Афоризмы и наблюдения
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2016
Андрей Коряковцев — кандидат философских наук, доцент кафедры
социологии и политологии УрГПУ, член Союза российских
писателей и Московского клуба афористиков.
Когда я беру в руки роман, я
всегда завидую его автору. Не мастерству, не глубине мысли (я даже еще не
успеваю заглянуть под обложку, чтобы это оценить), а тому, что у него оказалось
достаточное количество свободного времени, чтобы его написать. Завидую также и
читателю этого романа за то, что у него имеется свободное время его прочитать.
Ибо писание, а пуще — чтение романа предполагает именно свободное время,
свободное от службы, от беготни по делам, от житейской суеты, предполагает
избыток времени, которым распоряжаешься только ты. Кроме того, все это
предполагает уютное жилье, мягкий диван или просторный стол, короче,
регулярную, устроенную жизнь. Завидую белой завистью, вздыхаю… и ставлю книгу
на полку. Потому что у меня хоть и есть жилье и стол, но нет свободного времени
для того, чтобы сосредоточиться и каждый день нависать с шариковой ручкой над
белым форматом А4 или ударять по клавишам по 8–10 часов. Или даже просто
прочесть собрата-писателя — того, кому больше повезло, чем мне.
А вокруг кипит жизнь. И я люблю
за ней наблюдать. У меня нет времени о ней написать развернуто, но я могу хотя
бы записать услышанное, увиденное… Я не писатель — я записыватель,
я зеркало, но зеркало живое. Я отражаю, что происходит вокруг, но только то,
что меня волнует. Так я срастаюсь с обществом, как врач с больным. Вместе
помрем либо вместе выздоровеем.
1. Из цикла «Воображаемые
встречи»
Как-то раз в Кракове, в квартале от
Вевеля, повстречал я Станислава Леца.
Он шел грустный, и тень от его фигуры в узком сером пальто казалась длиннее, чем
у других людей. Я спросил его: «Пан Станислав, отчего вы такой грустный?» Он
взял меня за локоть и, склонив голову, ответил: «Тот, кто много смеется для
людей, растрачивает на них всю свою веселость. А для себя у него уже ничего не
остается».
Потом он помолчал и склонился еще
ниже, к самому моему уху: «Но, может быть, разучившись смеяться для себя, мы
научимся смеяться над собой? А, русский хлопак?»
После этих слов Лец
выпрямился и, подмигнув мне с едва заметной улыбкой, заспешил прочь.
2. Архитектор, думающий больше о жильцах, чем об
архитектуре, занимается не искусством, а политикой.
3. Смелость похожа на безответственность: они обе не
задумываются над последствиями.
4. Если бы мои волосы знали, что находится под ними, они
предпочли бы расти на другой голове.
5. Покупаю в уличном киоске пакетик кофе. Рядом —
дорожный рабочий в спецовке берет то же самое. Подмигивает мне: «Ну что, брат,
вдохнем пыль бразильских дорог?»
6. Дядя Миша
Моя израильская виза заканчивалась
через несколько дней, и я решил съездить в Хайфу к дяде Мише из Биробиджана.
Когда я был ребенком, он приезжал каждое лето к нам на дачу и привозил речную
рыбу с ароматом амурских плавней. Мне нравились его рассказы о китайских
контрабандистах: он работал на биробиджанской таможне. Потом дядя Миша — еще в
советское время — эмигрировал, и о нем ходили всякие слухи.
Отправляясь в Хайфу, я как-то не
подумал, что настала суббота, когда весь Израиль замирает в священной лени. Это
грозило мне неудачей: у меня не было домашнего адреса дяди Миши, я надеялся
найти его на работе в порту. Однако оказалось, что порт Хайфы не знает, что
такое священная суббота. В порту Хайфы суббота была для человека, даже если
человек — еврей. Иначе умер бы Израиль от истощения: порт Хайфы — это его рот,
который должен постоянно принимать пищу.
Я пришел в порт и спросил у
рабочего о дяде Мише Нордмане. Рабочий угадал мой
акцент и, улыбаясь, ответил по-русски: «Дядя Миша Нордман
в восемнадцатом вагончике вон там за углом». Я нашел восемнадцатый вагончик.
Его раскачивали изнутри варварские звуки: «Владимирский централ, ветер
северный!..» Мой стук никем не был услышан, и, не дождавшись ответа, я открыл
дверь. Первое, что я увидел в сумраке, — это глаза Аллы Пугачевой, смотревшие
на меня в упор со стены. Все небольшое помещение было обставлено системными
блоками, мониторами и телевизорами; видимо, дядя Миша подрабатывал мелким
ремонтом. Чуть ли не каждый аппарат был накрыт куском плюшевой ткани либо
кружевными салфетками. И вдруг я увидел огромную спину дяди Миши — мохнатую, с
синей звездой на правом плече, на которую падал яркий свет из тяжелого абажура,
свисавшего с потолка. Он сидел за столом и играл в домино с кем-то тощим и
носатым. «Дядя Миша! — заорал я. — Дядя Миша!» Он обернулся, вскочил, и крепки
были его объятья.
Дядя Миша жил в порту после развода
со своей еврейской женой, и мне предстояло у него переночевать. После короткого
разговора он стал собираться на работу. «Дядя Миша, таки ведь суббота сейчас»,
— сказал я с шутливым упреком. «Это для евреев в Израиле суббота, — ответил
дядя Миша, бывший биробиджанский таможенник. — Но евреи хотят кушать. Поэтому
здесь работают Одесса, Новороссийск и Биробиждан», —
сказал дядя Миша Нордман и улыбнулся так, как
улыбаются только евреи, родившиеся в Сибири.
7. У нынешних красных — вся спина белая. У нынешних
белых — вся спина красная.
8. За ужином листаю программы ТВ. Канал «Культура»:
некий модный поэт рассказывает, как невыносимо скучно ему было жить в
семидесятые годы. Закадровый комментарий сводит его мемуар
к дежурному антисоветизму. Я зеваю и нажимаю кнопку. Программа «Время». Жуткий
репортаж из Владикавказа о теракте. А сейчас, интересно, сему пииту не скучно?
Весело?
9. Ремесло стукача и ремесло барабанщика отличаются друг
от друга разным чувством ритма.
10. Учебник по мизантропии называется «Логика».
11. Из цикла «Воображаемые
встречи»
Кто-то окрикнул меня. Я обернулся.
Передо мной стоял Сократ, Сократ умытый и в сандалиях. Его руки были связаны,
но он весело смотрел прямо мне в глаза. За его спиной стояла стража. «Передай
Платону, что все, что я ему говорил…» — прокричал он мне, но стражник грубо
толкнул его и погнал прочь. Я расслышал, как Сократ закашлялся, а потом
рассмеялся в ответ. Я подумал: все тома платоновской премудрости не стоят этого
смеха!
12. Низкая зарплата должна быть вознаграждена избытком
свободного времени.
13. Топ-топ-топ…
Есть на Алтае село с шаманским
названием Камлак. Наверное, это самое длинное село в
Сибири да и вообще в России: растянулось оно на 3–4 километра вдоль зеленых
хребтов и каменисто-песчаного Чуйского тракта.
Я добрался до него с Урала лёгким и
быстрым автостопом и остановился у знакомых, у которых был полон дом веселых,
шумных гостей-туристов. Это были студентки из Новосибирска, отдыхавшие после
трудного горного перехода. Через пару дней я снова умчался на попутках, на этот
раз на юг, к монгольской границе. Вернувшись через неделю, своих соседок я не
узнал. Вместо улыбающихся, свежих лиц теперь я видел вытянутые, невыспавшиеся, с красными глазами физиономии людей,
переживших какое-то сильное потрясение. «Что случилось?» — спросил я их первым
делом. «Ох! Тут такое было… Да ты все равно не поверишь, атеист ты неверующий…»
— ответили мне они.
А случилось вот что.
Местный житель рассказал девчонкам,
что в окрестностях села есть хутор. В нем когда-то жил мужик с маленьким сыном,
а жены у него не было. Сын утонул в Катуни, мужик с горя запил да и повесился.
Нехитрую мебель разобрали сельчане, с тех пор дом так и стоит пустой. А ночью
по нему бегает привидение утонувшего мальца — папку ищет. Девчонки упросили
увести их на этот хутор, просидели они там ночь, привидение слышали-видели и
вернулись домой все в ужасе.
Выслушав все это, я изобразил
кислую мину. Если верить всему, что вам рассказывают на Алтае, то…
Возмущенные девчонки заявили, что,
когда они выспятся, они и меня сводят в это заколдованное место… Чтобы
доказать…
Сказано — сделано.
И вот мы в брошенной избе, залитой
закатным солнцем. Я обхожу ее изнутри, внимательно осматриваю. В большой
дальней квадратной комнате присаживаюсь на корточки, задумчиво грызу кислые
яблоки-дички и бросаю их остатки на пол, где уже до меня кто-то набросал
картофельную кожуру. Нет ничего интересного: просто пустая, просторная комната…
Меня удивило отсутствие дверей внутри избы, видимо, аккуратные селяне вынесли и
их. Нет дверей, ведущих и к сеням, так что вся изба просматривается: от дальних
окон с видом на сосны, за которыми виднеется белесая Катунь, до входной двери
напротив, с крохотным окошечком слева.
Разочарованный, возвращаюсь к
компании, и мы сидим в малой комнатушке, ближе к сеням, на своих спальниках,
лениво ужинаем и вполголоса рассказываем истории, которые имеются в избытке у
всякого бывалого туриста. На Алтае, в высокогорье, темнеет быстро: четверть
часа — и ты в кромешной тьме, тебя обволакивает ночная прохлада и утомительное,
приглушенное пение всевозможных насекомых и ночных птиц… Мы зажигаем свечи.
Так проходит часа три. Глаза
начинают слипаться… Но вот со стороны крыльца доносится еле улавливаемый стук:
как будто кто-то бросает горох в окошко у входной двери. Разговор сразу
умолкает, девчонки жмутся друг к другу, и на лицах их — страх и крик,
адресованный ко мне: «Вот видишь! Началось! Началось!!!» Я старательно
вглядываюсь во тьму, но ничего не вижу. Стук продолжается, перемешанный с еле
слышимым шуршанием. «Пошли, посмотрим, что там», — шепотом предлагаю своим
спутницам. После паузы одна из них, Светка, вполголоса решительно произносит:
«Я пойду!» — и протягивает мне руку. Я беру ее, захватываю с собой погашенный
фонарь, и мы крадучись, стараясь даже не дышать, выходим в сени. У окошка я
резко зажигаю свет.
С десяток перепончатых крыльев вмиг
разлетаются от внешней поверхности стекла в стороны. Летучие мыши! Я распахиваю
дверь, и мы видим, как они с писком снуют над нашими головами четкими,
изломанными линиями.
Мы возвращаемся и рассказываем об
увиденном. «Нет, — тихо говорит одна из девчонок, — мы видели другое…» Я
уточняю: «Видели или слышали?» — «Слышали… Ребенок бегал в той комнате…» —
«Подождем. Но ведь скоро уже утро», — я зеваю, залезаю в спальник и начинаю
дремать. Девчонки гасят свечи и тоже укладываются.
И вдруг сквозь дрёму я слышу, как
топают в соседней комнате детские ножки: топ-топ-топ. Я приподнимаюсь на локте.
Действительно жутко… Так жутко, что все внутри стягивается холодной,
тоскливой, тупой болью… Вот они подбежали к окну… Вот разбежались по углам…
«Там, похоже, целый детский сад», — шепчу я на ухо замеревшей
рядом Светке. «В прошлый раз это длилось недолго», — выдавливает она из себя
еле слышно. И в самом деле, через несколько минут все кончилось, а вскоре в
избу стал проникать рассвет.
Я повертываюсь лицом к стене и
снова засыпаю, на этот раз тяжелым и тревожным сном.
Проснувшись от яркого солнца, я
застаю моих спутниц спящими, привалившимися друг к другу. Взяв топорик, иду в
комнату, из которой ночью доносился детский топоток.
В ней ничего не изменилось. На полу — все тот же мусор: яблочные огрызки
вперемежку с картофельной шелухой. Простукиваю стены. Ничего интересного…
Но вот замечаю, что одна половица
подозрительно громко скрипит. Более того, у самой стены над ней прерывается
плинтус, и между стеной и доской образуется щель, да такая большая, что в нее
можно просунуть кулак. Я использую топорик как рычаг, поднимаю половицу — и что
вижу? Земляной пол, а на нем — целое семейство свернувшихся спящих ежей!
— Вот вам и привидение! — ору я
девчонкам, а испуганные ежи с презрительным фырканьем разбегаются в разные
стороны по земляному полу…
14. Избыток чепухи, которую студенты слушают во время
лекций в вузах, с успехом нейтрализуется студенческой невнимательностью и
забывчивостью.
15. Атеизм с его «не верю!» — это философия по системе
Станиславского, где режиссером — человек.
16. Рассеянно смотрю на баннер, ожидая автобус, и вместо
«Продаётся работающая АЗС» читаю: «Продаётся работающая АЭС».
И не удивляюсь.
17. Читаю новейший учебник по теории государства и права:
«страны со значительным удельным весом патриархальных порядков: Танзания, Папуа
Новая Гвинея, Россия»…
18. Любоваться своим умом проще всего в одиночестве.
19. Из цикла «Воображаемые
встречи»
Как-то раз спросил я у деда,
бывшего танкиста: «За что ты, дед, воевал? За Родину? За Сталина? За русскую
нацию? За рабочий класс?» А дед бабушкин утюг чинил и долго так, сосредоточенно
молчал, ковыряясь в нехитром механизме. То ли ответ обдумывал, то ли чего еще…
А потом и говорит: «Сказано же: “Строчит пулемётчик за синий платочек, что был
на плечах дорогих”. Понял? И не задавай мне глупых вопросов. Ни шиша вы,
молодые, в той войне не поняли. На! Бабушке отдай, пусть рубашку мне погладит»,
— и протянул мне починенный утюг.
20. Где смеются по разрешению, там, как правило, смеяться
не над чем.
21. Жажду познания святая вода не утолит.
22. В России победили номиналисты. Они за условно
украденный условный лес дают условный срок. А реальный срок ими даётся только
за реальные танцы в реальной церкви.
23. Сегодня на небеса вышел погулять Марс. По этому
случаю я вынес телескоп во двор. Четвертый час, тишина. Полюбовался. Гляжу,
кто-то идет. В руках — тяжелая сумка. Подходит ближе. Не иначе, гастарбайтер. Говорю: — «Хотите Марс посмотреть?» Он от
неожиданности вздрогнул и говорит: — «Хочу». Разговорились. Таджик, работает на
стройке. По образованию — учитель физики. Потом поймали Альдебаран,
полюбовались. И я пошел спать. Вот такой космический Интернационал.
24. «Есть такая профессия — Родину защищать…» — сказал
один русский парень другому русскому парню на таджикско-афганской границе. А может, он просто процитировал К. Пруткова:
«Военные защищают отечество»?
25. Читатель — бог писателя.
26. Когда ты улыбаешься бездне, бездна улыбается тебе.
27. Если революцией торгуют, значит, она уже проиграна.
28. Астрономы ищут разум в космосе, а я с трудом
обнаруживаю его на Земле.
29. Если вечность имеет запах, то это — запах книг. А не
ладана.
30. Настоящие влюбленные — те, которым есть о чем друг с
другом помолчать.
31. Счастливые властей не наблюдают.
32. Капитализм — это деньги как образ жизни.
33. Россия во время Гражданской войны проголосовала за
большевиков штыками. А это посущественней, чем бумажками, опущенными в урну.
34. Если люди не хотят ссориться, они не должны говорить
друг с другом о религии и политике.
35. Судя по количеству человеческих несчастий, молитвы
людей бог принимает за спам.
36. Где кодируют трудоголиков?
37. Верный признак ложности и скорого краха той или иной
идеи — в том, что она господствует в общественном сознании.
38. Мы отдаем свой голос на выборах, чтобы потом
замолчать.
39. Философский постмодернизм — вид идейной трусости.
40. Молчание чиновников заглушит самый отчаянный крик
боли.
41. Из цикла «Воображаемые
встречи».
…Уже попрощавшись и стоя на пороге,
я оглянулся и обвел взглядом комнату, в которой жил Маркс и где мы беседовали.
Я снова удивился тому, каким толстым слоем пыли покрыта старая мебель, посуда
на столе и углы. Пыли не было только на книгах, всюду расставленных аккуратными
стопками, и на детских игрушках, разбросанных на полу. «Странно, доктор. Мы с
вами разговаривали о Вальтере Скотте и Шекспире, а я думал, что мы будем
говорить о мировой революции». Маркс улыбнулся и ответил: «Вы ошибаетесь, мой
друг: мы все время говорили именно о ней».
42. Молодость проходит вместе с желанием изменить мир.
43. Есть верующие, своей верой убивающие своего бога, и
есть атеисты, своим безверием питающие чью-то веру.
44. Помер атеист и попал в рай. «Как же так! Это
несправедливо!» — возмутились верующие в аду. «Но он же не верил только тому,
что вы говорили обо мне», — ответил им их хозяин.
45. Пиар во время чумы.
46. Писатель входит в литературу по следам своих
читателей.
47. Среди философов, как и среди футболистов, ценится
игра головой. И среди них также есть нападающие, защитники и запасные.
48. Футбол — оркестровая музыка для ног.
49. Расстреливать людей можно и под Бетховена.
50. Власть любит свой народ. Но, как правило,
предохраняется.
51. Фетовский Катулл никогда не знал секса.
52. Порядок — отец анархии.
53. Умники провозглашают, ссылаясь на современность и
прошлое: «Коммунизм невозможен, это утопия». Однако в этой констатации столько
же проницательности, сколько в суждении, что зимой цветы не растут.
54. Дурака лучше недохвалить, а
умного — перехвалить.
55. Самый отвлеченный (по видимости) философ, такой, к
примеру, как Фейербах, практичен уже тем, что его произведения вдохновляют на
практическую деятельность многие поколения читателей. Читатель и его поступки —
вот практический результат уединенной «созерцательной» и «умозрительной»
теоретической деятельности философа и литератора.
56. «Как жить без бога». Самоучитель.
57. Время, которое ты провел без чтения, творчества и
путешествий, — прошло впустую.
58. Вместо того чтобы каяться, исповедоваться и т.п., как
подобает примерному христианину, Лейбниц, будучи при смерти (и зная об этом),
обсуждал со своим коллегой результаты химического опыта. Чехов перед смертью
отказался от священника, выбрав бокал шампанского, — выпил, уснул и умер.
Физиолог Павлов читал студентам лекцию о том, как умирает. Те рыдали, но писали
конспекты. Хорошие люди, но плохие христиане.
А вот эти — люди так себе,
но христиане зато, блин, какие хорошие!
59. Творческая биография писателя распадается на два
этапа: в первом он доказывает всем, что имеет право и может писать, а во втором
— он доказывает это самому себе.
60. «Все к лучшему в этом лучшем из миров…» (Лейбниц) И
кто он, этот лучший?
61. Ничто так не опасно для России, как справедливая
война.
62. Суд побежденных беспощадней, чем суд победителей.
63. Как лицемерны и нелепы русские почвенники,
проживающие в эмиграции!
64. Чудеса ботаники: на пальмах первенства часто
вырастают яблоки раздора.
65. Век природы не видать.
66. Книги, купленные на вырост.
67. С любимыми не расслабляйтесь.
68. Реальность, о которой вы не хотите ничего знать,
отомстит вам тем, что вас в ней не будет.
69. …А вот по мнению самой кошки, только ветер гуляет сам
по себе…
70. Философия — это акваланг, в котором я опускаюсь на
дно жизни.
71. Заблудшая овца блеет громче всех.
72. Красота — единственное разумное оправдание мифа.
73. Когда верхи глупеют, умнеет народ.
74. Жена окончательная.
75. Православное общество потребления.
76. Есть такие верующие, чей бог, кажется, сам произошел
от обезьяны.
77. Чем бескорыстнее творчество, тем дороже оно должно
быть оплачено.
78. Если постоянно прогибаться под этот мир, то можно
превратиться в знак доллара.
79. Критика плановой экономики завершилась «планом
Путина» и «планом Обамы».
80. Библия — это зеркало, в которое смотрится христианин.
81. Толкиеновский Фродо — это Гамлет, вынужденный стать Дон Кихотом.
82. Если после разрушения очередной Бастилии никто не
стал танцевать, значит, она не разрушена.
83. Семья как приключение.
84. О, русское смирение, бессмысленное и беспощадное!
85. Сколько железных законов истории было сдано на
металлолом!
86. Вовремя не прочитать книгу не менее досадно, чем
опоздать на самолет.
87. Есть такие решения, после принятия которых тараканы в
голове превращаются в бабочек.
88. Смирение ягнят рождает жестокость волка.
89. Вместе с Вуди Алленом мы
сочинили такой анекдот.
Помер Самый Главный Поп и, как ему
полагается по должности, попал в рай. Оно и понятно: молился, постился, трахался только для деторождения, для удовольствия — ни-ни,
ни разу такого не было, боже сохрани! Вот и попал в рай. А там — что такое? —
одни атеисты! Пикассо, Жюль Верн, Хемингуэй, Джон Китс, Чехов Антон Палыч, Фет
Афанасий, Марк Твен, Герберт Уэллс, Борис Стругацкий с Аркадием, Ремарк, Сартр,
Тургенев, Окуджава, Дарвин, Камю… Да что ж это такое! Побежал к Хозяину.
«Боже, — кричит, — как же так? Мы там, на Земле, в тебя веруем, веруем, а ты
этих нехристей привечаешь?!!!» — «Эх, — отвечает ему бог. — Как ты был дурнем,
так и остался. Это для тебя они — нехристи, а для меня — конструктивная
оппозиция».
90. В информационной войне проигрывает тот, кто в ней
участвует.
91. Библиотека — это ресторан знаний.
92. Предлагающий вам поменять шило на мыло обычно не
прочь приложить к последнему и веревку.
93. Во время политических сумерек все революции — в
оранжевых тонах.
94. Когда возникает ситуация выбора: делать что-либо или
не делать, я чаще всего предпочитаю последнее. Во-первых, это проще. Во-вторых,
потому что возможность неудачи заложена в самом выборе. Выбор предполагает
сомнение, сомнение расслабляет.
Маркс писал, что «Мильтон создавал
«Потерянный рай» по той же причине, по какой шелковичный червь производит шёлк.
Это было действительное проявление его натуры». Ахматова — про то, что «стихи
идут горлом».
Все путное получается с
неизбежностью, с необходимостью, когда выбора нет и когда что-то не делать
просто не можешь, когда проще, легче, естественней сделать, чем оставаться
пассивным. Творчество — инвариантно по своей мотивации. Все путное рождается от
избытка сил, а не от их недостатка.
Нужно лениться и спать до 12, нужно
бесцельно гулять и болтать с дураками/умниками, читать глупые/умные книжки и
смотреть глупое/умное кино — накапливать силы и материал. До тех пор, пока все
это не достанет. Достало? Бац! И ты встаешь в 8.00, принимаешь холодный душ и
садишься работать до 2 часов ночи. И так — каждый день в течение многих лет.
Но работа закончена, и ты снова — в
царстве лени и дураков/умников. И сам — дурак/умник. Перед тобой — полная
свобода выбора: можно почитать это, можно вообще ничего не читать. Можно
напиться, а можно и не напиваться. И т.д. До той поры, пока снова не станешь
шелковичным червем. Неизбежно и с необходимостью.
95. Где скорбят о смерти Эльдара Рязанова — там и
Советский Союз.
96. Глубокая ночь. Комната взрывается резкими звуками,
доносящимися с потолка. Испуганно вскакиваю с постели, прислушиваюсь: «Пинк Флойд», «Стена». Безуспешно
пытаюсь снова уснуть, звуки не прекращаются. Вот уже и детский хор ругает
английскую образовательную систему. Делать нечего. Одеваюсь и иду скандалить.
На лестничной площадке — уже дружный соседский коллектив. Все злые и со
всклокоченными волосами. Звоним и стучим в дверь, за которой уже кто-то
прощается с голубым небом. Без результата. Решаем вызвать полицию и расходимся.
Внезапно музыка становится чуть тише (звучит сцена Суда). Слышу шум
поднимающегося лифта и выбегаю на лестничную площадку этажом выше. Полицейские
входят в лифт. Я спрашиваю: «Что там было?» Один из копов
машет рукой и успевает изречь за закрывающимися дверьми: «От мужика жена ушла.
Отстаньте от него».
97. У современных подъездных дверей есть один секрет. Из
верхней части двери вовнутрь дома торчит колено, соединяющее ее со стеной. Если
открутить или ослабить винтик на нем, дверь не закроется.
Поднимаюсь по лестнице в подъезд.
Дверь — нараспашку, как это обычно делается, когда перемещают мебель. «Непорядок,
— думаю. — Сквозняки. Январь». Беру ключ от своей квартиры и начинаю
закручивать ослабленный винт. Ключ обидно скользит и срывается. Нужна отвёртка.
Желательно крестовая. Как же неохота пилить на девятый этаж! В подъезд входит
молодая женщина. Духи и туманы на месте. Мой вопрос безнадежен: «Случайно так,
у вас отвёртки не найдётся?» Дама улыбается и, молча покопавшись в крохотном
ридикюле, протягивает мне нужный инструмент. Урал, однако.
98. В продолжение темы о
содержимом женских ридикюлей
В первый испанский вечер я решил
прогуляться по набережной крохотного городка на Коста-Брава,
рядом с которой находился мой отель. Средиземноморские сумерки, необычные
запахи, эйфория русского путешественника. Набережная пуста, только передо мной
вышагивает молодая дама с мопсиком на поводке. Каблучки тыц-тыц.
Преуспевающий средний класс, кризис еще через год, мы уверенно смотрим на
дешевую ипотеку и на карьеру в офисе. Дама идет быстро, чуть размахивая деловой
папкой. Она давно бы скрылась из виду, если бы не ее мопсик, задирающий ногу
буквально у каждой скамейки и у каждого куста и заставляющий свою хозяйку
останавливаться. А вот он принял характерную позу, оставив на мостовой
аккуратную кучку какашек. Что происходит дальше? Дама
достает из болтающегося на плече ридикюля носовой платочек, со вздохом
приседает на корточки, накрывает платочком собачьи какашки
и — внимание — спокойненько кладет их в ридикюль. Ну нету поблизости урны, что
поделаешь, а руки заняты! Ближайшая урна оказывается только через метров двести.
К ней дама и последовала, а я — за ней. Какашки
выбрасываются в урну, платочек возвращается в ридикюль, дама продолжает «тыц-тыц» по набережной. Так началась для меня Испания.
99. Чем ниже рубль — тем выше наши помыслы!
100. Советский Союз никуда не исчез в 1991 году. Он просто
распался на 250 миллионов маленьких Советских Союзов.
101. Есть книги, которые пишутся, есть — которые
наживаются. Первые — это те, чьи страницы — результат систематического
писательского и мыслительного труда. Вторые — тоже не без этого, но в их
создание постоянно вмешивается нечто вне/не литературное — сама жизнь. Вот
такие я люблю больше всего. Таковы, например, «Дон Кихот», рассказы Чехова,
повести Керуака или афоризмы Станислава Леца.
102. Перфекционизм в современном
мире — самый благородный вид суицида.
103. Как-то утром выхожу из подъезда и сталкиваюсь с
дворником, убирающим снег. Пожилой мужичок, подтянутый и аккуратно одетый.
Давно заприметил, что у него в ушах — наушники постоянно (как и у меня). И тут
решился спросить: «Что же вы слушаете?» — «Сейчас слушаю Девятую симфонию
Антонина Брукнера», — был неспешный ответ. И метлой
так: шорк, шорк…
104. Политик — как крылатая ракета: если он потерял
ориентиры на земле, он самоуничтожается.
105. Судя по реакции нашей общественности на закрытие файлообменника, единственное, что ее не устраивало в
коммунизме, так это то, что он не называется «рутрекер».
Поэтому предлагаю КПРФ перед выборами соответствующим образом переименоваться и
принять программу рутрекеризациии частной
собственности. Общество к этому уже готово.
106. Одна из самых заметных фигур на российском
медиа-пространстве — это фигура «западника-прогрессиста» (в той или иной
степени левого, либерального или даже в меру консервативного). Эта фигура не
статична. Она может менять риторику. Например, лет 15–20 назад она была весьма
православной и «духовной». Сейчас она носится с Докинзом
и Хокингом. Но прежними остаются ее антикоммунизм,
антисоветизм, компрадорство и склонность к
морализирующему резонерству, конспирологии и
артельному мышлению.
Я долго вглядывался в эту фигуру,
пытаясь понять ее составные части и источники. И наконец меня осенило. Это же
обыкновенный советский обыватель, «совок» в его карикатурно-мещанской ипостаси.
Только место румынского гарнитура и американских джинсов у него заняли
«европейские ценности», «Запад», о которых он ровным счетом ничего не знает или
знает фрагментарно. Что общего имеют с реальным, историческим «совком»
современные комсомольцы, устраивающие забастовку или выводящие тысячи граждан
на акцию протеста? В практическом смысле — ничего общего. Что общего имеют с
«совком» все эти <…> и их паства? Картину мира. Она у них еще та,
советская, сложившаяся на советских кухнях под треск радиоприемников,
нашептывающих про «свободный рынок», «либеральные ценности» и «христианскую
точку зрения» голосами Якова Кротова, Гениса и т.д. С
тех пор ничего в голове у них не поменялось. Они всецело остались там, на
кухнях брежневской эпохи. «Тот, кто борется с напудренными косами, имеет дело
все еще с напудренными косами» (Маркс). Тот, кто борется до сих пор с «совком»,
— сам остается совком.
107. Захожу сегодня в продуктовую лавку. Рассчитываюсь с
молоденькой кассиршей и, прощаясь, говорю: «С праздником!» Она удивленно: «С
каким таким праздником?» Стоявший недалеко работник магазина (ее лет, кстати)
на нее аж зашипел: «Да ты что! Это же праздник НАШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ!» НАШЕЙ
РЕВОЛЮЦИИ.
Власть, отменив официальный
праздник 7 ноября, превратила его в народный.
2006–2016