Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2016
Борис Кутенков — поэт, литературтрегер. Родился и живет в Москве. Окончил
Литературный институт им. А.М. Горького (2011), учился
в аспирантуре. Работает копирайтером и репетитором по
русскому языку. Автор трех стихотворных сборников.
Стихи публиковались в журналах «Интерпоэзия»,
«Волга», «Урал», «Homo Legens»
и др., статьи — в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Вопросы
литературы» и др. Редактор отдела критики и публицистики
журнала «Лиterraтура», член редакционного совета
портала «Сетевая Словесность».
***
Где целый алфавит
живёт без буквы «ё»,
пробилось — и звенит
молчание твоё;
где падала стрела,
где музыка жила, —
в тех далях пробивных
всё стало тра-ла-ла;
всё стало динь-динь-бом —
печалью в мертвеце,
раскрашенным холмом
на земляном лице.
В нём город золотой,
в нём отблеск теневой —
не тужит ни о чём,
живёт само собой;
болящее ребро,
плывущее к утру
в ничто, в метро, зеро,
в «нет-весь-я-не-умру»;
чтоб в нерве трудодней —
небесном, лицевом —
стать ходиков умней,
не спрашивать по ком.
***
Садись непознанным, урок,
вблизи ложись, война, —
на озарённый потолок,
теней скрещенье, на
окно, в котором свет видней, —
не отвести лица, —
где жизнь страшна, как будто ей
ни края, ни конца;
где взят билет на одного
(так страшно, будто — мне);
тот свет не тронет никого,
садись, не быть войне,
а смерти быть, но не впускай,
дай руку, вот рука;
как будто — пульс, лицо, трамвай, —
гляди поверх зрачка, —
как пульс, трамвай, в окне звезда
отодвигают час:
так — принимая навсегда,
так — забывая нас.
***
Лес горит — прозрачным ли, золотым,
царь в отлучке — дачи ли, отпуска, —
человек сам себе наречённый дым
с торфяною музыкой у виска;
сам простреленный дерева тихий ствол,
танатос и хронос полупобед;
он искал дорогу — и не нашёл,
он хотел сегодня вернуть билет,
но над кассой вновь — невозврата знак,
хоть лети в астрал, хоть под землю лезь;
неприметный гость, постоять вот так,
на ветру докурить, потушить вот здесь;
как звезда во лбу — подступает ночь,
на окне табличка — ветшает речь,
повторяя сквозь дым: никому помочь,
никого вернуть, никогда сберечь.
***
На побывку вернулся из смерти солдат,
слышит голос весёлого Бога:
«Ты откуда, детина, и скоро ль назад?
Что за думу несёшь мимо вех, мимо дат?
Видишь злато — греби на дорогу».
Отвечает солдат: «Ничего не возьму,
не хочу ни горчащего млека,
ни болящего сердца в придачу к нему,
ни надёжной тюрьмы, ни побега;
ни гордыни босяцкой, ни щедрых даров —
хоть от Бога они, хоть от века.
Я давно уже музыка, вечность без слов,
и не надо мне прав человека.
Человек шевелит золотым плавником,
прячет тайну вблизи уловимо,
держит флягу с вином и семейный альбом,
создаёт из ребра двойника на потом,
как запасы на долгую зиму.
У него — без конца и без края тоска,
всё — творенье руки, осыпанье песка,
вновь беда без конца и без края;
мне же в чашу — любая водица с лица,
а к чему прикоснусь — всё бессмертье, пыльца,
невеликая пыль золотая.
Человек разевает бессмысленный рот,
обживает печаль, как тетрадку без нот,
бьёт ножом в родниковое брюхо;
у меня же — безводье звенит и поёт,
а едва позову — подступает народ,
эти полчища зренья и слуха.
Я попробовал счастье — да скучно оно:
невод с рыбкой одной, неглубокое дно,
по-соседски глядит близоруко;
всё отдал — и не жаль разбазаренных дней,
берегу лишь зарубку от крепких цепей
да прозренье смертельного звука».
***
Девочка, скорлупка, недотрога,
тяжкая, как обретённый Крым, —
видишь монумент большого бога,
бывшего когда-то молодым?..
Звёзды в небо вкручивал, как лампы,
звук цедил из раны пулевой,
знал предел завинченной и сладкой,
цену знал межзвёздной и кривой;
стал неюным, бронзовым, отдельным, —
это, знаешь, детка, не со зла:
сладкая прошла — не поглядела,
звёздная спасала — не спасла.
Всё в тебе, сердечко молодое,
гнёздышко, весна, секир-башка;
пересыпь же из своей ладони
в землю золотого порошка.
Где поют расщелины меж рёбер —
прутья разожми, подуй, вдохни;
пусть растёт из косточки вишнёвой
сад небесный гибели сродни;
под ребром полёта ждут качели,
рвутся мины, всходят имена;
слышишь, в бронзе, как в игле Кощея,
в бой идёт подземная страна.
— Я из крови, — говорит, — из плоти,
первый-первый, я оживший стыд;
яблоком хрустит, мотор заводит,
тает, слепнет, в прошлое летит.
***
Вставший в шесть тридцать может пойти побриться…
Д. Шабанов
А К.
По ошибке зашедший во двор роддома
с позывными цветными его асфальта
может спать беспробудным и бесподобным,
может делать в утробе тройное сальто;
может снова со связкой фруктов искать больницу
или просто пойти родиться:
закатав рукав с порядковой группой крови,
в землю падая с криком «не потяну»,
размещая на сайтах белёсый профиль,
и обратно — в предродовую тьму.
По ошибке зашедший на бал счастливых
может верить в стократное «по-другому»,
восставать из мёртвых неторопливо,
притворяться гомо и legens homo,
зависать, как ястреб, посереди-
-не земной вертикали — под ропот грома,
меж неясностью сна и уютом дома,
укрощая хаос расписанного пути.
По ошибке взлетевший — уже ничего не может,
ибо могут всё за него и внутри него:
белый шарик поёт под кожей, что день не прожит,
залетает иной язык — предзакатное торжество:
русский лепет спешит, притомившись в ночном вольере,
под раскаты волшебных, маточных, духовых, —
пока, доверчив и слеп, открываешь двери —
и свет случайный заходит в одну из них.
***
ничего не изменилось
на восковом лице этого города
всё поменялось
там где садовник
заботливо расчищал пространство для самосуда
перепутав его с бессмертьем —
дорога заросла пухом
сердце выгнулось пером
и в сумраке белой ночи
мучительно застывшей на месте
удаляются
как музыка бегущая из абортариума
как цедимый сок стагнации
предгрозовые шаги
отведшего выстрел
***
тот вывинтивший лампочку поющую
горящую меж катакомбных плит
ввинтивший суету мимо глядящую
он был не вор обычный сибарит
а удушивший ласточку печальную
летевшую поджечь беспечный вид
не то чтобы предатель изначального
скорее герострат иль неофит
расслышишь тишину ненастоящую
где птица бьётся не находит выхода
и лампочка горит не зная продыха
и сильно дословесное болит
***
Там, где мыльный свет, беснуясь,
знает: вывеска близка, —
говори со мной без стука,
колокольчик у виска;
краундфандингом не бывшим
(«вспомнить всё, чего он не»), —
не сломавшим, лишь отпевшим,
до звезды не долетевшим
в подоспевшей тишине;
говори со стуком, скрипом
(«дуб качался, голос пел»), —
у дверей не ставший криком,
лишь уткнувшийся в постскриптум, —
музыкой — в плечо, предел
(«ничего не убивает —
видишь, больше не убьёт;
просто тихо убывает,
просто больше не поёт») —
лишь тоскует у плеча,
ничего не отвечая,
расточающий печаль, —
празднословный и лукавый,
мёд пузырчатый, кровавый,
золотое ча-ча-ча.
***
Д.Ф.
I
я не помню тебя живой
ты не помнишь меня живым
это осень вода стеной
время смывает грим
это яблоки рай дожди
разрывают больной висок
говоривший не уходи
больше не одинок
остаётся медленный дым
заглушаемый голос в конце
кто живёт по законам другим
растворится в чужом лице
полутьма замыкает круг
мел доска… «в жизни Мцыри… дня»
тишина отмотать фейсбук
ты не помнишь меня
II
Я тебя не забуду
в том краю, где по улицам вьюга-метель метёт…
(из песни)
размывается речь и навстречу её гололёду
обнажая лицо размывая нетронутый лик
два мохито и с мартовским гримом плывёт на свободу
твой ночной переводчик тайландский цветник
меж двумя языками натянутый парус беспалый
райский сад ослепительный дождь
я потом не умру потому что больней не бывало
ты уже никогда не умрёшь
это яблоки смерти кружат как снаряды
сквозь бокал отражаясь в осколочном блике лети
и мертвец возвращается в тело вдоль дома и сада
распрямляя остаток пути