Александр Гладков. Из дневниковых записей. 1971. — «Знамя», № 5, 6, 2015; Александр Гладков. Из дневниковых записей. 1972. — «Знамя», № 3, 4, 2016
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2016
Александр Гладков. Из
дневниковых записей. 1971. — «Знамя», № 5, 6, 2015.
Александр Гладков. Из
дневниковых записей. 1972. — «Знамя», № 3, 4, 2016.
Когда полвека или век спустя чудак-исследователь журнальной старины обложится подшивками за нынешние годы, он изумленно решит, что 14-ый, 15-ый и начало 16-го года прошли в нашем читающем сообществе исключительно под знаком А. Гладкова. Еще бы: начиная с января 14-го дневники Гладкова печатали «Нева» (в двух номерах), «Новый мир» (с перерывами в семи номерах), «Звезда» (в трех номерах), «Знамя» (с перерывами в четырех номерах). А вдобавок были единичные публикации в «Нашем наследии», в «Литературной учебе», на COLTA.RU, в тематических сборниках. И вот сейчас, в мае 16-го, когда я пишу эти строки, в «Журнальном зале» висит еще и загадочный номер «Ариона» № 5, 2016, состоящий из одних лишь дневниковых записей А. Гладкова — при том что поквартально выходящий «Арион» выпусков под цифрой «5» в самой своей природе не имеет. Это, конечно, забавная техническая накладка, но и символичный жест — «Дневники» Гладкова пошли размножаться в Сети как некий архивный вирус.
Но будущий исследователь, к сожалению, ошибется: массированная публикация «Дневников» Гладкова не наделала шума, не привлекла всеобщего внимания к персоне летописца. Впрочем, нельзя сказать¸ чтобы он был вовсе забыт. Гладков как автор трудов и воспоминаний о Мейерхольде, Пастернаке, Олеше давно занял свое место в неком почетном втором ряду. Другое дело Гладков-драматург. Мало кто сейчас помнит его пьесу «Давным-давно», даром, что она не сходила с афиш десятилетиями. Кто вспомнит о нем как о сценаристе фильмов «Зеленая карета» и «Невероятный Иеегудиил Хламида»? Впрочем, о Гладкове как сценаристе «Гусарской баллады», в поздние свои годы охотно вспоминал добрейший Эльдар Рязанов, не раз, вероятно, заставив тучного Александра Константиновича перевернуться в гробу…
Легенда о том, что в самой знаменитой гладковской пьесе «Давным-давно» нет ни одной гладковской строчки, родилась в Свердловске в 1942 году. Тогда Театр Красной армии, эвакуированный в столицу Урала, готовил пьесу к выпуску на свердловской сцене. Играл в пьесе и Юрий Шевкуненко, впоследствии ставший директором объединения на Мосфильме и запускавший в начале 60-х годов вместе с Рязановым «Гусарскую балладу», сделанную на основе пьесы «Давным-давно». Шевкуненко и поведал молодому режиссеру о том, как Гладков скрывался каждый раз, когда нужно было внести поправки в текст пьесы. Сперва автора заподозрили в лени, затем в подозрительном неумении вносить какие-либо поправки… А вот что Эльдар Рязанов рассказывал в своем интервью «Российской газете» почти полвека спустя (лишь повторяя то, что до этого говорил в своих неоднократно изданных воспоминаниях): «Я не поверил. Пошел знакомиться с Гладковым. Очаровательный человек, заядлый книжник, бедно живущий, на коленях брюк — пузыри. Он идею одобрил, обещал через полмесяца принести сценарий. И… исчез. Начинаю его искать. И узнаю, что весной 1940 года в Ленинской библиотеке заметили, что исчезают книги. Стали следить и увидели, как Гладков запихивал за ремень брюк редкую книжку. Гладков отсидел в тюрьме, а вышел весной 41-го года уже с пьесой «Давным-давно»».
На версию об украденном шедевре неведомого зека работало и то, что Гладков якобы ни до, ни после своей первой пьесы не писал стихами. На самом деле стихи в стол Гладков писал всю жизнь, да и первый вариант «Зеленой кареты» написан был стихотворным размером. Его действительно поймали на краже редких книг в Ленинке в 40-м году, но посажен он тогда не был (сел после войны, когда его «Давным-давно» шла уже по всей стране, и воровать ее было поздно). Э.А. Рязанов без труда мог бы узнать все это. Но порой так трудно расставаться с накопленным жизненным багажом, особенно если этот багаж чужой…
Впрочем, вокруг «Давным-давно» есть и более насыщенные сюжеты. И тут впору обратиться к дневниковым записям Гладкова. «Аля Цветаева (А.С. Эфрон) прочитала «Давным-давно» и нашла у меня влияние «Конца Казановы» М.И. Ц[ветаев]ой. Если б это было так, я только гордился бы, ведь «Конец Казановы» — моя любимейшая пьеса с начала 30-х годов» — записывает Гладков в ноябре 1960 года.
О своей любви к драматургии Цветаевой он не уставал говорить во всю жизнь. И столь же охотно признавался в нелюбви к «Запискам» кавалерист-девицы Надежды Дуровой («Немного в русской мемуаристике таких неточных и наполненных выдумками книг»). Он даже и не стал читать эти «Записки», положенные в основу его героической комедии, он «перелистал несколько страниц и бросил». Что не помешало ему проштудировать ее биографию и сообщить читателям своих «Воспоминаний»: «Конец жизни ее был печален. Она одиноко доживала свой век в Елабуге, носила и старухой мужское платье, курила трубку; когда выходила на улицу, ее дразнили мальчишки и бросали ей вслед разную дрянь». И вот он, драматургический поворот винта. Молодой автор надменно открещивается от указавшей золотую жилу вздорной старухи, сгинувшей в Елабуге, но берет во вдохновители Цветаеву, — и никто еще не знает, как скоро ехать ей в ту же Елабугу, прихватив с собой веревку, заботливо данную для бытовых нужд другим духовным спутником Гладкова — Борисом Пастернаком…
«Что удивляет в дневнике, так это интерес к совершенно разным, казалось бы, сторонам жизни и сама фиксация их у АКГ иногда в одном и том же перечислении, в рамках одного и того же абзаца», — справедливо замечает публикатор и комментатор Михаил Михеев, проделавший поистине колоссальную работу, явно еще не завершенную (Гладков вел дневники с отрочества и до кончины — почти полвека). Не возьмусь судить, насколько публикатор прав, полагая, что дневниковые записи Гладкова 70-х годов, появившееся сейчас в «Знамени», особенно насыщенны, но для историка не столько литературной, сколько общественной, цеховой, бытовой жизни эпохи зрелого социализма материал замечательный и необходимый.
Да, всё тут вместе, порой каким-то слипшимся клубком. Солженицын и личные обиды, диссиденты и новый полет американцев на Луну, самиздат и страсть покупать книги, стукачи и разлад с подругой жизни, еврейский вопрос и цены на молодой картофель… Но стоит немного размотать — и выстроятся отдельные линии, мотивы, сюжеты.
Вот 71-ый год, дружба с Трифоновым, точнее, начало ее конца.
17 янв. Сегодня утром звоню Юре [Трифонову] и иду к нему
поговорить о повести «Ребров и Ляля». Решил сказать ему все, что думаю,
откровенно. У него сейчас большой литературный успех (…) и
моя критика не должна бы травмировать. Он слушает меня внимательно, почти со всем соглашается, хотя немного и расстроен. Благодарит. (…)
18 янв. (…) Мне кажется, что вчера я
сделал доброе дело — если уговорил Юру основательно переделать повесть. Как
будто — уговорил, если он не передумает.
19 янв. (…)Интересно, что сегодня думает Юра о моей критике его
новой повести.(…) Я, конечно, третьего дня понимал,
что рискую поставить на карту нашу дружбу: иногда дружба лопается из-за более
мелких вещей (…)
Как в воду глядел. Полгода спустя запишет: Так я дружил с Юрой Трифоновым все последние годы, а сейчас совсем не хочется его видеть.
Но это потом, а сейчас, в январе, берет начало другая история:
Смутные слухи о разногласиях наверху. По одной, весьма туманной
версии, тройка: Мазуров, Полянский и Шелепин хотят
свалить Бр[ежнева]. Из этих трех мы что-то слышали только о Полянском
— друге Сафронова и Кочетова и тайном покровителе Швецова и «русситов».
Читая эти дневники, понимаешь, как верны оказываются порой слухи, которыми изо дня в день живет страна, лишенная достоверной информации. Вот фиксирует автор слух, что молодой актер Таганки Иван Дыховичный женится на дочери того самого члена политбюро Полянского. Слух оказался верным, подсказывают комментарии М. Михеева. Как, в общем, оказался и верным слух о дурных последствиях этой свадьбы для А. Галича: кто-то поставил кассету с его песнями, в комнату вошел всемогущий отец невесты, и Галич попал под раздачу.
Гладков, презирающий прислужников и без устали вычисляющий стукачей, далеко не в ладу и с «бунтарями», если те кажутся ему дутыми. Впрочем, главная претензия к тому же А. Галичу не в том, что он «тщеславный, соблазненный салонным успехом исполнитель», но в том, что «этот подлец зачитал у меня книгу — биографию Чайковского Н. Берберовой. Я могу простить ему скверные стихи, но то, что он зачитал у меня книгу, — не могу». Бойтесь гнева библиофилов!
Впрочем, слухи бывают и неточные: В США у Светланы Сталиной родился сын. Вот какие штуки выкидывает история: у Сталина будет внук — американский миллионер… Не сын, а дочь, подсказывает комментарий. И не от миллионера, а от архитектора.
Автору буквально всё интересно, всё хочется взять на карандаш — вот и залетают в его дневник всякие странные истории: 14 сент. 1972 (…) В Москве много говорят о странном убийстве одного музыканта (кажется, виолончелиста). Он сидел за педерастию, потом освободился и через некоторое время решил жениться. И вот, его нашли в его квартире убитым, с переломанными руками и ногами и отрезанным членом. Все гадают: кто убийцы? Или из клана гомосексуалистов («за измену»)? Или какие-то лагерные хвосты были за ним?
Кажется, в застойные годы в России виолончелисты нередко становятся героями дня: 1 нояб.1972 (…) Когда М. Ростропович возвращался из Вены, его на границе раздели до белья, ища писем Солженицыну. Он был так травмирован, что отменил концерт. (…)
И, странно, но виолончель словно бы притягивает сирийские мотивы: Еще сообщают, что СССР снабжает оружием Сирию. Потеряв опору в Египте, мы хотим опереться на Сирию и Ирак, но на кой хрен нам все это?
А если порой покажется, что автор более зол и желчен, нежели остроумен, то вот в знаменской публикации запись о Е.А. Кацевой, впоследствии долгие годы в «Знамени» и проработавшей: Однажды она рассказывала, что была где-то не то на приеме, не то на банкете и на нее внимательно смотрел Косыгин. Я сказал ей: — Вы должны были сказать ему: — Дайте народу свободу — и я ваша…
Напоследок надо признать, что наши журналы (скорей, конечно, невольно) перекормили читателя этим наваристым дневником. Нынче мало кто дочитает до середины архивных записей, разметавшихся по двум десяткам журнальных книжек. Но тем очевидней: нужно издавать толстый, под стать самому автору, том гладковских дневников. Есть библиотека журнала «Звезда» и библиотека журнала «Знамя», библиотека «Урала» и библиотека «Дружбы народов», а еще… — да кто не мечтал о своей книжной серии, пристегнутой к журнальной упряжке! Если когда-нибудь вдруг родится мегапроект сводной библиотеки толстых журналов, то «Дневники» Гладкова дадут, пожалуй, хороший повод для начинания, — даром что ли добрая половина журналов-толстяков столь щедро выделяла ему свои дефицитные страницы.