Николай Предеин. Источник слуха
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2016
Николай Предеин. Источник слуха. —
Екатеринбург: «Уральский рабочий», 2016.
Николай Предеин больше известен как скульптор и график, но в самом сочетании «скульптор и поэт» не чувствуется противоречия. Скорее, наоборот, в соединении этих двух форм творчества есть некая естественная связь. Не случайно такие поэты, как Осип Мандельштам и Юрий Казарин, чей опыт дорог Николаю Предеину, выносили в названия своих книг реалии, с которыми традиционно работает скульптура: камень, глина.
Название книги Николая Предеина равносильно самоопределению поэта: быть поэтом — значит, уметь слышать то, что говорит тебе, через тебя некая надличностная Сущность. Вместе с тем в самом акцентировании роли поэта как «источника слуха» чувствуется смиренное отношение Предеина к своему ремеслу. К мирозданию, которое его окружает и входит с ним в диалог, он абсолютно доверчив и послушен. Никакой личной интенции, никакого слова «от себя» не может быть при таком подходе к поэзии. Подобное смирение неизбежно приводит к созерцательной, воспринимающей позиции поэта, он весь обращен вовне (или вовнутрь себя, что для поэта равносильно), его слух как будто отпускается на волю, становясь посредником между ним и поэзией. Отсюда — так часто возникающая в стихах Предеина мысль о том, что не поэт пишет стихи, а стихи пишут поэта:
Сами ли рыбы о чем-то молчат,
Или вода что-то знает;
Сами деревья о чем-то кричат,
Птицы ли кроны взрывают;
Сам говорю, пусть и не наугад,
Или слова прорастают…
Предеин относится к миру как к Творению, что изначально прекрасно. Оно цельно в самом себе, поэтому любое вмешательство человека, даже самое незначительное: брошенное наспех слово, взгляд, следящий за полетом птицы, прикосновение к стволу дерева — все ранит и тревожит. Мироздание для Предеина — это райский сад до появления в нем человека. В нем царствует не человек, а тишина, заполняющая собой все пространство. Отзвуки этой первозданной тишины поэт способен услышать и передать в слове:
А суетным взглядом
Я не потревожу
И ветки,
Пейзажа я чувствую кожей
Нагую всегда тишину…
Смирение, с которым Предеин подходит к слову, наиболее полно слышится в музыке его стиха, порой напоминающей по своей простоте и наивности молитву, произносимую ребенком. Таким детским, доверчивым взглядом Предеин смотрит на основополагающие проблемы человеческого Бытия, которые составляют сущность подлинной поэзии: жизнь, смерть, любовь, Бог.
Поэзия становится в этом случае формой познания сложнейших духовных сущностей. Каждое стихотворение должно стремиться к тому, чтобы назвать нечто еще не названное. То, что названо посредством стихотворения, та часть духовного опыта, заключенная в нем, не может быть выражена каким-либо другим способом. Единственный способ выражения этого опыта — точное повторение того порядка слов, который завещал поэт. Предеин говорит об этом с предельной прямотой, свойственной, пожалуй, только детям и юродивым:
Попробуй переименуй:
Синицу, камень, свод небесный,
Еще ты дремлешь, друг прелестный,
Губ уголки, где стало тесно
Улыбке,
Имя неизвестной;
Попробуй переименуй
Слезу,
Но только честно.
Попробуй смерть назвать иначе,
И ты поймешь, что это значит.
Стихотворения Предеина аскетичны по форме. Большинство их не превышает двенадцати строк. Сжатое пространство стиха приводит к тому, что каждое слово содержательно укрупняется и уплотняется. Поэзия Предеина требует воздуха, чистого листа, остающегося за полем стихотворения, в образ его стихов непременно входит их зрительный облик и графическое оформление. Предеин также тяготеет к моностиху.
Последний раздел, представленный в книге, целиком состоит из моностихов и афоризмов. В некоторых моностихах Предеина смысл достигает такой плотности, что кажется достаточным прочитать только их, чтобы понять и поэзию Предеина, и его мировоззрение, например:
Тишина как молчание Бога.
Поэт, вслушивающийся в тишину, сделавший тишину своей музыкой, несомненно, продолжает традицию, заложенную Алексеем Решетовым, Майей Никулиной, Юрием Казариным… Эта традиция явлена в его отношении к поэтическому слову, в форме его стихотворений по объему «на вдох и выдох Бога», в той строгости, которая отличает его образность, лексику, синтаксис. При этом в его стихах есть присущая детям непосредственность и открытость взгляда, а также удивительно бережное, какое-то ласковое отношение к бытию. Только Николай Предеин мог бы написать:
Стрекоза на моей руке…
И пока она там,
Я, наверное,
Не сделаю ничего плохого.
Илья Федоров