Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2016
Павел Чхартишвили (1948) — родился в Москве. Окончил Московский техникум автоматики и
телемеханики и исторический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Работал
механиком-прибористом, техником-конструктором,
статистиком, учителем истории. 40 лет работал в Государственном архиве РФ,
почётный работник этого архива. Печатался в журналах «Вопросы истории»,
«Преподавание истории в школе», «День и ночь», «Север». Живет в Москве. В
«Урале» печатается впервые.
Я помню сентябрь 1962 года: 150-летие кровавой Бородинской битвы,
премьера удалого и весёлого водевиля «Гусарская баллада». Классный руководитель
нашего восьмого «б» на специально заказанном автобусе прямо от школы повёз нас
на Бородинское поле. Когда ехали обратно, ребята духарились,
повеяло воздухом свободы, и автобус грянул:
Вы слышите: грохочут сапоги,
И птицы ошалелые летят,
И женщины глядят из-под руки —
Вы поняли, куда они глядят.
Учитель метался по проходу:
— Прекратить!
А мы допели. И я начал новую:
…Исчезнут все семейные заботы.
Не надо ни зарплаты, ни работы…
Маму вызвали в школу. Вернувшись, она спросила:
— Ты пел гадкие песни?
— Я пел «Песню американского солдата».
Меня оставили в покое. Булата Шалвовича — вряд ли.
1
А теперь перейдём к нашему повествованию. Его главный герой — Олег
Владиславович Кудряков. Но сначала о его дедушке. Весной 1941-го Савелий
Данилович Кудряков был заместителем наркома орудий и миномётов Банникова. НКВД
забрал и наркома, и всех заместителей. Но в июле того же года им вдруг вернули
форму, документы и награды, привезли в Кремль, усадили в приёмной Сталина.
Вождь вышел к ним и сказал:
— Извините, товарищи, мы ошиблись.
После этого Савелий Данилович четыре года мотался по «ящикам», спал по
пять часов. А через пятнадцать лет после Победы стал персональным пенсионером
союзного значения, получал к 1 Мая и 7 Ноября по госцене
двух цыплят: по линии военкомата и по партийной линии. Ну
так вот. Его внук Олег родился как раз 7 сентября 1962 года, в юбилей Бородина.
Это наложило отпечаток на его дни рождения и интересы. Дед обожал внука, Олег
обожал дедушку. Летом 1974 года Савелий Данилович повёз внука в Кишинёв.
Поселились в гостинице Молдавского республиканского потребсоюза. Пошли гулять. Олег увидел в киоске книгу
«Кутузов».
— Дедуля, купи.
Но продавец объяснил, что книга на кириллице, но на молдавском языке.
Сходили в музей Пушкина. Там было ещё три посетителя. Потом в музей
Котовского и Лазо. В этот день туда не привели ни солдат, ни пионеров. Старушка
смотрительница обрадовалась, что кто-то пришёл, ходила за генералом из зала в
зал и зажигала ему свет. Савелий Данилович дисциплинированно изучил экспозицию,
ничего не упустил. Потом выдал внуку рубль на разгул и ушёл в гостиницу
отдохнуть. Олег отправился прожигать жизнь. Увидел киноафишу: «Шинель».
Подумал: про войну. Купил билет, послонялся полчаса и
явился смотреть интересное кино. Тётя в дверях его огорчила:
— Мальчик! Кроме тебя, никто не купил билет.
Ему вернули двадцать копеек.
Прошло ещё шесть лет. Олег получил аттестат зрелости и решил поступать на
исторический факультет. Дед сказал:
— Что это за профессия: историк? Я понимаю: быть инженером и знать
историю. Охота тебе пять лет враньё изучать?
— Так уж все и врут, — усомнился внук.
Его мать работала в бухгалтерии. Она, естественно, знала, что сын
увлекается 1812 годом. Только посетовала:
— Никто не хочет быть бухгалтером.
В итоге Олег поступил учиться на инженера-электрика. Вечеринки,
дискотеки. Стройотряд. Разбирали сгоревший коровник. У девушки взгляд
улыбчивый, с неразгаданной грустинкой. Радость в сердце. Ночь. Небо светлеет
тихо-тихо. Всё, чего хотелось, всё, что произошло, — в первых рассветных
бликах, в музыке, лившейся с неба. Получил диплом, распределили в НИИ. В
девяносто пятом году познакомился в гостях с Ксенией. Она подожгла его жизнь,
как поджигают газ. Только не потуши, Ксюша. Не потушила. Женился, усыновил её
шестилетнего Илюшу. До появления Олега Владиславовича Илюше было очень хорошо.
Но когда в его с мамой жизнь ворвался этот неизвестно зачем понадобившийся
дядя, ребёнок не принял его своим детским сердечком. Родного отца мальчик не
знал. Но отчим не мог заменить отца, отчим не был родным, это был чужак.
Впрочем, Олег Владиславович ни разу не обидел пасынка. В установленный природой
срок после свадьбы появилась на свет Лиза, сестрёнка Илюши.
Страна пережила дефолт и две чеченские войны. Олег Владиславович помнил
из курса политэкономии о необходимости планирования с резервами, и это помогало
(не всегда) семье сводить концы с концами. Не забыл он и о спирали, по которой,
как учил незнакомый с марксизмом немец Гегель, развивается общество. Олег
Владиславович сказал Ксении: сначала у нас был тезис — социализм, теперь
наступил антитезис — капитализм, ну а после будет синтез — социалистический
капитализм, который вберёт в себя всё лучшее из того и другого. Жена уточнила:
или всё худшее.
Дети росли. Ксюша любила их и мужа, которого не волновали другие женщины.
Как-то, собираясь на работу, Олег Владиславович услышал по радио, кто-то читал:
…Моя жизнь не была пустой,
Но была обделённой лаской.
Он не понял: как не была пустой? без любви? Его переполняла любовь. Уже
двенадцать лет каждый вечер он нёсся к Ксюше. Она была уютом, она была теплом,
от которого таяли стрессы и неприятности.
Ради нее:
И стоило жить,
И работать стоило.
Это уже другой поэт, какой — он не помнил.
Кудрякова увлекала электроника, а также генерал-фельдмаршал, князь Михаил
Богданович Барклай де Толли. Олег Владиславович собирал всё, что мог, о Барклае
и вырос в уникального специалиста. У него взяли интервью «Московская газета» и
канал «Двуглавый орёл». Он отредактировал монографию доктора исторических наук
и выступил с трибуны конференции перед доцентами и профессорами. А вечерком
любил посмотреть по телику что-нибудь историческое. Как-то передавали спектакль
«Гамлет» знаменитого Театра на Солянке. Кудряков уселся в кресло. Гильденстерн во фраке музицировал на флейте. Гертруда и
Офелия резались в карты, попивая «Шате-кардюс».
Приехавшие бродячие футболисты играли на сцене со сборной Эльсинора,
тренером которой был Горацио, а вратарём его друг Принц Датский, отразивший
пенальти. По совету канцлера Полония король Клавдий сменил
шикарную гамбургскую рессорную карету на скромную отечественную и заставил
высших обитателей замка Кронберг поступить так же,
после чего Гамлет сказал Розенкранцу, что Дания —
тюрьма. Тот ответил: «Совершенная правда,
милорд». Но для принца был луч света в тёмном королевстве: Офелия с прекрасной
белой грудью. Свои вздохи он заключил в стихотворение и послал в «Молодой копенгагенец», который послушно напечатал его на первой
странице. Гамлет подарил экземпляр идолу своей души, а также матери, Горацио, Лаэрту, Фортинбрасу, Вольтиманду, Корнелию, офицерам Бернардо и Марцеллу и солдату Франсиско. Тем временем призрак Гамлетова отца рассказал принцу, что канцлер представил
Клавдию проект королевского указа о домашнем аресте двух Могильщиков за участие
в пикете против повышения пенсионного возраста. По просьбе принца Клавдий
отправил слишком инициативного Полония на корабле в Англию с длительным рабочим
визитом. В Лондоне тот выбрал свободу и стал невозвращенцем. Офелия поплакала,
но не утопилась. В эпилоге она целовалась с Гамлетом, принц и Лаэрт пили брудершафт. Ничего, подытожил Олег
Владиславович, но лучше бы про войну с Наполеоном, можно в том же стиле.
В общем, текла обычная жизнь. Всё у Кудряковых шло относительно неплохо,
во всяком случае, бывает намного хуже. Супруги были счастливы. Ксения
Игнатьевна мечтала, чтобы Илюша опять был маленьким. И тут тихий домашний мир
был потревожен листком бумаги — повесткой Илье из военкомата.
2
Олегу Владиславовичу не довелось служить в армии из-за плоскостопия. Он
со школьных лет вкладывал в обувь супинаторы. Отчим произнёс наставление
пасынку:
— Станешь российским солдатом, повидаешь другие края, найдёшь друзей,
возмужаешь.
Ксения Игнатьевна не воодушевилась открывшимися перспективами:
— Потеряет время и научится материться.
Олег Владиславович промолчал. Он не переносил нецензурную брань. А Илья
сказал:
— Мне всё равно. Служить так служить. Соньку
жалко. Расстроится.
Соню семь лет назад привели в школу, в которой учился в пятом классе
Илья, её посадили рядом с ним. Они изредка ссорились, и Илья говорил соседке:
— Кукла!
— Дурак, — отвечала девочка.
— Кукла! — повторял Илья и закономерно получал снова:
— Дурак!
В восьмом классе Илья наконец заметил, что Соня
не кукла, а симпатичная девчонка; симпатичная девчонка, в свою очередь,
обнаружила, что мальчик не глуп и с ним весело. Если от любви до ненависти один
шаг, то от ненависти до дружбы, а там и до первого в жизни чувства расстояние в
детстве ещё короче.
Олег Владиславович видел, что дело у пасынка идёт к слишком ранней
женитьбе. Соня была хорошей девочкой, но всему своё время. Сам он женился, как
легко можно подсчитать, в тридцать три года. Олег Владиславович теперь
надеялся, что во время предстоящей разлуки Илья и Соня «проверят свои чувства»
(хотя чувствам было уже года три, ну, два). С этой мыслью он поехал на работу.
Он по-прежнему работал в том НИИ, но уже главным научным сотрудником. Начальником
отдела последние полтора года был доктор технических наук Павел Родионович Мантейфель. Вскоре после его назначения личный состав
повторял считалку, придуманную ведущим научным сотрудником Львом Сосниным:
Вышел Пашка из отдела.
Как текучка надоела!
Буду резать, буду бить,
Только не руководить.
Мантейфелю понравилось, он даже похвалился директору института
Иллариону Евдокимовичу Супонину,
а когда узнал, кто автор, сказал в коридоре Льву, что без ответа
тот не останется. Впрочем, репрессий не последовало, и Соснин, слегка
побаиваясь, терпеливо ждал обещанного ответа.
Однажды Соснин дал Олегу Владиславовичу новеллу Бальзака «Полковник
Шабер». Этот французский полковник был тяжело ранен в сражении с нашими при Прейсиш-Эйлау в 1807
году. Через полгода Лев спросил:
— Когда же ты прочитаешь?
— Не хочу забивать голову художественной литературой.
— Ладно, не забивай. Отдай книжку.
— Нет. Я прочитаю.
Прошёл ещё месяц. Наконец Кудряков вернул новеллу, сказав:
— Там вранья! Не мог полковник быть графом
Империи.
— Плохая книжка, ничего про Барклая, — съязвил Соснин. Спросил:
— Барклай участвовал в этом сражении?
— Да, в звании генерал-майора, и был ранен пулей в правую руку с
переломом кости.
Тогда увлекательную беседу, шедшую, как всегда, в рабочее время, прервал
вошедший зануда Мантейфель,
который опять стал звать Олега Владиславовича в аспирантуру. Кудрякову было
некогда, да и лень сдавать разные там минимумы. Если бы только диссертацию
написать — другое дело.
Вспоминая это, Олег Владиславович подошёл к проходной. У вертушки сидела
новенькая девушка-милиционер. Перед ней висело объявление «Предъявляйте пропуск
в развёрнутом виде». Кудряков почувствовал себя молодым и остроумным.
— Предъявляю пропуск в развёрнутом виде.
— Хорошо, — ответила страж порядка без тени улыбки.
Кудряков посмотрел на висевшее перед ней ещё одно объявление:
«Разыскивается», с чьей-то фоторожей.
— Девушка, вы всех сличаете?
— Всех, — сказала она, уже с ноткой раздражения.
Но Олег Владиславович нотки не заметил. Его несло.
— А я похож?
— Похожи. Вы задержаны.
Мать честная! Шутит девка или решила проучить
старого козла? Идти дальше не решался. Стоять было глупо. Медленно двинулся.
Обошлось. Не пальнула в спину.
В лаборатории мигали индикаторы, болтали коллеги, настроение у всех было
повышенное. Лаборатория завершила важную разработку, на которую ушло четыре
года. Электронное устройство успешно выдержало испытания. Завтра все, и в
первую очередь заведующая лабораторией тридцатилетняя Ассоль
Гаджиева, должны были получить внушительную премию, что было весьма кстати, так
как все, кроме, пожалуй, восемнадцатилетнего лаборанта Чижикова,
жили от получки до получки. Лев Соснин и младший научный сотрудник Марина Конюшкина не любили заведующую. Лев считал, что Ассоль слишком воображает, защитившись, хотя в институте,
куда ни плюнь, попадёшь в кандидата, а если повезёт, то и в доктора. Конюшкина же злилась, что заведующая её
не повысила, когда была такая возможность. Кроме того, Марина недолюбливала
«чёрных», и это возмущало Кудрякова. К тому же, по его мнению, с работой Ассоль справлялась, а недостатки есть у всех. Гаджиева
однажды наедине с Олегом Владиславовичем посетовала на такое отношение к себе.
Кудряков постарался её успокоить:
— На радио был Гайдар. Ведущая ему: «Егор Тимурович! А вас не любят». Гайдар:
«Народ не обязан любить своих правителей».
Ассоль тогда рассмеялась.
Олег Владиславович никогда не спорил с ней. Он предпочитал кивать и
делать по-своему.
Только он начал работать, помешал Соснин:
— Олег! Давно хочу спросить. Почему ты выбрал такого неинтересного
полководца? Занимался бы Багратионом.
Кудряков в ответ пошёл с козырей:
— Почитай Пушкина.
Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?
— Да просто Багратион не укладывался в строчку, — сказал Лев, — и
Александр Сергеич написал Барклай.
— Точно. Пушкин был графоманом. Он вписывал в строку не того, кого считал
нужным, а того, кто подошёл по размеру. В 1812 году России повезло, что 1-й
Западной армией командовал Барклай с его холодным рассудком. Избегая гибельной
преждевременной генеральной баталии, он с боями вывел свою армию из-под удара
почти полумиллионной вторгшейся орды. Две русские армии соединились, и теперь
было что противопоставить Наполеону. Князь Пётр Иванович Багратион был окружён
заслуженной прижизненной и посмертной славой. Князь Михаил Богданович Барклай
де Толли за свою жизнь сделал не меньше, но вместо славы наглотался клеветы.
Его оскорбил великий князь, офицеры ругали Барклая, простой народ его высмеивал
и даже (был случай) бросал в него камни. Тебе достаточно?
Соснину было достаточно. Во всемирной истории его волновал один вопрос. В
шестом классе училка упомянула Королевство обеих
Сицилий, и он до сих пор, а ему было уже сорок, не мог понять, откуда взялась
вторая Сицилия. Впрочем, важнее Сицилии было, сколько он завтра получит. Но
абсолютно равнодушным к истории он не был. Увлекался политикой и неплохо
рисовал. Работал дома над двумя картинами: «Запорожцы пишут письмо В.В.
Жириновскому» и «Иван Грозный убивает председателя центральной избирательной
комиссии».
Вошла Конюшкина:
— Что за учреждение! Воды в туалете не бывает!
— Зачем ты говоришь неправду? — откликнулся Соснин. — Вода в туалете
бывает.
Он поработал полчаса, и лицо его озарилось идеей:
— Товарищи! Давайте выступим с инициативой: передать всю сумму нашей
премии братскому кубинскому народу. Гаджиева лопнет от злости.
— Вообще-то мне деньги нужны, — сказала Конюшкина.
— Но ради того, чтобы нагадить Ассольке,
я согласна.
Олег Владиславович, в духе своего любимого полководца, проявил
осторожность. Ему было жалко Гаджиеву и свою премию. Он воздержался от реплики.
А Лев добавил:
— Ассоль председатель профкома института. Не
сможет отказаться.
Мнение Филиппа Чижикова можно было не
спрашивать, его сытый животик тесно облегала майка с портретом Эрнесто Че
Гевары. Затаили дыхание. И вот Гаджиева вошла. Марина ей сразу всё выложила. Ассоль побледнела. Огляделась. Остановила взгляд на
распираемом пузом Чижикова
портрете команданте Че:
— Чижик! Это, наверное, ты придумал по молодости лет?
Соснин храбро заявил:
— Филька ни при чём. Предложение моё и общее. Куба си, янки но! Венсеремос!
Заведующей стало ясно, что бунт на корабле закончится ничем, никто от
денег не откажется (так впоследствии и получилось).
— Ладно, янки, давайте работать. Олег Владиславович! Опять у вас на столе
«Народное ополчение в 1812 году». Мне уже Кутузов стал родным. Ну сколько можно?
Она уже полусерьёзно предлагала Павлу Родионовичу выгнать Кудрякова года
на два из института с сохранением содержания, чтобы тот мог
наконец написать книгу о Барклае, успокоиться и, как сказано в «Служебном
романе» Эльдара Рязанова, вернуться в коллектив, в работу. Олег Владиславович
виновато спрятал «Народное ополчение». Он знал, что заведующая в нём души не
чает. Кудряков тащил на себе часть руководящей работы в лаборатории, стал
неофициальным заместителем Гаджиевой, которая иногда убегала в профком.
Работали. Без отвращения к делу и без наслаждения трудом. Меньше всех
проявлял энтузиазм Чижиков. Все понимали: ему просто надо было где-то просидеть
до армии. Марина сказала:
— Филипп! Ты почему не горишь на работе? Надо, чтобы к тебе только спичку
поднесли — и ты бы сразу вспыхивал.
— Есенина читали? — лениво парировал Чижиков. — Кто сгорел, того не
подожжёшь.
— Это он про любовь сказал, — восхищённо возразила Марина.
А Кудряков спросил:
— Филя! Ты где сгорел?
Чижиков не ответил. Он чистил апельсин. Ещё один защитник Родины, подумал
Олег Владиславович. А Илью разлучат с семьёй и Соней.
Лев в курилке думал о том, что всю жизнь он выглядит моложе своих лет. В
молодости это огорчало, женщины называли мальчиком. А теперь приятно, когда
дают тридцать пять. Вернулся в лабораторию, и Конюшкина
сообщила ему, какой Чижиков остроумный. Соснин смотрел на Марину. Ведь неплохая
баба, но от неё не веет лаской. А ему не хватало этой её ласки, да просто
улыбки, в конце концов.
Марина, поговори, поговори со мной…
Подошёл к Кудрякову:
— Олег! Ты знаешь о Барклае всё. Даже то, чего он сам о себе не знал.
Пора занести эти знания на бумагу. Говорю тебе это в двадцатый раз. Ты сказал,
что в этом году 250-летие твоего героя. И опять ты ничего не пишешь. Бог тебе
не простит. Ты не попадёшь в рай.
Соснин повернулся к своему столу, на котором лежал чертёж начатой им
электрической схемы. Смотрел, смотрел на схему и вдруг вспомнил, что с ним было
в этот день ровно семнадцать лет назад. Бродили с Тоней по Львову. Жовтень. Замковая гора, площадь Рынок. Подсели в кафе к
молодой паре. Тоня сказала:
— Какое вкусное мороженое.
Дивчина поправила:
— Це
не морозиво, а збитi
вершки.
Хлопец перевёл:
— Это не мороженое, а взбитые сливки.
Из динамика неслась народная песня:
Хто з любовью не знаеться,
Той горя не знае.
Песня как раз про его, Льва, жизнь. Двенадцать лет назад пришёл к Тоне,
бывшей жене: соскучился по дочке. Принёс мандарины. Бывшая тёща встряла:
— Эллочке нельзя мандарины.
— Вас не спрашивают, — вежливо ответил он.
Начался скандал. Лев тогда подумал, что Бог дарит женщинам жизнь, но не
всех их наделяет умом, и дуры отравляют существование
остальным людям. Он сказал тёще:
— Это ты разрушила семью.
Тоня молчала, потому что это была правда. Он смотрел на Тоню. Она была
раньше таким цветочком — он обалдевал, и вот родила,
прошли годы, она осталась привлекательной, но свежесть ушла. На себя посмотри,
подумал он о себе. А тёща продолжала говорить обидные слова. Ему захотелось
зарезать тёщу и сесть в тюрьму. Он поцеловал дочку и ушёл.
Соснин занялся электрической схемой. Конюшкина
подбирала по справочнику подходящий кабель. Чижиков принёс электромотор и
подключал его.
Кудряков смотрел на дрожащие импульсы, светящиеся на экране осциллографа.
Ему вспомнилось стихотворение без подписи в альбоме московской красавицы
графини Е.В. Апраксиной, урождённой княжны Голицыной:
В 1811 году
В Европе властвует кумир.
Непрочен и не долог мир.
Ну что ж. Российские сердца
Готовы биться до конца
И все невзгоды перенесть.
Храним страны Российской честь.
Война одну оставит страсть:
В Святом бою за Веру пасть.
Небесный Марс поможет нам,
И иноземным племенам
Их участь будет не мила.
То будут славные дела.
На экране осциллографа ему на секунду почудился таинственный профиль
благородного прибалтийского немца шотландского происхождения. Занялся работой.
Конюшкина закрыла справочник и спросила:
— Филипп! У тебя девушка есть?
У Чижикова ещё не было подружки, и он стыдился
этого, как ему казалось, своего недостатка.
— У кого её нет, — уклончиво ответил он
— У меня вот нет, — сказал Лев.
— У тебя по другой причине, — подключился Олег Владиславович. — Тебе
скоро на пенсию.
Соснин принадлежал к людям, которые скорее простят совершённую по
отношению к ним подлость, чем насмешку. Но сейчас шутка не была злой.
Илья на бульваре поджидал Соню такой, какой она была всегда: вся живая, в
глазах искрятся огоньки, по лицу пробегает ироничная улыбка. Пришла другая.
— Соня, помнишь, в старой песне девушки поют: «Вы служите, мы вас
подождём». Я бы спел им: «Лучше вы служите, а мы вас подождём».
Соня не улыбнулась. Спросила:
— На юг?
— Не говорят.
Бульвар переходил в парк, принявший их в свои объятия. Ветер свистел
звонкую песню о загулявшей, как в последний раз на свете, осени, которая щедро
сыпала золото, словно желая пустить по ветру всё своё богатство. Они ступали по
жёлтым и красным листьям, целовались. Потом пошли назад.
— Ты не очень огорчён, что расстаёмся.
— Дурочка. Что же делать, если закон. Ты же знаешь, что я ничто без тебя,
знаешь, как ты мне нужна. Я не смогу никому на свете это сказать, только тебе.
Ты одна на свете такая.
Навстречу текла толпа. Соня подумала: как печален город, кажется, что в нём
всем себя жаль. Закат горел над бульваром, уверяя юношу и девушку, что все
печали не в счёт, в счёт один листопад.
3
Кудряков-старший приехал с работы. Детей дома не было. Лиза ещё не
вернулась от подружки, Илья где-то гулял с Соней. Ксения Игнатьевна налила мужу
горячего борща со сметаной. Он глотнул и зажмурился от удовольствия. Подумал:
вряд ли Илью в армии будут так кормить. Жена сказала:
— Олежка, милый, надо что-то делать.
— Ты о чём?
— Сам знаешь о чём. Надо дать взятку.
— Ты что? Чтобы я…
— Да, ты. Появится опять «горячая точка». Ты же не хочешь, чтобы Илье
ноги оторвало.
Он слушал и только моргал. Потом выдавил из себя:
— Нет. Не могу.
— Ты что, не любишь Илюшу?
— Люблю.
— Нет, кажется, ты его не любишь. Ты знаешь, что такое «груз двести».
Знаешь — и не хочешь спасти мальчика.
— Боже мой, что ты говоришь, Ксюша.
— Если с Ильёй что-то случится… я не смогу с тобой жить.
Он не знал, что ответить. Как будто на несколько секунд лишился речи.
— Да если бы даже я согласился, где бы мы взяли такие деньжищи? Ты
представляешь, сколько сдерут?
— У тебя завтра премия.
Пришла Лиза, за ней Илья. Включили КВН. Капитан команды «Ленивые
вареники» подошёл к микрофону. Ведущий:
— Как возникло понятие «посёлок городского типа»? Десять секунд.
— Был посёлок сельского типа. В нём жили сельские жители. Но приехал и
поселился мужчина из города, построил себе дом. Местные жители говорили: «Этот
тип из города, этот тип городской». И вскоре посёлок стали называть «посёлок
городского типа».
Оглушительный свист болельщиков команды «Неподкупные историки».
Аплодисменты болельщиков «Ленивых вареников». Олег Владиславович подумал: чего
смешного? «Неподкупные историки» запели хором на мотив известного советского
молебна:
Мы за партией идём,
Славя Родину делами.
И на всём пути большом
В экономике цунами.
Когда Кудряков-старший наконец улёгся в постель,
вспомнил, как они с Ксюшей и шестилетним Ильёй пошли в гости к знакомым на день
рождения сына этих знакомых. Ксюша купила красивый грузовичок-фургон, наполнила
его кузов орешками, и Илья подарил игрушку тому мальчику. Дети сели играть.
Когда настало время уходить, Илья никак не мог расстаться с грузовичком, хотел
унести его с собой, кричал. Дома у Ильи была игрушечная свинья. Илья называл её
девкой. Каждый вечер, укладывая сына спать, Ксюша
говорила:
— Ну, бери свою девку и ложись.
Ещё вспомнил, как сказал пасынку, что у него сестричка. Они с женой
опасались, что Илья будет ревновать: всё внимание — маленькой. Так и случилось.
Но Илья подрос и потеплел к сестрёнке. И Олег Владиславович с годами прирос
сердцем к мальчику, который, Кудряков знал, был благодарен отчиму, но не любил
его. Любовь не благодарность, любят не за что-то, любят просто так. Любовь
возникает или не возникает, и ни один мудрец не объяснил почему.
Кудряков-старший закрыл глаза, а мысли всё приходили,
потом их поток ослаб, и он погрузился в небытие, улетел куда-то к Млечному Пути
и дальше, дальше, и вот уже время понеслось обратно, и вокруг был уже не 2007
год, а страшный 1812-й, и он приехал 18 июля в городок Поречье, где
располагалась главная квартира 1-й Западной армии. Разыскал в штабе поручика
лейб-гвардии Семёновского полка Константина Матвеевича Ламсдорфа — адъютанта военного министра, главнокомандующего
1-й Западной армией, генерала от инфантерии Михаила Богдановича Барклая де
Толли. Долго упрашивал поручика устроить ему аудиенцию у главнокомандующего. В
конце концов адъютант сдался и подвёл Олега
Владиславовича к двери, за которой сидели трое военных: Барклай,
генерал-провиантмейстер Николай Осипович Лаба и полковник артиллерии Тишин. Ламсдорф доложил:
— Ваше высокопревосходительство! Помещик Рославльского
уезда, Смоленской губернии, отставной штабс-капитан Кудряков просит две минуты
по важному личному делу.
— Какое личное… Ну хорошо. Господа, я прошу,
оставьте нас ненадолго.
Лаба и Тишин вышли. Барклай — помещику
Кудрякову:
— Присаживайтесь. Пожалуйста, коротко.
— Ваше высокопревосходительство! Ваш племянник молод. Он участвует в
сражениях этой войны. Хотели бы вы избавить его от опасности?
— Странный вопрос. Почему вы спрашиваете?
— Моему пасынку восемнадцать. Жена умоляет уберечь его. А спрашиваю вас,
потому что вы для меня высший авторитет.
— Я мог бы что-то сделать для Андрея при условии, что это не было бы
связано с нарушением чести и закона. Но Андрей не нуждается, чтобы я это
«что-то» делал. Он хочет защищать Отечество.
— Тогда я буду говорить не о войне с Бонапартом. Возьмём обычный
конфликт, какие бывают на границах большой страны. Разве трудно понять отчима,
который готов дать взятку, чтобы спасти любимого ребёнка?
— Как ваше имя-отчество?
— Олег Владиславович.
— А супруги?
— Ксения Игнатьевна.
— Олег Владиславович, мне пятьдесят четыре. Видимо, я старше вас. Ваше
внезапное вторжение, ваша откровенность… В таких
случаях говорят: повинную голову меч не сечёт. Должен сказать вам следующее, и
передайте Ксении Игнатьевне. Ребёнка на войну не возьмут. А если его берут,
значит, он уже не ребёнок. Что же касается взятки, то я бы не дал и не взял. Я
русский генерал, а не мошенник. Вы же поступайте так, как позволяет вам ваша
совесть. Извините, у нас очень много дел. Прощайте.
Кудряков вышел. Провиантмейстер Лаба зашёл к главнокомандующему, за ним
Тишин, плотно закрывший за собой дверь. Олег Владиславович подошёл к
Константину Матвеевичу, которому предстояло быть убитым 26 августа при
Бородине. Это знал только помещик Кудряков. Он поблагодарил Ламсдорфа,
адъютант кивнул. В коляску к Олегу Владиславовичу напросился командир 1-го
егерского полка полковник Карпенков, ехавший в свой
полк. В дороге он спросил:
— Слышали историю с Тишиным?
— Я видел его в штабе, — ответил Кудряков. — А что за история?
— Он был послан из Поречья за парком лошадей и едва спасся от французов
бегством.
Армия отходила к Смоленску.
Они доехали до полка Моисея Ивановича. Полковник сказал:
— Устали мои солдаты. Устали отступать по приказу немца.
Помещик Кудряков читал в детстве замечательный рассказ Рэя Брэдбери и помнил, что, попав
в прошлое, там нельзя ничего трогать и менять. Он не стал возражать Карпенкову. Полковник простился и вылез из коляски. Олег
Владиславович продолжил путь один. Пехота сторонилась и давала проехать. Ни эти
солдаты, ни их командир Моисей Иванович Карпенков, ни
жители ещё не разрушенного французами Смоленска — никто не знал, что будет
дальше. Никто, кроме помещика Кудрякова. Да и он знал это только отчасти.
Утром диктор сказал по радио, что ещё в древние времена умные люди
понимали: ничего нового на свете не бывает. После чего начал читать новости.
Олег Владиславович подумал, что лучше бы погоду сообщали в начале новостей, тогда
можно было бы не слушать остальное. Он взял с собой на работу деньги. Решение
ещё не принял.
…Как позволяет вам ваша совесть…
Перед обедом дали премию. Ведущий научный сотрудник Соснин получил
столько же, сколько главный научный сотрудник Кудряков: вот и ответил Мантейфель. Никто в лаборатории не был обижен. Павел
Родионович пришёл, всем, от Гаджиевой до Чижикова,
пожал руку, поблагодарил от себя и от имени Иллариона Евдокимовича.
Решения ещё не было.
…Как позволяет вам ваша совесть…
Кудряков отпросился у Гаджиевой. Доехал. Не знал, к кому обратиться.
Потом кого-то нашёл, тот его куда-то отвёл, там его выслушали, возмутились, он
испугался, его успокоили, снова куда-то водили, затем отпустили. Он приплёлся домой. Жена плакала. Они обнялись. Ему было тошно.
Их буквально раздели, выпотрошили.
Когда проклятый день закончился, Олег Владиславович выпил успокаивающий
травяной настой. Снилось, что он в супермаркете набрал полную тележку и, забыв
заплатить, покатил её на выход. Охранника не было на месте, никто не преградил
ему путь. Он стал перекладывать покупки в сумку и услышал:
— Предъявите чек, пожалуйста.
Стал объяснять, что забыл заплатить, сейчас заплатит, показал деньги в
кошельке. Администратор — крупная красивая брюнетка с ярко накрашенными губами
— вызвала милицию. Его увезли в райотдел. И там тоже никто не верил, что он не
вор.
Как завтракал, как ехал в институт, чем занимался в лаборатории, что
механически отвечал на вопросы коллег — всё это он потом вспоминал с трудом.
Дождался вечера, вернулся домой. Илья сообщил:
— Пап, у меня обнаружили… как её… железодефицитную анемию.
— Что за анемия?
— Недостаток железа в крови. Надо есть говяжий язык.
— Это поможет?
— Наверное. Не знаю. Ну что ж, не служить так не
служить. Вот Сонька обрадуется!
Кудряков-старший долго смотрел ТВ, не слушая звука. В постели думал:
какое счастье владеть телом Ксюши, трогать его, прижиматься к нему! Бережно
повернул жену и с упоением исполнил супружеские обязанности. Потом спал хорошо,
без сновидений. Когда утром открыл глаза, уже не было тошно. Побрился в ванной.
Вода была ледяная. Горячую отключили из-за аварии.
4
Парк был уже почти голый, обнажились чёрные ветви деревьев. Было сумрачно
и очень далеко до весны. Люди заклеивали окна. Хотя в домах давно топили,
жильцы побогаче включали электрические обогреватели,
рискуя спалить квартиру. Город замер в ожидании зимы. По дороге на работу
Кудряков вспомнил из школьной программы — то ли Лермонтов, то ли Некрасов:
…приближалась
Довольно скучная пора:
Стоял ноябрь уж у двора.
Ещё вспомнил: Барклай сказал о себе, что он не мошенник. Но и я не
мошенник. Я не мог поступить иначе.
Ассоль явилась в лабораторию в роскошной норковой шубе, длинной,
купленной вчера в рыночном центре. Женщина была абсолютно счастлива.
— Торговка — китаянка из Харбина. Я ей: «Там раньше жило много русских».
Она: «И ситяс».
В обед сели провожать Чижикова в армию. Вскоре
Лев уже обнимал Конюшкину. Сказал:
— Олег! Ты слышал, что тебя хотят сделать замзавом?
Гаджиева сидела с каменным лицом.
— Нет, — ответил Олег Владиславович. — Не слышал.
— И я не слышал, — невозмутимо продолжил Соснин.
Ассоль прыснула, Марина и Филипп засмеялись.
— Тебе для цирка репризы писать, — похвалил Кудряков.
Он налил себе одному и выпил. Обижаться не стал. Они со Львом за
шестнадцать лет пуд соли не съели, но выпили бочку бесплатного спирта. В своей
жизни Олег Владиславович получил не так уж мало тепла, но всё равно сейчас ему
было комфортно. Заглянул Мантейфель. Гаджиева вышла к
нему в коридор. Конюшкина сказала:
— Я бы всех нерусских гнала из Москвы поганой
метлой.
— Расистка, — определил Кудряков.
— Со мной согласны почти все, — возразила Марина.
Соснин и Чижиков молчали. Потом Лев спросил:
— Филипп, тебя в какие войска?
— В мотострелки.
Соснин допил из фужера и продекламировал:
Хорошо служить солдату.
Утром бросил в цель гранату.
Днём прилёг назло комбату
И читает Кавабату.
Вошла Ассоль. Конюшкина
сказала:
— Вот так и служи, Филя.
А Гаджиева его поцеловала.
За час до конца рабочего дня Олег Владиславович опять отпросился.
Заведующая тяжело вздохнула и отпустила. Ему надо было на заседание
историко-патриотического общества «Барклай де Толли». Оно включало сорок восемь
человек, по-хорошему чокнутых. Сегодня вечером
Кудряков читал доклад о намерении Барклая после соединения 1-й и 2-й Западных
армий и потери Смоленска дать наконец генеральное
сражение.
Поздним осенним рассветом у клуба имени 30-летия Октября играл небольшой
оркестр. Чижиков пришёл с мамой, папой, двумя бабушками и двумя дедушками. На
Филиппе было новое пальто и меховой картуз. Мамин отец сказал:
— Сейчас хорошо служить. А я служил три года.
— Я четыре, — заметил отец папы.
— Так то на флоте.
Призывники в дешёвой одежде, навеселе, плясали под гармошку. Многие
пришли с девушками. Майор велел заходить в автобусы. Родные целовали Филиппа,
вручили ему сумку с едой. Он первым залез в автобус, втащил сумку, сел на
лучшее место и махал рукой.
Илья и Соня поженились. Вечером 31 декабря Олег Владиславович за столом
любовался молодыми. Лиза налегала на кока-колу. Ксения Игнатьевна подкладывала
мужу томаты в собственном соку. Он встал и пошёл на боковую.
Жена сказала:
— Чего так рано?
— Если один месяц сменяется другим, на смену одному году приходит другой,
то почему из-за этого надо не спать? — ответил муж.
— Логично, — согласилась Соня.
Был сон, внезапный, как инфаркт. Летним вечером 1942 года Олег
Владиславович и генерал-майор Савелий Данилович Кудряков вышли из проходной.
Дед сказал водителю «эмки»:
— Кеша, свободен до утра.
Сержант ушёл к остановке. Генерал сел за руль. Поехали. Сказал:
— Военпред — конфликтная дама, два раза разводилась, а на этой должности,
да ещё в войну, её сволочной характер пригодился.
Стоит насмерть. Ну, а мне что делать? Ведь нормальные миномёты средних
калибров.
— Значит, не нормальные.
— Помолчал бы. Много ты в этом понимаешь. Знаешь, что мне вчера орал в
трубку Лаврик? «Я тебя сотру в лагерный порошок!».
— Есть ли хоть один генерал, которому он это не орал?
— Тебе легко говорить. Кстати, Лаврик добавил:
«Твоего внука тоже накажем». Тебя-то за что?
— Я дал взятку, и у пасынка нашли болезнь.
— Час от часу не легче. Хорош. Сейчас остановлю, выйдем, и я дам тебе в морду.
— Оставь это чекистам.
— Парень о взятке знает?
— Нет.
Савелий Данилович помолчал. Потом промолвил:
— Гитлер сильнее Батыя — единственного пока, кто справился с русским
народом. Когда же мы остановим тевтонов? А если они форсируют Дон? Мы с тобой
сейчас не на партсобрании, и я тебе скажу откровенно: мы можем проиграть войну.
Это стало бы катастрофой, какой не было с тринадцатого века.
— У нас сейчас нет феодальной раздробленности, — заметил внук.
Ни замнаркома Савелий Кудряков, ни военпред, ни водитель Кеша — никто не
знал, что фрицы захватят Сталинград почти полностью и воткнут свой поганый флаг на вершине Эльбруса. Инженер Олег Кудряков знал
и опять должен был молчать. Он попросил остановить. Вылез из машины, пошёл
бесцельно по проспекту Дзержинского к площади Коммунизма, мимо длинной очереди
за керосином. На здании обкома висел огромный портрет лучшего друга
филателистов, доярок и пограничников, портрет человека, который убил сотни
тысяч невинных людей и извинился перед Савелием Кудряковым. До Олега
Владиславовича дошло, что ноги несут его к вокзалу. Чтобы уехать от чекистов.
От них не уедешь. Побрёл назад. Остановился автомобиль, из него вышел лейтенант
НКВД.
— Гражданин Кудряков?
— Да.
— Вы арестованы. Садитесь в машину.
Вот и всё, подумал в ужасе Кудряков. Как глупо! И проснулся. Из соседней
комнаты донёсся смех. Звонили и били куранты. Сорок шестой раз в жизни Олега
Владиславовича наступало 1-е января. С Новым, 2008 годом, подумал он, с новым
счастьем!
Что было потом? Потом, не скоро, но в конце
концов пришла весна. Сверкала, освободившись ото льда, гладь озера в парке.
Талая вода заливала, как вином, остатки холода и грусти. Возродилась жизнь почек,
травинок и птиц. Над городом раскинулось голубое небо, оно было без берегов,
без дна, спокойно и просто. Кудряков-старший подошёл к
проходной. Дежурила девушка, которая осенью его «задержала». Олег Владиславович
с тех пор не шутил с милицией.
Убрав в карман пропуск, шёл по территории института, вдыхая раннюю
апрельскую свежесть. Ему хотелось, чтобы под пьянящей синью лежала счастливая
планета, где жизнь была бы чиста и прекрасна и где люди не носили бы ненависть
в сердцах и взятки в карманах. Поздоровался с Гаджиевой. Она протянула ему
конверт, в который была вложена фотокарточка. Похудевший Филя Чижиков всем слал
привет.
«Наш взвод придумал строевую песню, капитану нравится:
Солдатушки —
Бравы ребятушки!
А где ваши кеды?
Наши кеды
Отобрали деды —
Вот где наши кеды.
Кухонный наряд ставит на каждый стол миску с сахаром — по два
куска на человека. Привели. «Головные уборы снять, садись!» Тут же расхватывают
сахар. Как можно брать три куска, ведь твой товарищ останется без сахара! Наряд
вне очереди представляет собой двадцать часов ночной физической довольно
грязной работы и обычно делится на пять сеансов. Спаси меня, Господи!»
В парке около старинной усадьбы была лодочная станция, но прокат лодки
стоил дорого. Ксения Игнатьевна и Олег Владиславович экономили и просто гуляли
по парку. Однажды Ксения Игнатьевна особенно ясно почувствовала, что идущий с
ней по зелёной аллее мужчина — уже двенадцать с половиной лет её спутник, её
отрада, и ещё поняла, что хотя им, кажется, удалось избежать земного наказания,
но надо постараться избежать наказания небесного, походить в церковь, отмолить
грех. Она не могла знать, что за минуту до того, как она подумала это, ефрейтор
Чижиков попал под обстрел. Его бросило на стену, потом он соскользнул на
асфальт. Боли не было. Ничего не было навсегда.
Родителям сообщили о гибели сына. Мама Филиппа три дня заикалась.
В Москве расцвело бабье лето. Соня Кудрякова родила девочку. Илья сказал
сестрёнке-шестикласснице:
— Лизка! Ты теперь тётя.