Марина Степнова. Где-то под Гроссето
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2016
Марина Степнова. Где-то под Гроссето. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016.
Погружение в новую книгу справедливо сравнивают с прыжком в бездну: дна не видишь, а вокруг — сплошная неизвестность. Приходится осваиваться. Марина Степнова в сборнике рассказов «Где-то под Гроссето», напротив, сразу берет быка за рога, раскладывая все по полочкам уже на первых двух-трех страницах каждой из тринадцати новелл, составивших книгу. Как в анкетах социальных сетей: имя человека, то бишь героя, его возраст или год рождения, семейный и социальный статус, образование и работа, особенности мировоззрения. Вот и познакомились! А теперь — поговорим за жизнь.
Авторское «я» еле заметными пунктирными точками коренится в сюжетах. Биография Степновой не позволяет забывать об авторе: дочь врача почти всегда первой фразой предупреждает: будет больно! Новелла «Романс» начинается со слов: «И тогда Ника сделала аборт», рассказ «Татина Татитеевна» открывает предложение: «После второй операции стало ясно, что она безнадежна», старт монологу «Дядя-цирк» дают вопрос с признанием: «Вы боитесь? Я — почти все время». Если вступление кажется обманчиво светлым и настраивает на мажорный лад, ждите неожиданного низводящего с небес на землю оборота: в дверь идеального дома в солнечной Тоскане, наполненной изумительными эпитетами, точно не сможет пройти гроб.
Этиология боли разная. Есть психологическая, привычная для художественной литературы, есть физическая. Иногда первая напластовывается на вторую. Доктор не должен жалеть своих пациентов, иначе быстро сойдет с ума от чужих страданий, — автор, ставя страшные диагнозы персонажам, старается никак не проявлять эмоций. Отыскав болевую точку, Степнова надавливает на нее сильнее. Терпите, пациент, вас же предупреждали, что будет больно! И пациенты терпят. Умирающая от рака героиня новеллы «Татина Татитеевна», тая на глазах, пробует жить прежней жизнью, превозмогая боль. В рассказе «Там, внутри» не знаешь, кому сочувствовать в первую очередь: ребенку-инвалиду, его отчаявшейся матери-страдалице, которая уже никому не верит и копит злобу на весь мир, или людям, от чистого сердца желающим помочь, но гонимым озлобленной родительницей больного мальчика. Автор принципиально не сглаживает острые углы. Ни в описаниях, ни в речах персонажей Степнова не стесняется жесткой, но точной лексики. «Нытье», «случка», «приперлась», «чурка» — смягчить можно, вот только зачем? Легче все равно не станет. Добренький врач-рохля вряд ли кого спасет, а вот натуралистично все объяснивший профессионал, глядишь, вылечит.
Полярные с виду проблемы рассматриваются в смысловом единстве современных тенденций: автор способен одинаково безошибочно передать то, что чувствует девушка, идущая делать аборт («Романс»), и то, что творится в душе одинокого парня в эпоху Интернета («Дядя-цирк»). Заканчиваются же новеллы обязательной смертью. Либо физической, либо метафизической. Раз уж герой не расстается с жизнью, ему приходится расставаться с прошлым, иллюзиями и мечтами. Смертью Степнова не пугает. Это естественный процесс — мы все рано или поздно обязательно умрем. И перед смертью даже постоянно мучившийся, страдавший и все потерявший человек может увидеть, что «жизнь эта была прекрасна, по-настоящему прекрасна».
Смерть прошлого — наиболее часто повторяющийся мотив сборника. Новелла «Тудой» — ностальгия по тому, чего больше нет, — городу детства и юности. Тема в актуальной прозе не нова: Алексей Никитин в романе «Victory Park» возвращается в Киев тридцатилетней давности, Анна Матвеева в книге «Девять девяностых» отсылает читателя на двадцать лет назад в милый сердцу Екатеринбург, даже молодой писатель Платон Беседин, несмотря на возраст, в котором ностальгировать вроде рановато, в романе «Учитель» вспоминает Севастополь начала 2000-х. Степнова, чтобы познакомить нас со своей второй родиной — Кишиневом восьмидесятых, сочиняет историю о первой любви. Так и не сложившейся. С любовью не складывается у всех персонажей сборника. Кто не одинок, поднимите руку! Нет таких. Герои-мужчины — или бобыли-неудачники средних лет, скрашивающие свое блеклое существование невинными увлечениями, или слабые тихони, страшащиеся сказать хоть словечко вопреки. Персонажи-женщины сплошь характеризуются определениями с приставкой не-: некрасивые, нелюбимые, несчастливые. Право слово, уж лучше сдохнуть от такой жизни!
Интересный момент: постоянный мотив смерти в книге пересекается со столь же постоянной темой детства. Одно проходит сквозь другое. Ребенок равен испытанию. От испытания можно отказаться вовсе медицинским путем («Романс», «Покорми, пожалуйста, Гитлера»), можно превратить его в собственный крест («Там, внутри») или хотя бы проверить себя на готовность взвалить этот крест на собственные хлипкие плечи («Письма Диккенсу», «Дядя-цирк», «Милая моя Туся»), а можно, подводя безрадостные итоги судьбы, найти напоследок свет в окошке («Старая сука», «Татина Татитеевна»). В рассказе «Где-то под Гроссето», давшем имя всей книге, смерть и детство сшиты наиболее прочно. Похороны кошки стали для юной Ляльки чем-то вроде инициации, переходом в другую жизнь, где уже не нужно быть послушной, читая перед мамиными друзьями-интеллигентами непонятные вирши Кантемира и Тредиаковского. У повзрослевшей девочки появится цель: «Цель была ясная, очень простая — найти свое место. Не в жизни, нет. С жизнью как раз все было очень просто. Лялька хотела найти место, чтобы состариться и умереть». Степнова расслабиться не позволяет. Во всех новеллах сталкиваешься с подобными обескураживающими мыслями. Прекрасный рай на то и рай, что попасть туда можно только после смерти. Ну а коли рай на земле все-таки отыщешь, наткнешься на отповедь аборигенов: «Надоели эти русские, — сказал вдруг Массимилиано. — Сил нет. Приезжают и думают, раз у них деньги, они здесь свои. Гнать бы их всех. Изгадили все побережье» («Варенье из каки»). Очередная рассеивающая мечты точка. Жизнь — это тяжелая работа, в которой абсолютное счастье невозможно. Всего добившись, счастья не обретешь. Героиня рассказа «Старая сука» Джульетта Васильевна, ближе к пожилому возрасту отлично устроившись в Москве и став большим киноначальником, так и не сумела понять, за что ее все ненавидят. Имя персонажа — оксюморон. Образ шекспировской юной влюбленной девочки заменяется емким определением, заключенным в заглавие новеллы. Выбирать имена персонажам автор умеет — опыт огромен: вспомним предыдущий роман «Безбожный переулок» с Иваном Сергеевичем Огаревым, Алиной-Малей, Аней-Антошкой, Наташей-Неточкой и Шустером-Шустриком в главных и второстепенных ролях. В новой книге у центральных персонажей одних новелл имен нет вообще, зато в других рассказах имя становится сюжетообразующей основой. В «Бедной Антуанетточке» несчастная Аня-Антуанетточка превращается в «рядовой толпообразующий элемент». Единственным украшением бесцветной жизни становятся книги. Украшение бесцветной жизни героини рассказа «Татина Татитеевна» — дети. Но имя! Никто не вспомнит ни имени, ни обстоятельств судьбы незаметной женщины. Умершая от рака тридцатичетырехлетняя Галина Тимофеевна останется в памяти как безликая Татина Татитеевна. Соберешь воедино распыленные по тексту анкетные данные персонажей новелл — и захлестывает новая депрессивная волна. Терпите, пациент! Говорили же: будет больно! А чего вы хотели?! Российская бесплатная медицина — она такая: суровая и беспощадная!
Марина Степнова входит в круг писателей, предпочитающих говорить пусть жестокую, но правду. В том же кругу и Роман Сенчин, и Александр Терехов, и еще ряд прозаиков… Но вот ведь какая проблема: порекомендуешь хорошую — действительно хорошую — книгу товарищу, расскажешь вкратце, о чем она, как тот задает вопрос: «Что, опять “чернуха”?» И как тут спорить?
Грустного в нашей жизни хватало во все времена. Каждый тяготился одиночеством, думал об упущенных возможностях, болел, терял близких. Читать о чужих страданиях — дело не из легких. Одних моральные ужасы способны завораживать, даря им удовольствие, родственное маниакальному: чем хуже себя чувствует герой, тем приятнее читателю. У другого типа читателей, принимающих все близко к сердцу, наоборот, текут слезы от сострадания к вымышленным персонажам. Да за какие грехи им автор наслал столько проклятий?! Но появление таких мыслей — прекрасный знак. Значит, жива еще старушка-литература!