Отрывки из повести
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2016
Станислав Востоков — родился в Ташкенте. Окончил республиканское художественное училище им. П.П. Бенькова. Автор книг «Не кормить и не дразнить!», «Остров, одетый в джерси», «Ветер делают деревья» и др. Лауреат премий «Алые паруса», «Заветная мечта», премии им. В.П. Крапивина и др. Повесть «Брат-юннат» готовится к выпуску в издательстве «Белая ворона».
Капуцин
Однажды мне пришлось чистить бортик верхнего бассейна на Пруду. Одновременно я следил за чёрным лебедем, потому что он мог быстро подплыть и вырвать веник.
Вдруг мне показалось, что вдоль ограды пробежала кошка. Я слегка удивился, потому что кошек в зоопарке никогда не встречал. Особенно меня удивил её хвост в форме вопросительного знака. Раньше я такие видел только у обезьян.
Но тут я подвергся нападению лебедя и быстро забыл о странной кошке.
Закончив работу на Пруду, я с новыми синяками на руках вернулся в бывшую Константиновскую конюшню. И там мне сообщили, что утром из Обезьянника сбежал капуцин — южноамериканская обезьяна. Этот вид использует цепкий хвост в качестве пятой лапы и отличается необычным волосяным покровом вроде чёрной шапочки, из-за которой и получил своё имя.
Тогда я не был знаком с потрясающими умственными и физическими способностями этих обезьян, поэтому решил поймать беглянку.
Капуцин первым делом отправился за территорию зоопарка. Однако побродив по городу и не сумев добыть хлеб насущный, он вернулся и начал воровать.
Проще всего было столоваться в нашем отделе. Незакрытые вольеры, куда легко проникнуть, имелись у нас и у Копытных. Но Лошади Пржевальского и верблюды не могли предложить ничего кроме сена и отрубей. Утиная мешанка с овощами и зерном выглядела куда привлекательнее! Кроме того, в нашем дворике стояли несколько мешков со свеклой и картошкой.
Конечно, для капуцина это спартанская пища, зато добыть её можно было в больших количествах.
Своим новым «домом» он избрал мощную развилку в ветвях платана. Это дерево росло в вольере, который мы использовали для передержки птиц, и накрывало густой кроной пространство на десяток метров вокруг.
Отсюда капуцин и стал совершать набеги.
Больших опустошений он не производил, но порванные мешки раздражали сотрудников. Особенно они раздражали Тетерину. Выйдя во двор и обнаружив в мешке очередную дыру, она подолгу ругала капуцина. А тот, прячась, в листве, с ужасом смотрел на ярко раскрашенное лицо Тетериной и её блестящие серьги.
Когда у меня появилось свободное время, я стал наблюдать за обезьяной. Капуцин действовал как профессиональный вор. Сперва, сидя в развилке платана, он оценивал обстановку. Убедившись, что служители удалились на безопасное расстояние, капуцин скатывался с дерева, хватал картофель или свеклу и возвращался в убежище.
По результатам моих наблюдений служители устроили за чаем совет. Больше всех кипятилась Тетерина, поскольку капуцин по недоразумению своровал пару крупных картофелин, отложенных ею для себя. После ряда выдвинутых и отвергнутых предложений я вспомнил про способ, которым африканцы ловят приматов. Заключается он в следующем: охотники берут ящик, делают в нём дыру и прячут внутрь фрукт размером больше отверстия. Глупая обезьяна засовывает в ящик руку и хватает плод. Но вытащить его не может, а отпустить не догадывается. Охотнику остаётся неторопливо подойти к животному и сунуть его в мешок.
— М-м! — сказал Сергей.
— Никаких «м-м»! — крикнула обворованная капуцином Тетерина. — Ловите щас же! Этот паразит моих детей без картошки оставил!
Спорить с бездетной Тетериной никто не стал.
Исполнение плана поручили его автору, то есть мне.
Ловушку я соорудил из ящика, в котором нам привезли капусту, а внутрь положил самое большое яблоко. Затем я с трудом водрузил ящик на вольер для передержки птиц и спрятался. Сверху за моими действиями подозрительно следил капуцин. Он понимал, что происходит что-то неладное, но всех деталей постичь не мог.
С первого захода у меня ничего не вышло. Капуцин не полез лапой в ящик, поскольку не догадывался, что там лежит яблоко. Я понял, что сначала нужно добычу к ловушке приманить.
Я снова забрался на разваливающуюся под ногами кучу разного хлама и обложил ящик кусочками яблока. Затем спрятался в дом и стал наблюдать сквозь пыльное окно.
Куски яблока примат заметил сразу. Цепляясь хвостом за ветки, он спрыгнул с развилки и стал поглощать приманку. Однако уничтожив её, он даже не подумал заглянуть в ящик. Капуцин сиганул на дерево и принялся оттуда следить за дальнейшими событиями.
Тетерина, смотревшая вместе со мной через окно, выругалась. Ей нужно было идти во двор за минтаем, а она не могла этого сделать из-за моей «охоты».
Понимая, что задерживаю работу отдела, я ещё раз совершил восхождение к ящику и повернул ловушку таким образом, что яблоко стало видно между деревянными планками.
Я снова занял место у окна. Наконец капуцин заметил яблоко, но лезть в ловушку не торопился: он наелся приманки и голод его больше не беспокоил.
Я готов был провалился на месте. Пожиравшая конфеты Тетерина спросила, долго ли будет продолжаться этот балаган?
Оставалось ждать, пока капуцин вновь проголодается. Но Тетериной я этого говорить не стал.
Вдруг моё внимание привлекли суетливые движения обезьяны: капуцин спустился на крышу вольера, в нерешительности посидел там, глядя куда-то вниз, потом кинулся обратно. Так повторилось несколько раз. Проследив направление его взгляда, я всё понял. Капуцин подбирался к ванной!
— Он хочет пить! — воскликнул я.
Беглец, можно сказать, был у меня в кармане. День выдался жаркий, а доступных источников воды, кроме ванной, рядом не было.
Я оставил тактику африканских охотников и прибегнул к собственной сообразительности.
Во дворике стояла большая клетка, куда мы помещали принесённых посетителями ворон и грачей. К счастью, сейчас она была свободной. Я поставил внутрь вместительную миску с водой, а ванну накрыл широкими досками и мешковиной. Затем к отрытой двери клетки приладил бечёвку и, взяв противоположный конец, укрылся в доме.
Капуцин по-настоящему страдал от жажды. Увидев миску с водой, он не колебался ни минуты. Он влетел в клетку и стал жадно пить.
Тут же дверь с грохотом захлопнулась, и бывшую конюшню потряс победный крик служителей, мало чем отличавшийся от крика африканских охотников. Пленник зашёлся визгом. Однако он не выпустил миски, даже когда Сергей, скрючившись, забрался в клетку и начал запихивать капуцина в мешок.
Через пятнадцать минут беглец был водворен в Обезьянник, а Сергей с миской вернулся в отдел.
На следующий день у нас на столе появился сливочный торт: благодарность за пойманного капуцина.
Как мы подрезали пеликанов
Мы стояли у большого бассейна. Цементные берега извивались так причудливо, что его можно было принять за естественный пруд.
Поперёк бассейна, словно мост, лежало бревно. На нём сидели чёрные бакланы и озабоченно вертели головами, похожими на чайники. Они напоминали скворцов, отдыхающих на телеграфном проводе огромной толщины. Под раскрытыми клювами трепетали жёлтые кожаные мешки. Видимо, так бакланы боролись с жарой.
На дальнем берегу собралась толпа серых и белых пеликанов. Среди них переваливался на чёрных кривых лапах огромный лебедь-кликун. Тот самый, который крылом убивает лису.
Стая пеликанов беспокойно топталась на месте и не знала куда идти: влево или вправо.
Сергей согнул руки в локтях и выставил вперёд сачок, примеряясь к носатой толпе. Я волновался не меньше пеликанов, хотя, куда идти, не сомневался: к выходу. Самый маленький пеликан был мне по пояс, а его клюв — длиннее моей руки.
— Так, — прошептал Сергей, — кормим потом. Сперва ловим розовых, затем кудрявых.
— Каких?
— Тех, которые серые. М-м?
Эти пеликаны были особенно крупны. Они обладали залихватскими кудрями, которые придавали им вид удалых деревенских парней. И мне предстояло лично убедиться в их разудалости.
— Обходи вдоль забора. Только осторожно — они нервные.
«А я не нервный? — подумал я. — Ещё какой нервный!»
Но меня никто беречь не собирался.
Расставшись с ведром рыбы и, таким образом, оказавшись безоружным, я стал медленно обходить бассейн-пруд. Бакланы один за другим плюхались с бревна в воду, словно небольшие глубинные бомбы. Через несколько секунд они возникали на дальнем берегу и прятались за спины более крупных соседей.
Я перебрался через обширный пень и оказался на одном берегу с пеликанами. Ближайшие птицы приоткрыли крылья и, работая ими, как локтями, попытались спрятаться в глубь толпы. Стая подалась в сторону Сергея. Он не двигался, стараясь прикинуться неживым предметом вроде столба.
Когда птицы приблизились на расстояние поражения, Сергей бросился вперёд и накрыл сачком ближайшую птицу. Она забилась в нём, как огромная серая бабочка.
Волна пеликанов в ужасе отхлынула. Но позади стоял я. Ударившись о моё присутствие, волна разбилась на мелкие ручейки. Они обежали озеро и на противоположном берегу вновь собрались в толпу. Птицы в негодовании трясли розовыми и жёлтыми кожаными мешками. Лебедь-кликун молотил крыльями, видимо, желая убить какую-нибудь лису.
В это время у выхода кипела битва. Из сачка в разных направлениях высовывался клюв похожий на меч, искавший тело врага. Сергей навалился на пеликана сверху и стал похож на Георгия Победоносца, поражающего дракона. Только оружием моего шефа было не копьё, а собственное колено. Им он ловко прижал птицу к земле. Позже я узнал, что этот лично им разработанный метод широко применяется в отделе. Сергей владел коленом виртуозно! Думаю, что, если бы понадобилось, Сергей бы и слона прижал так, что тот бы не пикнул.
Наконец шефу удалось схватить пеликаний клюв.
— М-м! — прохрипел Сергей, и я понял, что это означает: «Сюда!»
Пеликан смотрел сквозь сетку злым желтым глазом и, видимо от ярости, громко хрюкал.
Сергей ухитрился вынуть пеликана из сачка, не поднимая колена. Носач упёрся в землю крыльями, и Сергей, сидя на его хребте, стал качаться из стороны в сторону как всадник на лошади.
— Достань ножницы из заднего кармана!
Я обогнул борющуюся группу и вынул ножницы из шорт шефа. Сзади человек и пеликан представлялись чем-то целым, вроде раненого сирина, который пытается взлететь. Вокруг поднимались столбы пыли.
Сергей облизал пересохшие губы.
— Оттяни правое крыло!
Я в нерешительности посмотрел на мощное крыло и также облизал губы. Затем, глубоко вздохнув, схватил белые перья. Под ними я почувствовал лёгкие кости и очень крепкие мышцы. Я боязливо раскрыл крыло. Оно оказалось невероятного размера.
Пока я примерялся, какую часть пеликана отрезать, он вырвал крыло из моих рук и нанёс удар. Бассейн унёсся вдаль, а дверь загона, наоборот, резко приблизилась. Я обнаружил, что сижу на земле метрах в трёх от пеликана. Разъярённый насилием, он отталкивался крыльями от земли и медленно поворачивался вокруг своей оси. Сидя на нём, поворачивался и Сергей.
Я огляделся в поисках ножниц. Их лезвия блеснули возле растущей в загоне старой акации.
Я бросился к ножницам. Кисти рук болели так, словно по ним треснули молотком. Вернувшись к Сергею, я увидел, что его вспотевшее лицо и футболку покрывает слой пыли. Мой шеф стал похож на африканского шамана, который гадает на живом пеликане.
— Где ты, ёлки зелёные?!
— Я, ёлки зелёные, тут!
— Хватай крыло!
Я глубоко вдохнул, но мои лёгкие наполнились пылью. Я закашлялся.
Поняв, что толку от меня не добьёшься, Сергей сам развернул крыло, продолжая удерживать пеликана коленом. Подавив кашель, я бросился на помощь. Маховые перья под моими пальцами изогнулись в разные стороны. Пернатое затихло. Уж если один человек сильнее пеликана, то два — тем более.
— Режь остовы! Только старайся не захватить чёрное.
Остовы — стержни перьев. В белой части просто роговой слой, а где чёрное — там кровь. Важно резать выше этого раздела.
Первое перо упало на землю и, подхваченное ветром, унеслось к носатой толпе. Пеликаны в ужасе шарахнулись в сторону.
Ощущая губами стекающий со лба пот, я резал перья. Под лезвиями ножниц крыло превращалось из чудесного средства полёта в культю. Но по-другому нельзя. Улетят пеликаны! У вольера-то сверху сетки нет.
Добравшись до конца крыла, я стал глядеть в оба. Не хотел снова получить по рукам, когда Сергей отпустит птицу. Однако едва шеф слез с пеликана, тот махнул в мою сторону, и по рукам я всё-таки получил.
Потом наша работа стала напоминать конвейер. Сергей ловил и прижимал коленом, а я оттягивал крыло и резал. Сергей ловил, я резал.
«Обработанных» птиц мы сажали в зимник, чтобы не спутать с ещё не подрезанными и чтобы не ловить одних и тех же два раза.
Когда в вольере остался последний пеликан, нас уже было трудно узнать. Покрытые пылью и прилипшими перьями, мы напоминали индейцев, вышедших на тропу войны. Одно перо в волосах моего шефа было особенно крупным, и потому он мог сойти за вождя.
Последний кудрявый пеликан оказался огромен. Он целился в нас клювом и грозно хрюкал, предупреждая, что с ним шутки плохи и что прижимать себя коленом он кому попало не даст.
— Так, — прохрипел Сергей. — М-м!
Я понял, что это значит: «Гони!»
В который раз я перебрался через пень и стал махать руками, подсказывая пеликану нужное направление. Со стороны могло показаться, что я пытаюсь разговаривать на языке глухонемых.
— Чего ты, ёлки зелёные! — раздражённо закричал Сергей. — Гони!!!
«Так он же нервный, — подумал я. — Надо осторожнее».
Впрочем, мой шеф выглядел сейчас куда более неуравновешенным, поэтому, я погнал пеликана, выполняя приказание.
Вдруг тот взмахнул громадными крыльями, отделился от земли и полетел кругами вдоль сетки.
— Га-ад! — завопил Сергей и ринулся в погоню, размахивая огромным сачком.
Идея подрезания крыльев пришла шефу вовремя. Ещё день-два, и разлетелись бы наши пеликаны по всему Ташкенту.
Тем временем пеликан наматывал круги, а за ним с проклятиями носился Сергей.
За время жизни в зоопарке пеликан отвык от полётов. Он врезался в угол дома и рухнул под ноги своему преследователю. Через несколько минут подрезанный пеликан, свободный, но обессиленный, лежал у входа в зимник. Идти внутрь он не хотел.
«Зачем мне туда? — наверное думал он. — Я же последний. Можно всех выпускать и кормить».
Сергей немного подождал, а потом топнул, поднимая пыль, и закричал:
— Пошёл!!!
Пеликан в ужасе хрюкнул и скрылся в зимнике. Сергей с грохотом захлопнул дверцу.
— Разве вы не говорили, что с пеликанами нужно обращаться бережно?
Шеф отмахнулся сачком:
— Да что с ними будет? Их палкой не убьешь!
Порванный мешок
Сергей был не просто служителем. Его правильней было бы назвать служитель-предприниматель. Одновременно со службой в зоопарке он пытался наладить бизнес, который был бы связан с животными и, разумеется, приносил бы доход. Но такой бизнес у Сергея никак не получался. Он или приносил доход, или был связан с животными.
Скрытный образ жизни, сопровождавшийся вереницей шевелящихся мешков, переправляемых вечерами из одного зимника в другой, оставлял на личности Сергея заметный след. В этих мешках, как я потом убедился, могло оказаться всё что угодно: от обычных зеленых жаб до смертельно ядовитых змей. Причем понять, что находится в данный момент в данном мешке, было трудно. Конечно, Сергей старался спрятать свой товар понадёжнее, но один прохудившийся мешок на долю змей всё же достался.
В тот день я пришёл в зоопарк позднее обычного. Меня удивила странная тишина, которая стояла на кухне в самое оживлённое время: в час кормления. Но ещё больше я удивился, войдя в столовую. На столе, между чашек с недопитым чаем, стояли почти все сотрудники отдела. Не хватало лишь Сергея. В центре возвышалась перепуганная Тететрина с размазанным по выпуклостям лица макияжем. В руке она держала швабру.
Некоторое время я и взрослые молча смотрели друг на друга. Создавалось впечатление, что они ожидали увидеть кого угодно, только не меня.
Потом сразу несколько рук схватили меня за шиворот и водрузили на стол. Удивление моё перешло все границы.
— А в чём дело? — спросил я.
— У Сергей-акя один гюрза убежал, — объяснила Гульнора. — Ждём, когда он идти назад и этого змею поймать будет.
— Га-а-ад! — Тетерина так тряхнула шваброй, что нас окутало облако пудры. Мы стали чихать. — Давно хотела на него телегу накатать! Теперь точно накатаю!
Наше скверное положение и не менее скверное настроение не располагали к разговорам. Стоять на столе было скучно. Единственным доступным развлечением было смотреть на мух и посетителей.
Прошло два часа, а Сергей не появлялся. Видно, сидел в тёплом Обезьяннике и ел дефицитные фрукты. Тетерина накалялась всё больше. Её лицо покраснело вдвое против обычного. Остальные тоже нервничали.
Я предложил пустить в дом Сашку-секретаря, ведь он питается змеями. Всем эта идея понравилась.
— Кто пойдёт? — спросил стоящий на углу Куролапов.
Сотрудники переглянулись и промолчали.
Между тем завешенное паутиной окно темнело. Посетители появлялись всё реже, превращаясь из объёмных фигур в плоские силуэты. Лишь лампа да лицо Тетериной неярко светились в сумерках. Мы переминались с ноги на ногу: они стали затекать.
— У меня дети дома голодные! — с надрывом сказала Тетерина. — Плачут, мамку зовут!
Никаких детей у неё не было, но спорить мы не стали.
Наконец на кухне заскрипела дверь. Раздались знакомые шаркающие шаги, и в столовой объявился мой шеф. Он был в отличном настроении: видно хорошо посидел в Обезьяннике.
Сергей с крайним изумлением уставился на нашу компанию. И тут Тетерина открыла рот. Она не закрывала его минут пять. И Тетериной никто не мешал: впервые мы были с ней солидарны.
Настроение Сергея сразу испортилось, и он бросился искать гюрзу.
Полчаса мы внимательно прислушивались к звукам из кухни: судя металлическому скрежету и проклятиям Сергея, змея заползла в подсобку, заваленную поломанными клетками, старыми тазами и прочим барахлом. Всё это запихивалось в комнатку без малейшей надежды когда-нибудь извлечь обратно.
Потом раздался вопль, и всё стихло. Мы испуганно переглянулись. Вопль в равной степени мог быть вызван как победой, так и ужасом.
Через минуту снова зашаркали сланцы, и в столовой появился Сергей. Он держал за треугольную голову толстую, блестящую гюрзу. Она отчаянно дёргалась, пытаясь обмотаться вокруг запястья и таким образом задушить шефа.
Мы замерли, превратившись в одно целое со столом.
Чтобы попасть в зимник к фламинго, где складировались остальные змеи, Сергею требовалось пройти через комнату. Но едва он шагнул вперёд, мы, не соображая, что делаем, попятились. Центр тяжести недопустимо сместился, и наш отдел, звеня посудой, полетел на пол. Одновременно крышка стола махнула, словно крыло кондора, и ударила Сергея по руке. Змея, вращаясь, взлетела под потолок. На миг она превратилась в воздушного змея, потом грузно шлёпнулась на поднятый край стола и покатилась к нам, корчась, как огромный червяк. Лежащая на полу Тетерина заревела. В отчаянном движении она пихнула гюрзу черенком швабры, словно билльярдный шар кием. Гюрза пролетела по дуге и упала в старый эмалированный таз с остатками мешанки. Сергей в мгновение ока обернул его сдёрнутой со стола скатертью и спокойно продолжил прерванный путь.
Едва он скрылся, Тетерина, болтая тяжёлыми серьгами, вскочила и заложила дверь чёрного хода шваброй. А когда Сергей вежливо постучал с той стороны, наотрез отказалась открывать.
В результате моему шефу пришлось возвращаться к фламинго и перелезать через сетку, что в сланцах делать очень неудобно.
И всё бы на этом закончилось, если бы бдительные посетители не приняли его за вора. Хотя он уверял, что давно работает в зоопарке, и в доказательство предлагал себя понюхать (одежда служителей пропитана характерным запахом животных), шефа отвели в администрацию, где ему пришлось объяснять директору причину своего странного поведения.
Уж не знаю, что он там говорил, но о гюрзе он, конечно, умолчал.
А когда Сергей вернулся к дворику с кривой калиткой, она оказалась закрыта на замок: так наш отдел отмстил ему за беспечность.
На Пруду
Чаще всего я работал на Пруду. В его нижнем водоёме бултыхалась и толпилась по берегам пестрая группа уток: огарей, пеганок, крякв и различных нырков. Верхнюю обжила сердитая пара чёрных лебедей, к которым лишь по недоразумению могла залететь какая-нибудь дикая кряква. Разобравшись, куда её занесло, она в панике вылетала из воды и исчезала под сенью деревьев. Промедли она немного, и ей было бы несдобровать.
В густых зарослях ивняка на склоне между водоёмами скрывался отряд похожих на солдат серых цапель. Они появлялись из-за длинных ивовых плетей лишь в час кормления. Цапли быстро заглатывали по нескольку кусков рыбы и снова растворялись среди серебристо-зелёных ветвей.
Остальной территорией владел серый журавль Журик. Он был большим хулиганом. Из птиц отдела Журик доставлял больше всего неприятностей. В какой бы точке Пруда я ни появился и как бы ни старался избежать встречи с журавлём, он всегда оказывался рядом и глядел злыми глазами из-под красной кардинальской шапочки. Обнаружив меня, он начинал ритуальную чистку перьев: топорщил их и, повернув голову назад, перебирал крепким клювом. Для посетителей это была мирная, даже умилительная картина. Но потом происходило такое, что они разевали рты: Журик бросался на меня и начинал клевать. Это было очень обидно! Ведь он клевал того, кто приносил корм! При этом Журик почему-то старался отрезать меня от кормушки, куда я нёс мешанку. Чтобы не рисковать, я высыпал корм на землю и перепрыгивал через ограду. Но если расстояние между мной и журавлём было слишком мало, бегство становилось опасным. Чтобы не получить удара в спину, приходилось принимать бой.
Понимая, что сейчас Журик нападёт, я делал выпад ведром. Журавль, опешив, снова начинал перебирать перья. В этот момент следовало быстро перескочить через забор. Такой манёвр в отделе назывался «начистить Журику клюв».
Ещё на территории Пруда обитали несколько скромных журавлей-красавок и стая красивых, но нервных венценосных журавлей с белыми щеками и коронами из золотистых перьев. Несмотря на многочисленность, эта группа жила очень незаметно. Обычно она скрывалась от «тяжёлой руки» Журика в правой части Пруда, за холмом, поросшим низким кустарником. Лишь дважды в день журавли выходили к кормушкам и быстро скрывались, стоило неподалёку показаться красной кардинальской шапочке.
Эму
Я в меру сил помогал всем служителями. И только Тетерина не подпускала меня к своим птицам.
— Не надо мне тут! — говорила она. — Напортачишь, а потом отвечать!
И, встряхнув огромный тазик с мешанкой, шла кормить своих драгоценных эму.
Это недоверие меня огорчало. Правда, кое в чём Тетерина была права. Если в отделе и были по-настоящему опасные птицы, то это, безусловно, эму.
И дело не столько в их силе, сколько в глупости. Кроме того, у них шалили нервы. Достаточно было одного резкого движения, чтобы птицы с ногами тиранозавров начали носиться по загону сломя голову. Тут требовалась хорошая реакция.
Единственным человеком, на которого эму реагировали иначе, была Тетерина. Увидев её, они забивались в угол и закрывали глаза.
Эму дважды в день получали сытную мешанку, но всегда выглядели голодными. С утра до вечера они меряли загон огромными шагами, пробуя на вкус всё, что попадётся. Публика жалела «несчастных птичек», ругала жестоких служителей и пичкала эму сухими листьями канадского клёна, искренне считая, что именно этим питаются австралийские птицы. Других птиц такая добавка к рациону сразу бы свалила, но эму не показывали даже лёгкого недомогания. В их в загоне и убирать-то было почти нечего.
Ежегодно в отделе появлялись несколько полосатых птенцов эму. Под напором общественного мнения Тетерина согласилась доверить их заботам юнната.
К каждому, кто появлялся в клетке, птенцы бежали с отчаянным писком и принимались хватать за пряжки ремней и пуговицы. Особенно их привлекали шнурки от ботинок, которые напоминали длинных червяков. Поэтому не раз, выходя от «мелких», я летел кубарем, наступив на незаметно развязанные ими шнурки.
Протез
Из птиц мне больше всего нравились фламинго. Даже вечно покрытые ташкентской пылью, они выделялись изяществом. Если же проходил дождь или во вновь отремонтированный бассейн поступала вода, то перед порозовевшими птицами собиралась толпа, какой не бывало даже у клетки со львами. Недаром среди огромного многообразия живых существ символом гармонии считаются именно фламинго!
Как ни удивительно, для этих птиц необходима грязь. В природе фламинго живут на морских и озёрных берегах, где строят из глины гнёзда-башенки.
Из-за того, что бассейн в клетке фламинго протекал, вода в нём появлялась раз в неделю. Мы страдали от невозможности что-либо изменить и чуть не обливались слезами, глядя на зарубежные буклеты, где алые фламинго махали крыльями на фоне изумрудных газонов.
Кормить птиц мы старались разнообразно. Добавляли в мешанку побольше моркови и свеклы, где содержится каротин, придающий фламинго их неповторимую окраску. А что под грязью её не разглядеть, так в этом мы не виноваты.
Несмотря на усердно разводимую жижу, у некоторых фламинго всё-таки иногда пересыхали перепонки. Кожа трескалась, и в неё проникала инфекция, после чего стопы опухали.
Мы покрывали злополучные ноги различными мазями, однако это не всегда помогало.
Как-то я уехал на дачу, а Сергей на несколько дней выпал из жизни отдела, обтяпывая очередное «дело». Он появлялся лишь утром, чтобы, не переодеваясь, раскидать по кормушкам мешанку, после чего исчезал в сопровождении сомнительных личностей.
Когда мы снова встретились, он хвастливо пошелестел толстой пачкой купюр, после чего мы начали обход подопечных. Когда мы дошли до фламинго, увидели, что у одного нога опухла так, что он уже не может на неё наступать. Передвигался он, едва касаясь больной лапой земли, и отставал от сородичей, когда те толпой перемещались по клетке. Держать его в таком виде на публике не следовало, и мы заперли больного в зимнике.
Затем Сергей принялся искать виновных, но с ним никто не хотел разговаривать. Как справедливо заметила не очень справедливая Тетерина: «Сам довёл птицу, а сам бесится!»
Посоветовавшись, мы решили сделать для фламинго протез. Проектировать его Сергей поручил мне. Он полагал, что сделал самое главное — подал идею. А облекать её в материальную форму было для него не интересно. Он считал это делом техники. На самом деле именно тут все сложности и начинались.
Намучился я с этим протезом ужасно! Во-первых, его следовало сделать лёгким, во-вторых, прочным, а в-третьих, устойчивым к агрессивной сырой среде, проще говоря, к грязи. Хорошо бы, чтоб он был ещё и красивым. Но эту идею я отмёл сразу как невозможную для реализации в условиях простой советской квартиры.
Порывшись в разных комнатах, я нашёл бигуди, алюминиевую трубку и пластмассовую крышку от обычной литровой банки. Когда мама спросила, для чего мне всё это нужно, я ответил лаконично: «Для протеза». В ответ она только пожала плечами.
К вечеру протез был готов. Крышка играла роль стопы. Шурупом она соединялась с алюминиевой трубкой, которая, в свою очередь, должна крепиться к ноге фламинго при помощи толстого резинового бигуди. Я считал, что лучшего протеза невозможно придумать, и фламинго не сможет ему не обрадоваться. По-моему, даже стоило потерять ногу, чтобы носить такой прекрасный протез!
На следующее утро я кое-что в нём доработал и пришёл в конюшни, когда там уже пили чай.
— Вот! — Я поставил протез на стол и сел на скамейку рядом с Тетериной.
— Это чиво? — Она наморщила невысокий, густо напудренный лоб. — Для цветов что ли?
— Взбивалка! — сказал Куролапов, в упор рассматривая моё произведение. — Взбивать что-нибудь!
— Это протез для фламинго, — ответил я сердито.
— М-м! — Сергей взял искусственную ногу и потыкал пальцем в бигуди. — А это от чего?
— Бигуди, — ответил я.
— Зря стараетесь. — Тетерина бросила на стол скомканный фантик. — Всё равно он у вас окочурится!
С этими словами она встала и пошла к своим любимым эму.
Мы молча проводили взглядом её широкую, как у солдата, спину.
— Хорошо ей, — Куролапов показал большим пальцем на дверь. — Позавчера её страусы у какого-то посетителя платок съели. И ничего! А фламинго — животное деликатное.
— Ничего, ничего, — сказал Сергей. — Сейчас мы нашего больного поставим на ноги.
После чая мы вынесли фламинго из зимника, где он, по выражению Сергея, проходил «курс реабилитации», и укрепили протез на прооперированной ноге. Затем вышли из вольеры и стали ждать. Что-то заставило меня обернуться, и я заметил, как в запылённом окне дома мелькнула раскрашенная физиономия Тетериной.
— Если он встанет, это будет большая победа науки! — сказал подошедший к нам Куролапов.
Тут фламинго медленно поднялся и зашагал к остальным птицам, оставляя в грязи круглые следы пластмассовой крышки.
— Знаешь, что я думаю, — сказал Сергей, глядя на хромающую птицу. — Тебе надо идти в протезисты. Это твоё настоящее призвание!
Этот фламинго стал настоящей достопримечательностью нашего отдела. Он ещё не один месяц прожил в стае сородичей, удивляя посетителей своей искусственной ногой.
Красавка
Однажды, придя в наши конюшни, я увидел на кухне журавля-красавку. Несколько таких птиц жили на Пруду. Правда, на фоне воинственного серого журавля они были малозаметны, как статисты, играющие на одной сцене со знаменитым актёром.
Красавка оказалась ручной. Увидев меня впервые в жизни, она подошла и стала изучать пуговицы на моей рубашке. Не зная, чего ждать от незнакомой птицы, я бочком прошёл в столовую. Красавка двинулась следом.
В столовой сидела Тетерина и пила молоко из трёхлитровой банки. Под её крупным напудренным носом белели молочные «усы».
— Откуда журавль? — Я сел на садовую скамейку.
— Твои дружки притащили.
— Какие дружки? — удивился я.
— Пионеры. Все вы одна шайка-лейка!
Я с опаской посмотрел на журавля. Обойдя стол, он продолжал изучать мои блестящие пуговицы.
— Вот и молочко для него принесли. — Тетерина снова поднесла банку ко рту. — Хорошее молочко! Попробуй. В магазине сейчас такого нету.
Она наполнила пиалу молоком и подвинула ко мне. Оно действительно оказалось вкусное, очень жирное.
— Разве журавли его пьют? — Я вытер рот рукавом.
— Только дай! Да кто ж им даст. — Тетерина подмигнула и снова приложилась к банке.
Я подвинул пиалу к краю стола. Красавка наклонила голову набок, внимательно глядя на недопитое молоко. Затем обмакнула в него клюв и стала пить, то опуская, то поднимая голову. На её щеках тоже выросли молочные усы.
— Видал, как хлещет! — Тетерина взболтала остатки молока. — У журавлёв губа не дура!
И она опустошила банку.
Вытирая руки древним полотенцем, вошёл Сергей. Судя по ошмёткам капусты и моркови на лице, сегодня он воспользовался услугами электрической овощерезки.
— Совсем никого не боится! — заметил он. — Молодая ещё. Можно сказать, птенец!
— Сколько ей, по-вашему?
— Максимум год, — уверенно ответил Сергей. — Уж в чём в чём, а в журавлях я, брат-юннат, разбираюсь!
Тетерина усмехнулась. Она хотела сказать что-то неприятное, но вместо этого икнула.
Красавка удивлённо посмотрел на Тетерину.
— Ей бы сейчас со взрослыми журавлями улететь, — вздохнул Сергей, — которые бы дорогу на юг показали. Да, видно, не судьба!
Он грустно посмотрел на птицу, которая изучала лохмотья обоев на стене. Потом Сергей выпил пиалу чая и ушел бороться с овощерезкой дальше.
А на следующий день в отделе появилась бабушка в красном платке. Она уверяла, будто журавль принадлежит ей и будто он улетел из её сада. Мы решили устроить очную ставку.
Но долго сомневаться не пришлось. Увидев старушку, журавль стал танцевать, подпрыгивая чуть не до потолка. А та смеялась и журила птицу, легко шлёпая по серой спине.
— Вот как две старушки развесились! — сказала бабушка.
Сергей сразу перестал улыбаться и искоса посмотрел на меня.
— Какие старушки?
— Да мы с ней! — бабушка кивнула на красавку. — Она у меня шестнадцатый год живёт. Видно, под старость мир посмотреть захотела! — Старушка погрозила красавке пальцем.
Затем ловко обхватила птицу, сложив её длинные ноги под мышкой, и унесла.
Сергей тут же спешно засобирался на Пруд и меня почему-то с собой не взял.
Попугайник
Постепенно я познакомился и со всеми секциями зоопарка. Чаще всего я бывал в Попугайнике.
По идее, он относился к нашему Отделу птиц, но, в силу каких-то административных, а может, и политических причин, был выделен в независимую структуру. «Попугайники» этим очень гордились и смотрели на нас свысока. И было отчего. Они не мёрзли зимой на Пруду и не отбивали молотками примерзающие замки на клетках. Находящаяся по соседству котельная обеспечивала Попугайнику постоянную температуру внутреннего помещения и уверенность в завтрашнем дне.
Из сотрудников этой секции у нас чаще всего бывал Помпей Енукидзе.
Он имел внешность грузинского царя, властителя легендарной Колхиды. Остроносый профиль поддерживали гордо развевающиеся чёрные кудри. Сверху, как корона, сияла смуглая лысина. Почти двухметровый рост и широкие плечи довершали мощное впечатление.
При этом Помпей удивительно походил на попугаев, за которыми ухаживал. И характер он имел соответствующий: любил поболтать и поесть сладкое.
Едва я устроился работать юннатом, Помпей пригласил меня в Попугайник посмотреть его хозяйство. Хозяйство меня потрясло.
Оно делилось на два корпуса: собственно Попугайник и Голубятню. Вопреки названию, голубей в Голубятне не было. Зато тут обитали самые экзотические птицы зоопарка — турако. Они напоминали огромных соек и были окрашены в разные оттенки зелёного. Этих птиц из лесов экваториальной Африки называют ещё бананоедами. Правда, никаких бананов они у нас не ели, поскольку тогда это был дефицит.
Турако минуты не могли посидеть спокойно. Они то появлялись в наружной клетке, то исчезали в тёмном зимнике. «Вот так, — думал я, — они и живут в джунглях, на секунду мелькнут в кронах зелёным огнем и снова пропадают в листве».
Привлечённые изумрудными всполохами в клетке, посетители подолгу простаивали перед Голубятней, надеясь на более подробное знакомство с турако. Но нашим экзотическим экспонатам не было никакого дела до почтеннейшей публики: неожиданно прорезав полумрак изумрудной молнией и стряхнув с крыла зелёный блик солнца, турако снова растворялись в беспросветной черноте зимника.
В книгах я прочёл, что яркий окрас бананоедов объясняется тем, что в их перьях есть особое вещество — туракин.
Впоследствии я много помогал Помпею. Иногда нам случалось пересаживать турако из одной вольеры в другую. Это было маленьким удовольствием, поскольку птицы так нервничали, что казалось, у них вот-вот случится разрыв сердца. И после каждого прикосновения к их оперению на руках оставалась переливающаяся зелёная пыль. Будто мы держали не птиц, а изумрудных бабочек.
Без толку постояв перед клеткой турако, посетители переходили к чёрным какаду. Тут кто-нибудь обязательно восклицал: «Ну и рыло!»
Просто счастье, что какаду не понимают людей: им было бы крайне неприятно дни напролёт слушать подобные «комплименты».
Чёрных какаду можно назвать антиподами турако, их отражениями в кривом зеркале. Главное у какаду — не по размеру большой клюв, который придаёт этим попугаям вечно удивлённое выражение. Помпей дружески называл какаду «шнобелями».
Из-за огромных клювов их глаза съехали наверх и немного к затылку. Всё в них было неказисто. «Шнобели», казалось, это понимали и стеснялись посетителей. В отличие от своих молниеносных соседей, чёрные какаду подолгу сидели в углу клетки, вероятно, предаваясь тягостным размышлениям о несовершенстве нашего мира вообще и себя в частности. Иногда, видимо, в особенно сильные приступы ипохондрии, они оглашали зоопарк душераздирающими криками, от которых кровь стыла в жилах, а из рук самых нервных посетительниц выпадали сумочки.
Экспозицию Голубятни продолжали три пары крупных ожереловых попугаев. Ничего интересного в них не было, но они хотя бы не прятались от публики, и, дойдя до их клетки, люди наконец переставали думать, что они зря потратили деньги на билет.
Ближе к концу обитали орлы-карлики. Они действительно имели суровый облик орлов, но размерами не превышали голубя. Это выглядело немного комично, но больше — удивительно. Я сам слышал, как некоторые дети убеждали родителей, что перед ними обычные орлы, которые «в детстве сильно болели».
В главном здании Попугайника, в просторных стеклянных вольерах, сидели разнообразные крикливые аратинги и не менее крикливые ары.
В большинстве птицы выглядели неплохо, но некоторые страдали облысением из-за нервных расстройств. И это неудивительно. Котельная, рядом с которой стояли Голубятня и Попугайник, одновременно служила мастерской зоопарка, и оттуда часто неслись отвратительный скрежет железа и оглушающие удары молота. Отдохнуть от шума Помпей уходил в наш не столь тёплый, но куда более тихий отдел. Однако попугаи этого сделать не могли, отчего некоторые из них приходили в ужасное расстройство и не менее ужасное состояние. Небольшие передышки случались в выходные и после очередного взрыва в котельной.
Пожалуй, самым интересным из обитателей Попугайника был крупный зеленокрылый ара по кличке Пижон. Он любил танцевать. Стоило кому-нибудь негромко запеть, как Пижон начинал приплясывать: он кружился, взмахивал крыльями, притопывал и кивал головой.
Особенно ему нравился рэп. Услышав его, Пижон подпрыгивал, раскачивался и оглашал зоопарк дикими криками. Посетители пугались, и нам приходилось объяснять, что это просто один из попугаев слушает радио.
Кражи в зоопарке
Иногда в зоопарке случались кражи. В нашем отделе, например, исчезали павлины и фазаны: держать их в домах Средней Азии считается престижным, а старые вольеры делали птиц легкой добычей.
Мы постоянно латали древнюю сетку, но каждый месяц тут и там появлялись новые порезы.
Обычно кражами занимались мальчишки. Птиц они продавали за полцены на Тезиковке. Иногда они заглядывали и на Пруд, где ловили уток.
Но самая неприятная история случилась с парой воронов: Вовой и Розой.
Пожалуй, это были самые известные и любимые животные зоопарка. Оба прожили тут больше двадцати лет и досконально изучили нравы посетителей. Вороны обманывали их, как детей.
Любимым развлечением Вовы и Розы было сунуть в ячейку сетки палочку и отвернуться. Кто-нибудь из публики обязательно пытался схватить палочку и тут же получал удар клювом. Боль страшная! Знаю по себе. Но со временем я научился обманывать Вову и Розу их же способом. Я останавливался у клетки воронов и делал вид, что смотрю в другую сторону, не обращая внимания на палку. Вова или Роза быстро теряли терпение и передвигали палку ближе ко мне. Но я по-прежнему её «не замечал». В сильном раздражении вороны почти полностью выталкивали палку наружу. Тогда я быстро выдёргивал её из клетки, вызывая страшный гнев птиц. Поняв, что они проиграли, птицы начинали прыгать вдоль сетки, ругаться друг с другом и швырять в мою сторону всякий сор.
Вороны были говорящими. Правда, произносить умели всего два слова: «Вова» и «Роза». У них были низкие хриплые голоса.
Большую часть жизни вороны обитали в Голубятне, в первой клетке. Причём в следующую клетку никого не сажали, чтобы вороны не травмировали соседей. По части травм Вова и Роза были большими специалистами!
Но потом их почему-то решили перевести из относительно новой Голубятни в старые клетки Фазанника.
Единственное, что тут могло уберечь от краж, это способность фазанов поднимать дикий шум. При малейшем испуге они делали «свечу», врезались в верхнюю сетку и оглашали зоопарк надрывными криками. Голоса их были лишены приятности, но тарарам поднимался что надо. Правда, воронам это не помогло.
Порезы на их сетке появились в первую же ночь после переезда. Я сказал об этом новому заведующему Птичьего отдела Ибрагиму, человеку с вечно печальными глазами. Моё предупреждение он выслушал с обычным безрадостным видом и, не говоря ни слова, ушёл в конюшню Великого князя. Ушёл, как ходил всегда, не вынимая рук из карманов.
Другие служители тоже предупреждали его, что за воронами охотятся.
Примерно через месяц, проходя мимо Фазанника, я увидел, что Вовы в вольере нет. Роза одиноко ходила по клетке и не интересовалась любимыми палочками. Не знаю, кому мог понадобиться старый ворон, а главное, как удалось справиться с сильной птицей?
Как ни удивительно, этот случай не повлиял на бдительность Ибрагима: вскоре из Фазанника исчезла и Роза.
Случались кражи и в Аквариуме.
Лариса, одна из работниц секции, как-то пожаловалась, что посетители крадут с экспозиции барбусов.
Меня одолело любопытство: как они это делают?
В свободное время я навестил Аквариум, прошёл по тёмному коридору вдоль ёмкостей, откуда лился приятный зелёный свет, и озадаченно остановился у аквариума с барбусами. Он был без зазоров вмонтирован в стену, а дверь в служебный проход надёжно запиралась.
Так и не раскрыв тайны, я вернулся к уткам и чайкам.
А рыбки продолжали исчезать. Конечно, они стоили недорого, и большого ущерба зоопарку не было. Но сотрудников Аквариума это ужасно раздражало! Особенно злило то, что они не могли понять, как воры таскают барбусов сквозь стекло.
Самым же ошеломительным происшествием была кража крокодила.
Я понятия не имел, что в зоопарке есть крокодил. Не знали об этом и другие служители. Так что мы сразу получили две новости: первую — о том, что у нас есть крокодил, и вторую — о том, что его украли.
Ахмед, заведующий Аквариумом, был человеком хитрым и предприимчивым. Будучи опытным охотником, он прекрасно понимал, что такое редкое для Ташкента животное, как крокодил, может «сделать ноги», и постарался окутать его существование завесой тайны.
Крокодила поселили в одной из подсобок Слоновника, где имелся пластиковый бассейн и отсутствовали посетители. На двери подсобки Ахмед повесил огромный амбарный замок. Ключи от него были только у Ахмеда и Ларисы.
Узнав о краже, мы удивились храбрости и силе воров, ведь крокодил животное не маленькое и опасное!
Но вскоре поднятая суматоха улеглась, и жизнь вошла в прежнюю рабочую колею.
Вдруг к нам прибежала Лариса, которую распирало от радостной новости.
— Крокодила нашли!!!
Мы стали её поздравлять.
— А где же его нашли?
— ПОД БАТАРЕЕЙ!
— Где?!
— Он же маленький, пятьдесят сантиметров! Как на улице похолодало, его к теплу потянуло. Неделю под батареей просидел!