярким и сладким, как льющийся из
распахнутых окон солнечный «дюшес». Медно-золотым,
оранжево-красно-желтым, чрезвычайно приятным глазу. Не прищуриваясь, можно было
легко представить себя разгуливающим по беззаботному южному пляжу. Среди
раскованных мулаток, барменов в гавайских рубашках, парящих над сеткой
полуголых волейболистов, качающихся на волнах надувных матрасов и закопавшихся
в янтарный песок горластых детей.
Отец много рисовал женщин. Разных, но чаще других я заметил знакомое с
рождения лицо Ариадны — упрямый подбородок, прославленный орлиный нос, смелый
взгляд. Или это была Варвара? Они так похожи.
Стоявший возле окна отец замечательно вписывался во всю эту развеселую «Ибицу». Высокий,
широкоплечий, но худощавый и жилистый, загорелый «итальянский мачо». В голубых
с прорехами джинсах и простой белой майке «wife-beater
shirt». Вьющиеся черные волосы, круглая цыганская
серьга в ухе и горбатый «багратионовский» нос. Все точно как на фотографиях,
что подсовывала мне Ариадна. Двумя пальцами правой руки отец сжимал фильтр
догорающей сигареты, а в левой
держал прозрачный пластиковый стакан с напитком бордового цвета. Вряд ли с
компотом.
Кажется, он о чем-то крепко задумался, как Варвара в прихожей, и заметил
пробравшихся в мастерскую гостей не сразу. Обернулся к двери, когда она с
негромким стуком закрылась за нашими спинами, а Варвара исчезла. Вот так — не
проронив ни слова, выполнила миссию привратника и улетучилась. Явилась из
полумрака и в нем же растворилась.
— Привет, — глядя мне в лицо, улыбнулся отец. И приподнял руку со
стаканом, словно предлагая выпить за мое здоровье.
— Здрасьте, — ответил я.
— О, черт! — отец чуть было не выкинул стакан с бордовым напитком в окно,
но опомнился и поставил его на подоконник. Наклонившись, торопливо воткнул
окурок в стоявшую на полу пепельницу, выпрямился, вытер ладони о майку и
широкими шагами устремился в нашу с Ниной сторону. Приблизившись, протянул мне
руку и повторил:
— Привет.
— Роман, — сказал я, сжимая его длинные горячие пальцы.
— Лев, — выдохнул отец. Он по-прежнему не отводил взгляда, и мне
показалось, что я уже где-то видел его большие серо-голубые глаза.
Что делать дальше, не знал ни он, ни я. Оба набрали в грудь воздуха, но
никак не могли сообразить, с какими словами его оттуда вытолкнуть. И здесь надо
отдать мне должное, первым затянувшуюся паузу прервал я. Сделав шаг в сторону,
повернулся к своей еще более робкой, прижавшейся к двери спутнице и представил
ее отцу:
— Нина Борисоглебская, моя хорошая знакомая.
Отец благодарно кивнул и протянул Нине руку:
— Очень приятно. Не знаю, как Роман меня вам презентовал, но надеюсь, что
как художник я вас не разочарую.
— Добрый вечер, — прошептала Нина, потупив взор.
— А что?.. Вполне может быть!.. — заинтересовался ее лицом отец. Стал
разглядывать его до неприличия пристально, не отпуская при этом из своих цепких
пальцев обмякшую ладонь стушевавшейся гостьи.
Я был заранее уверен, что он заинтересуется Ниной!
Потому что знал (конечно, от Ариадны), что художник Ааронзон
давно и безуспешно ищет девичье лицо определенного типа.
— Величавую древнерусскую красоту, — усмехнулась, рассказывая об этом,
Ариадна. — Что-то праславянское. Оказывается, исчезает данный генотип. На грани
вымирания.
— Разве? — удивился я. — А все эти конкурсы: «Мисс того-то», «Мисс
сего-то». Сколько там всевозможных красавиц.
— Рома, понятия не имею, какая мисс нужна отцу. Знаю только, что моя
красота ему не подходит. Да и больно надо!
Вот я и надеялся, что у Нины окажется то самое необходимое отцу
«праславянское» лицо. И когда он, глядя на мою спутницу, произнес: «Вполне
может быть!», жутко возгордился.
— Возможно, это то, что я искал, — воскликнул отец, отпуская
наконец несчастную Нинину руку и поворачиваясь ко мне. — Рома, подождешь
минутку? Не обижайся. Профессиональное. Боюсь упустить. Только сначала скажи:
вы ко мне надолго? Сколько у вас времени? Нет, я сам никуда не собираюсь, не в
этом дело.
— У нас… — я прикинул, что опера длится где-то около трех часов, потом
есть еще, наверное, час, который мы можем гулять, согласно дозволению Нининых
родителей. — У нас три с небольшим часа.
— Супер! — закричал отец и бережно дотронулся до плеча гостьи. — Нина,
попозируете мне?
Нина растерянно кивнула.
— Вот и отлично! — обрадовался отец. Кинулся к стоявшему у окна плетеному
креслу и поволок его на середину комнаты, ближе к мольберту. — Садитесь сюда и
ничего не бойтесь.
— Как сесть?
— Пока как хотите.
Нина заняла указанное место и, выпрямив спину, окаменела.
— Расслабьтесь! — улыбнулся отец. — Откиньтесь. Хотите посмотреть
репродукции картин вашего покорного слуги? Варя, моя супруга… — он покосился на
меня, — …столько их насобирала! Сварганила огроменный
альбомище. Сейчас мы найдем этот гроссбух.
Метнувшись к письменному столу, отец стал рыться в его ящиках и в итоге
вытащил на белый свет толстенный, размером с допотопный
ноутбук, альбом в мягком кожаном переплете.
— Эскизы, наброски, стоящие вещи и просто каракули. Я про половину забыл,
а Варюха целую коллекцию собрала. Фотографировала все
подряд. Держите, Нина. А еще я вам музыку поставлю. Надо, надо, не
сопротивляйтесь. Сейчас объясню зачем. Вы что предпочитаете? Всё найдем.
Хип-хоп? Рэп? Дабстеп? Видите, какие я слова знаю!
Отец рассмеялся.
— Блюз, — попросила Нина.
— Блюз?! С ума сойти! Да вы наш человек, Нина! Не ожидал! Блюз — это
замечательно. Этак нам и интернет не понадобится — у меня такие диски имеются,
закачаешься! Только слушать их вам придется в наушниках, не обессудьте.
Поверьте, это совсем не для того, чтобы вы не слышали нашего с Романом
разговора… — отец снова покосился на меня, как бы уточняя: «Ведь мы сейчас с
тобой поговорим, правда?» — …Просто я, когда работаю, имею дурную привычку
вплетать в речь нецензурные слова, уж простите. Грешен, сквернословлю. Матерюсь
как сапожник. Никак не могу из себя эту мерзость вытравить. Никак. Впрочем,
особо и не стараюсь. Чего стараться? Я кроме Варвары мало кого рисую. А ей мое
сквернословие по барабану, она глухонемая…
— Что?! — хором поразились мы. Даже Нина голос подала.
— Глухонемая, с рождения. Совсем ничего не слышит, — виноватым тоном,
словно извиняясь за обидевшую Варвару природу, ответил отец. — А вы не
заметили? Ну да, вы же не успели толком пообщаться, только пришли. Такие вот
дела. Зато живем душа в душу! Нас ведь — художника-матерщинника
и глухую натурщицу — специально познакомили. О! Это отдельная история. Я тогда
еще совсем по-другому рисовал…
Отец обвел взглядом стены мастерской и заметил, что, я в отличие от Нины,
до сих пор стою.
— Рома, садись куда-нибудь! Хочешь, на стол. Хотя нет, погоди, так я тебя
видеть не буду. Тащи стул вот сюда, к стене, ага…
Отец суетился. Одновременно занимался мной и Ниной, приготавливался
рисовать, рылся в ящиках стола в поисках обещанных дисков, разматывал
удлинитель, чтобы включить придвинутую к креслу старую, запачканную краской
магнитолу. А я, напротив, совсем успокоился. Взобрался на высоченный стул и
обмяк. Мне нравился мой отец, Лев Ааронзон.
— …Ну, так вот, когда-то… — отец замер и посмотрел в окно, в бесконечное
голубое небо, — …надо бы сказать «давным-давно», а для меня — как вчера. Когда-то,
когда вас еще не было на свете, я рисовал другие картины. Был маринистом.
Знаете, кто такой маринист? Пишущий марину. Не девушку
Марину, а морской пейзаж. Как-никак я у моря родился. Море, друзья мои, —
великая сила. Бешеная энергетика. Вот чего мне в каменных джунглях не хватает,
так это моря. У меня друг есть, он волгарь. Ему большая река за окном нужна, он
ее энергией питается. А другой знакомый в горы каждый отпуск летает. От них
заряжается жизненной силой. Мне же море подавай. Обязательно раз в год рву
когти туда, где оно. Однако одними маринами сыт не будешь. Ни маринами, ни ведутами…
Я не стал перебивать отца и спрашивать, что за ведуты.
Зачем? После посмотрю в интернете. Мне было приятно слушать его мягкий, чуть
картавый голос, сидеть на высоком барном стуле спиной к оранжевой, похожей на
Ариадну девушке, дышать теплым, пропитанным красками воздухом настоящей
мастерской художника. Между лопаток время от времени пробегали приятные
мурашки, и я боялся вмешиваться в происходящее. Опасался «всё испортить» одним
неосторожным движением или словом. С блаженной улыбкой на лице я тонул в
золотисто-медовом океане и не хотел выныривать на поверхность.
А Нина не торопилась затыкать уши блюзом и открывать лежавший
у нее коленях «альбомище». Зачарованно смотрела на
отца, как трехлетняя девочка смотрит на доброго, рассказывающего сказку
дедушку.
— …Стал работать на заказ, — отец окончательно обосновался у мольберта и
начал рисовать. — Приноровился подстраиваться под чужие вкусы и запросы. Но
именно тогда впервые меня коснулись лучи славы. Ничего
не поделаешь, признание я заработал на изображении скучных промышленных
объектов. Поначалу — будучи каким-никаким маринистом — рисовал гидротехнические
сооружения по берегам всевозможных водоемов. Географию в школе проходили?
Мы с Ниной кивнули.
— Видели в учебнике «Утро на Токтогульской
ГЭС»? Ну, вот это я рисовал. Спросите, кому это было нужно, кто за это платил?
Новые хозяева жизни. Впопыхах народившаяся буржуазия. Скороспелая,
недоучившаяся, плохо разбирающаяся в искусстве. Больше платили на Востоке.
Новоявленные шейхи, султаны. Платили за то, чтобы я — в
масляных красках и на таких же исполинских, как обещанные гонорары, холстах —
увековечивал их свежеприобретенные владения: цветущие (некогда колхозные) поля,
пастбища, орошаемые рукотворными каналами (в прошлом — ударными комсомольскими
стройками), консервные заводы, нефтеперегонные станции, трубопроводы и бегающие
вдоль них стада баранов. Месяцами не вылезал из Средней Азии. Дыни,
дутары, ароматный плов, грациозные Гюльчатаи,
бухарские ковры. Сказка. Тысяча и одна ночь. А гонорар за
свою первую ориентальную картину (как сейчас помню: «Уважаемый Х.
Фазылов инспектирует Чарвакский гидроэнергетический
узел») я переслал в пользу новорожденного сына… Что же
вы, Нина, музыку не слушаете? Заболтал я вас, надевайте наушники, думаю, вам
наши семейные дела не совсем интересны.
Нина безропотно надела наушники и раскрыла альбом.
— Твоя девушка? — посмотрел в мою сторону отец.
— Хорошая знакомая.
— Понятно. Ёлки-палки, я же тебе ничего сказать не даю! А сам несу
какую-то околесицу. Ты ведь хочешь меня кое о чем спросить, да?
Но я ни о чем не хотел спрашивать! Поэтому, с досадой закусив нижнюю
губу, замахал руками: «Нет, нет! Всё о кей! Всё
нормально! Говори, говори!» Как глухонемой вроде Варвары. Хотя она, думаю,
когда с отцом изъясняется, рожи не корчит и, как
клоун, руками не трясет.
Отец понимающе улыбнулся.
— Всё о кей? Хорошо. Только с чего я начинал
свою околесицу? А, вспомнил! С того, как нас с Варварой познакомили. Забавная
история. Это уже гораздо позже моих ферганских скитаний случилось. Лет шесть
назад… Или семь? Нет, шесть. Мне тогда доверили
«воспеть» новую вершину отечественной инженерной мысли — очередной мост над
рекой Окой. Вбухали в этот мост денег немерено и до кучи
решили отметить окончание строительства всем, чем душа пожелает: фейерверком,
выступлением симфонического оркестра и масштабным полотном художника Ааронзона. Только никак не получалась у меня эта картина.
Сроки безудержно поджимали, строители, как назло, совершали трудовой подвиг, а
она, гадость такая, не получалась! И мост кривой…
Отец усмехнулся и продекламировал:
Что-то воздух какой-то кривой.
Так вот выйдешь в одном направленье,
А уходишь в другом направленье
Да и не возвратишься домой…
Потом быстро вернулся из мира поэзии в мир воспоминаний:
— Ага, и мост кривым казался, и что чего-то к нему, убогому, не хватало.
Чего, я долго понять не мог. Потом дошло: людей! Картина-то совсем
«бесчеловечная»! Одни железяки.
Он наведался к подоконнику и отхлебнул бордового напитка.
— Свою «мостостроевку»
я увидел во сне. Явилась мне девушка — хрупкий ангел с голубыми глазами и в
легком розовом платье, что совершенно не вязалось с моим закореневшим
техницизмом. Стыдно, но даже твою маму, пока мы были женаты, я не то чтобы ни
разу не нарисовал, в снах-то не видел…
Тут отец неожиданно безвольно опустил руки, в очередной раз повернулся в
сторону раскрытого окна, а после короткой паузы заговорил совершенно другим
голосом. Не бодрым, не живым, а сухим и ломким, как годами
лежавший в книге кленовый лист.
— …Обижал я ее, Ром. Понапрасну. Хоть тебе это скажу. Ариадне говорил и
тебе скажу: «Не прав был!» И перед вашей мамой покаялся бы, да она меня слушать
не хочет. Конечно, на кой ей сейчас мои извинения? Эх, каким же я был
самовлюбленным павлином!.. — у отца вырвалось короткое, первое за весь разговор
нецензурное слово. — Ни о чем, кроме как о себе, о своем треклятом искусстве,
не думал…
Я вновь досадливо закусил нижнюю губу. Негаданно
изменившееся течение подхватило и понесло меня со дна елейного медового океана
к неспокойной, обдуваемой холодными ветрами поверхности. А мне этого совсем не
хотелось. «Господи, не надо! — заныло мое успевшее расслабиться сознание. — Ну,
не на-а-а-адо!»
И небеса не остались безучастны. Прерывая отцовское самобичевание,
отворилась дверь, и в мастерскую вошла Варвара. В руках она несла поднос с
тремя высокими стеклянными стаканами, запотевшими, полными звонких кубиков льда
в таинственно-изумрудной жидкости. Кроме того, на подносе стояла большая тарелка
с печеньем.
— О! Умница, Варюха! — воскликнул возвращенный
к жизни отец. — Догадалась, что гостей потчевать положено. И не байками, как я,
старый пустозвон. Что это у нас? Лимонад? Лимонад!
Наклонившись к Нине, чтобы привлечь ее внимание, он прикоснулся
указательными пальцами к своим ушам:
— Нина, снимайте наушники. Угоститесь печеньем и обязательно отведайте
лимонада. Не бойтесь его смарагдо-малахитового цвета!
Никаких красителей, боже упаси! Натуральные травы: тархун, чабрец, мята.
Вообще-то я не знаю, что там понамешено, но безумно
вкусно. Варвара сама готовит. Отведайте, не пожалеете. Заодно дослушаете
историю, как я с ней, с моей дражайшей супругой, познакомился.
Он метнулся к жене и ласково ее приобнял. Варвара признательно склонила
голову, но задерживаться в мастерской не стала, быстро освободилась из
отцовских объятий, раздала стаканы со смарагдовым лимонадом и испарилась.
— Я рассказывал Роману о том, как рисовал картину с мостом, а она у меня
не получалась, хоть тресни, — обращаясь к освободившейся от наушников Нине,
продолжил отец. Слава богу, нормальным, ожившим голосом. — И тогда я решил
добавить в нее человека. Девушку. И друзья нашли мне Варвару. Варя — девушка
необычная. Всегда стремилась среди нормальных людей жить. Даже в супермаркет
устроилась — пыталась приспособиться. Уволили, паразиты, — у них, видите ли,
весь персонал обязан ходить в униформе с надписью «Обратитесь ко мне за
помощью». А такого рода одежда Варваре однозначно не идет. Зато глухонемая
Варвара оказалась лучшей из натурщиц. Во-первых, она не слышала, как я лаюсь, а во-вторых, мы подходили друг другу внешне.
Широко улыбаясь, отец свободной левой рукой «нарисовал» на своем лице
воображаемые контуры огромного носа.
— Она на Ариадну похожа, — сказал я.
— Обратил внимание? Они удивительно похожи! Хотя пару-тройку лет назад
это не бросалось в глаза. Тогда Ариадна еще не женщиной была, а нахохлившимся
птенцом. Помню, ей шестнадцать было…
— Как мне сейчас.
— Да?.. Прости.
— За что?
— За эти шестнадцать лет.
Отец опять прекратил рисовать, некрасиво ссутулился и пошел к любимому
окну. Залпом осушил стакан с остатками бордового напитка и превратился в
соляной столб.
Что ж такое! Снова сбой программы! Однако теперь на чудо, на спасительное
появление Варвары надеяться не приходилось. Поэтому я спрыгнул со стула и
двинул в сторону отца, собираясь лично привести его в чувство, вернуть на «Ибицу», в мир приятных воспоминаний, мулаток, полуголых
волейболистов и нас с Ниной. Пошел навстречу вечернему солнцу…
но на полпути остановился. Когда поравнялся с мольбертом, невольно бросил
взгляд на рисунок отца и, пораженный, замер.
— Здорово! — вырвалось у меня само собой.
Отец обернулся:
— Чего тут здорового? Я еще ничего не нарисовал. Что ты здесь видишь?
«Что вижу?» Отмалчиваться ни в коем случае было нельзя, и я —
предварительно попросив Нину надеть наушники — ответил:
— Я вижу портрет симпатичной девушки с радостными глазами. Радостными
оттого, что она находится в гостях у интересного человека, в мастерской
настоящего художника, где еще никогда прежде не была. А для меня непостижимо,
как ты сумел передать ее счастье несколькими штрихами!
В этот момент обессиленная, уставшая кружить под потолком бабочка
спустилась с заоблачных высот и пристроилась на рамке мольберта.
— О! Сколько у меня сегодня гостей, — промолвил отец. — Люди, звери…
Спасибо за похвалу, Ром. Приятно. Кстати, ты принес свои рисунки?
Я подошел к двери и поднял оставленную возле нее папку.
— Отлично. Клади на стол. Как предпочитаешь — чтобы я их сейчас посмотрел
или потом, когда ты уйдешь? Почему спрашиваю? Не всем нравится, когда их работы
при них рассматривают.
Я пожал плечами — мне не то чтобы было все равно. Хотя, наверное, сегодня
слышать критику в свой адрес не хотелось. Лучше потом, да и будет повод еще раз
встретиться с отцом.
— Потом? Правильно, — понял мое желание отец. — В самом деле, посмотрю
без спешки. А когда у тебя еще раз найдется для меня время, мы всё всесторонне
обсудим. Да?
Я кивнул.
Отец окончательно согнал с лица набежавшую на него тень и улыбнулся.
— Знаешь, я после того случая с Окским мостом больше ни одной переправы
не нарисовал. Ни переправ, ни электростанций, ни портовых доков. Закончились
производственно-строительные будни. Стал писать, что душе угодно.
Он раскинул руки и довольным взором обвел мастерскую, а потом быстро, без
пауз, на одном дыхании выпалил:
— Виноват я перед тобой, Ром, ох как виноват! Я
эту свою вину еще лет пять назад осознал, когда с Ариадной стал общаться. И
ведь не я тогда первым на контакт пошел! Она меня нашла. Нашла, отругала,
расплакалась. Я же первые годы еще как-то себя оправдывал: дескать, сам никого
не бросал, не выгонял, жена по собственной воле ушла. Ушла, когда ты еще и не
родился. Даже придумал себе, что ты не мой ребенок. Вот сволочь, да?! Выдумал,
что твоя мама от меня к другому, якобы твоему настоящему отцу сбежала. Скотина!
Себя оправдывал, других очернял. Мой ты сын, конечно, мой! Я это понял, как
только мне твои фотографии Ариадна показала. Едва твои глаза увидел. Я же твои
глаза каждый раз в зеркале вижу.
Точно, черт возьми! Вот откуда мне знакомы отцовские серо-голубые глаза!
И я их каждый день в зеркале вижу!
— Пап, — негромко сказал я. — Я тебя ни в чем не виню.
— Уверен? — с надеждой спросил отец. — Спасибо. Ты молодцом все эти годы
держался, мне Ариадна говорила. Тебе не врали про погибшего летчика и прочей
чушью не пичкали, а ты не особо грустил. Не дразнили, что безотцовщина?
Нет? Ну, и на том спасибо этому жестокому миру.
— А ты всегда хотел быть художником? — спросил я, желая сменить тему
разговора.
Отец улыбнулся.
— Знаешь, Ром, в детстве, в дошкольном возрасте, я хотел быть грузином.
Принято считать, что ребенок должен хотеть быть представителем какой-нибудь
профессии: «Я бы в летчики пошел, пусть меня научат». Но я у себя подобных
желаний не помню. Я грезил скакать на вороном коне в широкоплечей каракулевой
бурке, ходить в папахе на глаза, в мягких остроносых сапогах, носить пышные
черные усы, длинный кинжал на поясе и газыри на груди. Асса! Конечно, это
сейчас я знаю, что такое газыри и зачем они, тогда, скорее всего, не знал, но
без них настоящего грузина не представлял. Из чего, из каких образов слепил я
тогда своего грузина? Бог ведает. Наверняка был убежден, что грузины — самые
отважные люди на свете. То есть наивысшей точкой отваги я полагал безудержный
галоп по горной каменистой дороге. Ветер в лицо, камни из-под копыт, где-то
внизу, извиваясь, грохочет Арагва. И думается, не
важно, с какой целью мчался мой грузин: гнался ли за кем или от кого-то удирал.
В общем, лет до семи мне не хватало отваги, иначе
зачем нужно было становиться бесстрашным грузином? А потом я хотел быть
американцем… Впрочем, стоп, не так быстро. Американцем
мне захотелось быть позже — лет в четырнадцать-пятнадцать. Кем же я представлял
себя в промежутке между семью и четырнадцатью годами? Возможно, французом.
Тогда как раз вышел фильм «Д’Артаньян и три мушкетера», а «гасконец» Боярский
от моего усатого грузина недалеко ушел. В четырнадцать в мою жизнь ворвались
«вражеские голоса». Как весна после долгой, опостылевшей зимы. Воздух, свежий
воздух. Ворот и душа нараспашку. Настали ночи в обнимку с привезенной из Риги
магнитолой «ВЭФ-Сигма-260» — с «Радио Свободой» и «Голосом Америки». С лацкана
школьного пиджака исчезла комсомольская атрибутика с профилем Ильича, ее место
занял круглый значок-флаг США с какой-то выставки. Я написал письмо на «Голос
Америки», и его прочли в одной из передач. Я написал в посольство США, и мне
прислали стопку журналов на общие темы. Что я писал в тех письмах? Родину,
думается, не ругал, иначе мои наивные цидульки не
дошли бы до адресатов. Наверное, я просто восхищался Америкой. Конечно, я не
знал, каково там жить, — мое штатничество было
порождением юношеского максимализма. Юношеского максимализма, великолепной
американской литературы, брезгливости к советской пропаганде, яростно
контрастирующей с окружающей реальностью, ну и завистью. Завистью к тем, кто
родился в той свободной, насколько я понимал, стране. Свободы, вот чего мне не
хватало. Я завидовал Крамарову, жалел Сахарова и себя. И все же американцем я,
как видишь, не стал. Сначала поверил в неизбежность перемен и не уехал, потом
уезжать было поздно — многое держало и держит до сих пор. Обрел ли я свободу?
Обрел. Только слишком многим из-за нее пожертвовал. Тобой и Ариадной в первую
очередь… А насчет того, всегда ли я хотел быть
художником, ты спросил, потому что сам художником стать хочешь?
Я изобразил на лице сомнение — не знал пока, что ответить.
— Наверное, что-нибудь про гены думаешь, про наследственность? — в глазах
отца сверкнула искринка. — Знаешь, по моему
дилетантскому рассуждению, люди слишком большое значение придают этим самым
генам. Потом сваливают на них свои неудачи. По-моему, все мы особенные, на
девять десятых ни на кого не похожие… Внешность не в счет.
— Мама, наверное, все-таки в тебе как раз «американца» любила, — решил я
увести разговор в другую сторону. — Если поехала в Америку личную жизнь
устраивать.
— Устраивать личную жизнь?
— Ариадна так думает.
— Ну что ж? Дай-то бог, дай-то бог. Слушай, ты по телефону сказал, что уезжаешь.
Куда, если не секрет? К маме?
— Не знаю. Сначала хотел в Индию.
— К Ариадне?!
— Сам по себе.
— Ух ты! А не рановато одному по миру бродить? Хотя
что я за советчик! Отец липовый! Сам в пятнадцать лет из родительского дома
сбежал, в художественное училище поступать поехал. Так что, если позвала
дорога, езжай! Жизнь, она как парк аттракционов. Кто-то весь век трусливо у
ворот сидит, пирожками торгует, а кто-то спешит на каждой «карусели»
прокатиться. Выбирай!..
***
— Ты что будешь в каникулы делать? — спросила Нина, когда я остановил
мотоцикл возле ее дома.
Я пожал плечами. Что буду делать? Как стану жить? И вообще, кто я такой,
«русский принц» Роман Телятевский? Сучок окаменевшего
ствола или легкое воспарившее семечко?
— Знаешь, Нина, меня ждет Дорога.
— Дальняя?
Я снова пожал плечами.
— Ясно, — вздохнула Нина. — Только ты возвращайся. Я тоже буду ждать.