Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2016
Бижан Элахи
Снег
только
раз
её
можно было обнять.
и знала
она,
что
тотчас обрушится. будет
снежный обвал.
и в
моих объятьях
искала
укрытия.
так её
звали: снег.
тело —
снежное,
сердце
— из снега,
его
биение — звук,
с каким снег падает
на
тростниковые крыши.
и я,
словно ветка,
что под
снежным обвалом не выдержит,
её
любил.
Хамед Эбрахимпур
Отрывок из поэмы «Первобытный человек»
на юге
подружился
я с
обезумевшим слоном.
он от
войны бежал
и всё
твердил, если его найдут —
расстреляют.
он пил
лимонную настойку
и
забывался сном.
мы с
ним стихи писали,
курили
трубку,
а в
один прекрасный день
я его
сдал.
и
расстреляли
моего
слона.
тысячу
лет
я его
ноги ел,
он в
полночь плакал.
я
положил ему на веки камни,
до сих
пор лежат.
из
глаз его сочатся слёзы.
в
народе то место стало святыней.
Ахмад Шамлу
Межлунье
для
встречи новолуния
на
крышу устремился я,
держа в
руках агат, и ветку зелени, и зеркало.
небо
вдруг рассёк холодный серп.
он
означал одно:
что
голубям запрещено летать.
о
чём-то сосны зашептались,
и с
криками дозорные обрушили сабли
на
птиц.
луна
не
появилась.
Хушанг Чалянги
***
как
небо,
он на
меня смотрит…
я
умираю — с сердцем маленьким родился.
ребёнка
выношу из воды на берег,
под
взглядом матерей свои отрепья
прижимаю
к телу.
я
устал, они знают.
и не
мешают уснуть
с
рекой и ребёнком.
Ядолла Ройяи
***
в
секунду смерти
для
Смерти
никого
достойнее меня не было.
Гярус Абдолмалекиан
Граница
растянувшись,
лежу.
жена
читает стихи про войну.
только
этого мне не хватало —
чтобы в
постель мою пришли танки.
пули
мои сны
изрешетили.
когда
смотришь сквозь одну из этих дыр —
видишь
улицу, которой кожу снег
выбелил.
вот бы
не было снега того!
чтобы
границу могли различить
между
улицей и простынёй!
но танки
прорвали уже
баррикады
моих простыней.
и
медленно входят во сны.
я был
ребенком,
мама
мыла посуду,
отец
входил в дом,
он с
чёрными усами.
когда
падали бомбы,
мы были
детьми все трое.
увидишь,
что дальше во сне, —
задохнёшься.
закрой
глаза,
приложи
губы к щели
и
только дыши,
дыши,
дыши,
дыши,
дыши,
проклятая!..
дыши!..
ды…
доктор
качает головой.
сестра
качает головой.
доктор
пот вытирает.
в одну
секунду на экране
меняется
картинка.
где
были зелёные горы —
пустыня.
Паранойя
даже
если под камнем буду, меня найди.
я
потихоньку верить начинаю в этот фильм.
как же
массовка хорошо играет…
улицы,
кафе,
переулки
всё
время меняют.
только
отвернусь — уже готова
следующая
сцена.
из
спектакля успей между действиями
меня
вытащить.
рубашку
снегом мою осыпали,
нетающим.
я все
слова, похожие на «солнце», перепробовал,
не
сработало.
и
снежный человек внутри.
они
зовут его «скелет», но он
глубина
зимы во мне.
во
мраке сцены меня найди.
под
прожекторами Ночь, День.
повторяются
все эпизоды на земле, как я устал от них!
комкаю
море,
кладу
под голову,
не
свожу глаз с чёрной картонки, приклеенной к небу,
и под
запись пенья сверчков засыпаю.
перемотают
плёнку вперёд —
поёт
петух.
даже
если буду
под
кроватью,
меня
найди.
боюсь.
боюсь,
что в бок мне всадят нож.
а
может, пустят
в
голову пулю,
и
потом скажут: «что ж, вот
и вся
твоя роль».
Шапур Боньяд
Rondeau
из лошадей, шедших длинной дорогой куда-то, одна
сиротливая возвращалась обратно.
одна сиротливая лошадь возвращалась обратно и на сухой
дороге траву искала.
сказали мы: «трава на дороге была бы, которой лошади
вместе все шли куда-то».
заржала она и на наших глазах умерла.
на наших глазах умерла, и каждый из нас рассказ сочинял.
пока из лошадей, шедших длинной дорогой куда-то, ещё одна
не повернулась обратно.
ещё одна лошадь возвращалась обратно и на сухой дороге
траву искала.
сказали мы: «трава на дороге была бы, которой лошади
вместе все шли куда-то».
заржала она и на наших глазах умерла.
на наших глазах умерла, и каждый из нас ещё один рассказ
сочинял.
пока из лошадей, шедших длинной дорогой куда-то, ещё
одна…
Сохраб Сепехри
Зов
начала
скорей
обуться… кто там позвал: «Сохраб?..»
знаком
был этот голос мне, как ветер телу
дрожащего
листа.
спит
мама, Парванэ и Манучехр
тоже,
все в
городе, должно быть, спят.
по
головам секунд, будто бы поминальной песней,
медленно,
нежно
проходит
июньская ночь.
прохладный
ветер
с
зелёных краёв одеяла
сметает
мой сон. пахнет дальней
дорогой.
подушка
моя
полна
музыки перьев
беспокойных
ласточек,
полна
шелеста крыльев.
утро
наступит,
и в глазных
впадинах,
в этих
плошках с водой,
поселится
небо.
этой
ночью я должен
тронуться
в путь, я, который
с
людьми говорил здесь из самых распахнутых окон,
но о
времени нашем разумного слова не слышал,
никто
не бросал на землю влюблённого взгляда,
никто,
видя сад, не приходил в восхищенье,
не
замечал прилетевшей на пашню сороки.
словно
туча, сжимается сердце моё от грусти,
когда
из окна повзрослевшую дочку соседей — Гурию —
вижу
я, у подножья редчайшего на земле вяза сидящую
и
зубрящую фикх, зубрящую так старательно…
однако
бывают мгновения взлётов: я как-то раз
поэтессу
встретил. забыв обо всём, она
в воздух смотрела.
и так
растворилась в нём, так с ним слилась,
что в
её глазах
отложило
яйца небо.
а в
одну из ночей
у меня
спросил
незнакомый
мужчина:
«вы не
скажете, сколько часов идти
до
восхода винограда?»
этой
ночью я тронуться в путь должен,
этой
ночью
я
чемодан с собой возьму, в котором, быть может,
рубаха
одиночества моего поместится.
я
должен отправиться туда,
я
должен отправиться
в
края, где деревья богатырских сказаний растут,
к
просторам без слов, так долго звавшим меня.
вот
снова кто-то позвал:
«Сохраб?..»
во что
мне обуть
босые
ноги мои?..
Реза Барахани
***
пепел,
что остался от тебя,
дремлет
на моей груди.
он всё
ещё жжёт,
жжёт
меня всё ещё.
тело мёртвой
газели
несут
на руках по улицам
босоногие
мужчины
и
молятся.
Абед Никпу
***
когда в
сиянии сада своей юбки
ты
бежишь по этой пустыне,
святые
божии
освобождаются.
Фируз Наджи
***
внезапно
раскрылся
мой кокон.
с
лицом, утонувшим в шёлке,
к реке
подошёл я.
в реке
беспокойной,
в
зелёном заветренном бархате
цвет
камня
со
стёклами волн вонзался в линии
на
ладонях моих,
я
мокну,
я в
воде умираю.