Мария Ануфриева. Карниз
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2016
Мария Ануфриева. Карниз. — Москва: «Эксмо», 2015.
«Подвал, похожий на пещеру. Потолок — тяжелые каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой… Правый угол занят отгороженной тонкими переборками комнатой Пепла, около двери в эту комнату — нары Бубнова. В левом углу — большая русская печь; в левой — каменной — стене дверь в кухню, где живут Квашня, Барон, Настя…»
Нет, я не перепутал книги. Пьесу «На дне» создал Максим Горький. Мария Ануфриева написала роман «Карниз». О другом времени, других людях. Пожалуй, даже о другой стране. Хотя все о той же одинокой России, в которой живут люди, не нужные никому, кроме самих себя, а порою не нужные и себе. Целый век разделяет два произведения, а все же тянется ниточка, пытаясь связать такие разные миры. С карниза до дна недалеко. Сделай один лишь шаг, и он станет последним. Примет очередную жертву серый петербургский колодец. Станут еще темнее сумерки в серых подворотнях…
И словно в подтверждение — питерская коммунальная квартира, место обитания героев «Карниза», дом 1905 года — «длинный ряд темных окон», «одна сторона — глухая стена, а по второй — двери закрытых комнат как зубья у гребенки», «второй этаж, под кухней арка, над аркой ванна, под ванной гнилой пол». Темная жижа в «вечно сыром, дымящемся, затхлом подвале», куда, по легенде, когда-то «сбросили тела профессора с женой, чем-то не угодивших новой власти в революционном Петрограде». И словно предостережение — вбитый в коридоре напротив входных дверей в потолок железный крюк. «Это чтобы вешаться было удобнее, когда уж совсем невмоготу».
Интерес подогревается слухами. «Говори обо мне плохо, говори обо мне хорошо, главное, говори обо мне», — учила меня много лет назад знакомая журналистка азам пиара и продвижения. «Книга про лесбиянок!» — шептали те, кто еще не читал «Карниз», но им рассказывали. И ждали, словно в дешевом хоум-видео для взрослых, клубнички, яркой, возбуждающей, сладкой… Роман оказался совсем о другом. Формально о тех, нетрадиционных, все правильно. Но только формально…
Главная героиня романа — Ия. Молодая, двадцати-с чем-то-летняя. Приехала в Петербург. Съемная квартира, «за стенкой алкаши, а рядом полчища тараканов». Работа… какая-то работа, о которой много и ничего. Безликий офисный планктон. Что-то делают, отчеты, планы, корпоративные встречи. В сердце трещина, в душе тоже. Зато есть мечта. Мечта полюбить его. «Белые брюки, рубашка в полоску, кожаная сумка на плече, ежик волос». И… какое-то время Ануфриева держит театральную паузу, кто же он такой? Папочка. Тридцатилетний, красивый, брутальный, за которым бегают все бабы, а он выбирает, он имеет право выбрать. Он?! Ну или она. По половым признакам — женщина, по внутреннему содержанию — мужчина.
Любовь оказывается взаимной, но сложной и трудной. «Я всех предупреждаю, что это кобель, и все равно не слушают. Бабы дуры, что я могу поделать», — разводит руками Муха, сводница. Ия переезжает к Папочке в ту самую коммуналку, ждет его вечерами, терпит его измены с другими женщинами, изменяет ему с женщиной и сама, но там ничего серьезного. Они ругаются, сходятся, расходятся, режут себе вены, машут кухонными ножами, живут своей непонятной большинству людей жизнью. Живут и понимают, что где-то у этой жизни будет конец. «Трещины были внутри у обоих». Трещины накладываются. Ануфриева накаляет обстановку, все ближе и ближе подводя героев к краю карниза. И вот кажется, что должна наступить развязка. Грустная, хмурая, мрачная, как заброшенный, старый питерский двор. Но тут словно кто-то протирает мутное стекло. Всегда хочется верить в лучшее. Женское начало начинает отвоевывать свои временно оставленные позиции. «Будут дети?» — неожиданно для самой себя спрашивает Ия гадалку. «Будет мужик — будут и дети», — уклончиво отвечает та. Что-то должно измениться, понимает читатель. Вот только пока есть помеха. «Дама пик между тобой и королем». Дама та — Папочка.
Об однополой любви в отечественной литературе откровенно писать не принято. И заслуга Ануфриевой в том, что делает она это исключительно корректно. Я бы даже сказал — целомудренно. В романе нет ни одной сцены плотской любви. Ищущий клубничку читатель, трясущейся рукой срывающий целлофановую упаковку с книги, будет разочарован. Ануфриева закрывает дверь перед любителями киношного «лесби». И в прямом, и переносном смысле. Чуть ли не единственная сцена этой самой любви отделена от зрителя (читателя) балконной дверью. И мы вместе с Ией и Мухой на том же балконе, курим, даже не пытаясь подсмотреть сквозь задернутую занавеску, ждем «пока затихнут стоны, доносившиеся из глубины квартиры через раскрытую форточку». Не надо подглядывать. Это личная жизнь, не топчите там грязными сапогами.
Ушедший год, пожалуй, выдался в современной отечественной литературе одним из самых депрессивных по содержанию. Убедиться в этом просто, достаточно положить перед собою книги прошлогодних финалистов «Русского Букера». Данихнов, Ганиева, Покровский, Снегирев, Яхина, Сенчин. Где-то в меньшей, где-то в большей степени, но книги их не дышат оптимизмом, добавляя в нашу не самую сладкую жизнь одну ложку дегтя за другой. И сперва хочется «Карниз» поставить в этот же ряд, но желание неожиданным образом исчезает по прочтении. «Карниз», как это ни странно звучит, роман удивительно жизнеутверждающий. Закрываешь последнюю станицу и ощущаешь, как же тебе хочется жить. Хочется любить, воспитывать детей, быть нужным кому-то, иметь родных, близких, знать, что есть люди, которым ты можешь позвонить в трудную минуту, чтобы излить собственную печаль. И пусть горечь, которой полна каждая страница книги, не пугает читателя. Ануфриева насыщает ей книгу осознанно, чтобы Ия поняла — радоваться нужно простому, тому, что в обычной жизни мы не замечаем и считаем обыденным. Большое видится на расстоянии. Счастье познается в горе. Волга впадает в Каспийское море. Истины банальны. Ну и что…
«Карниз» — о людях, живущих, казалось бы, достаточно полной жизнью, но в реальности выкинутых судьбой на пустынный берег. О людях, взгляды которых то и дело натыкаются «на железный крюк в прихожей возле входных дверей». Однополая любовь в романе лишь фон, на котором развиваются события, а вовсе не трюк для привлечения читательского внимания. Если бы автор в действительности хотела скандала и бурного общественного обсуждения в литературной и особенно окололитературной среде, первых мест в рейтингах продаж, — написала бы она не «Карниз» вовсе, а «Пятьдесят оттенков розового».
«Карниз» во многом феминистический роман о бесполой стране, в которой живут бесполые мужчины. Они и окружают Ию с самого детства. Конечно, у них есть все необходимые половые признаки. Вот только можно ли назвать их мужчинами? Примитивный «пацан с района» Рогатый. Спившийся моряк Люсьен, о существовании которого забыла семья. Кто-то совсем случайный, забредший к Мухе для удовлетворения своих потребностей. Гордо держащий себя гей, всерьез мечтающий о продолжении рода («Было бы хорошо завести лабрадора. Ну и ребенка, у меня хороший генофонд»). Арнольд Александрович, напыщенный учредитель фирмы, где работает Ия. Михаил, «худенький, сморщенный, как печеное яблоко, мужичок с вечно слезящимися глазами», оставивший после себя «несколько сотен флаконов от аптечной настойки боярышника». И в довершение всего ОН, компьютерщик, любовь главной героини, любовь казалось, что настоящая, долго длящаяся, но исчезнувшая вслед за выкидышем и родившимся его безразличием. М. Ануфриева так ни разу и не называет имени этого мужчины, претендовавшего на то, чтобы коренным образом изменить жизнь героини. Нет у него имени. Не заслужил. Бесполый, безымянный мужчина.
Нет, не паноптикум — это самые обычные люди. Мужики, мужчины, мальчики… мы видим их каждый день. На улицах, в метро, магазинах, офисах. Они живут рядом с нами, они живут рядом с Ией. Живут в нашей стране, так похожей на коммунальную квартиру-расческу, в которой постоянно меняются жильцы. Ты смотришь на них, считываешь эти образы со страниц романа и будто бы начинаешь понимать, откуда и из-за чего в эту жизнь приходят Папочки и почему их любят Ии.
И все же счастье тоненькими ростками пробивается сквозь этот сумеречный мир, балансирующий на карнизе и рискующий упасть на дно. Быть кому-то нужным необходимо, иначе теряется смысл, рвется нить существования человека на земле. Ради чего жить? Ответ прост. Люди не могут жить в одиночестве. Дети — спасение от него. Отваливается старая кора с растущего дерева, слезает шагреневая кожа. Уходят из жизни Ии случайные попутчики. Ей открывается иной, новый мир, мир «загадочных людей — гетеросексуалов». Обретается смысл. А еще неожиданно открывается мир женщин. Женщин, ожидающих появления ребенка. Женщин с таинственными и торжественными лицами. С иными лицами. Ия словно прорывается сквозь тяжелое и невыносимое существование, чтобы наконец-то найти простое человеческое счастье, по-женски банальное, но такое понятное — любящий муж и сын. Семья, о которой она, наверное, мечтала всегда, вот только поняла это не сразу. Вначале две тонкие полоски на тесте, а несколькими месяцами позже «черно-белое изображение монитора, выведенное на большой настенный экран… живой океан, как на планете Солярис, в волнах которого качалось свернувшееся калачиком существо только что установленного пола». И ей хочется все чаще и чаще повторять, мечтая, — «мой мальчик, мой мальчик, мой мальчик…» Одно плохо, питерские ливни смывают не только попутчиков, но и настоящих друзей.
«…Подноси вина! Пить будим, гулять будим, смерть пришла — помирать будим!» — улыбается герой Максима Горького, сидя на нарах в подвале ночлежки. Вот только некому выпить в старой коммунальной квартире-расческе. Больше нет в ней жильцов, ни одного. Одни просто ушли, другие ушли из жизни. Долго ли… просто шагнуть. И только Папочка ходит по длинному темному коридору, «боясь поднять голову к железному крюку возле входных дверей и прислушиваясь к шорохам в тишине опустевшего дома». А может, это уже и не Папочка вовсе, а его тень. И тени других жильцов коммуналки. Бывшие, настоящие, будущие. «Тени, оставшиеся в черте, в петле, в чертоге своего возведенного на болотах города по собственной воле, не в силах расстаться с его завораживающей, ядовитой красотой, медленно втекающей в душу и обращающей ее в тень».
Занавес. Роман прочитан. Тех, кто сделали последний свой шаг с карниза, увозит «гудящая сиреной детская машинка». Она несется по городу, вырастает в размерах. То ли во сне, то ли наяву. Тем, кто внутри, уже не помочь. Но остались другие, живущие. Их больше, их можно спасти. Отвести от карниза. Не дать оказаться на дне…